Текст книги "Лунная магия"

Автор книги: Дион Форчун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Кроме всего прочего, я учила Малькольма мистической алхимии, которая, по сути, является йогой Запада. Я учила его, как собрать силы из самого центра Земли и свернуть их в спираль, заставив действовать. Эта форма – основа всего в мире, всего, что следует дальше. Только те, кто может делать это, могут заниматься магией. Если на Западе работают с деревом, то на Востоке – с цветком, но на самом деле это одно и то же.

Однажды Малькольм сказал:

– В тебе есть всего лишь одна вещь, которая мне не нравится, – это какая-то жестокость в твоей природе.

– Она приходит с моим тигриным зубом, – сказала я. – Тебе бы хотелось, чтобы тебя оперировал мягкосердечный хирург, пользующийся тупым инструментом?

– Нет, конечно, – ответил он.

Но мне все еще приходилось ждать благоприятного случая и не показывать Малькольму свою руку, ждать, пока его осознание медленно возрастало.

Если бы ты только знал, думала я, как жестока я на самом деле, и во что могли бы вылиться случаи, когда я шла на риск, – интересно, что бы ты тогда сказал!

Во мне есть неутомимое терпение и упорство; я могу продолжать продолжая [Англ. Keep on keeping on], и это самая могущественная магия из всех. Я никогда не спешила; но как же много нужно было сделать подготовительной работы, прежде чем Малькольм будет готов перейти на следующий этап.

Я хотела, чтобы он вспомнил свои предыдущие жизни. Это очень важно для магии, потому что у человека, помнящего свои предыдущие воплощения, имеется позади громадный опыт. И еще я хотела научить его искусству Энергии Змеи – так скудно понимаемому на Западе, – в котором я была настоящим специалистом. Если что-то происходило, то это должно было случиться. И я знала, что с Малькольмом могло что-то произойти в любой момент, поэтому я всегда говорила ему, что никакое изменение его состояния ни на йоту не изменит моего отношения к нему. Однажды утром он пришел ко мне с письмом в руках и предложил мне прочесть его, взволнованно прохаживаясь по комнате, пока я читала. На нем была марка Ворсинга, и я сделала вывод, что оно от компаньонки его жены. Она писала, что миссис Малькольм чувствует себя очень хорошо, хотя у нее началось небольшое воспаление. Но нет никаких причин для беспокойства, это был очень слабый приступ, и доктор Дженкинс сказал, что ему нет никакой необходимости приезжать.

Я протянула письмо обратно и никак не могла понять, что же в этом письме так взволновало мужа.

– Лилит, что мне делать?

– Делай так, как тебе посоветовал доктор, – сказала я. – Или, если тебя не удовлетворило письмо, получи другое подтверждение. Разве ты не можешь снова взять на себя ответственность? Ты слишком много спрашиваешь обо всем у других.

Казалось, он успокоился. Он, наиболее категоричный и самоуверенный человек на Земле в вопросах медицины, был очень благодарен мне, когда я давала ему советы, как быть в его частных делах.

– Если ты все еще беспокоишься, позвони туда, – добавила я.

Он схватил трубку и набрал номер. Через несколько мгновений чудом, таким же изумительным, как и моя магия, он разговаривал с компаньонкой своей жены.

Я, конечно же, могла слышать только одну сторону диалога, но было совсем не трудно представить, что Малькольм свалял дурака и теперь должен иметь дело с чрезвычайно глупой сиделкой. Они, по-видимому, хотели избавиться от медсестры, потому что миссис Малькольм не любила возле себя чужих, и служанка с компаньонкой решили, что сами в состоянии выполнять все ее обязанности. Малькольм, однако, не считал их вполне компетентными и не особенно церемонился в словах, когда говорил об этом, не оказывая, однако, никакого давления на глупое создание, которое ныло на другом конце провода.

В конце концов он бросил трубку.

– Ну вот, – сказал он. – Дженкинс собирается присматривать за ней без подготовленной медсестры. Что я могу с ним сделать?

– Попытайся убедить его, – сказала я. Последовал еще один звонок, но Дженкинса не было, и разговор не состоялся. Малькольм метался по комнате, словно тигр в клетке. Я все еще не могла понять, почему он так беспокоится. Наконец раздался обратный звонок, и он бросился к трубке. Но снова вместо низкого мужского голоса с противоположной стороны послышался все тот же сдвоенный зуммер.

Малькольм опустил трубку, подошел ко мне и сел у огня.

– Моя жена говорит, что она полностью доверяет доктору Дженкинсу и отказывается слушать другие мнения. Что мне делать, Лилит? Поехать туда и устроить скандал?

– Нет, – ответила я. – Зачем? Совершенно очевидно, что они счастливы, занимаясь своими делами, а ты им совершенно не нужен. В чем дело, почему ты так враждебен по отношению к ним?

Малькольм положил обе руки на высокую каминную доску и стоял так, глядя в огонь.

– Почему бы этому проклятому Дженкинсу самому со мной не поговорить? – воскликнул он, но это был такой вопрос, на который я не могла ответить.

– Лилит, мне нужно туда съездить, я еду. До свидания. И прежде чем я успела протянуть руку и пожелать ему счастливого пути, он повернулся на пятках и покинул комнату, затем я услышала, как за ним захлопнулась входная дверь.

Я очень сильно тревожилась о нем. Мне казалось, что впереди у него новое душевное потрясение, подобное последнему, и от Малькольма ничего не останется. Однако я ничем помочь не могла, и мне оставалось ждать.

На следующее утро, еще до того, как я встала из постели, зазвонил телефон. Я услышала:

– Вас вызывает Ворсинг.

Я ждала, и голос произнес:

– Она умерла, Лилит.

Это так поразило меня, что я минуту не могла говорить, а голос Малькольма донесся снова, очень взволнованный:

– Лилит, ты слышишь?

– Да, я слушаю. Меня так поразила твоя новость, что я просто не знаю, что сказать. Что случилось?

– Прорвало тромб, точно так же, как и раньше. Инсульт. Сердце остановилось. Все. Смерть. Все закончилось.

– Друг мой, может быть, есть что-нибудь, что я могу сделать для тебя? Ты же знаешь, что я сделаю все, что смогу. Ты в самом деле можешь на меня положиться.

– Да, Лилит, я это знаю. И именно на тебя полагаюсь. Не знаю, где бы я уже был без тебя. Мысли о тебе – это единственное, что поддерживает меня сейчас. Все это так потрясло меня. Это выбило меня из колеи даже сильнее, чем я мог ожидать.

– Да.

– Похороны в четверг утром, в одиннадцать. Думай обо мне, когда это все будет происходить, пожалуйста, Лилит. Так мне будет легче.

– Я буду с тобой.

– Я возвращаюсь поездом после полудня. Можно я приду к тебе?

– Конечно, можно. Ты можешь остаться и переночевать здесь у меня.

– Я не знаю. Если только я не буду чувствовать себя хуже, чем сейчас. У меня страшное потрясение. Я чувствую себя животным, а все остальное ни к чему.

– Друг мой, кто мог сделать больше, чем сделал ты?

– Я не знаю, не уверен. Мне кажется, что я превращаюсь в глупца, так и происходит на самом деле. До свидания, думай обо мне в четверг утром.

И они говорят, что женщины нелогичны! Но это был прежде всего Малькольм – он и его жалкая совесть, из-за которой получилось так, что он не заботился и не беспокоился ни о ком, кроме себя.

Глава 15

Когда наконец наступил четверг, я решила, что у Малькольма не должно быть никакой возможности попасть в свои комнаты, прежде чем он увидит меня, потому что я даже представить себе не могла, какие душевные потрясения обрушатся на него, если он возвратится туда один. Так что я взяла свой черный двухместный автомобиль и заранее отправилась на вокзал, чтобы успеть к первому из поездов, о которых он мог говорить как о послеполуденных. Но Малькольм на нем не приехал. Я подумала, что, возможно, он решил остаться на обед в доме после окончания похоронной церемонии и приедет следующим поездом или через один, но его не было ни на одном из этих поездов. Я позвонила домой, чтобы узнать, не звонил ли он из Ворсинга, но Митъярд ответил, что никаких звонков не было, и я возвратилась к своей машине, продолжая встречать поезда. Темнело. Я решила, что все равно дождусь Малькольма в машине, даже если он приедет самым первым утренним поездом.

Наконец, когда уже близилась полночь, к перрону медленно подошел поезд, и из него вышел Малькольм.

Его шляпа была надвинута на самые глаза, а воротник поднят, скрывая уши, в руках у него был саквояж, и я подумала, что никогда в жизни не видела лица с более мрачным или более отталкивающим выражением; даже я, знавшая его так хорошо, все равно боялась приблизиться к нему.

Я подошла к нему и произнесла его имя. Он не слышал меня. Страшно рискуя, я прикоснулась к нему рукой. Он зло развернулся, но, увидев меня, сдержался, и в его глазах появилось смущенное выражение.

– Лилит, ты здесь? Что ты здесь делаешь?

– Я приехала на машине, чтобы встретить тебя. Я не хочу, чтобы ты шел домой один. Прежде чем ты приступишь к какому-нибудь делу, мы поедем ко мне и поужинаем.

– Но как ты узнала, каким поездом я приеду?

– Ты же сказал, что приедешь послеполуденным поездом…

– Но Лилит, ты что, ждала здесь все это время, да?

– Да.

– Дорогая!

Он взял меня под руку, и так мы вместе направились к машине, и теперь я знала, что какое бы сильное сопротивление не выстроило до сих пор его больное сознание, все это сейчас разрушено.

Когда я открыла дверцу машины, он сказал:

– Что мне сказать тебе, Лилит? Как тебя благодарить?

Потом мы сели в машину и приехали домой.

И хотя для меня вполне естественным было видеть его полулежащим в моем огромном кресле, между нами возникло какое-то отчуждение, он бы глубоко погружен в размышления. Он даже не курил. На нем был черный галстук, но мужчина всегда оказывается в весьма невыгодном положении, когда приходит утром и демонстрирует свои эмоции. Женщины знают, как себя лучше всего вести в такой ситуации, но мужчины в черных галстуках обычно выглядят весьма жалко.

Я позволила Малькольму сесть, как он привык делать, и думать о своих проблемах, пока он окончательно от них освободится.

– У меня есть кое-что для тебя, – сказал он наконец, привстал и положил мне на колени футляр для ювелирных изделий старинной работы, который, как я заметила, он нежно поглаживал в машине.

Я отпрянула от него. Мне не нравилась идея того, что мне предлагали драгоценности, принадлежавшие его жене, в то время как она лежит в холоде могилы. Он заметил мое движение и ответил:

– Тебе ничего не нужно о них думать, – сказал он. – Она никогда их не любила и никогда не надевала. Я просто хранил их в доме, ведь это надежнее, чем в моих комнатах. Они принадлежали моей матери.

Он снова взял у меня коробочку, открыл ее, и я увидела, что украшение состоит из пяти очень красивых аметистов в тяжелой старинной оправе, дымчатых топазов, агатов и тому подобного. Я вполне могла понять, почему эта пушистая маленькая женщина, миссис Малькольм, не могла их надевать, но они бы в совершенстве подошли мне и прекрасно гармонировали бы с моей одеждой. Так что я сказала об этом Малькольму с особенным удовольствием, надеясь, что это выведет его из оцепенения.

И я достигла цели, радость от того, что он доставил мне удовольствие, разлилась по его угрюмому лицу, и часть угрюмости слетела с него.

– Мне пришлось потратить много времени для того, чтобы отыскать для тебя все это, – сказал он. – Именно поэтому я так опоздал. Я даже не мог мечтать, что ты будешь ждать меня на вокзале; кроме того, я решил, что ехать к тебе сегодня вечером слишком поздно, и, если ты хочешь знать правду, боялся, что не попаду к тебе. Но я не собирался отказываться от украшений, которые хотел для тебя привезти, даже если бы мне пришлось пройти через все семь кругов ада. Практически так и получилось. Знаешь, что сделала эта гнусная женщина, компаньонка моей жены? Заставила Еву сделать завещание в ее пользу! Бедной Еве нечего было оставлять после себя, но это не испугало никого из них. Она оставила мисс Несбитт дом и мебель, и всю одежду, и свой доход от меня на жизнь! Все ей оставила, фактически все, кроме нескольких личных подарков старым друзьям, и приказала ей позаботиться о служанке, так что служанка не отстала от нее.

Бог мой, какой скандал там был! У нее был адвокат на всякий случай, да, да, именно на случай, если меня тоже попросят написать завещание, и он пришел на похороны, а потом возвратился вместе с нами в дом. Я не мог и подозревать, что это был за черт, я думал, что это кто-то из похоронного бюро. По крайней мере, он так выглядел. Потом был обед, а после мы читали это чудовищное завещание. Говорю же, этот адвокат не такой глупец. В распоряжение мисс Несбитт переходила одежда, потому что ей она была полезнее, чем мне, и она, если хотела, могла владеть мебелью, потому что это тоже мне было совершенно не нужно, кроме того, я должен был дать ей что-то в качестве пенсии; но я не собирался содержать дальше этот дом, я хотел его продать, чтобы избавиться от него. Потом адвокат начал запугивать меня. Спросил, как я думаю, насколько факт завершения моего брака отразится на моем профессиональном положении! Я взял его за шиворот и за ремень и пинками проводил по тропинке парка, над воротами, Лилит, а не через них, и еще немного по дороге. Возможно, за оскорбление мне придет вызов в суд, а может быть, и нет; я даже вообразить не могу. У него для этого множество оснований, но у меня тоже было множество оснований выпроводить его пинками, и он должен подумать об этом с профессиональной точки зрения, так же, как и я. По крайней мере, на этот день с ним было покончено.

Потом я возвратился в дом и велел компаньонке заткнуться и, если ей так хочется пенсии, – не быть глупой; она сопела, ворчала и насмешливо улыбалась, но более или менее заткнулась; по крайней мере, она заткнулась настолько, насколько была способна. Потом я отправился за драгоценностями, но их не было там, где они обычно хранились, замок был взломан и взломан недавно. Я спросил ее о них, и она сказала, что моя жена дала их ей. Я сказал ей, что они не принадлежали Еве, и она не могла их дарить, и попросил предъявить их, пригрозив полицией в случае отказа. Она не желала отдавать, и я позвонил в полицию. Приехал сержант, и мы с ним поднялись в ее комнату и извлекли драгоценности из ее гардероба, они валялись среди ее нижних юбок. Он хотел сразу же наказать ее, но я сказал, что делать этого не нужно, ведь женщина так глупа, что она могла действительно сделать все это по глупости. Я на самом деле так думал. И решил было, что адвокат был действительной причиной всех трудностей.

Потом позвонил Дженкинс, чтобы я зашел повидать его после окончания приема. Мне больше не хотелось оставаться там; все эти занятия смертельно утомительны, и я хотел возвратиться к тебе, но он настаивал; он сказал, что очень хочет видеть меня, так что мне нужно было продолжать. Я попросил женщин приготовить мне ужин, но они отказались, и я потерял всякую сдержанность. Они принесли что-то, но оно так воняло, что было несъедобным, и я выбросил все на пол. Потом я отправился к Дженкинсу и приготовлял и распределял за него лекарства, пока он не закончил свой прием. Уже много лет я не занимался этой работой. Я надеюсь, что все будет в порядке.

Потом было просто судебное разбирательство! Оказалось, что он никогда не получал моих сообщений. Они знали, что он, должно быть, звонил мне домой, так что они звонили ему, и мисс Несбитт заявляла, ни слова не давая сказать, прямо заявляла, что еще одно мнение излишне.

Оказалось, что он как мог протестовал против увольнения медсестры; он не был таким дураком, чтобы доверить бороться с воспалением вен дилетантам, но Несбитт сказала ему, что я выражаю недовольство по поводу расходов, и оказала, что все устроит так хорошо, как только сможет. Я даже вообразил, что ему рассказали много историй по поводу моей жестокости, и он поверил им на время, но в свете произошедших событий начал сомневаться. Он сказал, как и ты, что операция могла бы помочь.

Он сказал – Бог мой, почему же он не сказал об этом раньше? – «Я думал, вы все знаете», – заявил он. Только подумай, Лилит, ведь всю жизнь моей специальностью было различать функциональные и органические нервные расстройства, но я так и не помог Еве! Но ведь совершенно не из-за физических причин мы не вели нормальную брачную жизнь. Я не говорю, что это была всеобщая фальшь: это был важный элемент подлинной истерии; она сделала из своего здоровья повод избавиться от меня, и ее компаньонке, которая была страстно влюблена в нее, нравилось делать из нее инвалида. Дженкинс сказал, что сделал все, чтобы поставить ее на ноги, но ни одно из его предписаний не выполнялось. Она, очевидно, думала, что я захочу, чтобы она была мне женой, если она наконец восстановит свое здоровье, и поэтому предпочитала оставаться в постели. Подумай, Лилит, все эти годы – для обоих нас – что же за проклятое соглашение! И они называют все это – священное супружество, мораль и чистота! Знаешь что, Лилит, я чувствую себя дураком!

Он сидел, уставившись в огонь. Я не отвечала. Не думаю, что он услышал бы, если бы я начала говорить. Я думала, каким образом поддержать Малькольма сейчас, чтобы он понял, что это его собственная совесть делает из него дурака. Он был близок к другой крайности.

Через некоторое время, около двух часов ночи, он заговорил:

– Ты сказала, что никакие изменения моего состояния ничего не изменят в наших отношениях. Не появилось ли у тебя каких-нибудь сомнений, пока я говорил?

– Появилось. Я почувствовала, что твоя проблема решена. Это было ощущение, что для меня что-то закончилось. Я не знаю, какой путь откроется перед тобой, но я знаю, что это скоро произойдет.

– Ты предупреждаешь меня, чтобы я… не разочаровался? Потому что, наверное, ты знала, что если ты так не сделаешь, то я просто приду прямо к тебе и попрошу тебя выйти за меня замуж. Но я, кажется, все еще зависим, Лилит, Свободен от земных законов, но зависим от твоей воли.

– Ты не зависишь ни от чего, кроме себя, Руперт. Ты не изменился, хотя твои обстоятельства изменились.

– Мне кажется, ты считаешь, что я, как птички моей жены, – был в клетке так долго, что забыл, как летать, а сейчас я свободен. Лилит, я собираюсь сказать тебе одну странную вещь – я знаю, что ты не хочешь выходить за меня замуж, но ты можешь принять мою любовь?

– Ничуть, – сказала я.

– Что ты чувствуешь ко мне? Я хочу, чтобы ты была со мной совершенно искренней, тогда я буду лучше знать, как привести в порядок свою жизнь.

– У меня есть по отношению к тебе два вида чувств: одно – как женщины, второе – как жрицы. Как женщине ты мне очень нравишься; между нами глубокая симпатия; но я думаю, что ты будешь отвратительным мужем, Руперт, и даже если бы я была девушкой на выданье, я бы никогда не вышла за тебя замуж. Как жрица – не так легко объяснить тебе так, чтобы ты понял, но я попытаюсь. Как жрица, я знаю, что ты жрец и что я должна работать с тобой, нравишься ты мне или нет, и я буду работать с тобой, даже если ты окажешься дьяволом из ада. Ты жрец, потому что ты поднимаешь нужные энергии, и у тебя есть достаточно сил, чтобы иметь дело с энергией. Я работаю с силой, Руперт, а не с тобой.

Но кроме того, между нами есть еще и связь, потому что ты жертвенный жрец. Твоя воля магическая, и ты умер магической смертью, желая принадлежать мне. Именно это и привело тебя туда, где ты находишься. Умными разговорами ты бы не достиг того уровня, на котором находишься сейчас, и это один из тех моментов, которые уравновешивают нас. Я должна была проникнуть в тебя, вести тебя и инициировать, прежде чем могла использовать тебя.

– А как ты вообще пришла к тому, чтобы иметь дело со мной, Лилит? Этого я никогда не мог понять.

– Я знаю себя. Я знаю, кто принадлежит, а кто – нет; кто на моем собственном Луче, а кто – нет. Я знаю, что скрыто в твоем подсознании, даже если ты об этом и не подозреваешь.

– Скажи мне, что это такое, то, что ты во мне видишь?

– Я вижу две вещи. Одна, – это способность беззаветно отдавать себя, а вторая – огромный запас жизненных сил; эти жизненные силы были собраны воедино по маленьким частицам, чтобы наконец найти выход; я могу магически извлечь эти силы из тебя и заставить их действовать; и тебе от этого станет только лучше.

– Как ты предлагаешь это сделать?

– Ты по отношению ко мне чувствуешь себя сильным?

– Да.

– Ну вот, сила твоего ощущения выпустит этот запас.

– А если бы я не влюбился в тебя по своей воле, стала бы ты умышленно тащить меня за собой?

– Я должна была бы. Я ведь служу не личным целям. И сделала бы все ради них.

– Так хладнокровно?

– Для того чтобы действовала магия, нет никакого иного способа.

– Так что же, у тебя по отношению ко мне нет никаких чувств, кроме холодного расчета?

– Да, по отношению к тебе есть холодный расчет для того, чтобы ничто не возвратилось ко мне, но, Руперт, есть и еще что-то большее. Ты думаешь, я смогла бы с тобой работать, если бы между нами не было никакой симпатии? Магия порождает симпатию. Как ты думаешь, как силы могут литься от тебя ко мне и не возвращаться от меня к тебе?

– Все равно, в отношении себя я вижу лишь холодный расчет. Я не понимаю всех этих разговоров о силах. Я люблю спонтанно и люблю всем своим существом. И ничего не могу с собой поделать. И ничего бы не изменилось, если бы ты меня ненавидела и гнала прочь. Я не могу перестать любить тебя. Ты пленила меня. Все, что ты делаешь, очаровывает меня – каждое твое движение, каждая линия твоего тела, то, как одежда идет тебе, сияние твоих драгоценностей. И этот дом пленяет меня – все, что имеет к тебе отношение, – даже река пленяет меня, потому что ассоциируется с тобой. Это не чувственность – эта проблема никогда не возникала в связи с тобой, мы не заходили с тобой так далеко, потому что оба старались быть очень внимательными. Это что-то вроде чар, они питают мою душу, и она насыщается, мое тело может действовать. И представляешь, я не знаю, как описать это, но ты меня так хорошо поддерживаешь. Ты никогда не совершала ошибки и не посылала меня прочь отсюда на высокой волне счастья. Я не знаю, как ты это делала, но ты так делала.

– Это моя магия, – ответила я. – Разве с тобой никогда не случалось, Руперт, чтобы между мужчиной и женщиной возникали какие-то иные отношения, кроме тех, что основаны на сексе?

– Не могу сказать, что случалось, но я знаю, что очень интересные отношения сложились между мной и тобой, ведь мы оба и сексуальны, и нет. Я знаю, что могу почувствовать, если дам себе волю. Но я не делаю этого. Почему? Это тоже твоя магия?

– Да.

– Разве мы не плывем, куда подует ветер?

– Это как раз и считается хорошо рассчитанным плаванием под парусами.

– Да, конечно. Парус должен просто трепетать на ветру. Переложи-ка немного руль; мы повернули и взяли другой галс. Я понимаю тебя, но ведь ты и рискуешь, не так ли, Лилит.

– Идти на риск – это моя работа, это точно так же, как быть хирургом. У нас обоих есть инстинкт хирурга, Руперт, именно поэтому мы добиваемся успеха в занятиях магией.

– Ты думаешь, это успех? Боюсь, что я недостаточно хорошо понимаю происходящее, чтобы сказать, успешно мы действуем или нет. Я знаю лишь, что счастлив с тобой. Лилит, я хочу, чтобы ты сказала мне абсолютно искренне, что ты пытаешься сделать, и какова твоя цель в отношениях со мной. Сейчас пришло время для простого разговора. Прежде я не был свободен, когда задавал вопросы или отвечал на них. Были вещи, о которых лучше было не говорить. Ими можно было управлять, пока они оставались неуловимыми, но, когда я попытался определить их или приподнять вуаль, которой ты старалась все скрыть, я чувствовал, что у нас могут возникнуть ощутимые трудности, и не решался на риск. Может быть, я знал больше, чем ты ожидала; может быть, я знал больше, чем был в состоянии понять; но несмотря ни на что, пришло время отправиться в Святая Святых, Лилит, войти за ту черную завесу, на которую ты лишь заставила меня посмотреть. Я не требую этого как своего права; я даже не прошу об этом как об одолжении – я просто говорю тебе, что это так, и я полагаю, что ты это знаешь.

– Это так, если ты ощущаешь, что следует продолжать таким образом, Руперт. Если ты знаешь достаточно, чтобы задать подобный вопрос, ты имеешь право на ответ. Но прежде скажи мне, как ты думаешь, на что похоже Святая Святых?

– Я думаю, это напоминает пустую комнату. Я думаю, там куполообразный потолок, и я думаю, что там есть окна высоко в крыше, которые можно открывать, чтобы туда проникал лунный свет. По форме, я думаю, они овальные.

– Нет, они не овальные, они яйцеобразные. Ты понимаешь, что лунный храм – это проекция созвездия Южного Креста – Знака Жизни? Дворик бассейна лотосов – это колонна с огромным основанием; Галерея Сфинксов – это поперечина, а Святая Святых – петля. Сейчас ты знаешь расположение и можешь там путешествовать в воображении. Но скажи мне еще, как ты думаешь, каково предназначение окон в куполе?

– Позволять лунному свету проникать вовнутрь. Я верю, что ты каким-то образом работаешь с лунным светом, и я должен помогать тебе.

– Да, это правильно. А что я делаю с лунным светом и почему?

– О, здесь ты меня поймала, Лилит. Я не знаю ни того, что ты делаешь с лунным светом, ни того, как ты им оперируешь, ни того, зачем ты все это делаешь. Хотя я знаю, что ты не можешь делать всего этого одна. Тебе нужен я.

– Ты, или кто-нибудь другой.

– Согласен, если бы не было меня, был бы кто-нибудь другой. Я для тебя не значу того, что ты значишь для меня.

– Руперт, я не злю тебя умышленно, но я не могу, не решаюсь отрицать законы моего существования. Если я решусь стать зависимой от тебя, я должна буду потерять тебя. Пока я буду работать с тобой безлично, хладнокровно – я смогу дать тебе многое, но если я однажды позволю себе быть лично заинтересованной в чем-нибудь, имеющем отношение к тебе, магия закончится, и это будет конец всему.

– Очень хорошо. Я не понимаю, но я принимаю это. Е ели ты сказала, что это так, для меня этого вполне достаточно. Мне было дано многое, очень многое, намного больше, чем требовалось. И я не хочу испортить всего, пытаясь получить еще больше. Забудь мои ошибки и расскажи мне о лунном свете.

– Я не могу рассказать тебе очень много, потому что немногое известно. Я только могу сказать тебе, что есть четыре вещи – Космос, Солнце, Луна и Земля. Энергия возникает в Космосе, как – мы не знаем; она проходит из Космоса к Солнцу, а Солнце передает ее этой Системе. Ее получают все планеты, каждая соответственно, и передают ее обратно – это основа астрологии. Однако я жрица Луны и имею дело лишь с энергией этой планеты. Я получаю энергию от Луны – я ощущаю ее в основном затылком. Ты, с другой стороны, получаешь энергию от Солнца и встречаешься с Солнцем лицом к лицу. В физическом плане ты, мужчина, обладаешь положительной, а я, женщина, – отрицательной восприимчивостью; но на более высоком плане, в магии, полярность меняется, и я становлюсь положительным, а ты отрицательным полюсом, и тебе требуется мое воздействие, чтобы быть активным и созидательным. Но запомни, /тишь отрицательный полюс всегда должен действовать, а положительный – всего лишь стимулирует. В физическом алане ты можешь всего лишь дать через меня жизнь, но на более высоких уровнях я могу только дать жизнь через тебя. Мы меняемся местами. Я никогда не дам жизнь в физическом плане; все лунные жрицы должны быть стерильными, именно поэтому я никогда не выйду замуж, потому что в этом нет смысла. Моя настоящая работа на глубинном уровне и касается жизни всего рода человеческого. Я должна делать определенные вещи; я – канал для этих действий; и в этом мне нужна твоя помощь. Они должны быть сделаны – однажды – и на самом деле, и это значит, что нужно принести магию в физический план. Образы созданы, силы приведены в фокус на глубоких уровнях, но сделать так, чтобы они проявились в физическом плане, необходимо – однажды – в реальности.

– Но какова же моя роль во всем этом, Лилит?

– Прежде всего, я настраиваюсь на твой магнетизм, чтобы пополнить свой. Я делала это несколько раз и раньше, и поэтому ты чувствовал себя более мирно и удовлетворенно, потому что у тебя было больше жизненных сил, чем тебе требовалось, и ты не знал, что с ними делать, они разрывали тебя на куски. При помощи того, что я получила от тебя, я выстроила то, что называется моей магической индивидуальностью; я начала становиться тем, чем должна была стать. Я не смогла бы сделать этого только лишь со своими жизненными силами, потому что жизненных сил отдельного человека достаточно только для одной полноценной личности, и поэтому, чтобы выстроить магическую индивидуальность, их нужно позаимствовать у кого-нибудь еще.

– Как ты это делаешь?

– Сейчас объясню. Ты отдаешь их мне, когда чувствуешь себя сильным в отношении меня; но это путь созидания, магический путь, который я покажу тебе в свое время.

– Мне приятно знать, что я хоть что-то делаю. У меня ужасной силы инстинктивное желание посвятить тебе всю свою жизнь. Не знаю, как описать все это. Отдать всего себя, позволить тебе взять меня. Я всегда думал, что мужчина хочет обладать женщиной, но я этого не хочу; я хочу, чтобы ты мною обладала.

Это было последней вещью, о которой можно было подумать, глядя на этого сурового и динамичного мужчину; но я заметила, что самые большие собственники всегда оказываются слабовольными; они настолько привыкли доминировать, что хотят благосклонного удовлетворения их самолюбия в тайном царстве любви. Такому мужчине, как Малькольм, который автоматически доминирует в любой ситуации, нравится, чтобы им управляла женщина, которую он любит.

Он снова заговорил.

– Я всю свою жизнь привык делать все без того, что большинство мужчин считают главным поводом для действий. Я не думаю, что физическое воздержание принесло мне определенный вред, – все происходило само собой, более или менее автоматически. Что было самым болезненным – это особого рода пустота, которую очень трудно описать. Это не просто одиночество. Я мог ощущать это, когда вокруг меня была толпа студентов, хватавшая мои слова на лету; я мог ощущать это, когда весь день имел дело с человеческими существами, пока не уставал смотреть на них, и все равно оставаться в одиночестве. Кроме того, человеческие существа – это моя работа, и Бог знает, чем они меня наполняют. Это не недостаток отношений – люди просто слишком рады услышать то, что я хочу сказать; мне достаточно всего лишь согнуть палец, и они приподнимаются и просят. Если бы я хотел, то у меня были бы приглашения на обед, на все вечера недели; ты даже не могла представить себе это, видя мое угрюмое лицо и слыша мое косноязычие, но это правда, можешь поверить мне на слово.