Текст книги "Чекисты рассказывают. Книга 4-я"
Автор книги: Дмитрий Быстролетов
Соавторы: Владимир Листов,Алексей Вергунский,Александр Казицкий,Иван Карачаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Дорис слушала этот обрубленный наполовину диалог, и сначала он казался ей двусмысленным и неприличным – можно было подумать, что разговор шел о ней. Но к концу ей стало стыдно собственной подозрительности.
– Если не секрет, чему это ты так заразительно смеялся? – спросила она вернувшегося из кабинета Ганри.
– Путилов говорит, что мужчина может не считать себя банкротом, пока он не стал импотентом.
– Кто такой этот философ?
– Разве я тебе не рассказывал?
– Впервые слышу это имя.
– Только он не философ, а скорее наоборот – он биржевой делец. Русский фабрикант, в прошлом очень богатый, удрал из России в восемнадцатом году. Кажется, и здесь устроился неплохо.
– Ты играешь на бирже? – без всякого осуждения поинтересовалась Дорис.
– Пока нет, но придется, милая моя Дорис, увы – придется.
– Там можно заработать?
– Путилов говорит – можно. Он, например, зарабатывает. Предлагает свою помощь, но, конечно, не бескорыстно.
– Что он от тебя хочет?
– О, сущие пустяки! Было бы очень хорошо, если бы я добыл кое-какие сведения о работе и перспективах военной промышленности России и Германии. Пустячки, не правда ли?
– Я иногда не понимаю, шутишь ты или говоришь серьезно, – сказала Дорис.
Ганри даже перепугался, схватил ее руку, быстро поцеловал.
– Ну какие же шутки, милая Дорис?! Где я возьму такие сведения? У этих фон-оболтусов и их малокровных пассий с Фридрихштрассе? Ты меня просто расстраиваешь…
И вправду, Дорис видела, что он готов захныкать, как малое дитя. Она подлила в его бокал виски.
– Ты не замечаешь, что говоришь почти стихами?
– Тут заговоришь!
– Ты хотел выпить…
Он выпил.
– Лучше? – спросила она.
– Лучше.
– А теперь расскажи по порядку.
Ганри закурил сигарету и снова стал веселым и беспечным.
– Собственно, я все уже тебе сказал. Путилов хочет знать положение в военной промышленности, чтобы играть на бирже не вслепую, а уверенно.
– Но в чем суть?
– Видишь ли, дорогая, этой механики я толком сам не понимаю. Путилов объяснял так. Если ему будет известно, какие заказы собирается ваше правительство разместить в военных отраслях промышленности, проще простого будет определить, акции каких концернов повысятся в ближайшем будущем. Он их скупает сегодня по недорогой цене, а завтра продает уже во сколько-то там дороже. У них это называется игрой на повышение.
– Ну, это не так уж сложно, как ты думаешь. Можешь познакомить меня с этим Путиловым?
– Зачем тебе?
– Если это солидный человек и если он действительно желает тебе помочь… как тебе сказать?.. Я хотела бы в этом убедиться.
– Я увижу его завтра.
– Где?
– В «Ам Цоо».
Дорис поморщилась:
– Там слишком много народу. А нельзя встретиться здесь?
– Конечно, можно. Приведу его сюда.
– Я ведь могу освободиться только в семь.
– Ну, а мы будем ждать тебя в восемь.
В этот вечер они так и не напились по-настоящему…
Иштван, выдававший себя перед Дорис Шерер за бывшего русского заводчика, а ныне биржевого дельца Путилова, произвел на нее приятное впечатление. Сухой, немногословный, но умеющий быть любезным и предупредительным, одетый в темный костюм от дорогого портного, он вполне отвечал ее представлениям о том, каким должен быть финансовый делец. Путилов сжато и четко растолковал ей суть биржевых манипуляций с акциями. Она спросила, какие данные и о каких предприятиях его интересуют. Он сказал, что полезно было бы знать, например, ближайшие и более отдаленные планы авиационных заводов. Тогда Дорис прямо поставила вопрос: если она доставит такие данные, гарантирует ли Путилов полную тайну? Разумеется, он отвечал за это головой. И лучшей гарантией в подобных делах служит то, что такие сведения имеют цену лишь до тех пор, пока их никто другой не знает. Разглашать их – значит рубить сук, на котором сидишь.
Дорис обещала что-нибудь придумать и действительно придумала. Через неделю в квартире у Ганри она передала Путилову скатанный в тугую трубочку узкий листок чертежной кальки, на котором тушью были аккуратно выведены две колонки чисел. Это были данные, касающиеся производственных планов заводов Юнкерса и Мессершмитта. Дорис зашифровала их самым элементарным способом. Она объяснила Путилову принцип шифровки. Они договорились, что прибыль от операций на бирже будут делить на троих, равными частями.
Дорис, с самого начала подошла к этому союзу по-деловому. Она и вообще не склонна была драматизировать собственные поступки, а когда речь шла о заработке законным путем – игра на бирже считалась в их семье почтенным занятием, не доступным простым смертным, вроде ее отца, – то она сочла бы глупцом всякого, кто упустил бы такой удобный случай. Конечно, она позволяла себе при этом известное злоупотребление своим служебным положением, но картотека, откуда Дорис брала интересовавшие Путилова цифры, не принадлежала к разряду совершенно секретных. По сравнению с другими ящичками, бывшими в ее распоряжении, эти – невинные детские игрушки. Вполне понятно, что человек, привыкший курить на бочке с порохом, не считает особенно огнеопасным какой-нибудь там склад пиломатериалов.
Фрица беспокоил один вопрос: если гестаповцы отметят появление Путилова в жизни Дорис Шерер и графа ван Гойена, у них может возникнуть желание проверить, чем оно объясняется. Необходимо было чем-то оправдать нечастые посещения Путиловым квартиры Ганри. Поэтому Путилову-Иштвану пришлось съездить в Голландию. Оттуда он привез целую кипу документации, которая свидетельствовала о том, что Путилов выступает перед различными банками и строительно-ремонтными фирмами как доверенное лицо, занимающееся приведением в порядок родового имения графа ван Гойена. Некоторые из документов Ганри по забывчивости оставил у Дорис дома в маленьком книжном шкафу, так что в случае, если гестаповцы захотят негласно кое-что проверить, им эти бумажки окажут известную помощь.
Вскоре Путилов вновь увиделся с Дорис на квартире у Ганри. Сухие цифры, полученные от нее в прошлый раз, он обратил в три пачки банкнот – одну из них получила Дорис. А Путилов унес новый столбик цифр.
Дорис завела тогда разговор насчет того, что Ганри не очень-то торопится с женитьбой. Сделав так легко предложение, он как будто вовсе о нем забыл. Но Ганри вдруг проявил не свойственное ему здравомыслие, которое даже порадовало ее. Он сказал, что хочет построить их совместное существование на прочной основе, а для этого необходимо привести в порядок имение, расплатиться с кредиторами и наладить расстроившиеся отношения с родственниками в Соединенных Штатах, которые еще могут им пригодиться в трудную минуту. Доводы были разумные, и Дорис решила не торопить событий. В конце концов, все у нее шло хорошо. Подавленное честолюбие могло торжествовать: она добилась любви аристократа, и у нее были деньги, пока небольшие, правда, но она может их увеличить по своему желанию.
Ее высокое жизнеощущение последних месяцев было еще более поднято новой беседой с майором Цорном. На этот раз он говорил без обиняков.
– Вы не забыли нашего последнего разговора? – спросил майор, справившись перед этим о здоровье.
– Никак нет!
– Очень хорошо. Речь опять пойдет о вашем знакомом. – Майор вдруг шутливо-досадливо взмахнул рукой: – Нет, что я говорю! О вашем женихе. Вы же помолвлены!
Дорис молчала.
– Как идут ваши дела?
– Нормально.
– Гм… Я буду с вами абсолютно откровенен. И надеюсь на откровенность с вашей стороны.
– Можете не сомневаться, – быстро ответила она.
– Так вот, есть намерение послать графа в Англию, Он может сослужить нам полезную службу. Как вы думаете, он согласится?
– Не знаю. – Дорис действительно не знала, что сказать. Во-первых, это был слишком резкий оборот дела, а во-вторых, она не могла предугадать, как отнесется Ганри к подобному предложению. Безусловно, он был и легкомыслен, и податлив как воск, и, если на то пошло, мог казаться тряпкой, но его характер заключал в себе массу неожиданностей, разобраться в которых ей пока не удалось.
Видимо, майор Цорн правильно понял, что́ затрудняет ее.
– Я хочу вас попросить именно о том, чтобы узнать, согласится он или нет. Вы понимаете, что несолидно было бы делать предложение человеку без уверенности в его согласии.
– Да, я понимаю.
– Вы должны также иметь в виду, что людям этого сорта свойственна некоторая щепетильность в отношении… – Майор не мог сразу подыскать подходящего выражения. – Ну, в общем, они настороженно относятся ко всему, что в их понятиях как-то связано с осведомительской работой. Вы должны употреблять в разговорах с графом другие термины. Скажем, служба информации. Тем более что и на самом-то деле речь идет об исследовании общественного мнения.
Дорис слушала предельно внимательно, время от времени согласно кивая головой. Майор продолжал:
– Но и лукавить с ним не следует. Не надо заставлять его думать, будто его считают слепой марионеткой.
– Но что конкретно можно ему сказать?
Майор на секунду задумался.
– Очень просто. Скажите так. Отдел исследований одного крупного концерна желает иметь в Англии своего корреспондента. Он должен завести побольше знакомств в высшем лондонском кругу, пошире общаться, почаще беседовать с людьми на злободневные темы и иногда составлять обзоры своих бесед и наблюдений. Как видите, обязанности необременительные. А содержание, которое графу будет обеспечено, позволит ему жить в полное свое удовольствие… – Майор опять секунду помолчал. – Короче говоря, вы можете передать ему всю нашу с вами беседу, не называя, разумеется, моего имени. Так вам будет легче – не понадобится ничего выдумывать.
– Понимаю, – сказала Дорис уже не так убежденно. Ее что-то заботило, и глаз майора Цорна незамедлительно это отметил.
– Вас что-нибудь смущает? – спросил он дружеским тоном.
Дорис очень хотела спросить, отпустят ли ее в Англию вместе с Ганри, а задала глупейший вопрос:
– Но как будет с нашей помолвкой?
Однако майор Цорн опять все разгадал правильно.
– Я обещал полную откровенность, поэтому не обижайтесь. Пока вы не поженитесь, ни о каком вашем выезде из Германии не может быть и мысли. Характер вашей службы не позволяет этого. Другое дело, когда вы выйдете замуж. Никто, конечно, не будет разлучать мужа с женой. Так что все зависит от вас.
Дорис передала все Ганри в том духе, как велел майор Цорн. Она не скрывала, что ей хочется поехать в Англию. Ганри ради нее готов был пожертвовать своей вольной жизнью на континенте, но его пугала всякая необходимость числиться у кого-нибудь на службе и отчитываться в чем бы то ни было.
Он просил не торопить его с окончательным ответом и посоветовал Дорис не слишком-то обольщаться прелестями заграничной жизни.
Между тем игра на бирже шла с успехом. Путилов во второй раз принес солидную сумму денег и поделил на три равные части. И сказал, что теперь хорошо бы добыть данные о производстве танков.
Сказав «а», Дорис не видела причин не говорить «б».
Когда в парикмахерской Шнейдера Гай встретился с Фрицем после трехмесячной разлуки, Фриц его похвалил.
Главная цель, которую они преследовали относительно Дорис Шерер, была достигнута.
– Тебе с нею надо рвать, – сказал Фриц.
– Слишком далеко зашло.
– Ты, кажется, ее жалеешь?
– Нет, не то…
– Будь уверен, нас с тобой она не пожалеет.
– Да не про то же я, Фриц… Так все наладили – и бросать?
– Чтобы играть на бирже, ты ей не нужен, а Путилов ее бросать не собирается. Она же, говоришь, денежки уважает?
– Складывает в заветный зеленый портфельчик.
– Ну и пусть себе складывает дальше. А тебе с ее горизонта пора исчезнуть.
– Но как?
– Будем использовать газетный вариант. Поедешь в Гвинею. – Он подумал и добавил: – Скажем, через Италию… Только подготовь ее заранее. Спешить особенно не надо, но все же…
Однако уже на следующий день Фриц через Иштвана вызвал Гая на явку – случай из ряда вон выходящий.
– Газетный вариант откладывается, – сказал он без предисловий. – Тебе придется еще пожить в Берлине.
Он набил трубку и, хорошенько раскурив ее, спросил:
– У тебя никогда не возникал вопрос, откуда мне были известны кое-какие подробности об операции в Амстердаме?
– Удивлялся.
– Их доставлял человек, с которым ты теперь должен встретиться. Из-за этого я тебя и вызвал. Твоя нынешняя маска, судя по всему, будет подходяща.
– Это немец?
– Да. В пятницу ты должен быть в Штеттине. Запоминай. В кафе «Крестоносец» в десять утра за третьим столиком справа от входа.
Гай кивнул.
– Опишу внешность. Пожилой, лет пятидесяти пяти. Усы на офицерский манер. Нос с горбинкой. Глаза серые. Волосы седые, на прямой пробор. Одевается просто, под рабочего, но выправка выдает военного.
Фриц пососал трубку.
– Не понимаю, – вставил слово Гай. – Если ты уже получал от него что-то, значит связь была? Зачем мне…
– Была, а теперь нет, – перебил его Фриц. – Этот Ялмар Рой отказал моему связному в доверии, не хочет больше с ним встречаться.
– Что за ерунда!
– Вот этой ерунды я пуще всего и опасаюсь…
– Объясни. Не понимаю.
– Человек, с которым ты увидишься и который называет себя Ялмаром Роем, говорит, что работает наборщиком в типографии министерства иностранных дел. Но можно биться об заклад – он вовсе не Ялмар Рой и не наборщик. Скорее всего, это крупный военный из монархистов, из тех, знаешь, что исповедуют идеи Бисмарка. Они в оппозиции к Гитлеру.
– Но при чем здесь недоверие к связному?
– У Ялмара Роя свои представления о конспирации. С ним держал контакт человек из типографских рабочих – ведь сам-то Рой отрекомендовался наборщиком. А потом он посчитал, что такой партнер ему не пара. Просил или не беспокоить его больше, или организовать связь на других основах.
– Чем проще, тем хуже?
– Вот именно, так они, видно, и считают. И это настойчивое желание играть с нами в конспирацию вредит и им, и нам, мешает сотрудничеству. Они не понимают, что в критическую минуту мы можем им помочь.
– Ты говоришь «они»?
– Думаю, это группа, а не один Рой. Те сведения, что он уже доставил, явно не из одних рук. Хотя Рой наивно нас дурачит – говорит, что достает все сам в типографии министерства.
– Я буду новым связным?
– Пока что ты сидишь передо мной и говоришь глупости.
– Что же я должен делать с этим Роем?
– Связь – само собой. Но главная твоя задача – расшифровать его, узнать настоящее имя и положение. И показать ему, что он расшифрован. А потом уже – карты на стол.
– Пароль к нему есть?
– Конечно. И все это придумали они сами. – Фриц достал из бумажника ровно оторванную половинку книжного листа маленького формата. – Вот, возьми, это сверочный. – Затем протянул Гаю клочок из блокнота. – Тут словесный пароль. Но, кроме этого, когда сядешь к нему за столик, ты должен прежде всего заказать легкий завтрак – так и скажи официанту: «Легкий завтрак и бокал сальватора». И уже потом – словесный пароль, а в конце предъявишь сверочный.
– Ну что ж, довольно таинственно, – сказал Гай. – Но зато надежно.
– Когда-нибудь доиграются со своими сальваторами. И вот что еще: у тебя должна быть пачка газет.
Эта встреча с Фрицем состоялась во вторник. В распоряжении у Гая перед отъездом в Штеттин было еще два дня и три ночи – вполне достаточно, чтобы подготовить морально Дорис к тому, что в их жизни наступает временный, не очень приятный период, связанный с массой непредвиденных хлопот, разъездов и, не исключено, даже с какой-нибудь регулярной службой. Все это он собирался объяснить необходимостью раз и навсегда урегулировать дела с имением и с американскими родственниками.
Но в среду произошло несчастье. Оно пришло как раз оттуда, откуда его никто не ждал, и могло бы, при малейшем промедлении со стороны Гая, привести к непоправимым последствиям.
В половине пятого, когда он собирался побриться и принять душ, чтобы в половине шестого отправиться на встречу с Дорис – они хотели пойти в кино, а вечер провести в ресторане, она должна была уйти с работы пораньше, – ровно в половине пятого зазвонил телефон.
– Алло, я прошу прощения, – услышал он в трубке незнакомый и как будто испуганный женский голос. Он молчал, соображая, не ошибка ли это, не провокация ли…
– Алло, алло! – в растерянности взывала трубка.
– Слушаю вас.
– Мне нужен Ганри.
– Я вас слушаю.
– Я от Греты… Случилась беда… – Женщина говорила, сдерживая голос, чего-то явно опасаясь. – Я не могу долго говорить…
Он чувствовал, что это всерьез.
– Откуда вы звоните?
– Тут, из булочной, на Оливаерштрассе.
– Я буду минут через пятнадцать…
Его прокатная машина ремонтировалась, такси он не мог найти минут десять, и к булочной приехал почти через полчаса. Женщина, его ожидавшая, оказалась Луизой Шмидт, кормилицей Маргариты – матушкой Луизой. Он едва ее узнал – так черно, измученно было ее лицо, так испуганно, затравленно глядели глаза. Она его не узнала.
Велев шоферу обождать, он взял матушку Луизу под руку и медленно повел по переулку. Снег, выпавший совсем недавно, превратился в чавкающую мокрую кашу. Рука матушки Луизы дрожала, передавая глубокую дрожь всего ее худенького тела.
– Что случилось? Скажите коротко самое главное.
– Грета ранена в грудь, ей очень плохо.
– Кто ранил? Чем?
– Я его не знаю… Эсэсовец… Но Грета его называла по имени… И он ее тоже… Она его убила…
Гай даже остановился.
– Как убила? Где она сейчас?
– У нас… У меня… И он лежит там…
Гай огляделся. Переулок был совсем пуст.
– Нельзя терять времени, скажите в двух словах: что же произошло? Соберитесь, не волнуйтесь.
Матушка Луиза вздохнула, прижав руку к сердцу.
– Этот эсэсовец с еще одним пришли за Куртом – это мой сын, мой мальчик…
Гаю в нетерпении хотелось сказать, что они же знакомы, что он помогал Грете переезжать к матушке Луизе, но неосторожно было бы напоминать об этом. Луиза его не узнала – тем лучше…
– Ну, ну, продолжайте.
– Они вошли, набросились на Курта… Мы как раз обедали – все втроем… Ну, она и говорит: мол, Гюнтер… да, она его назвала Понтером, я вспомнила… Говорит: не хотите узнавать старых знакомых… Он посмотрел, и как заорет… Очень обрадовался… Кинулся к ней обниматься, кричит своему помощнику что-то, а тот тоже обрадовался, смеется, Курта отпустил… Тут она сделала Курту знак, и он тихонько ушел…
Матушка Луиза снова взялась за сердце и умолкла.
– Ну, дальше, дальше, – нетерпеливо попросил Гай.
– Потом они спохватились, этот второй убежал… А главный, Гюнтер, говорит мне: убирайся, старая… Я пошла, а тот мне навстречу, говорит главному: ушел наш красный… А Гюнтер ему: убирайся и ты… Я долго на лестнице стояла, не знала, что делать. Потом к соседке на четвертом этаже хотела позвонить… Тут у нас в квартире что-то сильно хлопнуло, а потом Грета застонала… Я вошла – он на полу валяется, она на кровати сидит. Серая вся, ни кровинки… Послала за вами…
– А этот второй больше не возвращался?
– Больше я ничего не видела.
– Квартиру вы заперли?
– Да.
– Дайте ключ.
Она нашарила ключ в кармане пальто, отдала его Гаю.
Соображать надо было быстро.
– Вам туда возвращаться не следует. Идемте. – Гай повел матушку Луизу к такси, на ходу составляя план действий.
На такси ехать за Маргаритой нельзя. Значит, нужна машина Иштвана. Но Иштвану в это дело ввязываться тоже нельзя. Значит, должен поехать Ганс. Взять Ганса, добраться до Иштвана – это не менее тридцати минут. Потом еще минут двадцать на дорогу до дома, где ждет раненная, может быть умирающая, Маргарита… Долго, слишком долго! А может, сначала к Иштвану? Взять машину и самому поехать к Гансу? Но по времени будет одно и то же.
Что делать? Поговорить с шофером такси и положиться на его молчание? Исключено! И куда девать матушку Луизу? Положим, о ней побеспокоится Альдона, пристроит в больнице у доктора Пауля. Но сейчас, куда ее сейчас?
Он поглядел вдоль улицы и заметил скромную вывеску маленького кафе. Достал деньги, сунул в застывший, скрюченный кулачок матушки Луизы бумажку.
– Вот что. Видите кафе?
– Да, – еле слышно ответила она.
– Идите туда, выпейте кофе, согрейтесь. Ждите там, за вами приедут. Только не уходите никуда. Повторяю: вам домой возвращаться нельзя.
Она застонала.
– А как же?..
– Ничего, ничего, все будет в порядке. Только ждите. Может быть, это будет часа через три, а может, и больше, но за вами обязательно приедут. Вы меня поняли?
– Да… – как-то безнадежно произнесла она.
– Идите, прошу вас!..
Ему крупно повезло: Иштван оказался на месте, Ганс с Альдоной были тоже дома. Взяв машину Иштвана, Гай пригнал ее к Гансу. Попросил Альдону позвонить доктору Паулю, сказать, что будет пациент, нуждающийся в срочной хирургической помощи. Затем Ганс сел за баранку, Альдона с ним рядом, а Гай – на задний диван. Ганс водил машину отлично. Даже то обстоятельство, что он должен был почти всю дорогу напряженно слушать и запоминать – Гай описывал дом, парадное, лестницу, квартиру матушки Луизы, давал инструкции на случай непредвиденных столкновений, – даже при всем том Ганс сумел добраться до переулка, куда выходил двор дома матушки Луизы, на несколько минут раньше, чем рассчитывал Гай.
Ганс и Альдона, сохраняя вид неторопящихся людей, зашагали к подъезду, а Гай остался в машине, привалившись в угол. Мотор остался невыключенным, машину трясла мелкая частая дрожь, время от времени перемежаемая судорогой, и Гай машинально отметил, что мотор у Иштвана неважный, а потом подумал, что эта дрожь похожа на графическую запись его душевного состояния с того момента, как раздался звонок матушки Луизы.
Ганс с Альдоной скрылись в подъезде. Гай оглядел переулок. Редкие прохожие идут быстро, мужчины – с поднятыми воротниками пальто и надвинутыми на глаза кепками, женщины закутаны в платки. Холодная январская слякоть всех гонит с улицы. Автомобилей – ни одного.
Так… Прошло полминуты. Ганс и Альдона уже поднялись на пятый этаж, уже должны войти в квартиру… Маргариту надо ведь одеть – еще полминуты… Теперь взять ее под руки и свести вниз – если она способна передвигать ноги. Это еще минута. Пора им появиться…
И они появились, но не так, как ожидал Гай: Ганс нес Маргариту на руках. Альдона, идя сбоку, поправляла длинный, волочащийся концами розовый шарф.
Ганс опустил Маргариту на сиденье к Гаю, сел за руль и рванул машину с места на полную скорость. До больницы доктора Пауля, который их уже ждал, предупрежденный Альдоной, езды было самое малое минут двадцать, но они за всю дорогу не обменялись ни словом. Только уже порядочно отъехав, Ганс через плечо, не оборачиваясь, протянул Гаю маленький револьвер.
При первом взгляде на лицо Маргариты Гай понял, что она жива. Но дыхание было очень частое и поверхностное, с легким свистом. Пульс учащенный, плохого наполнения, почти нитевидный. Гай поддерживал Маргариту рукой под лопатки, положив голову ее себе на плечо.
Взяв в другую руку револьвер, он осмотрел его, понюхал дырку ствола: стреляли… Это был крошечный револьверишко из тех, что в обиходе принято называть дамскими. Перламутровая отделка рукоятки и никелированный ствол заставляли сравнивать его с театральным биноклем. И по деловым возможностям эта игрушка соотносилась с настоящим боевым оружием так же, как театральный бинокль соотносится с пятидесятикратной подзорной трубой. Считалось, и не без оснований, что убить из такого пугача можно только муху, но не человека. Разве лишь в упор… Однако матушке Луизе, судя по всему, валявшийся на полу бездыханный эсэсовец не померещился. Значит, Маргарита убила его из этого пугача… Машина затормозила у больницы. Гай спросил:
– Ганс, тот, в квартире, – убит?
– Наповал. И крови – ни капли.
– Выгружайте. Жду вас у Шнейдера. Весь вечер. – Гай посмотрел на часы: они показывали двадцать пять минут седьмого. Матушка Луиза позвонила в половине пятого. Вторично пережить такие два часа было бы, пожалуй, не под силу…
Пересев за руль, Гай не спеша поехал к Иштвану. Как договорились, он поставил машину за квартал от его дома. Запасные ключи у Иштвана были.
…Шнейдеры покормили его, сварили кофе. Он сидел, курил и ждал. Как о чем-то очень далеком, вспомнил о Дорис, о том, что они давно уже должны были сидеть в кино. Но он не мог сейчас думать об этом.
Ганс явился без четверти десять, один: Альдона, найдя в кафе матушку Луизу и устроив ее у знакомых, осталась в больнице смотреть за Маргаритой. Гай предложил ему пожевать что-нибудь, но Ганс только проглотил чашку кофейной холодной гущи, закурил и стал рассказывать о том, чего Гай не видел и не знал, но что он как врач представлял себе с отчетливостью очевидца.
Сначала квартира.
Когда они с Альдоной вошли, Маргарита навзничь лежала поперек кровати, ноги на полу. Эсэсовец, штурмфюрер, лежал на полу посреди комнаты ничком, раскинув руки и ноги, в правой руке – пистолет. Перламутровый револьверчик валялся у кровати – его Ганс заметил, когда уже выходили.
Что там произошло, понять невозможно.
В больнице доктора Пауля поначалу все шло как по нотам. Доктор с Альдоной приступили к делу – Альдона могла при необходимости быть великолепной хирургической сестрой. У Маргариты оказалось сквозное пулевое ранение правой стороны грудной клетки. Пуля крупного калибра прошла между седьмым и восьмым ребрами и вышла под правой лопаткой. Обследовав пулевые отверстия, доктор сказал, что операция будет длительная, часа на полтора. Он сделал Маргарите несколько уколов – в вену и в мышцы, потом наладил аппарат для переливания крови. Но прежде чем взяться за скальпель и ножницы, доктор Пауль сделал странную, на взгляд Ганса, вещь.
Держа свои уже обработанные для операции руки на уровне плеча, он попросил Ганса открыть дверь, ведущую в соседнюю комнату, где было оборудовано нечто вроде запасной операционной. Там доктор показал Гансу на стоявший у стенки длинный предмет – стол не стол, кровать не кровать, на очень низких, в карандаш, ножках – и велел перенести его в большую операционную. А затем приказал Гансу раздеться – снять все, кроме кальсон, и оставаться в таком виде до конца операции. Ганс попытался протестовать, думая обратить все в шутку, но доктор рассердился самым натуральным образом. «А вы не подумали, что́ будет, если сюда нагрянет эта вонючая сволочь? – сказал он. – Вы уверены, что они никого не ищут?» Только это их и спасло…
Доктор ушивал рану на груди и собирался приступить к ране на спине, когда в приемном покое, – главный вход было приказано запереть, а в приемном дежурил инвалид-санитар, – раздался громкий говор.
Доктор, обработав рану, опустил педалью стол, на котором оперировал Маргариту. На прежнем уровне остались торчать четыре металлические трубки. Потом кивнул на низенький стол, принесенный из запаски, и жестами показал Гансу, как надо установить его на эти трубки. А затем Альдона набросила сверху широченную простыню, расправила края, и Маргарита оказалась спрятанной в белом потайном убежище. Ганс – уже без приказа, ибо ему наконец стало понятно, для чего доктор раздевал его, – лег на стол, Альдона накрыла его простыней до пояса, уткнула в лицо жесткий каркас наркозной маски, шепнула: «Дыши!», и операционная наполнилась тем строгим и свежим, для всех непривыкаемо знакомым и всегда новым запахом, которым обладает один лишь эфир…
Вошли двое в черных плащах, попросили извинения, один показал жетон гестапо и пожелал взглянуть – только взглянуть, кого оперирует доктор Пауль. Доктор коротко буркнул: «Аппендицит. Только что положили на стол». Гестаповец лицом оперируемого не интересовался. Увидев могучий мужской торс, он еще раз извинился, и гестаповцы мирно покинули больницу. Доктор докончил операцию, и Маргариту отвезли на каталке в палату рядом с его кабинетом. Все сошло как нельзя лучше, доктор надеется, что ранение не оставит серьезных последствий.
Можно было предположить, что, хватившись исчезнувшего штурмфюрера и найдя его мертвым, эсэсовцы подняли вверх дном весь дом.
Кто-то из жильцов сообщил им, что из дома унесли на руках бесчувственную женщину. Дальнейшее понятно. Необходимо проверить операционные всех берлинских и пригородных больниц, и доктор Пауль – не исключение. В противном случае, то есть если бы гестаповцы действовали нацеленно, имея на подозрении именно его больницу, они бы так просто не ушли.
А вывод из всего этого и радовал, и огорчал. Доктор и его больница по-прежнему вне подозрений – это плюс. Гестапо знает, что убила штурмфюрера женщина, а установить, кто она такая и как ее зовут, им не составит труда, – это очень неприятный минус.
Гай мог быть уверен, что Ганс и Альдона вместе с доктором укроют Маргариту и позаботятся о ней лучше родных, лучше отца с матерью. Его обязанность – позаботиться о ее устройстве и безопасности после выздоровления. И он готов сделать для этого все, на что способен.
Случившееся сильно осложняло существование и работу его помощникам, но это не пугало. Могло быть и похуже.
Условившись с Гансом о связи на ближайшее время, Гай вышел из парикмахерской и отправился домой пешком. Мокрого снега он не замечал.
Странное дело: на душе у него было легко и радостно. И, подумав, он понял – почему: бросившись спасать Маргариту, он не держал в мыслях опасение за собственную судьбу, он спасал ее не потому, что, попав в лапы к нацистам, она могла стать для них ниточкой к нему. Он спасал ее как своего товарища по работе, по смертельно опасной работе. Теперь у него есть еще один верный товарищ, – и пусть слякотную ночь никогда не сменит утро, если ради этого не стоит рисковать собой!
