Текст книги "Человек дождя (СИ)"

Автор книги: Диним Найя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

   Он поперхнулся, откашлялся.

   – Что бы ни случилось, всё на твоих глазах. За орков не скажу, но от людей ты долго прятался. Когда уже не помнил себя, хорошая дорога вывела тебя к монастырю. И не думай, будто бы никто из братии не догадывался, каким ветром такое чудо.

   – Но...

   – Вот за то я не попрекнул бы пламенных книжников. Рассудком ты не повредился, того мало? А ежели кого очень печалила твоя память, так тот пёс лязгнул зубами у врат и убрался.

   Стукнула ложка, раз-другой.

   – Ты, Одо, на всём свете один, кому ведомо, кто ты таков. Откуда куда идёшь. Не спрашивай о том ни у кого.

   Сам я удивлялся тому, насколько был спокоен. Те холёные стражи, которых вскользь помянул Игнац, давным-давно все до единого мертвы. Непреодолимой грозовой завесою, по милости пресветлого короля, их заточили в Долине вместе с каторжниками. И цепные рудокопы, верные своей привычке озоровать, выгадали миг тоски и замешательства не привыкших к жизни взаперти «псов» и забили стражников кирками, палками, камнями, досками, их же собственными мечами. «Ни одна гнида не ушла» – безмятежно поведал мне как-то «воскресший мертвец» по прозвищу Волк.

   Игнац отодвинул миску, брякнул в неё ложку.

   – Ты не за этим пришёл. Что так вдруг-то? Давно ты не совал ко мне нос, и вот сквозняк принёс.

   – То не беда, что я сюда нос не сую. Беда, когда сунут носы те, кому до всякого моего шага дело есть.

   – И что? Вдохнут мертвечины – и пусть их. День, ночь, сколько мне ёрзать? Говори, покуда меня не сморило, или из тебя каждое слово ложкой по лбу выбивать?

   Получить по башке его обмусляканной ложкой мне не хотелось.

   – Когда я подступился к тебе первый раз, мастер Игнац, с разговорами о неприкаянном духе убитого чужеземца, ты усомнился, что он призрак. Ты меня дразнил... или знал, что не призрака я встретил?

   Старик насупился, кажется, с трудом припоминая те свои провидческие слова.

   – И кто же он?

   – Человек, – ответил я, – живой человек.

   Игнацу я рассказал всё, без утайки. О пронизывающем взгляде человека дождя, о пустых глазницах Арза Ирого, об усталом прищуре демона грозы.

   – Рыжий! Рыжий!! – воскликнул старик, зайдясь вдруг сиплым хохотом. – О, это многое объясняет!

   Отсмеявшись, отхаркавшись и высморкавшись, он успокоился.

   – Бабка моя всегда говорила: рыжие не чтут законов!

   – Законов?

   – А как же? Откуда бы он ни явился, и в том мире свои законы. И уж один-то из них точно гласит – не вмешивайся. Не ввязывайся в то, что течёт мимо тебя, не в твоём русле, что бы там ни творилось, в чужой заверти.

   – Я не знал, – тяжело вздохнул старик, – но я догадывался, что призрак – не Арз вовсе. С твоих слов похож, да. А с его слов похож на приходящих из другого русла времени через пробоины. Не тряси меня, что это значит. Сам вникай...

   – Кто они?

   – Сам же понял, люди. Наблюдатели... изгои... скучающие зрители... ищущие уединения, защищённые искатели ярких ощущений, исследователи. Без последних точно не обошлось, иначе как объяснить, что пришлый водолюб понимал если и не всё, так многое из твоей-то болтовни. Или же он и в мысли твои проникал. Юрг Кром и Арз склонялись к тому, что исследователи, и я не спорю. Помню, Юрг считал, что их языки должны быть во многом сходны с нашими, поскольку они – как бы почти мы и есть, люди, не упустившие некие возможности, нами не замеченные. И, заявляясь сюда из своего русла, они взирают на то, чего избежали. С немалым, должно быть, любопытством.

   – Но я сомневался, – продолжил Игнац, отдышавшись. – Книжники с Южных островов ничего не говорили мне о дождевом облачении. Упоминали туман, который, подсвеченный особым образом солнечными лучами, может иногда выдать присутствие наблюдателя. Но так чтоб ливень беспросветный... И ещё вот что. У Арза были мягкие послушные кудряшки, а не кудлы дыбом. Он был маленький щеголеватый господин, а не бродяга неотёсанный, что плюнул в горсть, чиркнул по макушке и хорош, готов, вышел в свет.

   Я невольно улыбнулся.

   – Столь любезная его прозрачной душе морось, верно, уже была нарушением. Меленьким таким. Одной каплей меньше, одной больше. Зато его заметили. Ох уж эти юнцы, как не возникнуть! Во всех временах одно и то же... Пока он корчил из себя окоченелого призрака, большого проступка в его зримости не было. Но когда он вмешался в неприкасаемое по самые конопатые уши, то уже, не таясь, дал тебе понять, что ты услышан. И, возможно, очень жалел, что не сделал того много раньше.

   – Нет, нет, мастер Игнац, я и до того знал, что он меня слышит. И понимает... может, плохо, но понимает.

   – Конечно, плохо, – ухмыльнулся старик. – Тебя разве поймёшь? То мычишь, то телишься. Вот он, должно быть, диву давался, слушая тебя. Но всё ж свой брат искатель, да... пусть даже ищет какой сор, то корешки, то кости. Сущий зверь...

   – Но что же он-то искал...

   – Откуда мне знать? Но... вдруг первый раз в жизни нашёл человека, коему было до него дело. Без того, чтоб стрясти чего-то. Без того, чтоб прогнуть или спрямить по заданной мерке. Редкая находка, скажу тебе. И когда рыжий увидел, как сбываются твои дикарские страхи, в кои ему небось и не верилось даже, не чтя закона, грубо вмешался в естественный порядок вещей.

   – Но почему? Я не просил... я даже не мог...

   – Просят бога и господина. Просят соседа. Просят бабу, коль она сварлива и горазда биться сковородкой. А друга... и не просишь, а вот он здесь, с тобой. Есть нечто противоестественное в том, чтобы отстранённо наблюдать естественный ход событий, крушащий тот нелепый звериный мирок, в котором нашёл себе друга. Эх, и наломал же он дров! Да каких там дров... скал... твердынь, каковым в нашем мире и названий не придумано. Демон грозы! Ха... Что есть грозы? Скрежет и искры столкновения миров...

   Он произнёс последние слова так необычно, будто бы вторил кому-то эхом.

   – Сколько же воды обрушилось на наше так и не затлевшее огнище! А ведь где-то, вестимо, случилась великая сушь, и даже пострадали люди. Из тех, кто видят без ухищрений нашего рыжего призрака таким, каков он есть, но не замечают. Теперь-то заметили... Всё это невероятное грозовое могущество, которого так боятся твои высокопоставленные братья... и правильно боятся!.. оно не по плечу, не по мысли, не по праву одному впечатлительному человеку. И всюду есть суды, блюстители и свои проклятые долины.

   Я содрогнулся.

   – Нет! Нет... мир, в котором люди не приучены убивать, не может быть столь жесток, как наш!

   – В другом русле другие подводные камни, Одо. Вот занимает меня такая мысль, не чудо вовсе, что ты принял его за покойника. Так ли он сдержан, как ты говоришь, или же вовсе отучен и улыбаться. Как знать, что это за лучезарный... или беспросветный... мир всемогущих человеколюбцев, из которого он утекал при любой возможности в наш сирый, хоть бы на несколько хмурых дней.

   На несколько дней... И брал в недолгий поход совсем немного снеди. Возможно, все его запасы в одной наплечной сумке помещались. Не объёмистей моей, а то и тощей, под такой же, как моя, его бы согнуло. Что он там припрятал? Хлебцы, какой-нибудь удивительный сыр, возможно, даже заветный кулёк с неземными лакомствами, каким в нашем сиром мирке зверских чудес и названия нет. Какое он выбрал себе временное убежище? По каким пещерам, трещинам и пробоинам он мыкался? И когда заскрежетали, искрясь, столкнувшиеся миры, назад ему хода не было. Он перебегал из пробоины в пробоину, сквозь облака, камень и время, и по следам его шли осторожные блюстители. В дерзости было его временное преимущество. Ломая на смехотворно малые дольки невесомые сухари и выжимая из беснующейся грозы капли чистейшей воды, Ненасыть бесконечно затянувшиеся дни и ночи удерживал над островом раздоров, ему чуждых, непосильную стихию. И даже ненависть остыла...

   – Скажи, мастер, если наблюдатели скрытны и избегают малейшего вмешательства в людские дела, откуда Юрг и Арз так много знали о них?

   – О чём ты лепечешь, святушонок монастырский? Разве для тебя по сей день тайна, что и в нашем мире живут люди, пренебрегающие запретами? По песчинке мель нанесена, что-то и проступило из мутной воды. Тебе ли я буду рассказывать, какие удивительные встречи порой случаются!

   – Маленький дурачок Арз, – помолчав, заговорил Игнац, – в душе был рыж, хоть волосом и чёрен. Сбежал пострелёнок из отчего дома, хотя и крепко там за него держались, говорил. И прихватил немножко на дорожку. Так, малость... за которую пылкий магистр Пирокар всякого живьём изжарит.

   Я даже вздрогнул от неожиданности. Старик умел переламывать разговор.

   – Знаешь, Одо, за Юрга я не очень-то его виню. Когда замутилось то судилище, не Пирокар сидел головою в монастыре. Верховным был Сардос какой-то, что ли. Да все они головешки с одного костра. Добрались до Арза, и до тебя, пригорит им, доберутся, будь ты хоть племянник Аданосу. Держи ухо востро и не играй с огнём, служитель Инноса. Тогда обтрясли меня как грушу, разорили, опозорили, чуть не смели в Долину вслед за Юргом, но отстали, ничего не нашли... а ничего я и не ныкал. Сейчас вот брезгуют искать, да и правда, только разве море в трущобах не спрячешь.

   – Малость та ведь поменьше моря?

   – Кто знает... Арз оставил у меня записки деда. О наблюдателях, о пробоинах и руслах времени. Не скажи мальчишка, что за писанина, я бы сам в жизни не докумекал. На каких языках начиркано, какими знаками, слов нет, не расскажу. Написано-то всё начерно, да ещё и Арз там всюду подмалевал своей ручонкой. Сказал, расчёты. Хм... Не по моему умишке и то малое, что я как-то разобрал. Взять хоть вот Хроманин, гоблин знает, что за диво. И прочее не лучше. Пусть и дерзок я в своём невежестве, но думается мне, старому дураку, что и великому мудрецу Пирокару не по зубам расчёты недоросля Арза Ирого.

   – А они, что же, не раскисли во время потопа? – удивился я.

   – Нет, – Игнац хитро сверкнул глазами из-под всклокоченных бровей. – Я их разлил по бутылкам.

   Он наслаждался моим замешательством.

   – Раздербанил на листы, скрутил, распихал по бутылкам и запечатал воском. Как признал, что не впрок мне. А винный погребок мой с сиим пойлом в надёжном месте. И вряд ли на Хоринисе сыщется понимающий человек, кому по нутру изысканное угощение от дома Ирого.

   Старик пододвинул к себе миску дрожащей рукой. И снова оттолкнул.

   – Думал, заморю червячка да вздремну. А ты мне весь сон перебил, – пожаловался он. – Когда пойдёшь там мимо... а ты пойдёшь, я-то знаю. Скажешь ей, что я добавки хочу. Горяченькой.

   – Скажу.

   – Ишь, встрепенулся, благочестивый!

   И тут же увяла его беззлобная насмешка.

   – Одо... Дай мне слово. Когда сдохну, тебе скажут... Проводи меня.

   Я обещал. И выполнил обещание спустя четыре дня. И был поражён тем, сколько же людей, оказывается, ютилось в приморских лачужках.

   Мы с Ыныкх-Чорром гребли, пока голубоватая дымка весеннего дождя почти не поглотила Хоринис, и Фарим не буркнул: довольно. Завёрнутое в белую холстину тело, костлявое и лёгкое, скользнуло в тёмную воду, и бурые камни повлекли его туда, где «никто не будет топтаться по костям».

   Топчущийся под моросью у Западных ворот проповедник Даррон, едва сдерживая ярость, попрекнул меня в том, что я, служитель Инноса, запятнал себя участием в богомерзком дикарском обряде. Думаю, он и ещё какую-то гнусность хотел присовокупить к моему греху.

   – Давайте проверим, мастер Даррон, – предложил я, качнув посохом, – успеете ли вы хоть раз ожечь меня, прежде чем я отшибу вам руки.

   Он, втянув голову в плечи, молча признал своё поражение.

   С того дня я больше не считал себя послушником Круга Огня. Послушание моё, похоже, кануло на дно морское камнем.

   Иногда я навещал мастера Исгарота в часовенке и передавал через него какие-нибудь целебные редкости для мастера Неораса. Чаще всего я виделся с послушником Бабо, который не уставал сокрушаться по несказанно прекрасной виноградное лозе, не пережившей дни уравновешивающего потопа.

   В монастыре судачили, будто бы я, самозванный и самонадеянный любимец Аданоса, оказался недальновиден и слаб, и меня соблазнила женщина. Я никого не стал в том разуверять.

   Если же властные мудрецы из Высшего совета и намеревались всяческими правдами и неправдами вернуть блудного ослушника в обитель, то им пришлось отказаться от этой затеи, довольствуясь тем, что я не промышлял какой-нибудь некромантской ворожбой, призывом демонов и прочими чернокнижными непотребствами, каковых мог бы нахвататься при случае от подозрительного старика Игнаца.

   Я не скучал.

   Я учился корабельному делу. Я выучил язык орков и говорил на нём гораздо лучше простака Ыныкх-Чорра. Не пренебрёг я и затейливой письменностью сего народа, преуспев и в этом искусстве.

   Я никогда не прятался от непогоды, но кто бы из таинственных вневременных наблюдателей не посещал чудесный остров Хоринис, тот невидимка свято чтил закон невмешательства. И не было мне знака...

   Поздней осенью умер неграмотный монастырский архивариус Тхорр-Шоха. Орки забрали его тело из обители, забальзамировали и унесли в горы, на высоту нетающих снегов, где оставили по обычаю горцев, из коих он был родом, в обледенелой расселине.

   Когда мы спускались с ледника, Варр-Орх'Грраш, нарушив подточенное ветром молчание, сказал, порыкивая:

   – Смотри-ка, Одо, месяцы пролетели, а никто на больших землях не вспомнил об этом островке.

   – На большой земле всего больше, – ответил я, – но и там когда-нибудь жизнь придёт в равновесие.

   – Верно, – прогудел он. – Жаль, лес на Хоринисе не очень-то хорош. Но мы одолеем любую качку, я обещаю.

   – Обещай мне, – попросил я, – что бы я ни взял с собой, ты не станешь препятствовать.

   – Гха! – прищурился он, – Ты ведь не потащишь с собой на память кусок монастырской стены? Ничего такого, из-за чего мы сразу ухнем на мель?

   – Нет, – рассмеялся я.

   – Тогда Варр-Орх'Грраш даёт слово.

   Более трёх насыщенных трудами лет понадобилось разорённым и отчуждённым от большого мира островитянам на то, чтобы спустить на воду и снарядить в плавание «Надежду Хориниса».

   Близился день прощания с островом чудес.

   – Ты хорошо всё продумал, Одо? – спросил меня господин Сержио. – Кто знает, что ждёт нас там!

   – Так и здесь жди неизвестно чего. Пройдёшься вот даже по знакомой тропе, а какой-нибудь прыткий гоблин спихнёт на голову камень.

   Вряд ли то будет Сутулый или Бурый, подумалось мне, но Чахлый может и не сдержаться.

   – Хорошо, – рубанул воздух рукой паладин, никогда не блиставший на стезе уговоров, – тебе решать.

   Я-то знал, что решать не только мне, но не стал его разочаровывать.

   В назначенный день, сжимая мою левую руку тонкими сильными пальцами, на борт «Надежды Хориниса» решительно взошла кареглазая Неллия, по прозвищу Елха, неброское очарование которой неподражаемо воспел наш кормщик – простосердечный весельчак Кхшорр-Турра, – «хорошо мне не убивать она».

   Правое плечо мне оттягивала сума, в которой лежал завёрнутый в дерюгу увесистый кусок прочной чешуйчатой шкуры красновато-бурой масти. Я выменял её на связку отборных копчёных рыбин у Гримбальда, ходившего на охоту в Долину рудников. Его словами, то была всем шкурам шкура, и отдал он мне её за пустяк по старой дружбе. Отвоевал он её у здоровенного ящера с высоким кожистым гребнем на спине.

   – Хороша, от что тебе и надо. Тонка да прочна. Не протрёшь, не размочишь. Соль не съест. От хороша!

   Радующая взыскательный глаз благородным огненным переливом тесно подогнанных друг к другу плоских чешуй, непромокаемая шкура, умело сложенная руками Елхи, гибкой бронёй облекала кипу листов из тончайшего пергамента, испещрённых разделёнными во времени и слившимися на кончике пера в единую умопомрачительно сложную вязь мыслями и расчётами купца-чернокнижника Юрга Крома Ирого и внука его Арза.

   Когда-нибудь, на большой земле или на Южных островах, но я найду того, кто укажет мне тропу, ведущую в ненастный мир неулыбчивого человека дождя.