Текст книги "Чекисты рассказывают. Книга 4-я"
Автор книги: Дмитрий Быстролетов
Соавторы: Владимир Листов,Алексей Вергунский,Александр Казицкий,Иван Карачаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
– Ну?
– Я ему сказал: какая мне разница?
– И до чего же вы договорились?
– Придет завтра в девять…
– А вы действительно можете достать паспорт?
– Я? Нет… Деньги – могут.
Гай и не хотел, а улыбнулся:
– С вами пообщаешься – жить научишься.
– Ого-го! – Рубинштейн был явно польщен.
– А много надо денег? – спросил Гай.
– Вы говорите так, как будто в кошелек надо лезть вам, а не ему.
– Но все-таки: сколько?
– Этого я не знаю, но это легко узнать.
– А с чего вы взяли, что он не Моссе?
– Когда этот мальчик шлялся тут по городу, его встретила одна моя знакомая – она работает посудомойкой в столовой. Удрала из Берлина еще три года назад. Она знает этого Клауса Лёльке, как я вас.
– Придется доставать паспорт.
– А кто говорит, что не придется?
Из ресторана, взяв такси, Гай отвез Рубинштейна не к нему домой, а на квартиру к его хорошим знакомым, жившим в Амстердаме с незапамятных времен, которые, как сказал Рубинштейн, знали здесь всех, кроме кладбищенских сторожей, и которых тоже знали все, кроме налоговых инспекторов.
А утром, ровно в девять, Рубинштейн встречал в конторе дорогого, уважаемого клиента – Абрама Моссе.
Поговорив о преимуществах берлинской погоды перед амстердамской, они перешли к сути.
– Как насчет паспорта? – смахивая со стола несуществующие пылинки, как бы между прочим, поинтересовался клиент.
– Можно. Тысяча долларов.
Клиент кивнул головой.
– А как скоро?
– Три дня.
– Что от меня еще требуется?
– Фотокарточка и ваш паспорт.
Клиент вынул из кармана немецкий паспорт на имя Абрама Моссе, порылся в портмоне, извлек фотокарточку, положил то и другое на стол. Рубинштейн спрягал паспорт и карточку в свой карман и выжидающе взглянул на клиента. Тот понял и отсчитал из толстой пачки, лежавшей в портмоне, десять стодолларовых купюр.
– Может быть, вы хотите взять другую фамилию? – осведомился предупредительный вице-директор, приняв и пересчитав деньги.
Клиент подумал и сказал:
– Пожалуй…
– Как же?
– Карл Герзон.
Если бы Рубинштейн знал, что Абрам Моссе, он же Клаус Лёльке, штурмфюрер СС, пожелал взять себе фамилию своего бывшего хозяина, обворованного и в конце концов доведенного им до краха, даже такой тертый калач подивился бы вычурности человеческих прихотей. Но он этого не знал, и потому бесстрастно записал в блокнот новое имя герра Моссе.
– Теперь о деньгах, – сказал клиент.
– Да, я слушаю…
– Вы должны положить их в Нидерландский коммерческий банк на это имя.
– Как прикажете, так мы и сделаем. Процент за услуги тот же.
– Но это не все. Необходимо соблюсти еще одно условие…
– Слушаю…
– Мне непременно надо иметь документ из банка, подтверждающий отправку денег во Францию по нескольким адресам.
Рубинштейн наморщил лоб:
– Это сложнее.
– Но можно?
– В принципе все можно…
– Я готов платить сколько надо.
– Но по каким адресам?
Клиент извлек из портмоне сложенный вчетверо лист, протянул его вице-директору.
– Хорошо, постараюсь, – скромно обещал Рубинштейн.
– Значит, через три дня!.. Сегодня вторник… Прикажете в пятницу?
– Приказывает тот, кто платит, герр Моссе, – еще более скромно прозвучало в ответ.
Клиент как будто маялся еще каким-то невысказанным желанием. Вице-директор подбодрил его.
– Если у вас возникнут затруднения…
– Один вопрос, – прервал его Моссе. – Мне нужен билет на пароход. Скажем, в Суринам…
– Ничего не может быть легче, – сразу понял вице-директор, снял трубку телефона и назвал телефонистке номер. Моссе внимательно слушал его разговор: – Алло, скажите, милая, если мне надо побыстрее сесть на пароход, который доставил бы меня в Суринам, – что я должен делать?.. Да… Пожалуйста, я подожду… Да-да… Очень буду благодарен… Один билет, да… Каюту… – И к Моссе: – Люкс? – Тот кивнул. – Да, люкс, пожалуйста… «Королева Вильгельмина»? Спасибо, я приеду за билетом… – Рубинштейн положил трубку. – Ну вот, видите. Лайнер «Королева Вильгельмина» снимается из Амстердама ровно в двадцать четыре в пятницу.
Моссе был доволен, и только поэтому, вероятно, его наипоследнее пожелание облеклось в такую мягкую форму:
– Вы не болтун?
– О чем вы говорите! – весело запротестовал Рубинштейн. – Что́ хочет наш клиент, то́ умирает вот здесь. – Он ткнул себя пальцем в левый бок.
– Хорошо. Насчет квитанции из банка мы договоримся в пятницу – как и что. До свидания…
Гай, ожидавший конца этой затянувшейся деловой беседы, сделал еще одно немаловажное открытие.
Когда он шел за Моссе на площадь Рокин, сюда же шла и Эрна. Слежка сильно осложнилась для Гая с тех пор, как она составила ему компанию в этом неблагодарном занятии: приходилось быть незаметным и для Моссе, и для нее, причем для нее – в большей степени, ибо с Моссе он, по крайней мере, не был знаком и не завтракал с ним за табльдотом. Некоторое успокоение он почувствовал, когда установил, как сильно эта красивая особа поглощена предметом слежки. На него, графа ван Гойена, просто не хватало ее пронзительных зеленых глаз.
Так вот, придя втроем на площадь Рокин, они разъединились. Моссе, естественно, скрылся в конторе, Гай занял удобный пост за бассейном, а Эрна минутой позже после Моссе тоже вошла в подъезд фирмы.
Зная о существовании пожарного коридора на пятом этаже, Гай держал под наблюдением и подъезд, и переулок. И был вознагражден забавным зрелищем. Сначала из двери в переулок быстро, как будто и вправду спасаясь от пожара, выскочила Эрна. Минуты через две оттуда же появился и Моссе-Лёльке. Гай даже поцокал языком от удовольствия. Значит, вот оно как: Эрна сторожила его, наверное, на площадке четвертого этажа, откуда удобно наблюдать за дверью фирмы и за выходом, а этот голубчик тоже почему-то заинтересовался внутренним устройством дома и повторил открытие, которое уже сделали сначала Эрна, а потом Гай. Ей пришлось спасаться бегством.
А потом они пошли по городу, являя собой некий странный треугольник, гораздо более необычный, чем классический треугольник, который так безотказно выручает литературу и театр не одну тысячу лет и будет выручать, по крайней мере, еще столько же. Лишь Моссе слегка напоминал одну из сторон классического треугольника, а именно мужа, который всегда ничего не знает. Каждый его шаг наблюдали две пары глаз, а он об этих глазах не знал. Эрна видела Моссе, но не видела Гая. Гай видел и его, и ее. Зато Моссе выбирал желания и шел, куда хотел, а им оставалось лишь следовать за ним.
Покинув фирму через запасной, так сказать, выход, Моссе, он же штурмфюрер Лёльке, отправился в магазин игрушек. Гай не заходил в него и не знал, что там было куплено. Эрна заходила.
Моссе вышел с небольшим синим пакетом, и они втроем отправились дальше.
Внимание Моссе привлек морской магазин. Опять Гай остался на улице, а Эрна вошла.
Из этого магазина Моссе уходил с более капитальной покупкой: в руке он нес матерчатую сумку-торбочку, набитую довольно плотно. Сверху синел угол уже знакомого пакета.
Дальше Моссе взял курс на отель, за ним и Эрна, а Гай – к Рубинштейну.
Выслушав подробный отчет, он надолго задумался. Первым побуждением было – не упустить такой редкий случай, отнять у нацистов деньги.
Главное, ради чего Гай приехал в Амстердам, – список нацистской агентуры во Франции – был у него в руках. Но вдобавок получить для общего дела 300 тысяч долларов – это было бы совсем неплохо.
Гай взял список себе, чтобы в гостинице снять его на пленку. Он быстро распрощался с Рубинштейном, сказав, что придет завтра утром и сообщит, что делать дальше. Он почувствовал усталость. Надо было полежать, глядя в потолок, и обмозговать все до последней косточки.
Но, придя в номер, он сначала поработал с фотоаппаратом.
А в результате раздумий, как он ни комбинировал, ему пришлось заставить себя в половине десятого вечера собрать несессер, предупредить портье о срочном отъезде, заплатить за трое суток вперед, оставив номер за собой, на такси поехать к Рубинштейну, отдать ему список, сказать, чтобы делал все, как обещал клиенту, и ждать его через два дня. А потом – на вокзал.
Утром он был в Берлине, а в обед встретился с Фрицем. И впервые получил от него нагоняй. Фриц по-настоящему расстроился, когда Гай изложил ему заветный план экспроприации трехсот тысяч нацистских долларов. Вдаваться в подробности Фриц не стал, заметил только, что в их работе есть свои закономерности, и по этим закономерностям отправка нацистских денег тайным агентам во Францию важнее и дороже трехсот тысяч наличными. Эта отправка со временем может принести общему делу борьбы с фашизмом такую пользу, что никакими деньгами не оценишь. Он, Фриц, очень огорчен тем, что Гай своим умом не постиг простой истины. Но об этом они потолкуют на досуге, если таковой выпадет им когда-нибудь. Гай прямо из парикмахерской Шнейдера поехал на вокзал, имея ясный план дальнейших действий…
У Клауса Лёльке тоже имелся свой план, и даже не один. Первый – для фирмы «Импэкс» и для тех, кто следил за ним, – а штурмфюрер, разумеется, давно догадался, что, кроме двух охранников и шофера, которые прибыли вместе с ним, рядом живет еще много других его соотечественников, готовых в любой момент остановить его если не рукой, то пулей. Второй – только для себя.
План номер один заключался в следующем. Чемодан с деньгами он, Лёльке, в сопровождении своих охранников и вместе с вице-директором фирмы доставляет в банк, вице-директор сдает деньги, их отправляют для подсчета. Пока считают, вице-директор передает ему квитанцию банка, которая подтверждает отправку денег по адресам. Лёльке показывает квитанцию охранникам и объявляет, что теперь, наконец, все свободны, могут пойти погулять и поспать, а завтра часов в одиннадцать дня они уедут в Берлин. Чтобы избавиться от слежки, Лёльке в шесть часов вечера зайдет в «Импэкс» поблагодарить вице-директора и уйдет оттуда не через парадное, а поднимется на пятый этаж, в коридоре нацепит бороду и усы, наденет плащ и фуражку с «крабом». И – прощайте, дорогие соотечественники!
Ровно в 24.00 из Амстердама снимается лайнер «Королева Вильгельмина», и на нем, согласно билету, купленному фирмой «Импэкс», отправится в Суринам новый голландский подданный с чековой книжкой на 300 000 долларов в кармане, а за час до этого в конторе фирмы «Импэкс» Абрам Моссе оформит последние документы, расплатится с фирмой и пообещает дорогому вице-директору прислать из Суринама до востребования открытку от имени племянницы Клары. Пожмет руку и пойдет на пристань. Вещей у него не будет, кроме небольшого чемодана.
План номер два – настоящий – выглядел иначе. В магазине игрушек он купил фальшивую бороду и усы на резинке, а в морском магазине – плащ с капюшоном и морскую фуражку с голландским офицерским «крабом». Эти покупки он упаковал в темную бумагу и сунул за трубу в пожарном коридоре в самом темном углу.
Напрасно господин вице-директор будет ждать открытку из Суринама, а молодчики от штурмбанфюрера Бюлова стеречь у трапа «Королевы Вильгельмины». Клаус обманет их всех и уедет в Англию: граница тут рядом, в Гуке, и он проскочит прежде, чем кто-нибудь из тех, кто следит за ним, успеет сообразить, что к чему.
Штурмфюрер был не оригинален: он считал себя умнейшим человеком и внутренне смеялся над своими соглядатаями.
Но он не знал, что скромно одетая красивая женщина со странными глазами ни на минуту не выпускала его из поля зрения, что она видела, как он покупал фальшивую бороду, фуражку и плащ с капюшоном, и, самое главное, что, наблюдая за дверью фирмы «Импэкс» сверху, с площадки четвертого этажа, она все же нашла время осмотреть коридор и обнаружить сверток. После этого ей не останется ничего другого, как вынуть из сумочки револьвер, дослать патрон в патронник и спокойно прицелиться в лоб поднимающемуся по лестнице предателю, когда он, наконец, решит воспользоваться спрятанными предметами…
В пятницу без десяти девять утра Лёльке со стальным чемоданом, обтянутым зеленой кожей, явился, как было условлено, в контору фирмы «Импэкс». Один из сопровождавших его охранников вошел внутрь и остался у двери кабинета вице-директора, другой стоял под окном. Эти не таились. Трое других, во главе со штурмфюрером Конрадом Рейтером, составляли, если можно так выразиться, вторую линию охраны и старались соблюдать хотя бы видимость маскировки. Сам Рейтер стоял у бассейна. Под крышей двух сообщающихся домов, в полутемном проходе, притаилась Дорис Шерер с пистолетом в раскрытой сумочке. Бюлов пришел бы в умиление от количества пистолетов, готовых к стрельбе на площади Рокин.
– Извольте обождать здесь, господин Моссе, – сказал Рубинштейн, едва клиент прикрыл за собою дверь и отпустил чемодан на пол. – Я приглашу того, кто вам нужен.
– Не понимаю, – несколько растерялся Лёльке.
– Я говорю о паспорте. Человек из полиции, который все это устроил, не хочет при свидетелях.
Объяснение явно не удовлетворило штурмфюрера, но Рубинштейн не дал ему времени соображать дальше. Он исчез за дверью, которая вела в смежную комнату, и оттуда через секунду появился Гай, одетый в черный плащ и котелок. В руке у него был тощий портфельчик.
– Имею честь говорить с господином Герзоном? – спросил он вкрадчиво.
– Да.
– Я из полицейского управления, господин Герзон. Благоволите получить ваш паспорт. Деньги уже уплачены.
Лёльке взял протянутую ему книжечку, раскрыл ее и с минуту, не меньше, не поднимал головы. Гай видел, как у него сначала побледнело, а потом покраснело лицо, как запылали малиновым цветом белые уши, заиграли на скулах желваки.
Так, не поднимая головы, он исподлобья уперся взглядом в лицо Гая и выдавил из себя:
– Что за шутки?
– Я не шучу, – сказал Гай грубо. – Это всего лишь фотокопия того паспорта, который вы хотите получить.
– Сколько же вы еще хотите?
– Вы ничего не поняли, герр Герзон. И какой вы Герзон? Вы даже и не Моссе.
Лёльке все еще не мог понять, что же тут происходит. Только правая рука сама вдруг вспомнила, что в заднем кармане брюк у него есть пистолет и предохранитель снят еще в отеле.
– Не надо, – очень убедительно произнес Гай. – У вас за дверью охрана, и под окном тоже, и еще есть. Я это знаю. Но если вы поднимете шум, голландский паспорт с вашей фотокарточкой на имя Герзона уйдет в Берлин… С описанием всей этой некрасивой истории.
– Что вам надо?
– Я хочу, чтобы вы честно исполнили поручение, которое вам дали. Потом благодарить будете.
До Лёльке, наконец, дошло, что все рухнуло, но он никак не мог взять в толк, кто этот человек, по чьему приказу действует, с какой целью. Он только отчетливо ощущал, что влип в очень нехорошую историю. Обрывки мыслей кружились в голове, не желая выстраиваться ни в мало-мальски логичную догадку, ни в какое-либо решение. То ему казалось, что перед ним кто-то из неведомых агентов штурмбанфюрера Бюлова, то мелькало подозрение, что это вербовщик из какой-то иностранной разведки, то являлась мысль о гангстерах. Но ведь он сейчас своими ушами слышал: от него требуют честно исполнить долг, то есть сдать деньги в банк. Значит, варианты с вербовщиком и гангстерами отпадают. А если это человек Бюлова – зачем ему тут разводить церемонии, пугать паспортом? Все вертелось в горячей голове Клауса Лёльке, и он молчал, словно онемел. Состояние, в котором он пребывал, глаз врача оценил безошибочно. Не давая рассеяться шоку, Гай положил на стол автоматическую ручку и три стодолларовые бумажки, вынул из бювара чистый лист и тихо приказал:
– Возьмите эти деньги и напишите расписку.
Он вынул из рук Лёльке фотокопию паспорта и за локоть подвел его к столу:
– Пишите, вам же лучше будет. Ну!
Лёльке сел в кресло Рубинштейна.
– Пишите, – сказал Гай, стоя у него за плечом. И начал диктовать: – Расписка. Я, Клаус Лёльке, получил за оказанные мною негласные услуги от держателя данной расписки триста долларов. – Гай следил за пером. Лёльке писал крупно, но чувствовалось, что почерк не менял. Да и вряд ли он сейчас был способен на такие осмысленные действия. – Так. Подпись. И число. – Гай взял расписку и спрятал авторучку. А затем вынул из кармана законный немецкий паспорт на имя Абрама Моссе и вложил его в руку оцепеневшему Клаусу Лёльке вместе с тремя стодолларовыми бумажками. – Я вас обязательно найду в Берлине, – сказал Гай, направляясь к двери. – А сейчас продолжайте свои дела с вице-директором и будьте здоровы.
Таким образом, эта история кончилась к общему благополучию, Клаус Лёльке успешно завершил возложенную на него миссию и, кроме трёхсот долларов, получил денежную награду от министерства иностранных дел. Конрад Рейтер и Дорис Шерер также справились со своей задачей.
Рубинштейн решил продолжать службу в фирме «Импэкс», справедливо полагая, что из Амстердама, оставаясь на свободе, ему скорее удастся оказать какую-нибудь помощь жене и сыну. Восемь тысяч долларов, полученных от Лёльке в качестве комиссионных, покрыли сумму, выплаченную основному владельцу за половинный пай, и еще осталось, за вычетом трехсот известных долларов и расходов на месячное пребывание в Амстердаме, пятьсот. Двести Гай взял на свой баланс, а триста оставил Рубинштейну.
Только закрыв дверь в купе берлинского экспресса и растянувшись на мягком диване, Гай вспомнил о Грете и попытался представить, что она сейчас может делать. Но тут вклинилась другая мысль, если бы знало начальство Клауса Лёльке, кому оно обязано успехом в амстердамском деле!
ГЛАВА 5
БАЗЕЛЬСКИЙ РОМАН ПРОКОНСУЛА МОНАЛЬДИ
Уже второй месяц жила Маргарита-Виктория Равенсбург-Равенау в лучшем базельском отеле «Кайзергоф», и нельзя сказать, чтобы это время прошло даром. К ней успели привыкнуть, завязалось несколько тех приятных, необременительных, ни к чему не обязывающих знакомств, которые возможны разве лишь на трансатлантическом пароходе, на курорте да а гостинице. Одно дело, когда людей соединяет многолетнее оседлое соседство – тут часто отношения поддерживаются просто в силу необходимости, и эти отношения порою больше напоминают необъявленную войну. Своих соседей люди, узы, выбирать не могут. И совсем другое дело – временное сообщество, образованное чистой случайностью и распадающееся с окончанием пути.
Маргарита подружилась с хозяином отеля. Ему было изрядно за пятьдесят, но он просил называть его Иоганном, без всяких почтительных приставок. По его распоряжению цветы в номере Маргариты менялись дважды в день.
Музыканты из ресторанного оркестра прониклись к ней такой симпатией, что однажды их руководитель, трубач, попросил Маргариту назвать любимые вещи, и с тех пор джаз каждый вечер встречал ее появление в зале исполнением блюза. А ударник, толстый добродушный мулат из Алжира, подарил ей свой талисман – выточенную из черного дерева обезьянку, которая висела у него на стойке для тарелок.
За нею пробовали ухаживать, правда не очень настойчиво, два джентльмена, оба из Англии, с одним из них она несколько раз танцевала. Но вскоре приехали их жены, и флирт с джентльменами сразу потерял с их стороны всякую домогательскую окраску, чему она была только рада.
Вся прислуга в отеле полюбила ее, хотя Маргарита, как это делают некоторые, совсем не играла в демократизм.
Она вообще никогда ни под кого не подлаживалась ради достижения мелких житейских благ или каких бы то ни было корыстных целей. Именно поэтому роль, которую поручил ей сыграть этот обаятельный, непонятный, но внушающий беспредельное доверие Ганри Манинг, долго пугала ее необходимостью притворяться. Она не представляла себе, как это можно – рассчитанно лгать незнакомому солидному человеку, чтобы добиться его расположения, а потом употребить это расположение ему во вред. Правда, у нее лично никаких интересов в данном случае нет, а Ганри, когда они говорили на эту тему при ее отъезде, иронически заметил, что еще не известно, кто тут сколько потеряет и сколько приобретет. А насчет рассчитанной игры он дал один совет: ей надо вообразить, что она попала на затянувшийся бал-маскарад. Ведь когда все в масках, принято друг друга дурачить и разыгрывать.
Как ни странно, прожив в Базеле две недели и не видя своего «объекта», Маргарита начала испытывать нетерпение. Ей хотелось испытать себя, представлялось страшно заманчивым выступить в роли соблазнительницы и играть эту роль в твердой уверенности, что границы, ею же намеченные, никогда не будут переступлены.
И вот настал, как говорили в старину, этот долгожданный день…
Все, что произошло на протяжении тринадцати часов того дня, от одиннадцати утра до двенадцати ночи, сильно смахивало на шикарный роман в почти великосветском духе, то есть выглядело довольно пошло. И это не удивительно, ибо главный герой, несмотря на свою солидность и респектабельность, оказался отменным пошляком.
С Бернского шоссе в Базеле к гостинице «Кайзергоф» свернула огромная машина итальянского армейского цвета – темно-оливковая, покрытая пылью и грязью. Военный водитель и охранник остались сидеть, а задняя дверца открылась, и из машины выбрался высокий красивый мужчина с черными аккуратными усиками и седыми висками. Он, разминая ноги, подошел к владельцу гостиницы, стоявшему в широком портале массивного здания.
– Здравствуй, Иоганн! – сказал приезжий по-итальянски и раскрыл объятия.
– Привет, Гаэтано, старый друг! Со счастливым прибытием!
Они обнялись.
– Ложись спать, Гаэтано, а к вечеру я тебя жду в баре.
– Эх, Иоганн, как безмерно я устал! Позади пыль и чад городов и бесконечных автострад, и вот теперь, через полчаса, наконец буду в ванне…
Он заметил прогуливавшуюся неподалеку молодую даму.
– Не дурна, а? Кто это?
– Наша немецкая графиня из Берлина. Появилась две недели назад, отдыхает после болезни.
Послышался голос дамы:
– Коко! Коко!
К мужчинам в ноги подкатилась шустрая крохотная собачка, похожая на белый шарик. Проконсул Гаэтано Мональди молодцевато подкрутил черные усы и ловко подхватил собачку на руки: он уже забыл об усталости. Иоганн понимающе вздохнул и удалился.
– Негодная собачонка! – подходя, сказала Маргарита. – Извините, пожалуйста.
– Ну что вы, я счастлив! – проконсул говорил по-немецки с мягким приятным акцентом.
Маргарита протянула руки, чтобы взять Коко, но Мональди так прижал его к груди, что он завизжал.
– Простите, синьора, это от избытка чувств, – проконсул совершенно растерялся под взглядом молодой красивой женщины и уже сам не ведал, что говорил.
Она все-таки отобрала у него собачку и, поклонившись ему с легкой улыбкой, повернулась, чтобы продолжить свою прогулку. Но Мональди решил завязать знакомство прямо на улице.
– Осмелюсь вас задержать, синьора, – сказал он Маргарите в спину. Она обернулась. – Разрешите представиться: Гаэтано Мональди, проконсул первого легиона итальянской милиции безопасности. Я знаю, что вы немка, и это великолепно!
Маргарита назвала себя и спросила:
– Но почему вас так вдохновляет моя принадлежность к германскому народу?
– Мои… моя родственница живет в Германий, в Дюссельдорфе, я еду сейчас именно к ней, – объяснил Мональди, постеснявшись сказать, что «родственница» – это его дочь, ровесница Маргариты. Он не хотел показаться старым.
– Я рада за вас, – не находя ничего иного, учтиво заверила его Маргарита. Она с любопытством ожидала, как этот, по всему видно, редко встречавший отказ бонвиван приступит к делу. И он, что называется, не заставил себя ждать.
– Мы с вами уже знакомы, – с игривой улыбкой начал Мональди. – Разрешите на правах старого знакомого сделать вам предложение? – И, не ожидая разрешения, извергнул целый Везувий слов: – Я с дороги, и завтра меня опять ждет дорога, но сегодня… Если вы будете так благосклонны, то мы могли бы чудесно провести вечер. У меня здесь особняк, правда, там идет ремонт, но одно крыло в порядке, и под этим крылышком вы будете чувствовать себя уютно. Мы можем поужинать в «Кайзергофе», Иоганн мой верный друг, он примет нас по-царски, а потом мой дом и мои слуги – в вашем распоряжении. Могу ли я просить вас?
Маргарита инстинктивно уже приготовила подобающую случаю отповедь, но вовремя вспомнила о маскараде.
– Наверное, во всем виновата дорога, – сказала она шутливо.
– В чем, синьора? – не понял Мональди.
– Дорога и автомобиль приучают человека спешить. Быстро, быстрее, еще быстрее!
Теперь он понял:
– О да, вы правы, синьора! И к тому же я как-никак военный.
– Ну что ж, синьор проконсул, – сказала Маргарита по-итальянски, – мы действительно можем поужинать вместе.
– Вы знаете итальянский?! – задохнулся от восторга Мональди.
– Немножко.
– Ваш итальянский звучит как музыка!
Она пожала плечами. Было ясно, что пооригинальнее он придумать не мог.
Но Мональди, воодушевленный согласием на ужин, не замечал ничего. Цель была ясна – оставалось действовать.
– Я иду принять ванну, – сообщил он доверительно, – а затем ищу вас.
– Не торопитесь, – посоветовала Маргарита.
…За ужином проконсул блистал учтивостью, щедростью, веселостью и, разумеется, остроумием – в той мере, в какой оно было ему доступно. Шампанское лилось рекой, и единственное, что омрачало его восторг, заключалось в невозможности напоить беленького Коко, который в рот не брал никаких спиртных напитков, даже таких великолепных, как французское «клико». С тем, что очаровательная хозяйка собачки пила обидно мало, проконсул, предупрежденный ею еще в начале ужина, вынужден был примириться. А так как он не желал пить за ее здоровье и красоту в одиночестве, она посоветовала угостить музыкантов из джаза. Послав им полдюжины бутылок, Мональди мог упиваться со спокойной совестью.
А Маргарита с удивлением обнаружила, что эта маленькая уловка – доставить симпатичным ребятам из оркестра удовольствие за счет веселящегося проконсула – пришла ей в голову сама собой, по ходу дела, была осуществлена с непринужденной легкостью и принесла ей радость. Она как бы сдала первый экзамен для вступления в ту необычную школу, куда вознамерился ее зачислить Ганри Манинг.
Мональди вообще не был жадным человеком. А в тот вечер он готов был угощать весь белый свет. Во всяком случае, его двое слуг – супруги Феррито, шофер и охранник получили от него деньги с условием, что будут пить за прекрасную синьору с синими, как Неаполитанский залив, глазами, – что они а сделали.
К половине двенадцатого Маргарита уже раз пять успела посмотреть на часы, а Коко спал на свободном кресле. Но проконсул считал, что самое главное только начинается. Объявив прекрасной синьоре, что ей нет равных среди всех женщин мира и что на этом основании она может рассчитывать на его вечную любовь, проконсул распорядился отправить к нему в особняк две бутылки самого старого коньяку, какой только найдется в подвале «Кайзергофа».
Дело кончилось тем, что Иоганну пришлось проводить своего друга в его опочивальню в особняке, где проконсул, несмотря на перегруженность, все же нашел время разбудить охранника, спавшего на ковре возле замаскированного под старинный секретер сейфа, и прочесть ему краткое назидание о правилах поведения часового на посту. А затем приказал себя раздеть и захрапел, не дождавшись исполнения приказа.
Маргарита у себя в номере, уставшая, с головной болью, сначала уложила скулившего во сне Коко, а потом выпила порошок снотворного и постаралась уснуть.
Утром она увидела на столиках и подоконниках цветы – обычную порцию, яркое свидетельство немого восхищения владельца «Кайзергофа». Тут были и розы, и нарциссы, и тюльпаны, и гиацинты. Но, повернувшись на бок и опустив глаза, она обнаружила и нечто необычное: у изголовья, прямо на полу, стояло серебряное ведерко с крупными алыми розами, каких она до тех пор еще не получала. В цветах торчал запечатанный голубой конверт.
Надорвав его, Маргарита вынула и прочла написанное по-итальянски письмо. Мональди просил извинить его за вчерашнюю неумеренность с вином, клялся в любви до гроба, а также извещал, что на обратном пути из Дюссельдорфа сумеет пробыть в Базеле подольше, и выражал надежду, что она дождется его.
Через неделю он и вправду явился, под вечер. Без всяких церемоний навестил Маргариту в ее номере и с удрученным видом сообщил, что, к сожалению, вынужден без промедления следовать в Италию, не позволив себе даже побыть с нею хотя бы час – водитель заправит машину и запасные канистры, и тут же в путь.
Он непременно рассчитывал вновь посетить Базель недели через две-три. Не уедет ли она к тому времени? Услышав в ответ, что Маргарита собирается пробыть здесь до сентября, Мональди хотел стать на колени, и обязательно стал бы, если бы Коко не залаял в панике, а Маргарита не удержала бы проконсула за руку.
С тем они расстались.
А через две недели Маргарита, начинавшая понемногу скучать и нервничать из-за отсутствия каких бы то ни было вестей от своего патрона Ганри Манинга, наконец-то увидела его – единственного человека, которому она могла поведать об успехах на новом для нее поприще во всех юмористических подробностях и, главное, без опасения быть дурно понятой. Как Маргарита ни храбрилась, общение с проконсулом она считала столь для себя унизительным, что после ужина в ресторане почти физически ощущала у себя на левом плече пылающее тавро, каким клеймили в старые века падших женщин. Хотя проконсул до нее и пальцем не дотронулся, она испытывала острую потребность оправдаться перед кем-нибудь, словно этот кто-нибудь мог сомневаться в ее чистоте и непорочности. Добропорядочные протестанты обращаются в подобных случаях непосредственно к богу, но отец не старался внушить ей с детства религиозные чувства, Маргарита выросла безбожницей. Поделиться было не с кем, приходилось все переживать в себе. И потому так обрадовала ее встреча с Ганри Манингом, настолько же неожиданная и необычная, насколько и долгожданная.
Встрече этой предшествовало одно событие, микроскопически ничтожное с точки зрения исторической, но очень важное для настоящего момента. В довольно многочисленном штате служащих базельской мясоторговой фирмы произошло изменение: маленький живой испанец Мануэль, развозивший мясо заказчикам на дом, по чьей-то протекции нашел местечко получше – кельнером в одном из ресторанов, – взял расчет и уехал, а на его место поступил красивый высокий югослав родом из Фиуме.
Однажды утром Маргарита во время прогулки отправилась навестить семью шведов, с которой она свела знакомство еще в первые дни пребывания здесь и которая снимала особняк на самом берегу Рейна. У ворот особняка стоял бело-розовый автофургон мясоторговцев: Густавссоны ресторанной еде предпочитали домашние обеды, и продукты им привозили ежедневно. Маргарита уже несколько раз видела этот фургон на этом месте и знала в лицо маленького быстроглазого испанца, развозившего мясо. Коко давно уже перестал облаивать яркую коробку на колесах, издававшую непонятный запах – смесь бензина и свежей крови.
