Текст книги "Мёртвые люди (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Москвичёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

... по птице,парящей над головой.

У. Йейтс

Вы еще не видели Мнимую Черепаху?

– Нет, – ответила Алиса. – Я даже не знаю, что это такое.

– Это то, из чего делают мнимочерепаховый суп, – объяснила Королева.

Л. Кэррол

 -

Из дневниковых записей августа, 21

– Нет! Нет! Меня не проведешь!

Эта дамочка, как же ее, Господи, старая рухлядь, пахнет как заплесневелый хлеб, я же знаю, что она смеется надо мной; ей, мертвой суке, – противно, но она же делает вид, улыбается, "Витечка", как-будто все так и должно быть!

– Легко говорить! Она видит то, что видит!

– Мне совсем не лестно, когда меня называют мертвым именем! Я же есть! Есть! Швыряться мной как тем, кто был? Я совсем не "он". Нелепость: перепрыгнуть через двоих и стать посторонним, третьим лицом? А ее руки? Ее руки! Меня выворачивает, когда приходится глотать эти маленькие белые гадости из ее старых, сморщенных ладоней. Ее старые, старые, дряблые руки – она умывает их ядом! И молчи лучше!

– Лучше.

– Ничего не заживает. Откуда взялись эти чертовы обрубки? Как-то это все выглядит, словно вывернутое наизнанку. Ведь нельзя же взять и отнять от того, к чему никогда ничего не прибавлялось! Тсс... тии... я не понимаю ни слова, они вылетают из горла как застрявшие кости, умершие и тотчас съеденные, заранее приготовленные на убой плоть от плоти мысли! Лучше писать. По крайней мере, так они будут погребенными.

– Лучше.

– Молчи! Ты видишь их? Как много из них меня окружает! И все ходят на цыпочках, улыбаются так мило, а глазки-то, глазки-то блестят! Нет ничего хуже Их! Именно ничего! Нет ничего страшнее этого Ни-че-го!

Пока еще можно писать. И я пользуюсь этим. И этим пользуются они. Я знаю. Когда вывозят на прогулку, здесь – во двор и дальше, все сильнее отталкиваясь – в глубину ивовой аллеи...

– Ивовой? Но ведь там нет ив.

 – Черт побери! Там! До самых ворот, я знаю: они роются у меня в комнате, ищут, находят и читают то, что написано совсем не для них. Пусть. Я гуляю и думаю: «Пусть».

Пусть эти бесконечные зубастые улыбки, белоснежные, дурацкие шапочки, пусть это тихое, монотонное шарканье тапочками по паркету... ис-тер-тый! Он истерт! Пусть эти маленькие, хитрые глазки смотрят через притворенную дверь. Я уже привык. Я уже давнишний. Ис-тер-тый! Стертый. Перемеленный или, все-таки, перемоловшийся? Кажется иногда, что не будь всего этого и я бы распался на мелкие кусочки как дядино отражение в зеркале, что я давеча разбил.

Они поранили меня. Я порезался как ребенок, разбивший елочную игрушку и попытавшийся ее собрать. Какое множество принялось тогда спасать мое исковерканное тело! Из-за всей этой кутерьмы я не смог как следует попрощаться с дядей. Никогда бы уже. Да и ушел он так же тихо и незаметно, как и появился. Надо было отдать ему все. Да! С этого и нужно было ему начать!

 Впрочем, в нем-то все и было. И все началось с него...

Глава I

 Она не стала доезжать прямо до дома и попросила таксиста остановить возле ночного магазина. Вынырнув из темноты салона машины, вдохнула полной грудью сырой осенний воздух и открыла дверь небольшого заведения. Ее на мгновенье ослепил яркий, разлившийся по белым стенам и сверкающему кафельному полу свет. Взяв со стеллажа местную газету, она подошла к зевающему продавцу и попросила пачку сигарет. Молодой парень за прилавком протянул Virdginia Slims, с интересом глядя на стоящую перед ним привлекательную девушку:

– С вами все в порядке? – спросил он, не ожидая, что вопрос ее так сильно встревожит.

Она выглядела так, будто уже давно от чего-то или кого-то убегает и ее вот-вот должны поймать. Так смотрят те, кто уже знает, что все обречено, но по инстинкту продолжающие бег.

– Да, конечно. – ответила она, расплачиваясь. – Почему вы спрашиваете?

– У вас вроде как кровь на шее. Совсем немного. – он достал салфетку и, протянул ее девушке. Кажется, она совершенно его не понимала и стояла в полной нерешительности. – Вы позволите? – парень прогнулся через прилавок и краем салфетки дотронулся до ее шеи. – Всего пара капель. Ничего страшного. Где это вы? – улыбнулся продавец.

Конечно, он совсем не переживал за нее. Просто она была красива. И как-то по-детски беззащитна. Длинная, сырая ночь и с ума сводящая скука иногда заставляют обращать внимание на то, что, может быть, в спешке дня остается незамеченным. "Может быть, она уже не первый раз заходит сюда. Живет где-нибудь неподалеку и бывает здесь ежедневно..." – думал ночной продавец, глядя на нее – уставшую и немного странную.

– Ничего страшного. – повторила она, вслед за ним. – Благодарю. – вымученно улыбнулась и поспешила к выходу.

До дома – перейти дорогу и проскользнуть через два переулка. Фонарные столбы здесь никогда не работают и главное в этой темени – не подвернуть ногу на какой-нибудь выбоине. Небольшой провинциальный городок, где все друг друга знают, но никогда не видят.

Она уже не спешит. Больше некуда. Несмотря на ночной холод, села на скамейку во дворе дома и чиркнула зажигалкой. На осветившемся лице засверкали стынущие капли моросящего дождя и тут же погасли. "Теперь уже все, – подумала она, облегченно выдохнув табачный дым из груди, – теперь уже все сделано. Пусть до одного теперь не добраться. Этого, по большому счету, и не надо. Все уже сделано." Она была спокойна, но руки, не слушаясь, сами по себе дрожали – то ли от холода и сырости, то ли от глубоко засевшего страха. Она, разумеется, понимала, что ее найдут. Обязательно найдут. Может быть... да нет... уже ищут и идти домой – не самое лучшее решение. "Дом, милый дом, – усмехнулась она, – уютное гнездышко, ставшее теперь самым небезопасным местом..."

Скрываться от полицейских она не уже собиралась. Раньше это было необходимостью: нужно было во что бы то ни стало добраться до тех, о ком она думала все последнее время – тех, кто не имел права на жизнь и должен был умереть самой мучительной смертью. Она не могла ни спать, ни есть и жила последние два года только мечтами, грезами об их предсмертных судорогах, представляя как она сделает это, каждый раз придумывая все новые, более изощренные казни. Она была уверена, что рука ее не дрогнет, отправляя выродков домой – в ад.

Так и было. Никаких сомнений, никакого волнения и сердце стучало размеренно и на удивление ровно – даже гнев, который прежде сжигал ее изнутри, вдруг куда-то исчез, освободив место спокойствию и расчетливости. Сейчас же она чувствовала себя совершенно пустой: то, что было для нее смыслом жизни совершено и жизнь, как таковая, – теперь бесполезная штука. И можно не сомневаться – конец уже близок и желать можно только одного – лишь бы он настал побыстрее.

 Она не спеша поднялась на четвертый этаж, раздаваясь эхом от стука каблуков по лестничному маршу в пустом подъезде. Ключ легко вошел в замочную скважину и замок сухо щелкнул; открыла дверь нараспашку и остановилась в проеме, будто решая – войти или сейчас же развернуться и уйти прочь. Тусклый свет подъезда, добравшись до нее, обрисовал силуэт и бросил к ногам вытянувшуюся тень. Было слышно как в прихожей тикают часы. Было слышно собственное дыхание.

Она вошла и захлопнула дверь. Прислушалась. Из кухни сквозило ледяной свежестью и доносился шелест занавесок. Похоже, окно было открыто. Не включая свет, она кинула легкий плащ и купленную газету на комод в прихожей и прошла в комнату.

В темноте силуэты привычных вещей ее настораживали. С детства не переносила темноты и, уже давно повзрослев, все же так и не смогла отделаться от глупого детского страха. Окно не зашторено, но и за ним настолько темно, что ничего не видно. Слышно только, как по карнизу лениво стучит дождь. "Господи, как же тихо-то, – подумала она, глядя на утонувший в черноте двор, – как пусто все..."

– Правильно делаешь, что не включаешь свет. – уверенный мужской голос раздался у нее за спиной и заставил ее застыть на месте. "Ну вот и все..." – она почувствовала, как накатывает неудержимая и бесчестная дрожь – нельзя! – нельзя отнимать жизнь у других и при этом трусливо держаться за свою – это подло!

– Мне не зачем к нему привыкать.– ответила она, пытаясь совладать с собой и успокоиться. – Но, я думала, это будет... более шумное представление. – она открыла окно и глубоко вдохнула, прикрыв глаза, сосредотачиваясь на моменте.

– Все зависит от тебя. Я не в первый раз вижу человека, который желает только одного – побыстрее сдохнуть.

– Так чего же ты медлишь? – она медленно повернулась на звук скрипнувшего под нежданным гостем стула. – Ты ведь не полицейский, верно?

– Эти растяпы слишком медлительны, – если бы в комнате было достаточно света, то она бы увидела улыбку на его смуглом лице, – у тебя есть еще время... минут пять.

– И что дальше? – повернувшись спиной к окну, она пыталась нащупать оставленные на подоконнике ножницы – если вдруг подвернется удобный момент и удастся добраться до ночного посетителя, то они могут стать неплохим средством для вскрытия горла.

– А дальше начнется представление, которого ты и ждала и, поверь мне, оно будет очень шумное – даже слишком – и слишком долгое для тебя.

– Что это значит?

– Это значит, что тебе не дадут сдохнуть быстро и легко. Как ни старайся. Они пустят газ и возьмут тебя в самом нежном виде, а дальше... ты же понимаешь, что вряд ли они будут любезны с убийцей полицейских, один из которых, ко всему прочему, – любимый сыночек целого начальника местного УФСИН? Тебя ждут не часы и даже не дни, а долгие месяцы пыток и, уверяю тебя, в этом деле они – большие мастера. И брось ты эти ножницы – если уж тебе так хочется – справа, на столе лежит beretta с полным магазином. Говорят, хорошее оружие. Правда, мертвый, я тебе вряд ли смогу помочь.

Она вдруг поняла, даже ощутила, что "гость" уже полностью ее контролирует, каждое движение, знает ее мысли наперед, будто читает как раскрытую книгу. И чем черт не шутит? Может сейчас еще не время? Мысль о том, что от нее теперь уже мало что зависит почему-то успокоила ее. Она подошла к столу и, пошарив по его зеркальной поверхности рукой, действительно нащупала полимерную рукоять пистолета.

– И каким образом ты можешь мне помочь?

– Могу предложить тебе работу.

– Работу? – она усмехнулась – Это шутка такая? Ты не боишься, что я вскоре уйду в бессрочный отпуск?

– Нет. Я тебе его даже щедро оплачу. Но только после того, как ты выполнишь свое дело. – силуэт в глубине комнаты колыхнулся – Кстати, ты не забыла про еще одного? Успевшего удрать в самый последний момент? Думаю, я смогу устроить вам встречу.

Ярость мгновенно вспыхула в ее глазах, но тут же угасла.

– И что же дальше?

– А "дальше" все зависит только от тебя. – ей показалось, что он усмехнулся, хотя она и не видела его лица. – Я понимаю, что терять тебе уже нечего. Как и мне. Но я один на этой земле, а ты? Как ты думаешь: какая жизнь ждет твою крохотную дочурку, когда она вырастет? Вырастет ли? Сколько ей? Кажется, нет еще и года? А твоя престарелая мать? Ты точно уверена, что им дадут нормально жить в этом затхлом городишке? – голос его звучал спокойно и уверено, обволакивая ее и завораживая, – Стоит ли так эгоистично поступать? Ты, разумеется, умрешь... не сейчас, но позже. Но я дам тебе возможность отомстить сполна: так, что твои прошлые "подвиги" покажутся детской забавой.

– Мне больше некому мстить.

– Лжешь. Себе же – лжешь. Поверь мне – тех, кто заслуживает твоей мести, гораздо больше, чем ты думаешь. Впрочем, я предлагаю не смерть – она и без меня придет к тебе. Я предлагаю счастливую жизнь твоей дочери, в которой не будет, конечно, тебя, но разве это сейчас важно? – силуэт поднялся со стула. – Ну вот и все. Решать тебе. Подойди к окну, только осторожно...

Она нерешительно подошла и увидела, как в глубину дворового колодца въезжают полицейские машины. Свет от фар и проблесковых маячков выхватил из темноты ее мгновенно озлобившееся лицо и лицо непрошеного гостя, уже стоящего прямо у нее за спиной. Темный минивэн подъехал вплотную к подъезду и из него тотчас высыпались фигуры в черном камуфляже. Человек в штатском, из-за своих огромных размеров больше похожий на борова, вылез из головной машины, поднял вверх свою лысую голову и, глядя прямо на нее, заорал изо всех сил: "Притащите эту суку живой! Живой!"

– Ты узнаешь этого милого толстячка? – незнакомец шептал ей на ухо, слегка прикоснувшись широкой скулой к ее лицу. – А это горюющий папашка подонка, убитого тобой два часа назад. Ну так... что ты решила?

Ее, сжимающую в руке беретту, переполняла ненависть. Ненависть к тому борову, что внизу, к тем – закованным в кевларовые латы, что быстро поднимаются по лестнице, к себе и ко всему миру – настолько гадкому и противному, что справедливее было бы его утащить вслед за собой в преисподнюю. Она прицелилась в открытое окно и выстрелила. Здоровяк, стоявший прямо под окнами, вдруг скорчился и упал на мокрый от шедшего дождя асфальт, захлебнувшись от внезапного удара в живот и пронзительной боли.

– Теперь за мной. – Незнакомец резко развернулся и быстрым шагом направился к выходу.

Не теряя времени, она последовала за ним. Выбежала из квартиры в чем была. Дальше в соседнюю квартиру, которая оказалась открытой и совершенно пустой. По длинной неосвещенной прихожей... поворот – в гостиную... незнакомец, не колеблясь ни секунды, залез на широкий подоконник распахнутого окна и... исчез... бред... она повторила за ним... с наружной стороны окна болтается на ветру трос – она ухватилась за него и ее тут же потащило вверх. Через мгновенье незнакомец схватил ее за руку и буквально забросил на жестяную поверхность крыши. Силы он был, очевидно, неимоверной.

– Сними туфли, а то наделаешь дырок добрым соседям, – усмехнулся он и взглянул на часы на правой руке, – три, четыре, оп!

Взрыв был такой силы, что, показалось, весь дом рушится. Ее, оглушенную и совершенно потерявшуюся, он слегка хлопнул по щеке:

– Соберись! Все только начинается...

Она бежала. Босиком по скользкой, мокрой крыше, изо всех сил пытаясь удержать равновесие, чтобы не скатиться в темную, сырую пропасть дворового колодца. Сердце бешено колотилось, легким не хватало воздуха и она задыхалась. Все было слишком быстро для нее, слишком невероятно...

Добежав до края дома, он остановился, осторожно выглянул за парапет и притянул ее к себе. Она почувствовала его дыхание на своем пылающем, как огонь, лице – размеренное и спокойное. Хрупкую талию обхватил трос и она услышала, как щелкнул страховочный карабин.

– Не бойся, – прошептал он и обнял ее, – теперь ты будешь со мной до самого конца.

Она не успела ничего понять, как их потащило вниз, в самую черноту. Мимо промелькнули окна и невероятная боль вдруг охватила всю поясницу – спусковое устройство остановило их маленький полет за метр от земли. Он мгновенно отстегнул ее от веревки.

В глазах все плыло. Размытые очертания вокруг и дождь ожесточенно бьющий по лицу. Она умела бежать, умела скрываться и была уверена, что она это делает лучше, чем кто бы то ни было, но сейчас это было так быстро, так быстро...

– Позволите за вами поухаживать?

Глаза стали видеть отчетливей. Незваный гость стоял у только что подъехавшей машины, открыв дверцу. Она села на заднее сиденье, он – вслед за ней и машина тут же рванулась с места.

– Судя по началу, работенка будет не из легких. – наконец отдышавшись, произнесла она, глядя в окно на проносящиеся мимо силуэты многоэтажных домов. Ну и как тебя зовут, мой нежданный спаситель?

– Для тебя – в самый раз.

– Ну?

– Что "ну"?

– У тебя есть имя или мне самой придумать как тебя называть?

– Алмаз.

– О-о-о! Ну и имечко ты себе выбрал! От самолюбия точно не сдохнешь! – она рассмеялась.

– Не я – родители.

– Значит родители не сдохнут! – она продолжала смеяться, что больше походило уже на истерику.

Он посмотрел на нее так, что смех сразу же прекратился:

– Они уже умерли.

Мерседес представительского класса, попетляв по многочисленным переулкам, выехал на освещенный проспект и, полностью игнорируя дорожные знаки и сигналы светофоров, на полной скорости помчался в сторону выезда из города. Молчаливый водитель, не проронивший за всю дорогу ни слова, включил проблесковые маяки, замерцавшие на решетке радиатора дорогого немецкого авто.

– Странно все это. – снова заговорила она. – Куда мы едем?

– Туда, где ты сможешь отдохнуть и набраться сил. – Он открыл мини-бар, достал бутылку коньяка и маленький снифтер. За окном появилось КПП и наряд постовой службы, при виде машины моментально вставший навытяжку и взявший под козырек. Обволакивая стекло, коньяк полился в пузатую рюмку. – Держи. Это согреет тебя. – Он протянул ей ароматный напиток и она с благодарностью его приняла.

– Это они так меня приветствуют? – Выпив коньяк залпом, она рассмеялась.

– Нет, не тебя. Государственную власть. А теперь слушай меня внимательно. Через час ты доедешь до небольшого городка. Называется он Красноуфимск. Водитель тебя довезет прямо до дома. Где ты и пробудешь ровно неделю. – Он достал из внутреннего кармана насквозь промокшего плаща пухлый конверт. – Возьми это. Здесь твоя новая жизнь и жизнь твоих близких. Сиди дома, особенно не высовывайся и, разумеется...

– Я еще не дала своего согласия. – вдруг перебила она своего собеседника, мгновенно приняв совершенно серьезный вид. – Мне все равно умирать. Я знаю это. Насколько я понимаю, ты хочешь купить мою смерть. Только я не совсем понимаю, с чего это она так тебе нужна?

– Твоя смерть – всего лишь следствие работы. Мне она не нужна. Мне необходимо только то, что закончится для тебя смертью. – не отводя глаз, он смотрел прямо на нее. – Ты ведь сама понимаешь, что – смертница. Считай, что ты сегодня уже умерла, но у тебя есть возможность отомстить последнему из оставшихся. Отомстить так, что это войдет в историю...

– Я вот никак не пойму, – она вдруг перебила его, – машина, бешеные прогулки по крыше, взрыв этот – все ведь было уже спланировано. А если бы я отказалась? М-м-м? – она с интересом разглядывала своего спутника, который только что вытащил ее из, казалось, безвыходной ситуации, и о котором она ровным счетом ничего не знала. У него были восточные черты – широкие скулы на худом лице и косой разрез глубоко посаженных глаз, смотрящих на нее с совершенным безразличием. Ее будто чем-то притягивало к нему, выглядевшему хищно и слишком холодно.

– Ты не отказалась. – от его взгляда ей стало не по себе. – Слушай и больше не перебивай. Через неделю ты сядешь на поезд. Билет у тебя есть. В разговоры ни с кем не вступаешь, на месте тебя встретят и мы увидимся снова. – Водитель снизил скорость и свернул на обочину федеральной трассы.

– Меня будут искать.

– Тебя не будут искать. Твой обгоревший труп найден в твоей же взорванной час назад квартире. Твои осиротевшие родственники уже знают, что тебя нет в живых. Да, – он улыбнулся, – чуть не забыл: в конверте квитанция – половина суммы уже перечислена на счет твоей дочери.

– Но у нее нет счета...

– Уже есть. Пока все. Остальное – обсудим через неделю при встрече.– машина остановилась. – И помни: с этого момента ты ни на секунду не останешься одна. До встречи. – Он вышел из машины под проливной дождь, мягко закрыл дверь и поднял воротник. – Водитель снова вырулил на трассу и машина моментально набрала сумасшедшую скорость.

Проносящаяся мимо жизнь, казалась ненастоящей. В салоне было тепло и уютно. Она уже почти обсохла, а коньяк разлившийся по телу, приятно согревал изнутри. За окном же хлестал дождь, а густой темный лес, обступивший дорогу с двух сторон до самого горизонта ощущался неживым. Она взяла в руки конверт и посмотрела содержимое: документы, железнодорожный билет, деньги, пластиковая карта и квитанция. Развернула ее: шестизначная цифра... вполне неплохо для половины суммы. Заглянув в бланк свежего, еще пахнущего типографией, паспорта, она усмехнулась: ну и имечко теперь у нее – Зоя... Зоя Осинова, 21 год, выдан Центральным УВД города Екатеринбург. "Хоть Магадан, – подумала чудом спасшаяся "Зоя", – так ли уж важно для трупа..."

 Глава II

 Когда все только начиналось, точнее – стало подходить к концу, она последний раз держала на руках свою дочку. Любимую. Годика еще нет. Как же тяжело было оставлять ее у матери! Как же тяжело было врать, что это совсем ненадолго и очень скоро она заберет ее обратно.

И никогда больше ее не увидеть. Знала ведь, знала, что больше не вернется и – врала. От нахлынувших вдруг воспоминаний и очередной порции коньяка на глазах у нее блеснули слезы. "Так было надо, – пыталась она себя успокоить, – со мной у нее не было бы никакой жизни... это хорошо, что она не будет меня даже помнить... даже знать о том, что я была. Бабушка ей никогда не расскажет, что было прежде..."

А была вполне обычная молодая жизнь студентки третьего курса медицинского университета. Жизнь, которая была полна впечатлений, была наполнена интересными людьми и учебой, страстью к танцам и любовью к молодому человеку – жизнь, полная предвкушений яркого, невероятного будущего.

Точно такая же дождливая, осенняя ночь. Но ей не холодно. Напротив, ей очень весело. Ей хорошо. Она с любимым человеком танцует в клубе. Приятная атмосфера, латинские ритмы... на факультете она – лучшая, мама за свою дочь уже не беспокоится, самый красивый на свете парень любит ее и он так близко, что захватывает от счастья дух. Они так давно никуда не ходили вместе... Он смеется и протягивает ей бокал с коктейлем...

Бокал выскользнул из его рук и разбился, когда крепкий спецназовец сбил его с ног ударом приклада в голову. Лица, из-за плотной черной маски, видно не было – только глаза, с безразличием смотрящие на нее: "На пол, сука!.." – и, не дожидаясь ответа, он, схватив ее за волосы, со всей силы ударил о барную стойку.

Какая-то проверка... какие-то наркотики... Она совсем не понимала, что происходит: их заталкивают в микроавтобус вместе с десятком таких же перепуганных, избитых людей и куда-то везут. Сломанный нос нестерпимо болит, глаз не видит от льющейся крови из рассеченной брови. Тогда она еще пыталась себя успокоить, что все страшное уже позади: сейчас они приедут – там, конечно, разберутся и их отпустят. Больше бить их никто не будет... Только что счастливый, целовавший ее парень, лежит, скорчившись и захлебывась собственной кровью на полу, у ее ног. И она ничем, совершенно ничем не может ему помочь – гадко! Как же это гадко...

Кошмар, который, теперь уже, не закончится никогда. Их привозят и двоих заталкивают в кабинет, бьют снова и сильно, корчащихся на полу и воющих от боли тащат за руки и пристегивают к батарее. Запах гниющего линолеума, крови и рвотных масс. Все тело – оглушенное и беспомощное – трясет, они что-то кричат им, но она ничего не слышит, рассудок отказывается понимать, но глаза, глаза – будь они прокляты! – все видят.

Они суют ему какую-то бумажку и ручку, кричат и бьют снова... и снова... и еще раз. Они обливают его с ног до головы и начинают все заново. Теперь и ее очередь – строчки плывут перед глазами. "Пожалуйста! Больше не надо..." – лишь бы его больше не трогали, не надо! Удар в живот и внезапная боль отключают сознание. Боже, только не возвращай меня! Умоляю! Но глаза вновь открываются и видят четверых, стоящих прямо над ней и смеющихся. Гадкий смех, мерзкий смех... одна из фигур наклоняется над ней и срывает блузку. Она не в состоянии даже пошевелить пальцем, но, уже спустивший серые полицейские брюки, бьет ее наотмашь по лицу.

Мерзкий смех, гадкий смех...

Невыносимая боль и отчаяние снова оставляют без чувств. Ее так и бросили на полу, в крови, перемешанной с грязью с полицейских ботинок. Но после вернулись снова. Потащили, как сломанную куклу, по тускло освещенному коридору – лязг ключей, грохот засова – темное, душное место, насквозь сырое, расцветающее гнилью и плесенью. Снова фигуры и их уже больше... много больше... они подбираются татуированными пальцами к шее, тянут за волосы – они так близко, что вонь из их раскрывшихся ртов отравляет оставшийся рассудок. И снова нестерпимая боль – пропасть, бесконечная пропасть хохочущего, нескончаемого безумия.

Очнувшись, она была уже в больничной палате. Ночь за окном, шамкающая беззубым ртом старушка на соседней койке, шарканье чьих-то шагов в пустом коридоре. Она закричала. Изо всех сил. Будто пытаясь осознать, что еще жива. Бледные, иссохшие люди в огромной палате переполошились, заскрипели на койках, бормотание и стоны заполнили всю ее пылающую огнем голову. Прибежавшая медсестра, выматерившись, проворно вставила иглу в вену и она мгновенно уснула тяжелым, воспаленным сном.

Ее мать, поседевшая за одну ночь, пришла на следующее утро. "Ничего... ничего..." – приговаривала она, плача и держа ее за руку. "Жива, главное – жива..." – она еще не понимала слов матери, но вскоре узнала, что парень ее мертв, разбившись при падении с четвертого этажа, пытаясь, как сообщили в полиции, бежать.

Через два дня ее посетил следователь – молодой, нескладный человек. Слишком худой для своего чересчур большого роста, он склонился над ней и сообщил, что на нее заведено уголовное дело по статье двести двадцать восьмой, части первой – сбыт наркотиков. Взяв с нее подписку о невыезде, он улыбнулся и произнес: "Если бы вы не оказывали сопротивления при аресте, вы не только бы избежали больничной койки, но и, возможно, отделались незначительным штрафом. У вас есть время подумать, если вы сделаете правильный выбор и наше сотрудничество с вами будет плодотворным, то – почему нет? – все всегда можно исправить."

Почти месяц она провела в больнице, меняя одну, воняющую всеми болезнями сразу, палату на другую, одно отделение – на другое. Врачи, наблюдавшие ее, вечно уставшие и совершенно отчужденные, быстро поставили свою пациентку на ноги, но тут же оглушили двумя известиями: у нее положительный результат на ВИЧ и она беременна.

Она не могла поверить, что все это происходит с ней. С кем угодно – ведь в жизни всякое бывает, бывает же, но почему – с ней? Что она сделала такого?

Врачи уверяли, что все совсем не так плохо. Инфицированные теперь живут достаточно долго, что болезнь, при современных препаратах, уже не смертельная, но больше – хроническая, а дети же, в семидесяти случаях из ста рождаются совершенно здоровыми. Будь они прокляты эти случаи! Но...

Время шло и, согласно поговорке, должно лечить. Но все оказалось совсем не так. Расследование по ее делу прошло быстро и без лишних проволочек. Нескладный следователь сначала делал вид, что действительно внимательно ее слушает, даже что-то у себя в бумагах записывал, но все ее "россказни" про подонков в погонах вскоре ему совершенно осточертели. Многочисленные друзья и подруги тоже делали вид и увещевали ее не лезть на рожон: «Этим нелюдям самим надо в тюрьму...» – говорили они, но за ее спиной шушукались: «Слушай, и не поверила бы никогда, что она на такое способна. А что им там, в меде? Им, говорят, много чего доступно, вот и торгуют помаленьку, да и сами не брезгуют.»

Слухи о том, что она ВИЧ-инфицирована расползлись по маленькому району мгновенно. Впрочем, она и сама не скрывала. Ей, озлобившейся и возненавидевшей все вокруг, стало даже интересно: сколько же в действительности у нее настоящих друзей? Оказалось – ни одного. Кто-то по-началу еще заходил, вымученно улыбался, интересовался все ли в порядке и как здоровье, боясь притронуться к чашке чая перед собой, но и последние очень скоро исчезли совсем. Старушки у подъезда тотчас умолкали, когда она выходила, на улице ее начали обходить стороной как прокаженную, а если случайно сталкивались – смотрели с нескрываемой злобой.

Следователь не соврал: все на самом деле можно исправить, если решить по-свойски. Мать – единственная, кто не отвернулся о нее, – пытавшаяся хоть как-то помочь, разменяла трехкомнатную квартиру на однокомнатную в самом отдаленном районе. Из-за спешки размен выглядел больше как воровство, но мать была согласна на любые условия, лишь бы выручить нужную сумму в срок. Следователь остался доволен, как и судья, также не оставшийся в накладе.

Учитывая возникшие «смягчающие вину подсудимой обстоятельства» суд, именем Российской Федерации, приговорил ее к трем годам лишения свободы условно, с правом обжаловать приговор в вышестоящих инстанциях. С показным безразличием выслушав доводы судьи (ведь решение было заранее известно), она, со стуком судейского молотка, отягощенная уже заметно выросшим животом, грузно встала и вышла. Именно тогда, никому не сказав ни слова, она твердо решила добиться справедливости любой ценой. Она тогда ошиблась и, попросив мать оставить ее одну, в задумчивости направилась по старому адресу. И сильно удивилась, когда дверь ей открыл совершенно незнакомый человек. Она попросила прощенья и ушла. Спустилась по лестнице и, сев на скамейку, снова задумалась. На улице было пустынно и ветрено. Ребенок внутри нее зашевелился и она улыбнулась: «Хулиганка, не пинай меня. – она положила руки на живот и зашептала – Ты будешь счастливой. Будешь...»

Через три месяца она родила. Без каких-либо осложнений и эксцессов. Врач-гинеколог принимал роды с нескрываемым отвращением, но суетливые акушерки подбадривали роженицу как могли. И, слава Богу, ребенок родился абсолютно здоровым. Дочку она нарекла Яной.

Мать настояла на том, чтобы увезти новорожденную с собой в деревню, к родственникам – и доводы ее были слишком убедительны, чтобы не согласиться с ними, как это ни тяжело было сделать. И вскоре мать увезла Яну, а она осталась – необходимые для нее лекарства в деревне не достать, да и не нужно это – появляться там, где от тебя непременно начнут шарахаться как от чумной даже родственники.

Время от времени она приезжала. Брала на руки совсем крохотную Яну и уходила в дальнюю комнату. Родственники не мешали – шушукались по углам, а при виде ее сразу же бросались за какое-нибудь неотложное дело, впрочем – это было для нее уже настолько привычно, что она не обращала никакого внимания. Странное дело, но то, что было для нее важно прежде, теперь стало совершенно безразличным. Люди, мнение которых казалось ей значимым, теперь не представляли для нее никакого интереса. Ее даже забавляла вся эта возня – они бубнят что-то себе под нос, рассуждают о каких-то смыслах жизни, пристают друг к другу со смешными советами, то жалуются, то мирятся, то проклинают всех на свете – бестолковое тараканье копошение, заканчивающееся всегда и для всех одинаково бестолково. Но только не для нее. Месть дает жить полной жизнью, отбирая жизнь у других.

Несущийся на полной скорости мерседес уже въехал в черту небольшого уральского городка. Созданный несколько столетий назад как крепость для усмирения «смутных башкир», он и сейчас выглядел ощетившимся. Недружелюбный, пустынный ночной город. Проехав мимо краснокаменного православного собора, машина нырнула в небольшой переулок и остановилась возле небольшого, одноэтажного деревянного дома.