Текст книги "Две томские тайны (Исторические повести)"

Автор книги: Дмитрий Барчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Эпилог

Престольный праздник. Мороз под сорок. Горожане, плотно закутанные в меховые шубы, направляются к собору.

От ограды до самой паперти в два ряды выстроились нищие: калеки и убогие, горбатые и хромые, безрукие и безногие.

Вдруг вся братия встрепенулась и, как по команде, устремила свои взоры в одну сторону.

– Это он! Он! Идёт, идёт! – перешептывались нищие, старухи испуганно крестились.

По заснеженной, обдуваемой позёмкой улице быстро, большими шагами шёл высокий старик с длинной седой бородой, одетый в одну ситцевую рубаху, тиковые штаны, и совершенно босой. В руке его была большая толстая палка, за спиной мешок.

Он ничего и ни у кого не просил, но мешок его, будто по волшебству, наполнялся подаяниями.

Почувствовав, что сумка уже полная, старик останавливался, снимал свою ношу с плеч и раздавал всё, что ему надавали добрые люди.

– Берите, православные! Это ведь не моё… Вон сколько всего наложили…

Калеки и юродивые, поражённые его щедростью, молились ему вслед.

А он, раздав всё до последней копейки, до последнего куска хлеба, надевал на себя пустую сумку и, помолившись, шёл дальше к храму.

Его голубые, как небо в ясный апрельский день, глаза светились лучезарным светом.

– Это святой человек! – перешёптывались нищие.

И даже призванный следить за порядком будочник, замёрзший на своём посту в тулупе и валенках, без малейшей тени сомнения верил им.

Кончилась обедня. Народ хлынул из церкви, и старец пошёл вместе с ним с церковного двора, часто останавливаясь, чтобы раздать нищим содержимое своей постоянно наполнявшейся чудо-сумки.

Вдруг он встретился глазами с богато одетым приезжим господином, судя по дорогой модной шубе, из столицы.

– Вы ли это?! – не поверив своим глазам, воскликнул знатный вельможа.

Он схватил смутившегося старца за руку и увлёк его за собой из толпы в церковную сторожку.

– Да. Это я. Но чему вы удивляетесь? Разве я сделал что-нибудь дурное?

– Нет. Но это странная перемена в вас! На кого вы стали похожи? Исхудали, поседели, сгорбились. Ведь краше в гроб кладут!

– Разве в одной плоти сила и красота человека? Теперь я чувствую в себе бодрость духа, силу и крепость. Я никогда не был так счастлив и богат, как сейчас! Разве оделял я тогда так щедро всех нищих и убогих, как оделяю теперь! Взгляните на этот мешок. Мало ли в нём накопилось денег, пока я шёл из храма? И всё это я могу отдать калекам и убогим. Это ли не благодать Божия? А был ли тогда я так свободен? Что важней перед Богом – тело или душа?

И, не дождавшись ответа, он уходит в заснеженную тьму. А всем кажется, что на белом коне в блестящем мундире уезжает статный и благородный царь. На прощание он оборачивается, и его голубые глаза светятся неземной благодатью.

2005, 2015 гг.

«ГРУСТИНА»

Вместо пролога

Сердце в будущем живёт;

Настоящее уныло:

Всё мгновенно, всё пройдет;

Что пройдёт, то будет мило.

Александр Пушкин

Отец лежал на раздвинутом столе посреди большой комнаты. Руки вытянуты вдоль туловища по швам, как у солдата в строю. Неподвижное тело укрыто белой простынёй, на груди – тяжёлая почерневшая от времени серебряная шкатулка с откинутой крышкой. Наглухо зашторенные окна не пропускали внутрь дневной свет, а пробившемуся полумраку не в чем было отражаться. Все зеркала, стёкла в старом серванте и на семейных фотографиях, даже телевизор, были завешаны покрывалами и полотенцами. И только золотая звезда с серпом и молотом на подушечке красного бархата тускло подсвечивала гладко выбритый синюшный подбородок усопшего. Остальная часть лица была закрыта старинным полотенцем с вышитыми арабской вязью молитвами.

– Это – сын! Средний. Из Крыма! – старухи в чёрном, сидевшие вокруг стола, шёпотом передали новость по цепочке.

Мурата здесь знали немногие. После развода родителей он остался с матерью, затаив обиду на разрушившего семью отца. В этом холёном и спортивном мужчине сорока лет с благородной сединой на висках и в дорогой одежде мало кто бы признал хулиганистого подростка, гостившего летом у стариков Сабанаевых в Татарской слободе – Заистоке.

– Молодец, что приехал. Ни нам судить отца, а Всевышнему, – тихо произнёс подошедший сзади толстяк.

Приехавший обернулся и обнял старшего брата.

– Ты прав, Фарит. Всё в руках Аллаха, всесильного и милосердного. Иншаллах[37]37
  Иншаллах – ритуальное молитвенное восклицание, междометное выражение, используемое как знак смирения мусульманина перед волей Аллаха.


[Закрыть]!

Сделав шаг в сторону траурного стола, Мурат остановился и спросил:

– Почему дома прощаетесь, а не в ритуальном зале?

Фарит развёл руками и полуоборотом лица показал на сидевшую у изголовья отца худую старуху.

– Абика[38]38
  Абика – бабушка (татарск.).


[Закрыть] настояла. Хоронить по обычаю. Нам ещё могилу копать. Приготовься.

Чёрная мумия бросила на шепчущихся внуков строгий взгляд и указала костлявым пальцем на место рядом с собой. Тем временем сгорбленная вдова тихо встала со стула и, закрыв лицо чёрным платком, проскользнула мимо пасынков.

– Явился – не запылился, крымчак, – словно змея, прошипела абика. – Вот смотри, довёл атая[39]39
  Атай – отец (татарск.).


[Закрыть] до могилы.

Мурат нервно сглотнул слюну, но промолчал. Потом приглушенно спросил у брата:

– Инфаркт или инсульт?

– Переохлаждение. В лес ушёл. Десять дней искали.

И только потом, набравшись мужества, он посмотрел на родителя. Как же постарел отец! Никогда не унывающий шутник и балагур, очень любивший жизнь, лишившись её, превратился в кусок расплывшегося студня.

Сын прошептал молитву на арабском языке и добавил на крымско-татарском от себя:

– Прости, что я тебя не простил. Теперь прощаю всё. Спи спокойно, баба[40]40
  Баба – отец (крымско-татарск.).


[Закрыть]!

Сабанаевы

Страшно, когда у матери не остаётся слёз оплакать собственного сына. Высохли, как кожа на теле и лице. Всё выплакала, ещё по мужу, которого одного любила на всём белом свете больше жизни. А в сыновьях Зульфия лишь узнавала черты характера и лица Вилена и боготворила эти частички в них. На себя, свой род она давно махнула рукой, но сабанаевская кровь для неё оставалась святой. А Наиль, её первенец, единственный из сыновей унаследовал от отца светлые волосы и голубые, как небо в июльский полдень, глаза. Такой же непокорный, задиристый, смелый и нежный.

Это для своих сыновей и внуков он – старик. Семьдесят лет прожил. Достаточно. Какой же древней кажется им она! Только тень одна и осталась.

Кажется, совсем недавно она повстречала своего суженного. Вернулся с фронта красавец-кавалерист, орденоносец. Только взглянула Зульфия в его голубые глазоньки, так сразу утонула в них, как в омуте.

Сабанаевы в Томске – фамилия известная. Дед Рахматулла ещё у самого Карим-бая конюхом служил. И сыну Вилену привил любовь к лошадям.

Виля, Вилечка, Вилен… Сызмальства приучился скотину пасти, а годам к четырнадцати сам стал пастухом.

Когда немцы напали на СССР, он сразу побежал на призывной пункт. Но его на фронт не взяли. Восемнадцать только в январе, в день смерти Ленина. За что и имя такое получил, совсем не татарское, – Вилен. Владимир Ильич Ленин. Дядья рассказывали, сильно он переживал, что не удастся повоевать, немцев точно за лето прогонят. Но ошибся, зимой его призвали.

В Уфе сформировали кавалерийскую дивизию и бросили её под Сталинград. Так от Волги с боями прошёл он до самой Эльбы. Даже на развалинах рейхстага расписался. А отец его, Рахматулла, с войны не вернулся. Пропал без вести под Москвой.

Ему бы грамоте выучиться, цены б тогда человеку не было. Четыре класса – с горем пополам. Но после войны – какая учеба? Так жить хотелось! Богом суждено было встретиться им.

На их свадьбе гуляли вся Эушта[41]41
  Эушта – татарское село рядом с Томском.


[Закрыть] и весь Заисток. Гости восхищались красивой парой. Русоволосый коренастый герой-жених и невеста кожей бела, а волосы и глаза, черны, как смоль, а сама тоненькая, как тростиночка.

Но молодой муж не сразу оценил её чувство и даже после свадьбы погуливал на стороне. Фронтовик-орденоносец был везде нарасхват. Одинокие женщины после войны на каждом шагу. Он старался хранить верность жене, но не всегда получалось. Должность завхоза на ипподроме – ответственная. Так много нужно знать! Кругом – цифры, цифры, цифры. В глазах рябит. Ему б просто за лошадками ухаживать. Испугался герой растраты казённых денег. Пришёл на поклон к директору и слёзно попросил перевести его в наездники или просто в конюхи.

После войны заезды устраивали редко, по праздникам, а в будни он чистил конюшню, мыл лошадей и выезжал их. Зато на бегах равных Сабанаеву не было.

Все заезды выигрывал. Но однажды кто-то из завистников, а, может быть, обиженных мужей, ослабил крепление колес на его коляске-каталке. Перед самым финишем, когда конь нёсся на полной скорости, колеса отвалились, и наездник, сделав в воздухе акробатическое сальто, рухнул на беговую дорожку.

Всю войну прошёл без единой царапины. А тут надо же – на родном ипподроме в присутствии сотен земляков изувечился. Три месяца пролежал в гипсе. Левую руку хирурги собрали буквально по частям, но былую подвижность суставам вернуть не удалось. Хвала Всевышнему, хоть на ногах кости срослись нормально. А два компрессионных перелома позвоночника в области поясницы и грудины для любого другого означали б инвалидную коляску, но только не для Вилена Сабанаева. Превозмогая адскую боль, он заставлял врачей делать ему операции, какие были в хирургических справочниках, лишь бы получить шанс на выздоровление.

Из клиники домой его принесли на носилках. Благо, Заисток начинался прямо за мединститутом. Зульфия и по сей день помнила, как встретила мужа в смятении.

– Что, жена, не рада калеке? – издевательски спросил он с кровати.

Нервно перебирая пальцами концы платка, она набралась смелости и произнесла:

– У твоей мамы случился сердечный приступ. В больнице мы боялись тебе сказать. Она умерла.

Вилен зажмурился, сжал изо всей силы правый кулак и ударил по стене. Посыпались извёстка и штукатурка.

– Ничего, Зуля. Я встану, обязательно встану. Клянусь!

Её отец, работавший плотником в колхозе, соорудил зятю турник над кроватью, чтобы, уцепившись руками за перекладину, он пытался приподнимать туловище.

Вода камень точит. И Вилен после изнурительных шестимесячных тренировок встал с постели, а потом устроился мясником на центральный рынок.

Однажды тёплым августовским вечером они пошли прогуляться в парк на Белое озеро. И рядом со скульптурой пограничника с собакой под кустом акации Зульфия рассказала мужу старинную легенду.

Давным-давно древнюю крепость, стоявшую на этом месте, осадило войско бухарцев и степняков. Эуштинцы стойко оборонялись. Но враги призвали злых духов, заразивших озеро болезнями. Кто пил из него воду, сразу заболевал.

Храбрый эуштинский воин Ушай вызвал на поединок местного князца Басандая, перешедшего в стан врагов. Но Ушай уже был болен и погиб в схватке. А ночью во сне его невесте красавице-княжне Томе[42]42
  Ушай, Басандай, Тома – герои эуштинских легенд.


[Закрыть] голос с небес подсказал, что оживить озеро может только княжеская кровь. И тогда она, горюя о смерти жениха, зашла в озеро и пронзила себе грудь острым кинжалом. Вода вокруг неё закипела, вначале стала алой, а потом окрасилась в белый цвет. Каждый из выживших защитников крепости, выпив целебной воды из озера, тут же исцелялся. Поэтому озеро и прозвали Белым.

– Красивая сказка!

Опираясь на трость, Вилен проводил взглядом цокавшую каблучками по асфальту очередную пару изящных женских ножек.

Зуля повернула голову мужа на себя и, смотря прямо в его бесстыжие голубые глаза, произнесла металлическим голосом:

– Это – последнее предупреждение тебе, кобель. Если не перестанешь пялиться на других баб, клянусь: убью себя и твоего ребёнка.

Вилен понял, что жена не шутит, и с той поры никогда больше не изменял ей. А под Новый 1947-й год у Сабанаевых родился сын.

Наиль уже учился в первом классе, когда в семье появился второй ребенок – Надир. Поступление первенца в техникум совпало с рождением третьего брата – Анвара.

А разве давно встречали из армии самого Наиля? Накрывали столы во дворе. Резали барана, а сколько ещё говядины и конины приготовили – не счесть. В доме все гости не помещались. Одной родни человек тридцать из Эушты и Тахтамышева приехало, а ещё – соседи, друзья.

Под раскидистым сиреневым кустом у калитки стояла лавочка. На ней на коленях у старшего сержанта в парадной форме сидели двое мальчишек и, с восхищением дотрагиваясь до блестящих армейских значков, то и дело спрашивали: «А эта медаль за что?».

Наиль счастливо улыбался и охотно объяснял младшим братьям – Анвару и Надиру:

– Это – не медаль, а гвардейский знак.

– Значит, – орден? – сделал вывод дошкольник Анвар: – А за что его дают?

– Не орден. Значок означает, что я служил в гвардейском полку, – растолковал мальчугану дембель.

Но ребячий спор только усилился.

Шестиклассник стал задирать младшего брата:

– Тоже мне сказанул, «орден»! Да ты хоть знаешь, за что ордена-то дают?

Анвар надулся, но сдаваться не собирался:

– А сам-то? Медаль, медаль…

И высунул язык. За что тут же получил оплеуху от Надира. Младший в долгу не остался и схватил брата за волосы. Завязывалась нешуточная потасовка, и Наиль вынужден был рассадить драчунов по разным концам лавки. Но те всё равно продолжали передразниваться.

– «Орден!»

– «Медаль!»

Сержант встал и строго сказал:

– Государственные награды присуждаются за подвиги на полях сражений. А я, в отличие от отца, в боевых действиях не участвовал.

Но молчание длилось недолго. Первым его нарушил Надир:

– А гвардейский полк, он же самый лучший?

– Да, – согласился Наиль.

– Значит, почти орден!

– Нет, медаль! – Анвар покрутил пальцем у виска, намекая на умственную неполноценность брата.

Такое оскорбление не могло остаться безнаказанным. Надир схватил с земли валявшийся прут, и оба с криками понеслись во двор.

Сержант вернулся к столу. Высокий, подтянутый, с обветренным и загоревшим лицом, он нравился девушкам. От отца не укрылись призывные взоры соседок и школьных сыновьих подруг, собственный горький опыт послевоенного гуляния ныл в костях и суставах, особенно – при смене погоды.

– Что дальше думаешь делать, улым[43]43
  Улым – обращение родителей к сыну (татарск.).


[Закрыть]?

– Пока, ата[44]44
  Ата – то же, что и атай, обращение детей к отцу (татарск.).


[Закрыть], не решил. Месяц-два, можно, отдохну? А там посмотрим. Наверное, шофёром на автобазу устроюсь. У меня же армейская специальность – механик-водитель.

– А что водил-то на службе? – спросил незнакомый Наилю мужчина лет сорока, сидевший рядом с бабаем[45]45
  Бабай – дед (татарск.).


[Закрыть].

Дед поспешил представить незнакомца.

– Это – мой двоюродный племянник из Казани – Фанзиль. Он геолог. Нефть ищет на севере нашей области.

Наиль пожал руку родственнику и не без гордости ответил:

– БТР-60, самой последней модификации. Они в нашем полку обкатку проходили. Зверь, не машина! По любому бездорожью катит, как по асфальту. Первый в мире бронетранспортёр, способный плавать!

– Ух ты! – не удержался сосед по кварталу, инвалид Эдик. – А крышу-то у новых БТРов сделали? А то в Будапеште мадьяры с верхних этажей закидывали нас бутылками с зажигательной смесью, и жарились мы заживо в бронемашинах, как ельцы на сковородке.

Сосед инстинктивно провёл пальцами по обгоревшему лицу.

– Сделали, конечно, сделали, дядя Эдуард. Такая толстая броня, что и от гранаты спасёт. Да что там – даже от последствий ядерного взрыва! – заверил дембель.

– Выпьем же за мир! – предложил тост хозяин дома.

Рюмочка за рюмочкой, и к концу застолья Вилен Рахматуллович изрядно захмелел. Обняв за плечи старшего сына, он рассказывал то, о чём трезвый никогда не вспоминал, – о войне.

– Вот ты говоришь, бронетранспортёр – чудо-техника! Но супротив лошади твой БТР всё равно проиграет.

Механика-водителя задела даже не сама пьяная мысль отца, а безапелляционный тон, каким она была высказана.

– Ты не прав, ата. Может быть, в Гражданскую войну кавалерия и решала исход сражений, но уже в Великую Отечественную с танками, артиллерией и авиацией конница тягаться не могла, а сейчас вообще – война машин!

Ох, как больно ранили сыновьи слова старого кавалериста! Он нарушил все свои табу и произнёс речь, словно с трибуны, в защиту кавалерии.

Вилен Рахматуллович начал издалека, спросив сына, а знает ли он такую страну – Монголию? Наиль не только знал, но даже бывал в ней на войсковых учениях. Отец продолжил. Что монголы – народ кочевой, у них лошадей больше, чем людей. А у нас уже на исходе первого года войны половину лошадей поубивало. И когда в марте 42-го года в Уфе формировалась Башкирская кавалерийская дивизия, награждённая потом орденами Ленина, Красного Знамени, Суворова и Кутузова, то многим её бойцам достались лошади-монголки. Ему – в том числе. Дивизия хоть и называлась башкирской, но воевали в ней и татары, и русские. На монгольских лошадях.

– Мой Батыр был всем батырам батыр, – вспоминал кавалерист. – Я с ним прошёл от Сталинграда по Украине, Белоруссии и Польше до самого Берлина. Дикий, но верный. А уж какой выносливый! Сто вёрст мог проскакать без остановки. Танки вставали без горючего, самолёты не летали из-за тумана, а он всегда был на ходу. Проносил меня по таким буеракам, речкам и болотам, где никакая техника никогда не пройдёт. А в разведке переступал копытами тихо-тихо, даже мешковиной их не нужно было обматывать. Твой БТР, поди, так ревёт, что всех врагов перебудит? А когда под Сталинградом наша часть попала в окружение, и целый месяц мы плутали по заснеженной степи, не умерли от голода только благодаря лошадям. Трёх коней пришлось забить, но выжили. В безвыходной ситуации лошадь прокормит бойца, а твоя техника, улым, всегда сама нуждается в кормёжке.

Наиль уже пожалел, что спровоцировал отца, но сдаваться – не в характере Сабанаевых.

– Между прочим, лошадь тоже нужно кормить, причём всегда. А техника требует дозаправки только во время эксплуатации.

Кавалерист в долгу не остался:

– А твой БТР на лугу сам пасётся? Разве солярка растёт, как трава?

За сержанта ответил Фанзиль:

– Редко, но случается, Вилен абый[46]46
  Абый – обращение к мужчине старшего возраста (татарск.).


[Закрыть].

И он рассказал про бакинские промыслы, где такая чистейшая нефть, что ей можно сразу танки заправлять. Поэтому гитлеровцы и рвались на Каспий. А сибирская нефть по качеству почти не уступает бакинской.

Новая тема Наиля заинтересовала, но отец не дал её развить:

– Немцы же – не дураки. Поняли, что зря недооценили лошадиную силу. В конце войны стали создавать кавалерийские дивизии СС. С одной из них мы схлестнулись под Бранденбургом, когда замыкали берлинское кольцо. Это был настоящий кавалерийский бой. Шашки наголо! Рубай фашистов!

Лицо Вилена Рахматулловича покраснело, словно окрасилось кровью. Правой рукой он рубил воздух, а левой держался за седло воображаемого коня.

Наконец он выдохся и усталым голосом произнёс:

– Лошадь, улым, вытянула на себе войну. Лошадь!

Сержант больше не спорил и согласно кивнул головой.

Когда Наиль был маленьким, по воскресеньям родители часто водили его в горсад. Сегодня мама тоже наделала праздничное платье, а на голову повязала новый цветастый платок, подарок мужа. Перед зеркалом больше вертелся глава семейства. Вилен Рахматуллович облачился в военный френч без знаков различия, какой, по его уверению, носил сам товарищ Сталин. Широкие галифе заправил в начищенные до блеска хромовые сапоги. Но с головным убором возникла проблема. Его любимую кавалерийскую фуражку моль поела до дыр. Он крепко обругал жену, что нафталина пожалела.

– В чём мне теперь в люди выйти? Папаху в жару не наденешь! Кто теперь поймёт, что я – бывший кавалерист?

Зульфия, как могла, успокаивала супруга.

– Тебе и без фуражки хорошо. Ни лысый, ни плешивый. А хочешь, жокейскую кепку надень?

– И буду выглядеть, как попугай. Во френче и в кепке!

Вилен Рахматуллович уже решил идти с непокрытой головой, но, увидев в окно Наиля в парадной форме, совсем расстроился и сел на сундук.

– Вообще никуда не пойду!

Зульфия задумалась, прикусив палец, но потом радостно воскликнула:

– А тюбетейка? Тебе же бабай подарил на день рождения расшитую серебром тюбетейку!

Мужу пришлось привстать, она откинула крышку сундука и, порывшись, извлекла сложенный вдвое головной убор. Расправив края и встряхнув, Зульфия торжественно водрузила его на седеющую шевелюру супруга.

– Какой же ты всё-таки у меня красивый, кадерлем[47]47
  Кадерлем – дорогой (татарск.).


[Закрыть]! – залюбовалась она его статью.

Вилен Рахматуллович критически осмотрел себя в зеркале.

– А что? И впрямь неплохо. Настоящий боевой татарин! Ряхмят, кучяргерем[48]48
  Ряхмят, кучяргерем – спасибо, голубка моя (татарск.).


[Закрыть]!

Лицо Зульфии заалело, как мак. Давно муж не называл её так ласково. А то всё «жатын, жатын»[49]49
  Жатын – жена (татарск.).


[Закрыть]. Два десятка лет она уже жена. А «голубка моя» – это прямо, как в молодости, после войны. Сразу захотелось летать.

Городской сад в традициях английского паркового искусства проектировал известный на весь мир ботаник Порфирий Крылов ещё в XIX веке. В Великую Отечественную сад изрядно пострадал. Много деревьев горожане порубили на дрова, а на полянах сажали картошку.

Потребовался не один субботник, чтобы восстановить любимое место отдыха томичей. И меж деревьев снова зазеленела сочная молодая трава, а извилистые дорожки, первоначально засыпанные песком, зачернели свежим асфальтом. Новые скамейки покрасили в ярко-голубой цвет. Почистили пруд, заново из камней сложили альпийскую горку, разбили цветники. На летней эстраде снова заиграл симфонический оркестр. Стали давать концерты столичные знаменитости. Вилену и Зульфие очень понравился виолончелист, лауреат Сталинской премии Мстислав Ростропович.

В начале шестидесятых в горсаду установили новые аттракционы: чёртово колесо, воздушную карусель и виражный самолёт. А ещё открыли новый тир и танцплощадку.

Вот только прежние тенистые аллеи парка навсегда потеряли свою романтичность. Посаженные после войны тополя быстро вымахали телеграфными столбами, разрушив камерность и уединённость прежде увитых кустарником беседок. Одни сплошные побеленные стволы с толстой корой.

– Что, улым, зарубимся на меткость? – предложил сержанту отец, когда они проходили мимо тира.

– Да жалко мне тебя, ата, – прищурившись, ответил Наиль. – Я же – отличник боевой и политической подготовки. Разве что, фору тебе дать?

– Никакой форы! Честное состязание. Кто больше выбьет очков из десяти выстрелов.

– А победителю какой приз?

– Если выиграешь ты, то можешь бездельничать хоть всё лето. Клянусь, слова не скажу. А если я, то через неделю устроишься на работу.

Наиль пожал плечами и самоуверенно ответил:

– Лады!

– И ещё. Проигравший покупает всем мороженное.

– И газировку, – поддакнул уже потиравший ладошки Надир.

Отец и сын ударили по рукам.

Сабанаевы гурьбой подошли к стойке тира. Место для состязания как раз освободилось. Расстроенный паренёк отстрелялся, так и не сумев завоевать для своей подружки главный приз – большого плюшевого медведя.

– И сколько очков надо выбить, чтобы забрать этого красавца? – спросил Вилен Рахматуллович у инструктора, принимавшего деньги и выдававшего пульки.

– Вообще-то, сто из ста. Но для вас, уважаемые, я сброшу одно очко. Девяносто девять!

– Крутовато. Все пули надо положить точно в яблочко. А я-то думал, почему косолапый так долго глаза мозолит.

– Да, – согласился инструктор, – Уже третий год никто не может его забрать. Перевелись настоящие снайперы.

Наиль хотел сам расплатиться за пульки, но отец его опередил.

– Ещё успеешь потратиться!

Зульфия встала рядом с мужем, а младшие сыновья не сразу определись с выбором. Каждый хотел оказаться на стороне старшего брата, но шестиклассник опередил дошкольника, и Анвару пришлось болеть за отца.

Сабанаевы стреляли одновременно, одним залпом. Прицелился, задержал дыхание и плавно нажал на спусковой крючок. Но с последним выстрелом Вилен Рахматуллович затянул, и сын отстрелялся первым.

Инструктор коршуном метнулся к мишеням и цокнул языком.

– Давно не видел такой стрельбы! Надо считать.

Он даже натянул на глаза очки с выпуклыми линзами на резинке, чтобы лучше разглядеть пробоины на мишенях.

– У вас, молодой человек, прекрасная кучность, но только в девятку, десятка – всего одна. А у вас, дядя, все – десятки, но один выстрел – вообще мимо.

– Не может быть!

Глава семейства вырвал из рук продавца мишень и повернул её на солнце.

– У вас, наверно, очки запотели от волнения, товарищ. Не разглядели, что два выстрела легли один на другой, и всё же второй сместился чуточку в сторону.

Поражённый Наиль глазам своим не поверил.

– Сто из ста! А я-то думал, что ты только пташкой махать умеешь. А ну, хозяин, тащи сюда медведя!

Как ни жалко было смотрителю тира расставаться с ценным призом за целых пять рублей, но ничего поделать он не мог. Зоркий татарин разглядел все попадания, да и толпа начала собираться у стойки с винтовками. Невыдача приза победителю могла сказаться на репутации заведения. И, скрепя сердце, под аплодисменты публики инструктор вручил странному татарину во френче и тюбетейке дорогую игрушку.

Вилен Рахматуллович равнодушно принял плюшевого медведя, как будто каждый день такого выигрывал, и передал его жене, а Наилю лукаво подмигнул.

– Недельку ещё отдохни. А через понедельник – на работу, – и громко во всеуслышание добавил. – А теперь – мороженое и газировка. Сержант угощает.

– Чур, мне – крем-брюле! – прокричал Анварчик.

– А мне – пломбир! – заказал Надир.

 
«Сегодня праздник у девчат.
Сегодня будут танцы.
И щёки девушек горят,
С утра горят румянцем.

Пришли девчонки, стоят в сторонке,
Платочки в руках теребят,
Потому что на десять девчонок
По статистике девять ребят».
 

На летней эстраде, подражая Клавдии Шульженко[50]50
  Клавдия Шульженко (1906–1984) – советская эстрадная певица, пик её популярности пришёлся на годы Великой Отечественной войны и послевоенное время.


[Закрыть], но очень экспрессивно, вытягивала ноты местная певица, заглушаемая музыкой инструментального ансамбля. Девчонки и на самом деле жались к ограждению танцплощадки из высоких металлических прутьев. Лишь самые смелые отважились кружиться попарно, девушка с девушкой, в центре танцевального круга. Парни же кучковались за оградой и курили сигарету за сигаретой. Некоторые уходили в кусты и там для храбрости распивали на двоих или троих бутылку портвейна из горлышка, а потом направлялись к освещённому входу, протягивая контролерше измятые билеты.

Наиль с одногодками Ринатом и Маратом, тоже жившими в Татарской слободе, уже зашли на танцплощадку и высматривали подходящие объекты противоположного пола.

– Смотри-смотри, вон те три девчонки, вроде, ничего. Может, подкатим? – предложил нетерпеливый Марат, сосед Наиля по кварталу, учившийся в политехническом институте на инженера-электромеханика.

– Они русские, нас точно отошьют, – с сомнением произнёс переодевшийся в гражданское сержант.

Помощник машиниста из локомотивного депо Ринат попытался развеять сомнения товарища:

– Мы все – советские люди и имеем законное право на отдых. Татарок приличных здесь всё равно нет.

После паузы музыканты заиграли громкую ритмичную музыку, и толпа, как по команде, вывалила на пятачок. Парни и девушки стали изгибаться и кривляться, кто во что горазд. Один Наиль оставался в стороне.

– Старик, это же – твист! Пойдём, растрясёмся!

– Извините, парни, но я так не умею.

Упрямец так и не двинулся с места, продолжая наблюдать за беснующейся толпой.

Кто первым затеял драку, из-за чего, Наиль так и не понял, но вдруг из круга с разбитым носом вывалился Марат, а за ним и Ринат, отпинываясь ногами от русских парней. Толпа вокруг драчунов расступилась, и музыканты перестали играть. Противников изрядно прибавилось, они стали наседать на друзей, и Наилю тоже пришлось вмешаться. Удар направо, удар налево, и, подхватив побитого Марата под руки, он потащил его с танцплощадки в темноту горсада. Ринат ретировался первым. Встретились они в зарослях черёмухи напротив Дома учёных и затаились. Их уже искал чуть ли не взвод противника.

Незаметно перебежать освещённую улицу не получалось. И тогда Наиль предложил разделиться:

– Марат, ты беги к пруду, а ты, Ринат, – к тиру. А я – через забор, отвлеку их.

Но стоило ему перепрыгнуть на тротуар, как вся стая преследователей бросилась за ним.

– Вот он! Лови его! Не уйдет, сволочь!

Хотя Наиль и сдал бег на золотой значок ГТО, но оторваться от вошедших в азарт охоты преследователей не смог. В отчаянии он сиганул в заросший бурьяном пустырь между Домом учёных и физико-техническим институтом. Один прыжок, второй, третий, и вдруг земля под ним провалилась.

Сержант чуть не вскрикнул от острой боли. Левая ступня угодила в какую-то ямку с твёрдыми краями.

Но крик он успел подавить вовремя: над его головой уже шуровали преследователи.

– Куда он делся? Только что был здесь! Как сквозь землю провалился!

Наилю повезло, что никто из парней не угодил в провал следом за ним, и что лампочка на фонарном столбе перегорела. Порыскав вдоль высокого забора, они пришли к выводу, что татарин каким-то чудом перемахнул через ограду Дома учёных, и побежали перекрывать все выходы из усадьбы. Только голоса дозорных слышались с тротуара.

Наиль вытащил ногу из канавки, пошевелил стопой и радостно выдохнул: перелома нет. В кармане брюк он нащупал спичечный коробок.

Спичка сгорела быстро, но парень успел разглядеть сводчатый потолок и затянутые паутиной стены из старого отсыревшего кирпича. Справа и слева от него была темнота. В спёртом воздухе подземелья пахло плесенью. Над самой головой метрах в двух от пола в овальном проёме колыхалась высокая трава, а в чёрном небе светились звёзды.

Дембель попробовал подпрыгнуть на одной ноге. Ему удалось зацепиться за кирпичные края провала. Он уже стал подтягиваться, но снова услышал злые голоса и спрыгнул вниз. Зажёг ещё одну спичку и решил, пока выход перекрыт, обследовать подземелье.

Волоча подбитую ногу, он поковылял налево, где, по его расчётам, должен был находиться подвал Дома учёных. Скоро он упёрся в проржавленную железную дверь. Она оказалась не заперта и с противным скрипом отворилась.

Спички сгорали одна за другой. Наиль понял, что это – какой-то тамбур, за ним была ещё одна дверь из массивного дерева, наглухо закрытая. За ней где-то вдали слышались голоса и какой-то шум.

Пальцы нащупали металлический язычок, прикрывавший замочную скважину. Наиль повернул его, и кромешную тьму подземелья пронзил яркий лучик электрического света. Он нагнулся и прильнул глазом к замочной скважине. Внутри стоял бильярд.

«Так это же бильярдная Дома учёных!» – догадался Сабанаев.

Он хотел постучаться в дверь и попросить, чтобы его выпустили из подземелья, но в помещении никого не было. Поздно.

«Если есть вход, то значит должен быть и выход», – решил Наиль и похромал в другую сторону.

Проходя мимо провала, он прислушался. На улице было тихо, но любопытство потянуло его дальше. Впотьмах он больно стукнулся лбом о железную лестницу. Пришлось зажечь последнюю спичку. Наверху был металлический люк, а подземный ход дальше сильно сужался.

Молодой человек поднялся по лестнице, попробовал на прочность запоры на люке, но там ничего даже не скрипнуло. Похоже, выход забетонировали.

Пришлось возвращаться к провалу. Не без труда, подтянувшись на руках, он выбрался на поверхность пустыря и ещё долго лежал в бурьяне, вдыхая свежий, напоенный черемуховым и сиреневым ароматом воздух тёплой майской ночи.