Текст книги "Лунная магия"

Автор книги: Дион Форчун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Боже правый, так это были Вы?

– Да, это была я. Боюсь, что здорово Вас напугала. Мне давно надо бы извиниться перед Вами.

– Конечно, Вы меня напугали, но вовсе не крепким толчком в спину. Знаете, вы очень напомнили образ, являвшийся мне в кошмарах еще в студенческие годы. Мне снилось, будто я совершенно один заперт в прозекторской, а на каменной плите в лунном свете лежит женщина с длинными черными волосами, и я должен ее анатомировать. В те времена мы и слыхом не слыхивали о Фрейде, поэтому я воспринял свой навязчивый сон как предупреждение и разнервничался до ужаса.

– Почему он Вас так взволновал? Вы ведь должны были привыкнуть к вскрытиям.

– О да, отлично привык – одной рукой отправлял в рот сэндвич, а другой анатомировал покойника. Но здесь было совсем иное. Я должен был не столько вскрыть ее, сколько выпотрошить, как цыпленка, и для этой работы мне была дана лишь пара обувных крючков, – ни скальпеля, ни щипцов, ничего. А когда с этим будет покончено, я знал, что за мной непременно придут и отыщут, и будут гнаться за мной по улице, а потом убьют. По всей видимости, мне было позволено сколько угодно ковыряться в этой даме обувными крючками, но как только дело будет сделано, меня ожидала смерть.

– И этой женщиной была я?

Он смущенно шевельнулся.

– Да, боюсь, что так. Но я никогда не связывал ее образ с той женщиной в черном плаще на набережной.

Я встала, подошла к книжным полкам и вернулась с книгой Эллиота Смита о мумиях.

– Вам это что-нибудь напоминает? – спросила я, открыв перед ним определенную страницу.

– Боже мой, еще бы!

– Как вы это объясняете?

Он опять надолго умолк по привычке. Я уже знала, что надо подождать. Наконец он заговорил.

– Вы спрашивали, верю ли я в жизнь после смерти, а я сказал, что не верю. Пожалуй, я ответил, не подумав. Мне надо было сказать, что у меня нет на этот счет определенного мнения. Полагаю, что этому есть некоторые доказательства, но я никогда не проявлял к ним достаточного интереса. Но я скажу, во что верю. Я верю, что до этой жизни были иные. Я всегда в это верил – с тех пор, как себя помню. Никто мне об этом не говорил, я просто знал. Я не могу этого доказать. Я просто верю, и все. Единственное в моей жизни испытание веры. Мне никогда не приходило в голову, что мой кошмар с прозекторской мог быть как-то связан с иной жизнью, но эта книга – что ж, для кого-то она может и не быть доказательством, но для меня этого вполне достаточно, так как все мои представления всегда вращались вокруг Египта. Я всю жизнь был не в ладах с религией, хоть я и сын протестантского священника, но я всегда чувствовал, что у египтян была действительно стоящая религия, и с ней я бы поладил.

– Какими представлялись вам ваши прошлые жизни?

– Ничего возвышенного. Даже наоборот, все довольно мрачно. Во всяком случае, отнюдь не те мысли, которых можно ожидать от молодого человека. Мне казалось, что я был изгоем, темной личностью. Отчасти я возмущался этой несправедливостью, а отчасти понимал, что заслуживаю этого. Это сыграло злую шутку с моей детской психикой. Боже ты мой, не признавая религии, я был убежден в своей греховности! Но, мисс Ле Фэй, когда я недавно занялся психоанализом, то содержание, заложенное в этом сновидении, оказалось обычной фрейдистской чушью.

– Вы обратились к психоаналитику с тем, чтобы избавиться от меня?

– Боюсь, что так. Я пытался взглянуть на себя беспристрастно, так как на основании известных мне законов психологии считал, что у меня развивается некая патология. Потому я и обратился за мнением со стороны, и оно лишь подтвердило мое собственное.

– Помог ли вам психоанализ?

– Ни на йоту. Но это, по-видимому, и не предполагалось до истечения трех лет. Этот тип предложил мне внушение, но я оказался к нему невосприимчив. Тогда он отправил меня к одной бабе, которая проповедует Новое Учение. Гррр! Я ей чуть шею не свернул. Чушь собачья! Заговорила со мной – вы понимаете, со мной – о власти разума над плотью. Я ей посоветовал обзавестись гематомой в мозгу и испытать на себе власть плоти над разумом. Я ей не понравился. Мне она тоже не понравилась. Она все время улыбалась, как. Чеширский Кот, так как это соответствовало ее принципам неизменного дружелюбия, но я ей все равно не понравился. Я-то не улыбаюсь, словно Чеширский Кот. Если мне кто-нибудь не нравится, он немедленно об этом узнает – и пусть себе знает на здоровье.

Мне стало жаль бедняжку. Мой геркулесов труд был ничто по сравнению с ее попытками внушить своему грозному пациенту, что Все есть Любовь. Пожалуй, скорее Малькольм должен был лишить ее иллюзий на этот счет, чем она могла оказать на него какое-то воздействие.

– Впрочем, есть одна вещь, о которой я ужасно сожалею, мисс Ле Фэй. Я говорил с нею о Вас. Бог знает, зачем я это сделал. Один Бог знает, как я мог оказаться таким дураком. Но так или иначе, я это сделал, о чем ужасно сожалею.

– Что Вы рассказывали ей обо мне?

– Я рассказал, какое влечение к Вам испытываю, и как позволял своему воображению валять дурака, пока оно совершенно не вырвалось из-под контроля.

– И что же она посоветовала?

– Само собой, положить этому конец. Она знала, что я женат.

Я мысленно оценила полезность этого совета. Ведь Малькольм и обратился к ней именно потому, что не мог сам положить этому конец.

– Скажите, доктор Малькольм, что заставило Вас пренебречь ее советом?

– О, Вы познали меня! Едва я узнал, что нужен Вам, я не мог не прийти. Я бы сделал для Вас все на свете, Вы ведь сами это знаете.

– Да, знаю. Потому я Вас и позвала.

– Но Вы не чувствуете ко мне того же, что я к Вам. Я нисколько не обольщаюсь на этот счет.

– Нет. Здесь Вы правы. Но это, пожалуй, к лучшему, Вам не кажется? Будь все иначе, мы не смогли бы работать вместе.

– Конечно, не могли бы. Я совершенно согласен. И это возвращает нас к тому, с чего мы начали. Вы собирались рассказать мне о том, каковы ваши взгляды на все это. Так я по крайней мере понял. Но, черт побери, мадам, вместо этого Вы занимались психоанализом меня. Причем с помощью тех же обувных крючков!

– Я сделаю что смогу, доктор Малькольм, но не могу гарантировать, что Вы поймете.

– Валяйте. Я пойму, будьте покойны. Не такой уж я дурак, как Вам кажется.

– Хорошо, тогда слушайте. Я сказала, что Вы обладаете магической силой, и теперь, когда Вам на это указано, я думаю, что Вы и сами это видите. Именно этой силой я и хочу воспользоваться. Это большая редкость, во всяком случае, в такой степени, как у вас. Вы сенситив, но сенситивы не столь уж редки. Однако наряду с экстрасенситивными способностями Вы еще обладаете – а это сочетание встречается далеко не столь часто – значительным динамизмом и настолько мощной жизненной силой или энергией, что с подобным я сталкиваюсь впервые в жизни. Часть ее, разумеется, поглощается вашей работой, вот почему Вы достигли таких вершин в своей профессии. Но куда девается ее остаток, доктор Малькольм?

– Боюсь, что ударяет мне в голову, и я начинаю гоняться за прохожими по набережной и вообще валять дурака, как вам известно.

– Такое поведение вошло у Вас в привычку?

– Нет!.. Прошу Вас, мисс Ле Фэй… нет, никогда. Никогда прежде. Никогда в жизни. Даю вам честное слово!

– Я так и думала. Я не могла понять, зачем Вы это сказали.

– Видите ли, я просто говорил в общем. Я не хотел переходить на личности.

– Теперь Вы сами видите, доктор Малькольм, как огромная движущая сила, которую Вы вкладываете в свои фантазии, заставила их перейти в телепатию?

– Да, я это понял, и мне очень жаль. Да и Вам, должно быть, неприятно.

– Ни в коей мере.

– Вы для меня непостижимы. Я бы скорее подумал, что женщине такое может либо понравиться, либо нет – и никаких полутонов.

– Вам когда-нибудь доводилось изучать древние религии? Индусскую, египетскую?

– Нет, никогда. Та женщина из «Высшего Учения» говорила мне что-то насчет Йоги. Я склонен думать, что в Йоге что-то есть. Хотя и не в том смысле, в каком она говорила. Любовь! Дух! Гррр!

– Не стоит так из-за нее нервничать. Она, конечно, непорочная дева?

– У нее было обручальное кольцо. Но, о да, чиста и непорочна. Я понял, что вы имеете в виду.

– Если бы вы изучали древние религии, то увидели бы, что их мировоззрение совершенно отличается от нашего. Они поклоняются созидательной силе, тогда как мы пытаемся подавить ее.

– Созидательную силу?

– Разве репродуктивная сила не созидательна?

– Боюсь, что не совсем вас понял.

– Доктор Малькольм, сейчас я задам вопрос, на который вы можете не отвечать, если захотите. Ваш брак полностью вас удовлетворяет?

Он помолчал.

– Моя жена стала инвалидом после рождения нашего ребенка, – сказал он после долгой паузы. – Я перед ней в огромном долгу.

– А ребенок?

– Спасти обоих было невозможно.

– И вас поставили перед выбором?

– Да.

– Есть еще дети?

– Нет, об этом и речи не могло быть.

– А супружеская жизнь?

– Никакой.

– Так удовлетворяет ли вас ваш брак, доктор Малькольм?

Он молчал. И после долгой паузы:

– Нет, конечно, нет.

– Что происходит с той частью вашего существа, которая должна была найти выход в супружестве?

– Бог его знает. Я не знаю. Вертится, надо думать, по кругу и разъедает сама себя. Да еще делает меня неуживчивым.

– Спите плохо?

– Отвратительно.

– Готов мой диагноз?

– Пожалуй, да.

– Вам часто снятся сны?

– Вам лучше знать.

– А после такого сна вам легче на душе?

– О моя дорогая, конечно, да!

– Теперь видите, как таящаяся в Вас огромная жизненная сила перетекает в Ваши сновидения и телепатически перелается мне? А поскольку я знаю, как ее принимать и поглощать, Вы обретаете покой. Если бы я швырнула ее обратно, плохо бы Вам пришлось.

– Разве такое возможно?

– Вам снились сны, и Вы обретали покой, не так ли?

– Как бы это сказать? Да. Да. В самом дело. Вы знаете. Вы понимаете.

– И Вы пытались отсечь себя от меня. Каково Вам было тогда?

– Я совершенно изнемог. Я не в силах был это вынести.

– Теперь Вы видите, как приходит эта сила?

– Она приходит на волне воображения. Но здесь Вы мне очень помогли. Иначе все было бы по-другому. И все же Вы меня не любите.

– В этом весь секрет. Я прихожу Вам на помощь. Я беру у Вас эту силу и использую ее в своей магии. Вот почему, доктор Малькольм, Вы обретаете покой.

– Но разве это справедливо по отношению к Вам?

– Кому-нибудь плохо от этого?

– Нет, не думаю.

– Вам это помогает?

– Неизмеримо.

– Помогла ли я, которую следовало бы считать язычницей, Вам больше, чем та особа из «Нового Учения», которую следовало бы считать очень одухотворенной личностью?

– Ох, не вспоминайте о ней!

– Тогда, друг мой, доверите ли Вы мне провести над Вами эксперимент?

– Вы знаете, что да, без лишних слов. Но скажите мне вот что – какова Ваша цель?

– Это не совсем исследования. Все это я делала и раньше, и знаю, чего хочу. Но… даже не знаю, как сказать…

– Вы хотите, чтобы я стал вашей действующей моделью?

– Тоже не совсем так. Хотя это в какой-то степени и верно. Если бы Вы хоть немного разбирались в магии, Вы бы поняли, о чем речь, но Вы в ней ровно ничего не смыслите. Скажем так – мы с вами являемся частицей одной расы, не так ли? Следовательно, наша раса является частью нас самих. Каковы были источники зарождения британской нации? Главным образом, скандинавские и кельтские. Я, темноволосая женщина, принадлежу к кельтской линии, вы – белокожий скандинав. Мы представляем собой два противоположных типа нашей расы.

– Разумеется, да. Что-либо более противоположное по типу, характеру, внешности, чем вы и я, пожалуй, долго пришлось бы искать. Начнем хоть с того, что у Вас один тип черепа, а у меня – другой.

– В этом-то разнообразии и заключена вся привлекательность.

– Нет, корни ее значительно глубже. И привлекает меня к Вам не только ваша внешность.

– Оставим личности на некоторое время. Позвольте мне перейти к следующему. Мы, Посвященные, убеждены, что мы способны осуществить переход предмета или явления из Внутренних Сфер в сферу материальную, символически претворяя его в жизнь. Вот почему здесь применяется ритуальное действо. Так вот, если нам с Вами суждено работать вместе над одной проблемой, которую я хочу разрешить, то она будет разрешена для всей расы, поскольку мы суть частица этой расы, и все, что будет реализовано в нашем разуме, станет частью коллективного разума и распространится со скоростью фермента.

– Это факт?

– Это действительно факт, доктор Малькольм, и знание этого факта есть часть Тайной Традиции.

– Я понял. Вы хотите вырастить культуру на моей основе.

– Именно так.

– Тогда что конкретно для этого потребуется? Связано ли это с каким-то риском? Я спрашиваю не потому, что трушу, а чтобы знать, следует ли мне привести свои дела в порядок. Я должен позаботиться о жене. Я не могу все бросить и уйти из госпиталя. Во всем остальном, как я уже говорил, я полностью к Вашим услугам. Я ровно ничего в этом не смыслю. Вам придется учить меня всему, но я научусь, если Вы проявите достаточно терпения.

И все это из уст одного из крупнейших ученых современности! Я восхищалась совершенной простотой и скромностью этого человека. Возможно, именно в этом и таился секрет его величия, ибо он, по-видимому, сказал Природе те же слова, что и мне.

– Даже не знаю, как выразить Вам свою благодарность, – ответила я.

– Благодарность мне? Не говорите ерунды. Меня Вам не за что благодарить. Разве сам я не достиг того, о чем не смел и мечтать? Мне оказана великая честь, мисс Ле Фэй, честь не по заслугам. Это я, а не Вы должен благодарить. – Он помолчал. – Вы понимаете, что это для меня значит? Надеюсь, что понимаете, и что я ни в коей мере не ввел Вас в заблуждение. Обсудим теперь практическую сторону дела. Для начала, сколько моего времени Вам потребуется?

– На первых порах довольно много, пока Вы не усвоите основные методы. После этого – одна ночь в неделю, иногда немного больше. Это всегда будет по вечерам. Я лунное существо и не начинаю действовать до захода солнца.

– Я сам люблю работать по ночам, так что это мне отлично подойдет. Когда начнем?

– Сейчас, если хотите.

– Что до меня, то пожалуйста, но может, мне сначала надо привести в порядок дела?

– Дорогой мой доктор Малькольм, по-вашему, я собираюсь вас убить?

– Откуда мне знать? Я полагаю, в этом есть значительная степень риска.

– Но не для жизни и здоровья. Риск, единственный риск для вас заключается в довольно неприятной эмоциональной встряске. Дело может даже дойти до серьезного нервного потрясения, но мне кажется, что для этого вы слишком выносливы. Впрочем, это не причинит вреда на всю оставшуюся жизнь.

– Если допустить, что случится самое худшее, на какой срок это выведет меня из строя? Я спрашиваю, чтобы должным образом подготовиться – мне не хочется подводить людей. Кто-то же должен работать за меня, если я сам не смогу.

– Если случится самое худшее, Ваша встряска продлится до следующего равноденствия, то есть до солнечного прилива. Но я не думаю, что Вы выйдете из строя и не сможете работать дольше, чем до следующего лунного прилива, то есть до ближайшего новолуния.

– К встряскам я привык и вряд ли замечу какую-то разницу. Но если единственный риск для меня заключается в нервном потрясении, то на кого выпадет главный риск в этой затее? Я ведь убежден, что риск существует, хотя Вы и говорите об этом так спокойно.

– Риск беру на себя я, доктор Малькольм, хотя он вовсе не так страшен. Я знаю, чего хочу, и мне это не в новинку. Единственный настоящий риск состоит в потере мужества. Свое-то я вряд ли потеряю, я слишком к этому привычна. Чего я действительно страшусь, – так это потери мужества с вашей стороны, так как у вас нет совершенно никакого опыта в подобных делах, а работать нам с вами придется с очень высоким напряжением.

– Дорогое мое дитя, сохранить мужество – это мое дело. За кого вы меня принимаете? За старушку с клубком и спицами?

– Когда я говорила о потере мужества, я не имела в виду утрату храбрости. Я почти уверена, что с Вами это не произойдет. Больше всего я боюсь, что Вас одолеет приступ раскаяния. Как вы только что верно сказали, у нас с вами совершенно разные взгляды на жизнь. Я привыкла все свои проблемы решать одним ударом, другого способа для решения моих проблем, пожалуй, и нет. На первый взгляд это может показаться опасным, но это не так, во всяком случае, не для меня. Вам внезапно может прийти в голову идея, будто я вовлекаю вас в грех. Должна признать, что мы окажемся от этого буквально на волосок. Но всякий связанный с этим вред мы причиним лишь самим себе. Никто другой от этого не пострадает.

– Я рад это слышать. Не хотел бы я делать ничего, что причинило бы зло моей жене.

– А я никогда Вас об этом не попрошу.

– Отлично, валяйте дальше. По условиям договора мы принимаем риск. Не знаю, с чего Вы взяли, что я такой уж пуританин. Я только не хочу, чтобы меня вычеркнули из списков врачей. Что до всего прочего – я ваш.

– Но у вас есть определенные нерушимые принципы, не так ли? Что если придется нарушить какой-нибудь из них?

– Тогда я брошу это гиблое дело и выйду из игры.

– В этом случае Вы будете приходить в себя в течение всего солнечного прилива. Но если вместо этого Вы позволите мне провести Вас через все опасности, даже если мне придется проехаться по вашим принципам в карете шестерней, то я смогла бы открыть предохранительный клапан, который всегда есть у нас в магии, и тогда ничего не придется бросать, кроме нашего эксперимента.

– Кто примет на себя этот удар?

– Сделать это придется мне, но я знаю, как с ним справиться. Я от него не пострадаю.

– Как Вы это сделаете, мисс Ле Фэй?

– Как громоотвод. Позволю силе свободно уйти через меня в землю. С экспериментом на какое-то время будет покончено, но по крайней мере никто не пострадает.

– Пожалуй, я понял. Это все равно, что ходить под парусом. Никогда нельзя закреплять снасти. Если налетит шквал, лучше позволить ему сорвать такелаж, чем перевернуться вверх дном, верно?

– Именно.

– Я понимаю. Но с чего Вы взяли, что меня непременно унесет с такелажем?

– Вы никуда не денетесь, если будете знать, когда ослабить хватку.

– По-вашему, мои принципы настолько тверды, что не успев от них отказаться, я полечу вместе с мачтой за борт?

– Вот этого я и боюсь.

– Но у Вас же будет с собой топор, чтобы вовремя перерубить снасти?

– Вы думаете, что если окажетесь за бортом, то я брошу Вас, на произвол судьбы, доктор Малькольм?

– Какой мне смысл тащить Вас за собой на дно, если мои принципы все равно меня утопят?

– Я капитан этого корабля. Если он утонет, я утону вместе с ним.

– Какая в этом необходимость?

– Вопрос чести, друг мой. Мои принципы столь же тверды, как и Ваши, хотя и на иной лад.

Малькольм взъерошил свои рыжие волосы.

– Я не вижу никаких оснований для такой непреклонности, – сказал он.

– Это потому, что сейчас мы говорим о моих, а не о Ваших принципах. Если бы речь шла о Ваших, я могла бы сказать то же самое – не вижу причин для такой непреклонности.

– Сдается мне, что это какая-то самоубийственная затея. Когда начнем?

– Когда хотите.

– Зачем откладывать? Полагаю, что ко мне Вы сейчас испытываете те же чувства, что и я к моим подопытным животным – жалею бедолагу всей душой и продолжаю делать свое дело. Оно стоит большего, чем его жизнь.

Глава 10

Я провела Малькольма наверх, в гардеробную. Для этого нам пришлось пройти через мою спальню. Смятенно окинув взглядом комнату, Малькольм опустил глаза долу. Дальше он пошел, не дрогнув, но облегченно вздохнул только на ступеньках лестницы, несмотря на их крутизну.

Я оставила его в гардеробной, а сама, достав из комода черное бархатное одеяние и серебряную диадему лунной жрицы, поднялась в храм, чтобы совершить облачение, ибо негоже было являться перед ликом Богини в земных одеждах. Облачившись, я воззвала к Ней и некоторое время пребывала в медитации перед символом Луны. После этого я пошла за Малькольмом.

Представ перед ним в темной арке проема, ведущего на лестницу, я, должно быть, выглядела очень впечатляюще в своих одеждах, ибо Малькольм, словно испуганная лошадь, закинул голову. С минуту никто из нас не говорил ни слова, и, лишь немного погодя:

– Идем, – сказала я.

Я отвела в сторону тяжелую завесу, чтобы дать ему пройти в храм. Он молча переступил порог Изиды. Я вошла и встала рядом.

– Это мой храм, – сказала я.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Общаюсь с Луной, – сказала я.

– Понимаю, – сказал он, хотя вряд ли что-либо понял.

Он стал осматриваться. Ни разу, даже в самых фантастических снах, не видел Руперт Малькольм, член Королевской коллегии врачей, ничего подобного. А ведь прежде чем дойти до таких высот, будущие члены Королевских обществ видят немало сумасбродных снов.

– Вот это схема Вселенной, – сказала я. – Эти расположенные по семи сторонам символы означают семь планет и указывают, где вступает в силу их влияние. Та сторона, с которой мы вошли, означает путь возвращения на Землю. Четыре стороны кубического алтаря представляют четыре стихии – вот их символы, вот эти треугольники. Подойди к алтарю. Примерь к себе его высоту.

– Будет мне по пояс, а росту во мне пять футов, семь дюймов.

– Он доходит до пупка мужчине шести футов ростом, и это двойной куб, который означает «То, что наверху, есть то же, что и внизу». Это кубический алтарь Вселенной. Удвой еще раз эти кубы – и получишь рост человека. Д ругой стол-алтарь, или ложе, в зависимости от того, как на него посмотреть, который образует букву Т с кубическим алтарем, – это алтарь жертвоприношений. Большое зеркало – это врата в высшие сферы. К нему мы подвешиваем символ той силы, с которой работаем, и соответственно заменяем все остальные символы. Лампа над нашей головой – это духовный свет. Она представляет Творца. Фитиль, плавающий в этой похожей на лотос вазе на алтаре, представляет энергию Творца, воплощенную во Вселенной, – Бог проявил себя в Природе. Этот свет в опалесцирующей чаше перед зеркалом представляет Лунную энергию. Разноцветные чаши с плавающими фитилями стоят перед всеми символами планет, но сегодня зажжена только Лунная чаша, ибо работать нам предстоит только с Лунной энергией. Два эти столба – черный и серебряный – представляют позитивную и негативную силы и стоят в данный момент по обе стороны жертвенного алтаря, поскольку именно в нем сфокусирована вся энергия той работы, которую нам предстоит выполнить. Две лампады на вершинах этих столбов доводят количество светильников в храме до пяти, а пять есть число человека. Четыре из них отражаются в зеркале, но только не пятый – духовный свет высоко под крышей. Таким образом, число светильников доводится до девяти, а девять – это число Луны. Глаза Малькольма следили за моей указующей рукой.

– Понимаю, – сказал он, и пожалуй, действительно понял, ибо разум его светел и остр, как алмаз, и работать с ним одно удовольствие.

– Но это еще не конец, – сказала я. – Это всего лишь физический храм. Есть еще и астральный храм, который мы создаем в собственном воображении. А то, что создается нами в воображении, реально в своей собственной сфере. Е ели все будет хорошо, сегодня ночью я проведу тебя в этот астральный храм.

– Как же мы попадем в астральный храм?

– Через зеркало.

– Ясно. Значит, зеркало здесь именно для этого, верно?

– Да, и все это мы называем работой с зеркалом. Гораздо легче видеть глазами души в зеркале, чем в реальной комнате. В зеркале можно выстраивать астральные образы, и кристаллическая структура стекла удержит этот магнетизм. Взгляни в зеркало. Видишь, как мое лицо появляется у тебя за плечом?

Я подошла к нему поближе, и свет фитиля, плавающего в алтарной чаше, упал на мое лицо. Свет, направленный снизу вверх, придает лицу непривычные очертания и делает его совершенно иным. Даже я, глядя на свое лицо над плечом Малькольма, узнавала его с трудом. Наши глаза встретились в зеркале.

– Кто это? – спросила я.

– Женщина из прозекторской, – сказал он, и я ощутила, как все его тело пронизала дрожь.

Ответ был не тот, которого я хотела и ждала.

– Посмотри еще раз, – велела я, – и скажи, кто она. Скажи честно.

– Ну… ты знаешь, – сказал он.

– Да, знаю, – сказала я, – но я хочу знать, знаешь ли ты.

– Насколько мне известно, во всяком случае, насколько я могу заключить из моего сна, она была жрицей в одном из тех древних храмов, где я был жрецом. И я осквернил ее мертвое тело, и тем накликал на себя беду.

– Ты осквернил ее во имя магии?

– Нет, – сказал Малькольм, и я почувствовала, как его разум захлопнулся, словно ставень.

Больше он ничего не скажет, я это знала, какое бы давление я на него ни оказывала. Но это не имело значения. Он знал, и этого было достаточно. Мне же нетрудно было догадаться об остальном, зная нравы древних египтян.

– Ты говоришь, что навлек на себя беду. Ты знаешь, какой была кара?

– Избиение камнями, разумеется.

Здесь не было никакого «разумеется». Я уже видела, как Малькольм отбывает наказание иного рода, и недоумевала, как он, зная так много, не догадывается об этом.

– Ты принадлежал когда-нибудь к культу, совершавшему кровавые жертвоприношения? – спросила я.

И почувствовала, как Малькольм снова содрогнулся. Странно было видеть, как этого крепкого, грубого, закаленного в житейских бурях человека сотрясает такая дрожь.

– Думаю, что да, – тихо ответил он, – по-видимому, в этом и таится причина моего страха перед кровью.

– Я тоже думаю, что так оно и было, – сказала я. – Но, знаешь, это не был кровавый культ. Это была составная часть сокровеннейших таинств Изиды, самого древнего, додинастического культа, при котором изредка в Ее честь приносились человеческие жертвы. Жрецы, которых заставляли это делать, стояли очень высоко в иерархии и выполняли эту обязанность как покаяние за какое-нибудь преступление. Думаю, это и была твоя кара за осквернение тела жрицы.

– Нет, – быстро возразил Малькольм, – во всяком случае, это было не так, как я себе представлял. Я думал, что обманным путем проник в жреческое сословие. Я полагаю, что на самом деле был выходцем из касты отверженных, убиравших трупы, и узнай кто-нибудь об этом, я никогда не стал бы жрецом. В младенчестве мною подменили умершего ребенка, чтобы сохранить род. Мне была известна тайна моего рождения, но больше никто ее не знал, и мне не следовало так добиваться жреческого сана, но устоять я не мог. А потом меня разоблачили и заставили приносить кровавые жертвы, и сделали меня своего рода изгоем, но изгнать из жреческого сословия окончательно не могли, так как я знал слишком много. Затем, словно мне этого было мало, я воспылал страстью к одной жрице. Тут уже грянула настоящая беда. Расправа последовала быстро и, надо сказать, по справедливости. Во всяком случае, это та история, которую в детстве я рассказывал себе на сон грядущий.

– Хороша история для ребенка!

– А я и был именно таким ребенком. Меня вырастила экономка отца – мать умерла при родах. Неправда ли, странно, что всю жизнь меня преследуют акушерские катастрофы? Да и жрица умерла такой же смертью.

– Ты и это представлял себе в детстве?

– Да, всю историю, как я ее тебе рассказал. Конечно, смерть матери накрепко засела у меня в мозгу. Странные это были фантазии для мальчишки. Впрочем, тогда я был не так уж мал – мне было лет тринадцать.

По его чертам волной пронеслись воспоминания тех лет, когда он из мальчика становился мужчиной.

– У девушки, на которой ты женился, был тот же тип внешности, что у жрицы? – спросила я.

– Нет, она была полной противоположностью во всех отношениях. Но даже тогда я знал, что должен дождаться своей жрицы.

Ладони его вцепились в край алтаря, и свет в лампаде дрогнул.

– Но со своей натурой я справиться не мог. Это всегда было моей проблемой. Да и ее родственники тоже настаивали на браке. Сама она не слишком этого хотела. Она боялась меня, и я не могу ее за это винить. Но я был слишком тупоголовым, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Теперь ты понимаешь, почему я считаю себя перед нею в долгу, правда? Если кто-то и был принесен в жертву, так это она. Все та же старая история. И жертвы, и отверженность.

Алтарь сотрясался в его судорожной хватке, и в затрепетавшем пламени лампады огромные тени пустились в пляс по стенам, а я испугалась, что лампада погаснет.

Что тут можно было сказать? Малькольм, глядя в зеркало, открывал для себя сущность работы с ним.

– Знаешь, почему я пошел в медицину? Чтобы загладить вину. Как-то освободиться от чувства совершенного греха. Черт возьми, я собирался даже стать врачом-миссионером!

Я не знала, как быть с Малькольмом, так как он словно прирос к кубическому алтарю, возложив на него обе руки. Мне же он был нужен у другого, жертвенного алтаря. Я знала, что должна сделать – принести в жертву этого человека так же, как он приносил в жертву других. Не его физическую кровь и плоть, но его магнетическую жизненную силу и все, что составляет жизнь для мужчины. Я должна была это сделать, должна была попытаться привести его к второму рождению. Он верно предугадал, когда сравнил себя с подопытным животным.

– Я хочу, чтобы ты лег на это ложе, – сказала я. – Ты сделаешь это?

– Конечно. – Он обошел вокруг алтаря – против часовой стрелки, да поможет ему Господь! [Движение против часовой стрелки считается дурной приметой] – и растянулся во весь рост на длинном низком ложе, бывшем одновременно алтарем и гробницей. Поставив у его изголовья табурет, я села. Наши глаза встретились в зеркале. Я склонилась над ним, и длинные концы моей серебряной диадемы упали ему на плечи, обрамляя лицо. Я взяла его голову в руки. Он весь напрягся и чуть отстранился от меня, но я держала крепко.

– Разве ты не касаешься руками своих пациентов при осмотрах? – спросила я.

– Извини, – сказал он и расслабился.

– Взгляни в зеркало, – велела я.

Наши глаза снова встретились. Я приступила к сотворению храма.

– Не думай обо мне. Выбрось из головы смертную женщину. Думай о жрице, которая в зеркале. Тебе предстоит использовать меня в качестве канала для силы, с которой ты хочешь установить контакт. Моя личность не играет здесь никакой роли. Она поблекнет и растает, как только начнется приток силы. Все женщины суть Изида, а Изида – это все женщины. Смотри в зеркало.

Сейчас я отправлюсь с: тобой в путешествие. Мы в Египте, на берегах Нила. Светит Луна, сейчас полнолуние. Над водой поднимается туман, он холоден. Холодный речной туман. Холодный лунный туман. Холодный астральный туман. Вот мы и в астрале.

Малькольма пронизала дрожь. Он ощутил астральный холод.

– Перед нами столбы огромных ворот. Их черные тени лежат на песке. Мы входим в эту тень.