Текст книги "Преступники и преступления с древности до наших дней. Маньяки, убийцы"

Автор книги: Дмитрий Мамичев

Соавторы: Анатолий Водолазский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

«Как мы и договаривались, он пришел между половиной второго и двумя. Он вошел через дверь лекционной комнаты. Я занимался тем, что переносил сосуды со стола в моей лекционной комнате в заднюю комнату, называемую лабораторией. Он быстро спустился по лестнице и вошел в лабораторию вслед за мной. Он сразу же обратился ко мне:

– Вы готовы, сэр? У вас есть деньги?

– Нет, доктор Паркман, – отозвался я, потом я начал описывать ему свое тяжелое положение. Он назвал меня „мерзавцем“ и „лжецом“, осыпая меня массой оскорблений и непристойных эпитетов. Не замолкая, он извлек из кармана пригоршню бумаг и вытащил из них две моих долговых расписки и старое письмо доктора Госака, написанное много лет назад, в котором тот поздравлял доктора Паркмана с тем, что он добился моего назначения на должность профессора химии.

– Вот, – сказал он, – я устроил вас на работу, и я же вас ее лишу!

Он сложил все бумаги в карман, кроме письма и долговых обязательств. Не могу сказать, сколько продолжались ругательства и угрозы. Но я могу припомнить сейчас лишь небольшую часть…

Вначале я пытался его успокоить, чтобы свести разговор к теме, из-за которой я пригласил его на встречу. Но я не мог остановить его, и вскоре уже сам был вне себя. Я забыл обо всем! Я не слышал ничего, кроме его жалящих слов. Я был страшно возбужден. И когда он ударил кулаком, в котором было зажато письмо, мне в лицо, то я схватил первое, что мне попалось под руку – деревянную палку – и изо всех сил ударил его. Я не знал и не думал, меня не интересовало, куда я его ударил, с какой силой, и к чему этот удар может привести. Удар пришелся по виску, и ничто не могло ослабить его силу. Он сразу упал на пол. Второго удара не было. Он не двигался, я наклонился над ним – он не подавал признаков жизни. Из его рта текла кровь, я взял губку и вытер ее. Я взял немного нашатыря и приложил к его носу – эффекта не было.

Наверное, я провел десять минут, пытаясь привести его в чувство. Но оказалось, что он мертв. Я в ужасе побежал к дверям и закрыл их на шеколду – двери лекционной комнаты и лаборатории внизу. Что мне было делать потом?

Мне пришло в голову выйти наружу, заявить о содеянном и просить помоши. Я видел лишь один выход: во-первых, убрать и спрятать тело и, во-вторых, сжечь и уничтожить его. Как только я принял решение, то перетащил тело в соседнюю комнату. Там я снял с него одежду и побросал ее в огонь, горевший в верхней лаборатории. В тот день все было полностью сожжено – вместе с бумагами, записной книжкой и всем, что там могло оказаться. Я не обследовал карманы и ничего не вытаскивал, кроме часов. Я увидел цепочку, забрал часы и по пути в Кембридж бросил их в реку с моста.

Потом мне нужно было уложить труп в раковину, стоявшую в личной комнатке. Я прислонил его к углу, сам стал в раковину, а потом затащил его. Там я его полностью расчленил. Я сделал это очень быстро, так как это диктовалось ужасной необходимостью. Единственным моим инструментом был нож, который полицейские нашли в яшике для чайных принадлежностей – я открывал им пробки. Я не пользовался турецким ножом, как утверждалось на суде…

Когда я расчленил труп, в раковину стекала струя воды и смывала кровь в трубу, проходящую через нижнюю лабораторию. Должно быть, труба протекала, так как на потолке внизу сразу показались пятна…»

Профессор Вебстер обратился с пространным заявлением о замене наказания. Оно основывалось не только на простом утверждении, что удар был нанесен при мгновенной вспышке ярости – он заявил, что все его действия говорят об отсутствии умысла. Было безумием, говорил он, звонить утром доктору Паркману и назначать встречу, если он планировал убийство заранее…

Но ни губернатор, ни его священник, ни его друзья не посчитали возможным ему поверить. Профессор Вебстер был повешен в последнюю пятницу августа 1850 года. Он был спокоен и, очевидно, смирился со своей участью. Он робко извинился перед Литтлфилдом за попытки перевести на него подозрения, написал полное раскаяния письмо преподобному доктору Паркману, прося перед смертью прощения у этой семьи.

Было ли это трезво спланированное убийство или все же его следует рассматривать как убийство непредумышленное (спровоцированное и совершенное в состоянии аффекта)? Детали с подвалом, попыткой избавиться от крови и, возможно, встреча с Паркманом в колледже указывают на план. С другой стороны, он дал более-менее приемлемые объяснения всем этим вещам, а абсурдность попытки скрыть такого человека, как доктор Паркман, и утаить преступление настолько очевидна, что вызывает сомнения в предумышленности убийства. Мне кажется, на этот вопрос ответить невозможно.

Это убийство ясно демонстрирует три веши. Первое, что весьма уважаемый человек может совершить преступление такого рода. Второе, что он может торжественно лгать, прикрываясь именем Бога, чтобы избежать наказания. И третье, что приговор может быть основан и на косвенных уликах. Даже после суда многие не поверили в вину профессора. А.Оуки Холл, впоследствии мэр Нью-Йорка, был одним из тех, кто писал памфлеты, протестуя против приговора. Мистер Холл очень резко говорил о том, что он называл «пуританским фанатизмом» и «бостонским фанатизмом», но его позиция после признания осужденного до сих пор неизвестна.

Дело Вебстера-Паркмана можно назвать одним из самых известных преступлений Америки, о котором написано множество воспоминаний. Убийство упоминали многие писатели того времени. Наверное, наиболее примечательный анекдот на ту же тему был рассказан Лонгфелло во время обеда, который он давал в честь приехавшего к нему в 1869 г. Чарльза Диккенса. (Днем Диккенс осматривал место преступления вместе с доктором Холмсом). За два года до убийства Лонгфелло был среди гостей на мужской вечеринке у профессора Вебстера, где чествовали иностранного гостя, интересующегося химией. К концу вечера профессор погасил свет в комнате, и слуга внес сосуд с каким-то горящим химическим составом, озарявшим мертвенно-бледным светом лица мужчин, собравшихся за столом. Профессор Вебстер встал, вынул из кармана веревку и обмотал ее вокруг шеи наподобие петли. Потом, при свете дьявольского огня, он склонил голову набок и высунул язык, будто повешенный! И это за два года до суда!

Говорят, что после казни семейство Вебстеров переехало в Фаял, где жила замужняя дочь профессора. Спустя несколько лет, за обедом, один говорливый гость упомянул каких-то Вебстеров, приехавших из Бостона. Упомянутые Вебстеры сидели тут же, за столом. Не зная этого, он вдруг заметил:

– Да, кстати, а что стало с тем профессором Вебстером, который убил доктора Паркмана? Его повесили?

Очерк Э. Пирсона «Исчезновение доктора Паркмана» из сборника «Убийства, потрясшие мир» – Харьков: Харьковская штаб-квартира советской ассоциации эстетического и политического романа (СА ДПР), 1992.

4. Сад старика Бендера

В газетах Канзаса 18-го июня 1873 года появилось следующее объявление:

«Профессор Кейт Бендер из Форт-Скотта лечит многие болезни, а также лечит также слепоту и глухоту в 19 милях к востоку от Индепенденса, Осадж-Мишн.»

За этим стоит история, заставляющая дрожать даже крестьян в отдаленных уголках Европы, когда они собираются у огня. Фольклорные истории о ведьмах, каннибалах, злодеях и оборотнях уже успели потускнеть за века. История Бендера сравнительно нова, ее подробности не стерлись при пересказах, а зафиксированы в беспристрастных полицейских протоколах.

Кейт Бендер была угловатой краснолицей женщиной двадцати четырех лет. Ее отец – старик Бендер и брат были «крупными мужчинами с грубой наружностью». Ее мать, мужеподобное, дикое существо, несмотря на свои шестьдесят лет, могла выполнять работу лошади. Они относились к недоразвитым людям Севера, где не было места порядку, закону и цивилизации, принадлежа к тому веку, когда человек еще пользовался правом на убийство.

Они жили на краю проторенной дороги, в 18 милях от границы штата Канзас, в ветхом доме, с полуакром сада позади него. Перед домом было помещение, где готовилась еда для проезжих. Вся семья была связана с призраками и духами, и соседи, подыскивая новое слово для древнего дела, которым занимались Бендеры, называли их «спиритуалистами». Мисс Кейт была самой молодой и при этом была лидером в семье. Естественно, они были непопулярны, и никто из всей округи не рисковал остаться на ночь в таверне Бендеров. Те, кто проходил по вечерам мимо их дома, рассказывали о доносившихся оттуда зловещих звуках. Но это место было далеко от накатанной дороги, поэтому подобные слухи о Бендерах рассказывались нечасто. Тогда у людей в Канзасе хватало забот, чтобы не беспокоиться особо о связанной с призраками семье Бендеров.

Опубликованное в газете объявление не привлекало к себе жителей города. Дорога была долгой и трудной, так что немногие появлялись здесь, чтобы испытать на себе чудодейственную силу профессора Кейт. Иногда редкие проезжие останавливались здесь поесть. Потом они говорили о неважных манерах этой семьи, их привычке подглядывать за ними, об их мрачном виде.

Весной 1873 года доктор Вильям Йорк выехал верхом из Форт-Скотта, возвращаясь к себе домой в Индепенденс, штат Канзас – и исчез. Он был богат и возглавлял маленькую общину, в которой жил. Его семья и сограждане, зная его жизнерадостный характер, исключали возможность самоубийства и заподозрили темное дело. Поисковые отряды безрезультатно прочесали всю округу. Его брат оказался сенатором, не пожалевшем денег на детективов, которые обыскали всю страну. Во время поисков сыщики появились в окрестностях городка Черривейл, в пяти милях от таверны Бендеров, где они кое-что узнали о докторе.

В Черривейле все утверждали, что доктор столкнулся на границе с бандитами. На Бендеров не упало ни тени подозрения. Группа всадников навестила таверну лишь для того, чтобы спросить, не видели ли они доктора. Ко всеобщему удивлению, они не нашли здесь признаков жизни. Похоже, Бендеры уехали, ставни были наглухо закрыты. Эта группа ускакала прочь, но другая группа через несколько дней оказалась настолько любопытной, что объехала дом Бендеров вокруг. Им открылся неожиданный и странный вид. В небольшом загоне с тыльной стороны дома лежали мертвые туши телят и свиней, погибших от жажды и голода. Раз Бендеры допустили это, случилось действительно что-то странное. Трудно объяснить городским людям отношение крестьян к своему имуществу – это одновременно их капитал и средство существования. У Бендеров была не просто веская причина уехать, а причина жизненно важная! Нет, они покидали дом в невообразимой спешке, не успев даже открыть калитку, чтобы выпустить животных!

Следующая партия продолжила расследование, но все еще не решаясь выбить дверь или окно и войти в заброшенный дом.

Шел сильный дождь. В маленьком саду они заметили место, где земля явно была потревожена, а холмик по форме напоминал могилу. Они приступили к работе и выкопали сильно разложившееся тело доктора Йорка. Его череп был разбит, а горло перерезано в своеобразной манере. Потом выяснилось, что в некоторых ритуалах так убивали жертвенных животных.

Перед наступлением ночи было эксгумировано еще семь трупов, некоторые из них опознаны. Вот кто это был: торговец лошадьми, адвокат, бродяга и иммигрант с маленькой дочерью. У каждого был разбит череп, а горло перерезано от уха до уха. На теле маленькой девочки не было видно следов насилия. Похоже, ее бросили живой в могилу отца.

На следующий день обнаружили тело еще одной девочки, с длинными светлыми волосами. На вид ей было около восьми лет. Ее убили с исключительной жестокостью, почти все ее кости были переломаны. Потом выкопали еще тела, но их невозможно было опознать.

Полицейские взломали дверь и вошли в дом. Их встретило невероятное зловоние. Стало ясно, как совершались преступления. Перегородка из ткани отгораживала небольшое помещение, в котором стояли скамья и грубый стол. Здесь путники принимали пищу. Стол был поставлен так близко к перегородке, что гостю приходилось прислоняться к ней головой – в результате ее положение было хорошо видно сзади. Тогда отец или брат подкрадывался сзади с молотком каменотеса (его тоже нашли в доме) и обрушивал удар. Посередине комнаты в полу был люк, из ямы под которым и доносился запах. Его открыли. Яма оказалась пропитанной запекшейся кровью. Когда жертве перерезали горло, ее бросали в эту яму. Для каких целей – об этом могли сказать лишь сами Бендеры.

Но их судьба загадочна. Фургон, на котором они бежали, был найден в неосвоенных землях пустым. Он был изрешечен пулями, повсюду виднелись следы крови, но не было и следа семьи. Пока детективы разыскивали их, толпа в Черривейле в ярости творила непристойные вещи. Был схвачен мистер Брокманн, бывший одно время помощником старика Бендера. Оба они были немцами, когда-то крепко дружили. Толпа повела его в лес. Они пытались заставить его рассказать, где находится ужасная семья. Он не знал. Во всяком случае, его трижды вешали и приводили в чувство, а потом отпустили. Говорят, в конце концов он пришел в себя.

Несколько лет назад в Сан-Франциско уголовному следователю пришло письмо, проливающее свет на судьбу этой семьи. Вот оно:

«Черривейл, Канзас, 1910

Глубокоуважаемый сэр,

Я получил Ваше письмо. Случилось так, что ферма моего тестя соседствовала с фермой Бендеров, а он сам помогал обнаружить тела жертв. Я часто пытался узнать у него, что стало с Бендерами, но он лишь бросал на меня многозначительный взгляд, говоря, что они уже никого не побеспокоят. Чтобы найти Бендеров, тогда организовали комитет бдительности, а вскоре после этого фургон старика Бендера нашли у дороги, пробитым пулями. Об остальном Вы догадаетесь сами,

С уважением,

Лж. Крамер, Шеф полиции».

Их смерть все еще остается в тайне. Ее легче понять, чем их поспешное бегство. На них не падало подозрение, а с их предосторожностями следы жертв невозможно было найти.

Почему они убивали? Иногда из-за денег. Но не всегда, так как одна-две жертвы были бродягами, у которых ничего нельзя было взять. Странные разрезы на горле, видимо, служили удовлетворением жестокости. Может, это призраки заставили Бендеров бежать и привели к их разоблачению? Семья фанатично верила в свою способность вызывать духи умерших. В этом одиноком доме, с этим запахом, воспоминаниями о том, что лежит в саду, даже нервы Бендеров могли не выдержать. Загадочные, беспокойные, примитивные люди – напоминания об оргиях, ведьмах и ловушках для беспечных путешественников – еще живут на земле.

Очерк В. Болито «Сад старика Бендера» из сборника «Убийства, потрясшие мир». – Харьков: САДПР, 1992.

5. Таинственное убийство австрийского военного агента

Это было почти в начале моей деятельности в качестве первого начальника управления сыскной полиции, утвержденного при петроградском обер-полицмейстере, потом градоначальнике, в 1866 году.[16]16
  Автор очерка Иван Дмитриевич Путилин (1830–1893), знаменитый русский сыщик, 1854–1889 – на службе в полиции, 1866–1889 – первый начальник вновь учрежденного управления сыскной полиции при петроградском обер-полицмейстере.


[Закрыть]

25 апреля 1871 года, часу в девятом утра, в управлении сыскной полиции мне было дано знать, что австрийский военный агент князь Людвиг фон Аренсберг найден камердинером мертвым в своей постели.

Князь жил на Миллионной улице в доме, принадлежавшем ранее князю Голицыну, близ Зимнего дворца, как раз против помещения первого батальона Преображенского полка.

Военный агент занимал весь нижний этаж дома, окнами на улицу. Квартира имела два хода: парадный, с подъездом на Миллионную, и черный. Парадные комнаты сообщались с людскими довольно длинным коридором, оканчивавшимся небольшими сенями. Верхний этаж дома был не занят.

У князя было шесть человек прислуги: камердинер, повар, кухонный мужик, берейтор и два кучера. Но из всех них лишь один кухонный мужик находился безотлучно при квартире, ночуя в людской. Камердинер и повар на ночь уходили к своим семьям, жившим отдельно, берейтор тоже постоянно куда-то отлучался, кучера же жили во дворе в отдельном помещении.

Князь был человек еще не старый, лет под 60, холостой и прекрасно сохранившийся. Он мало бывал дома. Днем разъезжал по делам и с визитами, обедал обыкновенно у своих многочисленных знакомых и заезжал домой только часов около восьми вечера. Здесь час, много два, отдыхал и вечер проводил в яхт-клубе, возвращаясь домой с рассветом.

Не желая, вероятно, иметь свидетелей своего позднего возвращения, а может быть, руководясь иными соображениями, но швейцара при парадной входной двери князь держать не захотел и настоял на том, чтобы домовладелец отказал бывшему прежде швейцару. Ключ от парадной двери для ночных возвращений он держал при себе. Когда князь бывал дома, парадная дверь днем оставалась открытой.

Получив известие о смерти князя фон Аренсберга, я, конечно, не теряя ни минуты, направив к квартире князя нескольких своих агентов, прибыл туда сам. Вскоре за мной явился туда же прокурор окружного суда, а вслед за ним – масса высокопоставленных лиц, в том числе тогдашний австрийский посол при нашем дворе граф Хотек.

Дело всполошило и взволновало весь Петроград. Государь повелел ежечасно докладывать ему о результатах следствия. Надо сознаться, что при таких обстоятельствах, в присутствии такого числа и таких высоких лиц было не только труднее работать и соображать, но даже, как мне казалось, было поставлено на карту существование самой сыскной полиции, не говоря уже о моей карьере.

«Отыщи или погибни!..» – говорили, казалось мне, глаза всех. Но надо было действовать…

Предварительный осмотр дал только следующее.

Никаких взломов дверей или окон не замечалось. Злоумышленник или злоумышленники вошли в квартиру, очевидно, открыв дверь готовым ключом.

Из показаний прислуги выяснилось, что около шести-семи часов утра камердинер князя вместе с поваром возвратились на Миллионную, проведя всю ночь в гостях.

В половине девятого часа камердинер бесшумно вошел в спальню, чтобы разбудить князя. Но при виде царившего в комнате беспорядка остановился как вкопанный, затем круто повернул назад и бросился в людскую.

– Петрович, с князем несчастье!.. – задыхаясь, сказал он повару, и они оба со всех ног бросились в спальню, где глазам их представилась такая картина: опрокинутые ширмы, лежавшая на полу лампа, разлитый керосин, сбитая кровать и одеяло на полу. Голые ноги князя торчали у изголовья, а голова была в ногах кровати.

«Оставайся здесь, а я пошлю дворника за полицией», – сказал повар.

Накануне же этого несчастного дня, т. е. 24 апреля 1871 года, князь, по обыкновению, в 9 ч. 15 м. вечера вышел из квартиры и приказал камердинеру разбудить себя в 8 ч. 30 м. утра. У подъезда он взял извозчика и поехал в яхт-клуб. Камердинер затворил на ключ парадную дверь, поднялся в квартиру и, подойдя к столику в передней, положил туда ключ от парадной.

Камердинер убрал спальню, приготовил постель, спустил шторы, вышел из комнат, запер их на ключ и через дверь, которая соединяла коридор с сенями, отправился в людскую, где его поджидал повар; четверть часа спустя камердинер с поваром сели на извозчика и уехали. Вот и все, что удалось узнать от прислуги.

В комнате-спальне князя царил хаос. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что князь был задушен после отчаянного с его стороны сопротивления.

Лицо убитого было закрыто подушкой, и когда по распоряжению прокурора подушка была снята, то присутствующие увидели труп, лежащий ногами к изголовью. Руки его были сложены на груди и завернуты в конец простыни, а затем перевязаны оторванным от оконной шторы шнурком. Ноги были тоже завязаны выше колен собственной рубашкой убитого, около щиколоток же они были перевязаны обрывком бечевки. Когда труп приподняли, то под ним нашли фуражку.

Одеяло и подушки валялись на полу, залитом керосином из разбитой и валявшейся тут же лампы. На белье видны были следы крови, вероятно, от рук убийц, так как на теле князя никаких ран не было.

По словам камердинера, похищены были разные вещи, лежавшие в столике около кровати: золотые французские монеты, золотые часы, два иностранных ордена, 9 бритв, серебряная мыльница, три револьвера и принадлежавшая покойному пуховая шляпа-цилиндр.

В комнате рядом со спальней мебель была перевернута. На крышке несгораемого сундука, где хранились деньги князя и дипломатические документы, были заметны повреждения и следы крови. Видимо, злоумышленники потратили много сил, чтобы открыть сундук или оторвать его от пола, но толстые цепи, которыми он был прикреплен к полу, не поддались. Около окна валялся поясной ремень, а на окне стояла маленькая пустая «косушка» и лежал кусочек чухонского масла, завернутый в бумагу.

Вот и все, с чем предстояло начать поиски.

Чтобы иметь еще какие-нибудь улики, я начал внимательно всматриваться в убитого и заметил, что труп князя лежал головой в сторону, противоположную изголовью кровати.

Это положение трупа не случайно, подумал я. Злодеи во время борьбы прежде всего постарались отдалить князя от сонетки, висевшей как раз над изголовьем, за которую князь неминуемо должен был ухватиться рукою, если бы злодеи на первых же порах не позаботились переместить его тело так, чтобы он не мог уже достать сонетки и, стало быть, позвать к себе на помошь спавшего на кухне кухонного мужика.

Но так поступить, очевидно, мог только человек домашний, знавший хорошо привычки князя и расположение комнат.

Вот первое заключение, сложившееся у меня в те несколько минут, которые я провел у кровати покойного. Само собой разумеется, что этих предположений я не сообщал покуда ни прокурору, ни всему блестящему обществу, присутствовавшему в квартире князя при осмотре.

Я принялся опять за расспросы камердинера, кучеров, конюха, дворника и кухонного мужика.

Не надо было много труда, чтобы убедиться, что между ними убийцы нет. Ни смущения, ни сомнительных ответов, ни вообще каких-нибудь данных, внушающих хотя бы тень подозрения на домашнюю прислугу князя, не обнаружилось. С этой стороны вопрос, как говорится, был исчерпан… И все-таки я не отказывался от мысли, что убийца князя – близкий к дому человек.

Тогда я вновь принялся за расспросы прислуги, питая надежду, что между знакомыми последней найдутся подозрительные лица.

Надо сказать, что прислуга покойного князя, получая крупное жалованье и пользуясь при этом большой свободой, весьма дорожила своим местом и жила у князя по несколько лет, – исключение в этом случае составлял кухонный мужик, который поступил к князю не более трех месяцев тому назад.

Прекрасная аттестация о нем графа Б., у которого он служил десять лет до отъезда последнего за границу, все собранные о нем сведения и правдивые ответы о том, как он провел последнюю ночь, внушали полную уверенность в его неприкосновенности к этому делу.

Я хотел уже кончить допрос, как вдруг у меня явилась мысль спросить кухонного мужика, кто жил у князя до его поступления.

– Я поступил к князю, когда уже был рассчитан прежде меня служивший кухонный мужик, и потому я его не видал и не знаю.

Стоявший тут дворник при последних словах кухонного мужика сказал:

– Да он вчера был здесь.

– Кто это «он»? – спросил я у дворника.

– Да Гурий Шишков, прежний кухонный мужик, служивший у князя!.. – последовал ответ.

После расспросов прислуги и дворников оказалось, что служивший месяца три тому назад у князя кухонным мужиком крестьянин Гурий Шишков, только что отсидевший в тюрьме свой срок по приговору на стороне, заходил за день до убийства во двор этого дома, чтобы получить расчет за прежнюю службу, но, не дождавшись князя, ушел, сказавши, что зайдет другой раз.

Предчувствие или опыт подсказали мне, что эта личность может послужить ключом к разгадке тайны.

Но где же проживает Шишков? У кого он служит или служил раньше?

На все эти вопросы, задаваемые мной прислуге князя, последняя ничего не могла ответить. Никто ничего не знал.

Немедленно я послал агента в адресный стол узнать адрес Шишкова. Прошел томительный час, пока агент не явился обратно.

«На жительстве, по сведениям адресного стола, Гурий Шишков в Петрограде не значится». Вот ответ, который принес агент.

Между тем узнать местожительство Гурия Шишкова для успеха дела было весьма важно. Но как это сделать? Подумав, я решил пригласить полицейского надзирателя Б., велел ему немедля ехать в тюрьму, в которой сидел Шишков, и постараться получить сведения о крестьянине Гурии Шишкове, выпушенном на свободу несколько дней тому назад. Сведения эти он должен был получить от сидевших с Шишковым и отбывавших еще срок наказания арестантов. Полицейский чиновник поехал исполнять мои приказания.

Я был уверен, что этот прием даст желаемые результаты. Быть не может, думал я, чтобы во время трехмесячного сидения в тюрьме Шишков не рассказал о себе или о своих родных тому, с кем он вел дружбу. Весь вопрос в том, сумеет ли выведать Б. то, что нужно.

Через три часа я уже знал, что Шишкова во время его заключения навещали знакомые и его жена, жившая, как указал товарищ Шишкова по заключению, на Васильевском острове у кого-то в кормилицах.

Приметы Шишкова следующие: высокого роста, плечистый, с тупым лицом и маленькими глазами, на лице слабая растительность… Смотрит исподлобья.

– Прекрасно, поезжайте теперь к его жене, – сказал я Б., передавшему мне эти сведения, – и если Шишков там, то арестуйте его и немедленно доставьте ко мне.

– А если Шишкова у жены нет, то арестовать прикажете его жену? – спросил меня Б.

– Но не сразу… Оденьтесь на всякий случай попроше, чтобы походить на лакея, полотера, – вообще на прислугу. В этом виде вы явитесь к мамке, конечно, через черный ход, вызовите ее на минуту в кухню и, назвавшись приятелем ее мужа, скажите, что вам надо повидать Гурия. Если же она вам на это заявит, что его здесь нет, то, как бы собираясь уходить, вы с сожалением в голосе скажете: «Жаль, что не знаю, где найти Гурия, а место для него у графа В. было бы подходящее… Шутка сказать. 15 рублей жалованья в месяц на всем готовом. За этим я и приходил… Ну, прощайте, пойду искать другого земляка, время не терпит. Хотел поставить Гурия, да делать нечего». Если же и после этого жена вам не укажет адреса знакомых или родных, где, по ее мнению, можно найти Гурия, то вам надо будет, взяв дворника, арестовать ее и доставить ко мне, сделав обыск в ее вещах.

Между 4 и 5 часами вечера к воротам дома по Н-й линии Васильевского острова подошел какой-то субъект в стареньком пальто, высоких сапогах, с шарфом вокруг шеи. Это был переодетый Б. Он вошел в дворницкую и, узнав там номер квартиры, в которой жила г-жа К-ва, пошел с черного хода и позвонил Дверь отворила кухарка.

– Повидать бы мне надо на пару слов мамку, – произнес Б. просительно.

Кухарка вышла и через минуту воротилась с мамкой. С первых же слов Б. увидел, что мужа ее в квартире нет. Когда он довольно подробно объяснил цель своего прихода и сделал вид, что собирается уходить, мамка его остановила.

– Ты бы, родимый, повидался с дядей Гурьяна… Он всегда пристает у него на квартире, когда без места, а у меня он больше трех месяцев не был, хоть срок ему уже вышел Неласковый какой-то он стал! – с грустью заключила баба.

Кроме адреса дяди, мамка сказала еще два адреса земляков, где, по ее мнению, можно было встретить мужа. Когда Б. передал мне весь свой разговор с женой Шишкова, я решил сделать одновременно обыск у дяди Шишкова, крестьянина Василия Федорова, проживавшего по Сергиевской улице кухонным мужиком у греческого консула Р-ки, и еще в двух местах по указанным адресам, где можно было бы рассчитывать застать Шишкова.

Обыск у крестьянина Федорова был поручен тому же Б., которому были известны приметы Гурия, а в помощь ему были командированы два агента…

Несмотря на приближение ночи – был уже девятый час в исходе. – Б. с двумя агентами и околоточным надзирателем подъехали на извозчиках к дому по Сергиевской улице. Тотчас звонком в ворота были вызваны дворники.

Из соседнего дома также по звонку явились два дворника, а по свистку околоточного надзирателя – два городовых.

Все выходы в доме тотчас были заняты караулом, после чего полицейский чиновник Б. вместе с агентами, околоточным надзирателем и старшим дворником стали взбираться по черной лестнице во второй этаж. Чтобы застать врасплох и отнять возможность сопротивления или сокрытия вещей, Б. распорядился действием своего отряда так: старший дворник должен был позвонить у черных дверей, и когда войдет в кухню, то спросить у Василия Федорова, нет ли у него Шишкова, за которым прислала его жена с Васильевского острова.

Вслед за дворником у черных дверей, которые дворник не должен был наглухо затворять, чтобы можно было с лестницы слышать все, что происходит в кухне, и сообразно этому действовать, должны были находиться чиновник Б. и околоточный надзиратель. Агент же должен был занять нижнюю площадку лестницы и по свистку явиться в квартиру.

Старший дворник дал звонок. Дверь тотчас отворила какая-то женщина. Появление в кухне дворника никого не встревожило, и все продолжали делать свое дело. Дворник, окинув взглядом кухню, прямо направился к невзрачному человеку, чистившему на прилавке ножи.

– Послушай, Василий, мне бы Гурия повидать, там какая-то баба от жены его прислана.

– Да он тут валяется – должно быть, выпивши! – и Василий крикнул:

– Гурьяша, подь-ка сюда! Тут к тебе есть надобность!

Из соседней с кухней комнаты с заспанным лицом и мутным взглядом вышел плечистый малый и буркнул:

– Чего я тут понадобился?..

Но не успел он докончить фразы, как его схватили.

– Где ты эту ночь ночевал? – обратился к Шишкову чиновник Б.

– У дяди, – последовал ответ.

– Василий Федоров, правду говорит племянник?

– Нет, ваше высокородие, это не так. Гурий вышел из квартиры вчерашнего числа около 6 часов вечера, а возвратился только сегодня в 7-м часу утра.

Остальная прислуга подтвердила показания дяди об отсутствии племянника в ночь, когда было совершено преступление.

При осмотре у Шишкова было найдено в жилетном кармане 21 рубль кредитными бумажками, из которых одна трехрублевая бумажка носила следы крови. Больше ничего подозрительного не было найдено ни у Шишкова, ни у его дяди.

Когда обыск был закончен, чиновник Б. приказал развязать Гурия, предупредив последнего, что при малейшей попытке к бегству он будет вновь скручен веревками. Затем его посадили в карету и повезли в сопровождении чиновника Б. и околоточного надзирателя.

Во время дороги Шишков хранил молчание, исподлобья посматривая на полицейских чинов.

Спустя полчаса карета подкатила к воротам дома управления сыскной полиции, помещавшегося в то время на одной из самых аристократических улиц города.