Текст книги "Адди (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

   – Не знаю, малая.

   Девочка выпячивает нижнюю губу.

   – А когда он проснётся?

   Один из мужчин, тот, чей возраст можно назвать преклонным, качает головой. Наклоняется ближе, пытаясь рассмотреть отметины на шее сына. Девочка предпочитает их не замечать. Великая ли важность – синяки! Она вновь обращается к брату:

   – Вадимчик, ты теперь герой!

   Бледные губы дёргаются, обнажая верхние зубы. Ответ едва различим:

   – Герой космического экспресса.

   Отец трёт лысину.

   – Малая, иди-ка, посиди с мамой в коридоре. Мне надо поговорить с важным дядей.

   Чмокнув брата в щёку и попрощавшись, малышка убегает. Взгляд мужчины в летах обрушивается на полноватого, неряшливого полицейского в чине лейтенанта. Сам он был высок и сух, подтянут, в безукоризненно отглаженном костюме. Золочёная оправа очков ловит солнечные блики – за окном ясный зимний полдень.

   – Ну, рассказывайте, – говорит он, заложив руки за спину.

   Полицейский, впрочем, не торопится. Он, стоявший в ногах у больного, обходит койку слева и заглядывает в лицо лежащего молодого человека с отстранённым интересом вышедшего на покой профессора, читающего статью одного из своих учеников.

   Высокий мужчина неуютно шевелится. На его лысине проступают капли пота.

   – Если честно, не думал, что мой сын на такое способен.

   – На самом деле, немногие способны похвастаться тем, что в одиночку обезвредили преступника.

   – Я видел фотографии.

   – Это засекреченные архивы, – лейтенант бросает короткий взгляд на собеседника.

   – У меня связи. Кроме того, это мой сын, и я имею право знать всё.

   Отец больного качает головой, и в этот момент на его лице мелькает самое настоящее потрясение. Всего на доли секунды, после чего вновь скрывается за щитом морщин.

   – Я и подумать не мог... для этого ведь нужен характер. А он всю жизнь был мягким, как гнилой жёлудь.

   Полицейский ослабляет галстук, оголяя красную шею.

   – Каждый способен найти в себе курок, – мягко говорит он. – Иным просто не хватает времени. У кого-то уходит на поиски вся жизнь – долгое блуждание в потёмках, чтобы в конце концов изобрести для себя свет. Ну а кому-то достаточно нескольких секунд концентрированных эмоций. Так сказать, взрыва, чтобы расчистить проход к внутренним сокровищам.

   На его губах вдруг появилась улыбка.

   – Простите мне эту лирику. До того, как примерить погоны, я работал санитаром в приюте для душевнобольных. Много читал Кена Кизи и Дэниела Киза, делал, так сказать, полевые наблюдения. Было бы неплохо, если бы вы дали ему время спокойно выйти из этого состояния...

   Мужчина в летах дёргает плечами.

   – Хватит ходить вокруг да около. Всё, что мне нужно по состоянию здоровья моего сына, я узнаю у врачей. Приступайте. Про барбитураты я уже в курсе, можете опустить, но как в поезд вообще попал этот маньяк?

   Лейтенант вздыхает и начинает рассказ.

   Место, которое везде

   1. Место-которого-нет

   Вот уже второе десятилетие люди сходили с ума по естественности.

   Нет, они называли её не стилем ретро, хотя, по мнению многих, это самое подходящее название, они называли её возвращением к корням, близостью с природой. Такие люди шли на угнетение приобретённых функций организма. Извлекали из тела пластик и силикон и размахивали ими, завывая что-то вроде: «Я свободен от этой дряни! Мне этого не надо!» Хотя о том, чтобы отказаться от линзы, никто из них даже не мог заикнуться.

   Именно на такого регрессора я сейчас смотрел. В обиходе их называли простаками. Сначала было другое название – «дурики», но по мере того, как таких дуриков становилось всё больше, к ним начали относиться серьёзно.

   Горизонтальный лифт мчит нас сквозь полуденный город, а я, расположившись на сидении, поглядываю на сидящую напротив девушку. Симпатичная. Бледная кожа, естественный цвет стриженных ёжиком волос. Видимо, никакими биоускорителями её родители не баловались.

   Я наблюдаю сразу с двух сторон – из моих глаз и из её собственных. Одновременно за ней и за собой. Линза в моём левом глазу исправно транслирует картинку из её линзы. Я в пальто и шляпе – обыкновенный усталый пассажир. Мода позапрошлого года, самая неприметная на свете одежда. Девчонка не знает, что я слежу за ней через пространство – если конечно не заинтересовалась счётчиком посещений и не сумела обойти мою простенькую защиту. Пока же я остаюсь анонимом, вуайеристом, который подглядывает в чужую замочную скважину. В пространстве, несмотря на всю его открытость, таких полно.

   – Ну и что на этот раз тебя настораживает? – спрашивает Дональд, мой цифровой друг.

   – Слишком всё логично, – отвечаю я и ловлю себя на мысли, что так отвечал уже десятки раз. – Полностью открытая жизнь, никаких секретов.

   Дональд крошечной пиктограммой ютится на самой границе линзы, словно муха, севшая на объектив камеры. Он полностью оцифрован и обычно приходит в шкурке серого котёнка, чтобы поточить когти о стенки моего черепа. Мы дружим уже четыре года.

   Каждый свободный день я слежу за новым человеком. Вникаю в его жизнь и сравниваю её с той жизнью, которую он транслирует в пространство. Ищу подвохи, которых нет.

   Когда-то мне рассказали про место, в котором ничего нет. Ни информации, ни безумной скачки мыслей. Там не работает пространство, там нет ничего, что могло бы тебя развлечь. Даже сон там бездеятельный. Да, да! Это звучит безумно, но во сне там нет ничего. Только пустота, как в доисторические времена (на самом деле имевшие место быть какую-то пару сотен лет назад), когда люди между одиннадцатью вечера и семью утра проваливались в чёрную дыру, а не занимались работой и творчеством. Тогда ещё не знали, что простенькой коррекцией, которая выполняется в раннем детстве, вместе с установкой линзы, можно заставить разум работать, пока отдыхает тело. А если тебе открыт круглосуточный доступ в пространство, такая работа превращается в развлечение.

   Сумасшедший, который поведал мне про место-которого-нет, давно уже живёт другую жизнь. Услуг сохранения воспоминаний тогда ещё не существовало, да и вряд ли склад ума у него остался тот же самый. Погиб он, кажется, пять лет назад, и примерно тогда же теория перерождения получила официальное подтверждение. На свет появился первый ребёнок, по слепку сознания которого удалось отследить прошлую жизнь; появился на свет почти через год после своей смерти. Совсем скоро стали возникать базы данных, куда люди раз в год ходили сдавать свои воспоминания – как, например, кровь. И по желанию владельца после его смерти объявлялся поиск новорожденного с целью вернуть плачущему комку плоти его воспоминания.

   – Есть клуб людей, – говорил он мне, – которые знают про это место и пользуются им. Они стараются свести контакты с внешним миром до минимума. Представь что будет, если мир узнает о месте, где нет ничего? Совсем ничего! Кто-нибудь сразу захочет разместить там рекламу!

   И я начал поиски. Сначала слонялся по улицам, смотрел туда и сюда правым глазом, глазом без линзы, в то время, как левый заполоняли рекламные баннеры. Обыкновенной рекламы вокруг тоже было полно, но от неё можно было банально отвернуться. Разговаривал с людьми, отыскивал городских сумасшедших и спускался в трущобы, населённые самыми разными субкультурами.

   Сейчас сложно отыскать кого-то, кто не был бы социализирован. Любители боди-модификаций, татуированные с ног до головы, обладатели кожистых крыльев, аватарфэйсеры, заменившие своё лицо на экран высокого разрешения, люди с самыми разными направлениями в психическом развитии – все они составляли собой салат под названием «общество», и все находили в нём свою нишу. «Жизнь интереснее, когда в ней тысяча каналов». Гласом нашего разума стали фразы из любимых шоу.

   – Зачем оно тебе, не поймём мы! – спрашивал меня один триер. Называть триера «одним» несколько неправильно, ведь в нём, в одном теле, слились сразу три сознания. Результат сложнейшей хирургической операции и работы психомодуляторов. – Там же нет ничего!

   Я отвечал честно, стараясь только, чтобы звучало не слишком пафосно.

   – Я не могу найти то, что мне нужно.

   – В мире, где всё есть! – поражались мои собеседники, и тут же интересовались: – И что же это?

   – Пока не знаю, – отвечал я. – Может, избавившись от всего, наконец, пойму.

   – От всего – от чего?

   Триер мне попался на редкость любознательный. Его раздувшийся череп покрывали бисеринки пота, и кисть с носовым платком то и дело поднималась ко лбу.

   – От всего, что есть, – веско отвечал я.

   Я и в самом деле не мог ответить на этот вопрос, хотя задавал его себе чуть ли не каждый день, в минуты отчаяния и в мгновения радости. Радость была мимолётна и редко связана с прилизанной реальностью, а чаще с её проколами, когда за глянцем и улыбками разноцветной, почти радужной массы проглядывала боль личных трагедий; отчаяние же я носил с собой во внутреннем кармане, нет-нет, да ловя себя на мысли: жаль, что учёные обесценили самоубийства, открыв закон перерождения и сведя тем самым на нет бесконечные теологические споры, осмеяв и с позором выгнав из человеческого разума самый главный страх – страх за свою жизнь.

   Потом я отправился во всемирную сеть. Искал любые упоминания о месте-которого-нет, но ничего не нашёл. Несколько цинично искать в месте, где есть всё, чего-то, чего нет, но я не сдавался.

   – Как они могли так хорошо спрятаться? – спрашивал я Дональда.

   – Чтобы хорошо замаскироваться, достаточно быть у всех на виду, – ответил мне цифровой котёнок. Иногда он говорит удивительно дельные вещи.

   Тогда я стал наблюдать за простыми людьми, и трансляционный сервис очень мне в этом помог. Каждому хочется хотя бы немного побыть в шкуре другого человека. Всесторонняя открытость и простота – вот его принцип. Следить за сидящей напротив девушкой по-настоящему нет никакого смысла – весь свой день она транслирует в пространство. Именно поэтому я сейчас здесь и сижу.

   Честно говоря, на какой-то конкретный результат я и не рассчитывал. Просто этот парадокс стоит на одном уровне с парадоксом места-которого-нет, и я надеялся, что хоть так смогу к нему приблизиться.

   Девушка приготовилась сойти. Она выбрала остановку на планшете рядом с сиденьем, и лифт качнулся, переходя на нужную ветку. Нетрэйлом можно без потерь во времени и не доставляя неудобств другим пассажирам добраться практически до своей квартиры. В одном квартале таких узелков-остановок могут быть десятки, если не сотни. Я читал, что когда лифт только входил в моду, он не пользовался особым успехом. У каждого была своя машина, и пробки всё ещё владели миром. Тогда пионеры лифтостроительства в Европе, компания BMW, привнесли в лифтовые кабины комфорт автомобилей. «У тебя есть автомобиль с личным водителем», – гласил их слоган. Несмотря на это, всегда можно выбрать место, откуда видно другого пассажира. Все любят комфорт, но мало кому по вкусу, когда этот комфорт ест тебя заживо, превращая в этакую куколку, имеющую минимум контактов с внешним миром и варящуюся в собственном соку.

   Заморгал сигнал остановки, и за окном разлился приятный протяжный гул. Включились тормоза. Я сдвинул на глаза шляпу, претворившись, что ехать мне ещё далеко. Но едва девушка покинула кабину, выскочил следом.

   Это был в меру респектабельный и очень спокойный район. Фонтаны, дома с обшивкой из розового кирпича. Пахнет свежеиспечённым хлебом и лимонами.

   Ничего не напоминает о том, что земля под ногами всего лишь одна из многих и многих. Она плоская, на радость обывателям и учёным из средних веков, а вверху и внизу – точно такие же люди топчут точно такую же почву. Наш мир похож на этажерку. Даже потолок искусно замаскирован иллюзией неба, картинкой, за которую ответственны проекторы и система зеркал.

   Сейчас вечер, но солнце нашло себе лазейку среди похожих на кубики прессованного сахара небоскрёбов. Я затемнил радужку, и, сунув руки в карманы, отправился догонять Нэни – так называла себя в пространстве девчонка.

   Маленькая сувенирная лавка спряталась в одной из парадных. Сейчас всё что угодно заказывают с доставкой на дом, но магазины, в которые можно войти и пообщаться с продавцом, будут в моде всегда. Несколько веков назад все гнались за личным пространством. Сейчас у каждой рыбёшки есть свой аквариум, и гонка идёт уже за живым общением.

   Хозяин пьёт коктейль и смотрит какую-то научно-познавательную передачу; я махнул ему рукой, как всего несколько секунд назад Нэни, и вышел через другой вход на крошечную улочку.

   Ага... вот и она! Идёт между разрисованных граффити стен, пиная бумажный мусор.

   Я вдруг споткнулся на ровном месте. Картинка в линзе и то, что я наблюдаю в реальности, не совпадает. Там, в пространстве, видна дверь в подъезд и пальчик на контактной панели, а затем лестница, уставленная цветочными горшками. Но на самом деле Нэни продолжает идти по улице. Как такое может быть?

   – Кажется, мне повезло, – бормочу я. Дональд тут как тут – нарисованный котёнок в охотничьем азарте припадает на лапы.

   – Смотри не попадись в когти какой-нибудь мафии.

   – Как она это сделала? – спрашиваю я.

   – Подменила прямую трансляцию записью. Но так виртуозно! Склейка совсем не заметна.

   Теперь приходится полагаться только на собственные глаза, но на всякий случай я всё-таки поглядываю в пространство – Нэни уже в квартире. Разувается и хлопками в ладоши подзывает огромную морскую черепаху, которая с грацией танкера движется с противоположного конца прихожей. Статус меняется на: «Вот я и дома :)». Кто-то в чате спрашивает про черепаху, и фальшивая Нэни отвечает: «Её зовут Сандра. Ей сто восемь».

   Настоящая Нэни проходит ещё квартал и исчезает в здании, целиком собранном из цветных стёклышек. Вывески не видно, но она и не нужна. В пространстве над этим зданием тут же всплывает баннер, предлагающий «неожиданные знакомства за стаканчиком любимого напитка». «Откройте нам свою страницу на facebook, – написано там – и мы подберём вам идеальную пару на этот вечер». Всего-навсего один из многочисленных баров.

   Возле пустого столика администратора мы сталкиваемся нос к носу.

   – Что ты здесь делаешь? – спросила девушка без каких-либо признаков враждебности. – Они открываются в восемь.

   – Сто восемь, – говорю я.

   Она вытянула губы трубочкой.

   – Ты что – хакер?

   – Хакер? – опешил я. – Что это?

   (В всплывающей подсказке линза тут же продемонстрировала мне ответ – в отличие от Нэни).

   Она разглядывала меня, словно иероглиф из какого-то нового, ещё неподвластного пространству языка.

   – Ты взломал систему. Что будешь делать дальше?

   – Хочу сначала разобраться, что именно я взломал, – бормочу я. – Что это за место?

   Я предупреждаю ее дурную привычку – отвечать вопросом на вопрос и уточняю:

   – Место-которого-нет?

   Она смеётся.

   – Место, которого нет? Место, которое есть! Это бар. Здесь пьют. Разве может быть место реальнее?

   Я чувствую её руку на своём запястье. Меня ведут по лестнице вниз – куда ссыпаются на добрых пять этажей служебные и хозяйственные помещения.

   Нэни – самая что ни на есть натуралка. Я разглядываю бритый затылок, шрам от какой-то восстановительной операции, похожий на недоразвитый эмбрион. Может, ей спутали извилины, чтобы придать им больше естественности. А может, наоборот, расчесали и уложили.

   – Ты не похож на дурика, – говорит она словно между делом.

   – Я не дурик. Я просто ищу правду.

   – «Истина потерялась среди истин», – цитирует она слоган известного телешоу.

   Я объяснил:

   – На каждые пятьсот человек, которые катаются туда-сюда на лифтах и подключаются на ночь к порноканалу пространства, найдётся кто-то, кто жаждет того, чего здесь, где есть всё, не найти. С некоторого времени я и занят поисками таких людей.

   – Ты можешь работать психотерапевтом, – говорит Нэни.

   – Кем-кем?

   Девушка улыбается. Она – настоящая кладезь старинных слов. Может быть, спутанные извилины подняли их откуда-то из глубины подсознания. Из системы вентиляции пахнет землёй, и Нэни с удовольствием втягивает носом воздух.

   – В двадцать первом веке была жутко популярна эта профессия. Там нужно сидеть в кресле и объяснять клиентам, что с ними не так.

   – А что с ними было не так?

   – Тогда всех людей подгоняли под одну кальку. Тогда не было такого разнообразия.

   – Странно. Зачем людям быть одинаковыми?

   – Всё, что не попадает под критерии одинаковости, называлось отклонениями. Знаешь, что сказал бы такой психотерапевт, если бы он оказался сейчас прямо здесь?

   – Что?

   – Он сказал бы, что все мы – отклонения.

   – Наверное, их не очень любили, – замечаю я.

   Она внезапно посерьёзнела.

   – Кто сказал тебе о месте-которого-нет?

   Называю имя. Нэни кивает.

   – Он был с нами – до тех пор, пока не повернулся на пространстве.

   – Он погиб, – говорю я.

   Словно бы не слышит. Ещё один медленный кивок, скорее каким-то своим мыслям, чем мне. Улыбаюсь: я мог бы просто сначала проверить его знакомых. Отыскать в социальной сети и опросить каждого, вместо того, чтобы столько времени тратить на окольные пути. Ни один человек не может идти к своей цели в одиночку, какой бы сумасшедшей она не казалась.

   – Надеюсь, сейчас он проживает хорошую жизнь.

   – Он рассказывал мне об очень простых вещах, – сказал я. – Предельно простых. Мне кажется, именно он побудил во мне потребность думать.

   – Ну что же, – говорит Нэни. – Думай! Мы пришли.

   Мы стоим перед дверью. Самой обычной дверью без каких-либо опознавательных знаков. Нэни надвигает мне на глаза мою же собственную шляпу.

   – Для начала так лучше. Зрительные ощущения не будут тебя отвлекать.

   – Но это на самом деле место-которого-нет?

   Я понимаю, что волнуюсь, как не волновался ещё никогда в жизни.

   – Это самая пустая на свете комната, в которой ты находился когда-либо в своей жизни, – торжественно говорит она. – Наш необитаемый остров. Отдельная палата для каждого дурика. Ты так долго её искал и тебе нужно побыть с ней наедине. Подумать, если ты так любишь это дело. Я впущу тебя, а сама вернусь через пару часов. Покормлю черепашку.

   Девушка счезла. Я был внутри. Уселся на пол и стянул верхнюю одежду. Там, в коридоре, было шумно: над головой гудели светильники, звенели наши шаги и бормотало пространство, призывая остерегаться якобы опасных для иммунитетов жёлтого и зелёного уровней вирусов и попутно одаривая рекламой медикаментов. Здесь же была абсолютная тишина. Неужели тут и правда ничего нет? И что дальше? Как они смогли не допустить сюда вездесущее, всем желающее добра пространство?

   Я откинулся на спину, чувствуя через рубашку тепло пола. Какими они будут, мои сны? Придут ли они ко мне сразу или будут робко топтаться на границе сознания, не решаясь войти в захламленную пространством комнату, и осмелеют только через пару-тройку дней. «Давайте же, – хотел сказать я, – Я так долго вас искал!»

   – Мне жаль тебя разочаровывать, – от голоса Дональда веяло смущением и печалью.

   Я резко сел. Сорвал шляпу, чтобы увидеть в сумраке очертания голых стен. Это и правда самая пустая комната из всех, что я видел.

   – Ты здесь?

   – Я очень хотел исчезнуть, но никуда не исчез.

   Пространство мерцает в темноте зеленоватым сгустком информации. Котёнок переминается с лапы на лапу: кажется, ему неловко.

   – Это комната для медитаций, принадлежащая регрессорам, – сказал он. Мявкнул, совсем по-кошачьи. – Как и любое место, скрытое от посторонних глаз, оно обросло всеми тайнами и легендами, какие только подошли под его сеттинг.

   – Откуда ты, чёрт подери, знаешь? – почти кричу я.

   – Навёл кое-какие справки.

   – Я перерыл в поисках информации всё пространство, потратил на это годы. А ты, значит, «навёл кое-какие справки»?!

   Он молчит. И тут недостающий кусочек мозаики, потерянное знание аккуратно протискивается в мой разум и занимает своё место.

   – Когда мы с тобой познакомились? – хрипло спросил я.

   – Четыре года назад, – ответил Дональд. Обернув хвостом лапы, он сидит на самой границе моего зрения, так, что я ни за что не смог бы разглядеть его в деталях. – Всего лишь через полгода после того, как начался твой поиск.

   – И через год после того, как ты умер.

   – Как погибло то тело, – мягко поправил меня цифровой котёнок. – Я ретранслировал свои воспоминания в пространство. И частично сумел сохранить сознание. В то время эти услуги уже предлагали, хотя они и считались экспериментальными... Спустя неделю после того, как я нашёл место-которого-нет и понял, что это пустышка. Ты будешь спрашивать меня, зачем я это сделал? Я подумал, что раз пространство вездесуще, нужно попробовать с ним слиться. Самому стать пространством.

   – И что же?

   – В том то и дело, что ничего. Я не стал ничем, кроме самого себя. Остался личностью, скрывающейся за говорящей картинкой, три-дэ моделью. У меня есть доступ ко всему на свете, но я не вездесущ.

   Я саданул кулаком по полу, сжал зубы, переваривая боль.

   – Но почему ты ничего не сказал? Ты столько времени был рядом, знал наперёд каждый мой шаг и не сказал что в конце концов я упрусь в ту же самую стену.

   – Когда мы только познакомились, – мягко звучал в стенках черепа голос Дональда, – ты напомнил мне себя. Целеустремлённый и в то же время не знающий точно, чего хочешь... Но дороги бывают самые разные. Я не хотел мешать. Хотел посмотреть, какую выберешь ты.

   – И как? Доволен?

   – Вполне. То, что наши пути похожи, доказывает лишь, что до какого-то момента я шёл правильно. И теперь я говорю тебе: не имей никаких дел с пространством. Это одна большая ловушка.

   – Никаких так никаких, – пробормотал я. Я зол – на себя, на Дональда, на большое и любящее всех пространство, чьим символом был Тоторо, добродушное чудовище из мультика Миядзаки... Нет нужды бегать от того, что желает вам только добра. Но беглецы всё равно время от времени появляются. Такие, которые не знают, чего хотят, но знают, от чего бегут. Такие, например, как я или Дональд.

   В абсолютно пустой комнате была дверь с самой обычной круглой дверной ручкой. Видно, регрессоры чурались даже тепловых панелей, позволяющих открыть и закрыть дверь простым касанием.

   На корточках я подобрался ближе, так, чтобы дверная ручка оказалась прямо напротив лица. И, не давая себе времени на размышления, принимаюсь вбивать всю свою досаду в череп. До искр, до брызжущей на колени крови. Дружелюбный огонёк пространства сначала моргнул, а затем померк, растворяясь в грохоте сердца.

   – Удачи в новых поисках, – бормочет где-то далеко мой цифровой друг.

   Конечно, что-то ещё функционирует, но линза в левом глазу уничтожена, а вместе с ней и пользовательский интерфейс. Теперь это просто голоса в голове, и вряд ли им стоит уделять хоть сколько-нибудь внимания. Наверняка есть хирургические операции, позволяющие блокировать этой гадости доступ в сознание. Ирония в том, что теперь я не могу узнать об этом подробнее. Я не могу вызвать неотложную помощь. Я беспомощен, как котёнок. Придётся просить мою новую знакомую. В конце концов, частично её вина, что место-которого-нет принесло мне столько разочарования.

   Я снимаю рубашку и ею заматываю голову – благо рукава оказались достаточно длинными. Я остаюсь ждать Нэни.

   2. Место-которое-везде

   Это стеклянное здание было банкой, в которой меня унесли из родного водоёма. Зачем? Выпустить в аквариум, где даже вода незнакомого цвета и отдаёт душком. «Я уникальный в своём роде, – крались от одного уха до другого непрошенные мысли, – архаичный обломок прошлых веков». Да, собственно, я и есть каракатица, морской гад, чьи причудливые изображения остались теперь только в пространстве.

   Я твёрдо пообещал себе держаться. Приступы паники сдавливали мозг; я постоянно просил у Нэни воды, до тех пор, пока не понял, что жажда не имеет отношения, собственно, к шкурке. То был информационный голод: с каждым шагом мир открывал передо мной новую страницу; они, разделённые на те же самые абзацы, были написаны каким-то другим, малопонятным языком. А иллюстрации просто исчезли. Каждую вещь нужно было теперь изучать в деталях, чтобы понять, для чего же она предназначена.

   Я шёл буквально разув глаза (вернее, глаз), и на каждый новый шаг приходилось затрачивать усилие.

   Нэни появилась, как и обещала, почти через час. За это время повязка на голове потяжелела и стала влажной. Кислый запах чувствовался даже через забитые ноздри.

   Повернулась злополучная дверная ручка, зажёгся свет, от которого я предусмотрительно прикрыл лицо. Почти десятисекундное молчание. Я не шевелился: прямая спина, скрещенные в подражание индийским мудрецам ноги. Стержень боли.

   Далеко не сразу до меня дошло, что Нэни не стоит в ступоре в дверях, а действует.

   – Молодец, что остановил кровотечение. Помощь скоро прибудет. Ты настоящий человек-катастрофа, если сумел пораниться в совершенно пустой комнате.

   А голосок-то подрагивает.

   Звуки шагов рикошетили от стен, словно упругие мячики. Девушка склонилась надо мной, отодвинула повязку. Где-то булькнуло; я подумал, что это моя кровь, но потом в область покалеченного зрения попал дрожащий подбородок Нэни. Она сдерживала рвотные позывы. Увидев, что я смотрю на неё, выдавила:

   – Не волнуйся. Тебя... починят.

   Я подивился столь нехарактерной для дурика-натурала фразе, потом ещё раз подивился нелепости выбранного для столь легкомысленного удивления момента.

   – Линзу повредил?

   «Нет, я снял её и положил в карман». – Хотелось съязвить мне.

   – Я теперь куда натуральнее любого из вас, – не голос, а хрип. Кажется, что много крови протекло внутрь и сковало горло запёкшейся коркой.

   – И дурее тоже, – парировала Нэни, справившись с минутной слабостью. – Что случилось?

   Она уже поняла, что всё не так просто, как кажется. Чувствуя странную смесь раздражения, детского изумления и торжества, я рассказал, что натворил. Нэни испуганно оглянулась на дверную ручку.

   – Да, да, прямо в неё. Прежде чем хвататься, лучше вытри платком. Или слепи из одежды перчатки.

   Она помогла мне встать, подобрала шляпу, которую через секунду я почувствовал на своей голове.

   – Лучше выйти навстречу врачам, когда те прибудут, – сказала Нэни.

   Подразумевалось: «Я не хочу, чтобы об этом месте знали посторонние».

   Цепляясь за свою спутницу, я положил начало длинному пути через новый мир.

   Что за картина перед вами предстанет, если вы потеряете зрение?

   Какой воздух вдохнёт в вас мир, если лишитесь обоняния?

   Я потерял доступ к информации и теперь изнывал от ужаса и любопытства. Всё было таким необычным. Коридоры здания удирали от нас и таились за углами. Двери без опознавательных знаков; казалось невозможным, что Нэни может что-то разглядеть на их поверхности и найти нужную: для меня они были все как начисто лишённые индивидуальности лица. Странно и болезненно свет отражался от гладких поверхностей.

   Выбравшись наружу, мы стояли посреди тихого переулка в ожидании спасательного модуля. Здесь старая кирпичная кладка, рисунки на стенах, окна обрамляют на декоративных балконах горшки с цветами. Воздух тих и прохладен. А дальше начиналось что-то невообразимое – словно заглядываешь в чьё-то развёрстое брюхо, где все сверкает хромом и протекают какие-то хитрые, враз ставшие недоступными для понимания, процессы.

   Я облокотился на сосредоточенно сопящую Нэни и опустил веки, вдруг почувствовав себя жидкостью в шприце, игла которого готова отправить меня в путешествие по пластиковым венам.

   – Я не буду восстанавливать линзу, – сказал я.

   Медмод доставил нас в ближайший центр человеческого восстановления, висящий как гнездо каких-то трудяг-насекомых на невообразимой высоте. Вот уж не думал, что могу её бояться! Я, родившийся, как и большинство людей, на потолке цивилизации, чуть ли не из мушиной кладки!

   Мой случай сочли тяжёлым, поэтому врач был настоящим. То есть человеком. Правда, весьма специфичной наружности.

   Профессионально-ориентированные мутации были важной частью многих профессий, и, в принципе, у меня они вызывали только одобрение. Люди связывали себя с каким-то делом, зная, что это навсегда. В прошлом времени, прозванном кем-то из великих «временем восьми ветров», когда каждый считал своим долгом хорошенько пометаться, прежде чем найдёт своё место в жизни, такие люди выглядели бы дикостью.

   У дока выпученные глаза, в глубине которых мельтешат и бесконечно наслаиваются одна на другую линзы; глаза эти способны контролировать работу самого мельчайшего из нервов. Движения похожи на движения машины, а суставы будто на подшипниках. Пальцы длинные и острые, в них встроен добрый десяток датчиков, позволяющих измерять температуру, считать пульс и проводить ряд анализов простым прикосновением к пациенту.

   Я поздоровался, получив в ответ вежливый кивок, проинформировал о своих намерениях. Док ничего не сказал, а только потянулся к моему лицу похожими на щупальца пальцами.

   Потом усадил в глубокое кресло и стал производить какие-то манипуляции над моим лицом. Приходилось терпеть не столько боль, сколько желание вскочить с кресла. За закрытыми глазами теперь была только темнота, а огонёк пространства заменила резкая, взрывная пульсация страха. Что этот паукообразное существо со мной делает?

   – У тебя будет время подумать, – краешком уха я ощущал дыхание девушки. Все мои чувства, словно стремясь заменить безвозвратно утерянное, обострились до предела. – Хочешь обратно глаз? Придётся оставить заявку, они подготовят новый в течение суток.

   Какой смысл беглецу возвращаться за забытой вещью? Бежать, так бежать.

   – Не нужно. Пусть сделают, чтобы не так болело.

   – Не хочешь? – Я приоткрыл здоровый глаз и наблюдал, как Нэни характерным жестом непонимания тычет себя пальцем в лоб. – Какой кошмар. Знаешь, я бы так хотела сбежать от тебя хотя бы на пару часов в прошлое! У меня там есть Сандра. Тоже непоседливое существо, но морока с ней по крайней мере приятна.

   Видимо, мне впрыснули обезболивающее и оно начало действовать, потому как я перестал ощущать чужое присутствие в своей глазнице, как и саму глазницу. Как и добрую половину головы. Губы стали тяжёлыми и непослушными, будто их вылепили из пластилина. Я услышал свой голос:

   – Почему он молчит?

   Нэни иронично подняла брови.

   – Он говорит. Видишь, у него нет речевого синтезатора? Он пытается общаться с тобой через пространство и прямо сейчас пробует сто шестьдесят седьмую буквенно-символьную кодировку.