Текст книги "Человек дождя (СИ)"

Автор книги: Диним Найя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

   И никогда дотоле не приходилось мне видеть, как сам Верховный жрец – магистр Пирокар восходил на стену обители в сопровождении Высших советников – магистров Серпентеса и Ультара. Пламенный воин Сержио вился за ними, взахлёб делясь с невозмутимыми старцами всенепременными соображениями о подготовке к действенной обороне.

   – Ливень огня... будет огненный потоп, – провожая взглядом, полным ужаса и восхищения, торжественное шествие Верховного со свитой, шептал послушник Бабо. – Подойдут – станут пеплом и золой...

   Но орки не спешили подходить. Они вплотную приблизились к мосту, нависающему над водами Святого озера, ограничившись тем, что наглухо перекрыли ущелье, ведущее к монастырю. Мы видели их шатры, слышали их грубые рокочущие голоса, и гадали, увязая в томительном неведении, какими мерзостями нечестивцы осквернили часовню умиротворения. Враги, не спеша в пекло, намеревались взять нас измором.

   – В воде у нас не будет недостатка...

   Я слышал, как процедил сквозь зубы сию неопровержимую истину мастер Исгарот, тщетно пытаясь высмотреть со стены дымчатый купол пожертвованной оркам часовни, растворившийся в дождевой взвеси.

   Воды у нас было целое небо. Безбрежное и бездонное небо, опрокинутое пробующим силы ненастьем. В котором постепенно смешались день и ночь, обрушив на остров всё пронизывающий сумрак. Убийственных огненных ливней мне так и не довелось повидать, а вот на окладные дожди, иссечённые ослепительными лиловыми молниями, насмотрелся вдосталь. Я упился ими. И, как и все, кому в то незабвенное безвременье выпало быть на «острове чудес», едва не захлебнулся.

   Дожди не унимались, они шли один за другим, внахлёст, сливаясь в потоп. Только грозы, необычные для осеней поры, стихали иногда. Вода, грохоча, растачивала стоки. Отзванивала по забуревшей черепице и лощила дотемна стены. Сквозь молочные туманы с трудом можно было разглядеть, как зарождаются и множатся разъедающие скальную твердь водопады, разбиваясь в пыль о кипящую поверхность Святого озера, разбухшего, помутневшего, утратившего свою кристальную непорочность. Чистейший горный воздух отовсюду вытеснила сырая духота. Текли несметные дни, лились бессчётные ночи, и вызревший в сырости прожорливый тлен проступил всюду ржой, плесенью и гнилью. Даже камни насквозь пропитались влагой, от коей нигде уже не было спасения.

   Рыцарь Сержио, изнывая от бездействия, спрятал латное облачение и меч от беззастенчиво посягающей на святое ржавчины под горклым жиром и промасленной кожей, не уповая, впрочем, на их сохранность.

   Мы прозябали впроголодь, но жажда нас не мучила, нет. Разве только жажда лучистого тепла забывшего о нас Солнца. Холод, холод, холод! – вот что я помню отчётливее всего.

   Прибывала ночная тьма, убывали денные сумерки. Холодало, угасли грозы. В час просветления мороси дозорные увидели, что орки убрали свои догнивающие шатры и отступили. По меткому выражению мастера Неораса, их попросту вымыло наконец из ущелья. Вряд ли без остатка, ведь мало-мальски здравомыслящие воители не бросили бы ли без призора укрытие «огнедышащего» противника. Возможно, орки, всласть проквасившись в теснине, не выдержали тягот вынужденных омовений и поднялись на склон к таверне «Мёртвая гарпия»... или к тому, что осталось от неё, стремясь почувствовать под ножищами пусть наводопелую, но всё же настоящую почву, а не текучую жижу. Или же они стягивали все силы к разбитым воротам и расколотым стенам города, твёрдо вознамерившись побыстрее раздавить ожесточённое сопротивление паладинов и ополченцев... Возможно, им удалось прорваться в Хоринис там, где он наименее защищён, – со стороны моря. И, расправившись и с вооружёнными, и с безоружными, орки вернутся потрошить Огненную твердыню.

   В испепеляющие потоки управляемого человеческой волей огня я уже не верил. Иннос слышит наши мольбы, но можно ли поджечь хоть что-то в неисчерпаемом токе ледяной воды? Остыли все кострища и очаги медленно тонущего в неистовой стихии острова. Грозное божество Огня скромно бездействует, когда Аданос разгневан...

   Истекали последние капли отнюдь не бесконечного человеческого терпения. В ропот неба, льющийся на гнилую землю, примешались живые голоса – резкие, отрывистые, пронзительно-высокие и гулко-басовитые. Множество голосов. Казалось, над облаками люди кричат... люди, потерявшие речь.

   – Души... души убиенных прощаются, – шептались полуживые.

   – Это всего лишь перелётные птицы, – увещевал малодушных проповедник Исгарот. – Дикие гуси и журавли. У них свои пути...

   Мне захотелось поговорить с ним о гомонящих в ненастье птицах. Мне предстояло выбрать свой путь.

   – Мастер Исгарот, раз диких гусей тьма, то значит – низины затоплены?

   – Тьма, – улыбнулся он. – Точно... когда стаи гуменников поднимаются на крыло, небо меркнет... Ты не можешь этого помнить, Одо, но так было в твою первую весну в монастыре. Многоснежная зима, стаяв, затопила низинные луга. Обычно странствующие птицы не задерживаются на Хоринисе, здесь нет им безопасного приюта. Но тогда на открытое взору половодье, на вешние озёра, спустились тучи крылатых странников. Они славно передохнули. Насытились и насытили землю помётом. Да... В ту осень богатый сняли урожай. Но сейчас они кричат о том, что жито погублено. Небо и земля воссоединились и преисполнились крылатой вольницей... как обманчиво прекрасны иные обличья смерти, Одо.

   Воссоединение земной тверди с небесной жижей, которое громогласно праздновали дикие гуси, означало не только гибель посевов, но и то, что в низинах, пожалуй, никого, кроме птиц и не осталось. Как ни выносливы и упрямы орки, но и они не могли долго протянуть в воде по горло. И всё же я колебался. Непросто преодолеть течение разбуянившейся в дождевом подпитии реки Жерловки. А что там в затопленном доле? Оползни и холодная топь, в коей если не завязнешь, то окоченеешь насмерть. С возвышения человека, барахтающегося в мутной гуще, издалека заприметит всякий зрячий. Да только осталась ли на острове хоть одна годная тетива?..

   Не пришлось мне долго искать господина Сержио. Он молился Огненному божеству под прохудившейся крышей, сгорбленный и мокрый. Я, дождавшись, когда меня заметят, вызвался сползать на разведку к городу, и паладин не усердствовал в отговорах.

   – Я бы пошёл с тобой, – сказал он с горечью, – но мой долг быть здесь.

   – Вам и не пройти, господин, – я тут же прикусил язык.

   – Отчего же? – благодушно полюбопытствовал Сержио.

   – Вы не проползёте по отвесной стене наощупь, ежели не помните все трещины, господин.

   – Может, – он улыбнулся, – ты... и не прав. Но зачем ты ползал по скалам, послушник?

   – Горный мох, самый лучший, – растерянно ответил я, – так вот только и соберёшь. И с воды не видать, а в язвинах много брал.

   Паладин удивлённо разглядывал меня, потом решительно заявил:

   – Когда начнёт светать, тебя спустят к озеру. Верёвку я сам подберу понадёжнее.

   Мне подумалось вдруг, что молельщик Сержио не такой уж и новичок в скалолазании.

   – Когда тебя ждать?

   – Не знаю, господин... Так-то всё рядом, но... я не знаю.

   – Не важно... Ожидание... в том мы преуспели.

   Я снова попросил жалящий посох у послушника Бабо. Древесина отсырела, но немудрящий тайник раскрывался при должном усилии. Потаённый нордмарский клинок не тронула ржа. Но отсыревший крепёжный ремень, удерживающий посох за спиной, не внушал мне доверия. Пришлось заменить его верёвкой покрепче, она хотя бы не растяжима. Бабо не возражал.

   Я беспокойно спал под крики птиц, в дремоте неотличимые от человеческих кличей. Когда уходил, в шелестящей темноте Бабо спросонья подал голос:

   – Встретимся у огня.

   Когда я, обвязанный канатом, со стены напряжённо вглядывался в бездонную озёрную мглу, господин Сержио, проверяя узлы, безучастно сказал:

   – Не дайся живым, служитель Инноса. Не можешь заколоться, разбейся.

   Я заскользил вниз, растворяясь в струящемся ненастье и ощущая себя истинным человеком дождя. Потом тёк по камням, и, уже, погрузившись наполовину в непроглядный озноб Святого озера, освободился от верёвки. Поплыл без всплесков, гадая, скоро ли скрутит меня судорогой. И вздрогнул, когда затуманенная озёрная рябь взорвалась крылатым переполохом. Свист жёстких перьев, скрипучие голоса испуганных чирков. Теперь я точно знал, что дольний путь мне заказан. Птицы выдали бы меня. У них свои пути, им дела нет до моего.

   Вода поднялась столь высоко, что затопила самый трудный, почти отвесный участок моего круто восходящего пути. Мысленно возблагодарив покровителя своего Аданоса за такую поблажку, я вскарабкался, цепляясь вслепую за малейшие выступы, на малозаметную тропку, ведущую на высокогорное редколесье. За недели вынужденного сидения в обители, я заметно сдал, да и непогода, тщательно полируя камни дождевой водой, заставила прочувствовать до кровоточивой ломоты, что она мне не союзница. Подъём дался мне с большим трудом, несколько раз я чуть не сорвался.

   Выбившись из сил, я лежал, стиснутый валунами, и ждал, когда выровняется покарябанное хрипом дыхание. В душе моей теплилась надежда на то, что враждебные чужаки, спасаясь от наводнения, ещё не забрались под облака и не разведали мои заветные стёжки, по которым доселе никто не бродил, кроме меня и Ненасыти. Хищникам, из тех, кто при случае не прочь вкусить человечины, сюда не пробраться, слишком круты и осыпчивы пути, ведущие в поднебесье. Эти скудные угодья принадлежат сумасбродным ветрам, юрким безобидным зверькам и птицам.

   И всё же следовало быть осторожным. Сначала подняться до низкорослого кривоствольного сосняка, дальше лугами, вновь коряжливым редким бором, уже на спуск. Я решил, пока то возможно, держаться самого края, проскальзывая и протискиваясь между глыбами. Если вдруг что, разбиться здесь – дело одного шага...

   Дикие гуси проносились мимо меня на расстоянии вытянутой руки. Я видел, как поблескивают внимательные тёмно-карие глазки и катятся россыпи капельных бисерин по лощёным непроницаемым перьям рассекающих ненастье крыл. Неутомимые странники, птицы дождя... Они не признавали во мне человека, я был для них лишь комом грязи.

   Мне пришлось расстаться с несметными гуменниками, когда я упёрся в непреступную громаду серого гранита. Теперь я, скорчившись, медленно полз вдоль отвесной стены, утешаясь той мыслью, что рассмотреть настоль замызганную тварь, в какую превратился благочестивый служитель Инноса, среди тёмных каменных развалов, – задача не их простых и для самого зоркого глаза. Самый же трудный участок пути ждал меня в далёкой дали – на земле Акила. Там мне, вероятно, придётся долгие часы лежать неподвижно в какой-нибудь раздираемой проточной водой щели, дожидаясь ночи. Невесёлое, что и говорить, времяпрепровождение, но я приготовился к этому. Вернусь ли я с вестями в обитель или сгнию в безвестности с переломанным хребтом на каком-нибудь уступе, я увижу город... или его растерзанный остов. Я узнаю... жива ли она ещё.

   Не готов я оказался услышать чей-то басовитый рык за спиной. Я дёрнулся и выдал себя. Впрочем, они давно уже выследили меня, наверняка. Я недооценил орков. Тогда я ничего не знал об этом племени. Достигали моих ушей байки, что сии нечестивцы поклоняются Богу Ночной тьмы и сжирают пленников заживо, чуть подрумянив на костре для смака. Я и представить не мог, сколько же среди них горцев, выросших на таких вот обветренных плато.

   Я подцепил левой рукой чёрно-угольный камень из-под ног и, разгибаясь, выпростал из-за спины посох. Напрасно я тискал его, набухшее дерево заклинило намертво. Простая палка, не более, коротковата для меня, лучше бы я взял свой. Противник мой был громаден и очень грязен, просто какое-то глиняное чудище, оживлённое нечистою силой. Я швырнул в него камень, целясь в лоб. Он уклонился, засмеявшись. Это был смех, точно.

   Я пустился в бега, перескакивая через грановитые камни. Но наперерез мне, из-за кудлатых сосёнок вышли трое. И враги оказались гораздо проворнее, чем я мог бы предположить, завидев столь грузные туши. Я поспешно отступил к стене, не зная, что делать. Подтянулся тот, кого я безуспешно пытался оглушить камнем, и теперь четыре орка стояли в нескольких шагах от меня, переглядываясь и переговариваясь низкими хрипловатыми голосами.

   – Орра... орра... очаочча... ррга... гхы... орра... оррраа...

   Видимо, они спорили, какая нога у меня вкуснее, да и как им сподручнее поделить такую мосластую дичь.

   Самый малорослый из них был на полголовы меня выше и раза так в полтора шире в плечах. Вообразить я не мог, как сухощавый парень Сержио выходил с мечом против таких же громадин и убивал их. Хотел бы я на это посмотреть. Очень хотел, именно тогда, в страшные мгновения своего позора. С мечом-то, оно, конечно, резче, чем с палкой, каковой не заколешься и не разобьёшь себе череп одним ударом, так чтоб наверняка. Мог бы я попытаться расколотить свою опростоволосившуюся голову о камни, но вряд ли орки мне позволили бы довести сие неотложное дело до конца.

   Я вызывающе держал посох перед собой, чувствуя себя мокрым курёнком, попавшим в ощип. Выйди на меня одиночка, тот, что пониже и пожиже, я бы, изловчившись, подбил ему глаз. Но что я мог содеять один против четверых?!

   Я был не один.

   Призрак странника Арза Ирого, по прозвищу Ненасыть, стоял рядом со мной, плечом к плечу.

   Орки умолкли.

   Тщедушный человек дождя шагнул им навстречу, и тут я увидел такое, чего, возможно, не свезло зреть воочию никому из смертоносных паладинов короля Миртанского.

   Орки попятились, скосоротившись от ужаса. Могучие людоеды отступали, не совладав с охватившим их чувством, каковое воинам и знать недостойно. Кто-то из них глухо подвывал сквозь плотно сомкнутые клыки. Они не смели повернуться спинами к мерцающему некто, под прозорчатыми стопами которого никогда не прогибались тончайшие былинки, и продолжали неуклюже пятиться, задевая друг друга локтями. Странное зрелище даровал мне Аданос... И более всего странным казалось то, что Ненасыть как-то изменился, но я никак не мог рассмотреть, как именно.

   И всё же один из легендарных убийц собрался с духом и бросился на бестелесного врага, подбадривая себя гортанным рёвом. Время уплотнилось, будто бы вновь испил я воспламеняющей кровь горечи, позволившей мне когда-то оставить с носом чёрного тролля.

   Ненасыть, словно заслоняясь от неминучего удара, вытянул искрящуюся руку вперёд, дымчатой ладонью к несущемуся на него орку. Да только есть ли щит, которым можно прикрыться от столь чудовищного тесака... Обомлев, я смотрел, как исполосованное рыжими подтёками лезвие, пригодное для разделки туши вепря, отбивая ливень, перерубает тонкую шею человека дождя. Заполыхали лиловым рассечённые вены.

   Я ослеп.

   Гул и треск оглушили меня. Необоримая сила выпрямила меня рывком, нанизав позвонки на стержень цепенящей боли. Мышцы окаменели. Я не дышал, не кричал, только сердце моё жило.

   Расползлась клочковатая пелена. Я сглотнул и дыхание вернулось, тяжёлое и шумное. Ноздри распирало иссушающей резью. Каким-то чудом я не упал, но всё ещё не мог или боялся шелохнуться. Посох валялся у моих одеревеневших ног.

   Орк, пытавшийся убить призрака, бился на камнях в жестоких корчах. Из его оскаленной пасти с жутким бульканьем вырывалась кровавая пена. Лезвие тесака оплавилось, растеклось и разбрызгалось. На остывающем железе скворчал, испаряясь, дождь. Рукоять оружия, похоже, развеялась в дым.

   Невредимый человек дождя стоял над выплеском расплавившего железа, и пар, возносясь, ластился к маленьким прозрачным ступням. Ненасыть спокойно опустил руку, махнув в сторону кистью, будто стряхивая воду с кончиков пальцев.

   Прочь!

   Орки подчинились. Надо отдать им должное, они не бросили умирающего товарища. Видя, как скованны они в движениях, я понял, что и им досталось, не меньше, чем мне. Никогда прежде не приводилось испытывать на своей шкуре подобное, и, надеюсь, впредь не приведётся.

   Дав время присмиревшим оркам оттащить в сторону злополучного рубаку, Ненасыть обернулся, поманив за собой. Я подобрал посох занемевшей рукой и зашагал, кое-как переставляя негнущиеся ноги.

   И снова мы шли вместе. На этот раз не он со мной, а я с ним. Но разница была не только в этой малости. Походка человека дождя не утратила неземного изящества, но он стал очень медлителен. Не похоже, чтобы его мучила боль. Он просто обессилел. Призрак занедужил?

   На нём был свободный плащ-накидка из плотной, неподатливой ткани, я никогда ещё не видел его в таком облачении. Приоделся в загробном мире?

   Как всегда, Ненасыть не покрыл голову. Его волосы отросли. Крупными волнами они спадали на плечи. Нечёсаная копна растрёпанных вихров. На впалых щеках искрилась многодневная щетина, да нет, не щетина даже, бородка. Мертвец повзрослел?

   Он изменился. И всё же всё тот же Ненасыть шёл рядом со мной. Молчаливый выходец из чутких снов, навеянных тихим перестуком ненастной капели. Я не говорил ни слова, только вглядывался в него. Он вёл меня не к городу, но я не возражал.

   Мы остановились на краю пропасти, залитой холодно-серой дымкой. И с высоты засмотрелись на верхушки елей и кроны сосен, проступающие из дождя. Где-то внизу потерялся во мгле священный Круг Солнца, древний жертвенник, близ которого, возможно, сейчас плавали, жизнерадостно покрякивая и встряхиваясь, какие-нибудь небоязливые утки.

   Ненасыть повернулся ко мне, словно хотел спросить что-то, но тут же забыл, что именно. Или же он ждал моих вопросов. Он страшно исхудал, просто высох, а ведь и раньше я бы не назвал его дородным. Некогда он был из тех, кого соплёй перешибёшь, а теперь я боялся и взглядом его переломить.

   – Что же ты себя и вовсе запустил, – упрекнул я того, от чьих гниющих костей воротили носы гоблины.

   Он... вдруг пожал плечами.

   – Что же ты натворил? Так ведь и сдохнуть недолго! – сказал я тому, чьи обожжённые кости раскрошил пальцами.

   Он поморщился.

   – Ты когда ел последний раз? – спросил я того, чей прах скормил морскому прибою.

   Он запустил длинную худую руку за пазуху и вытащил оттуда в щепотке нечто мелкое, что я не мог рассмотреть. Какое-то подобие сухарика. Затолкал за присохшую к зубам щёку, где и без того-то невидимое лакомство вмиг растаяло.

   – Да ты, я смотрю, утончённый чревоугодник, – пробормотал я, давясь неразбавленным отчаянием.

   Да будь у меня с собой полна сума хлеба, я бы не смог ни крошки ему дать.

   Человека дождя вдруг колыхнуло, повело в сторону. Я невольно дёрнулся было поддержать его, но он рывком отстранился, удержав равновесие. Ненасыть не хотел меня убивать...

   Никогда ещё он не был так похож на мертвеца. Но ему ведь ещё только предстояло когда-нибудь умереть. Никогда его не звали Арз Ирого. Его настоящее имя я, может статься, и с десятого раза не выговорил бы, не сломав язык. Возможно, он никогда не бывал на далёких Южных островах, хотя и слыхал о таковых всяческие небылицы. От меня. Да чего я только не рассказывал ему! Даже то, как правильно сушить корневища древлянки, чтоб те не рассыпались от дуновения в негодную пыль, и то удосужился расписать. Благо он никогда меня не перебивал. Будь то возможно, столь худосочный едок в нагорном лесу плодами и печёными в золе корешками неплохо бы перебился, самые вкусные и сытные я ему показывал...

   Я просто не рассмотрел толком человека дождя в текучей светотени. В косноязычном описании, будто в кривом и мутном зеркале, горожане узнали маленького надменного южанина. Неточность за неточностью, ошибка за ошибкой, шаг за шагом я отдалялся от светлой и ровной дороги безусловно праведного служения Инносу. Я ни о чём не жалел.

   – Послушай, Ненасыть, ведь даже камни не выдерживают. Смотри, это же тюря, а не камни! Весь остров размок, что твой сухарь...

   Молочная река, кисельные берега, не выпьешь, не выкусишь...

   – Довольно уже. Тебе пора уходить, пока не поздно.

   Волосы ниспадали ему на лоб и лезли в глаза. Он слушал меня, сграбастав тощей пятернёй непокорные спутанные пряди.

   – Довольно, Ненасыть. Возвращайся, – взмолился я. – Пока есть силы заползти... в пробоину.

   Он посмотрел на небо, запрокинув голову. Окинул взглядом кроны заболоченного Солнечного бора. Заглянул мне в глаза.

   И начало светать. Послеполуденный рассвет над гранитным сухарём чудес – о том я и помыслить не смел. В вышине заклокотали, светлея, беспросветные тучи. Свинцовая муть, расслаиваясь и растекаясь тающими клочьями, схлынула с затуманенного солнечного диска, всюду проступала блёклая синева. Из последних сил дождь-наваждение тёк в невидимую пробоину, разъявшую небосвод. Человек дождя стал человеком тумана. Я уже почти не видел его.

   Разрозненные солнечный лучи пробили радужную взвесь, возвращая забытые краски в заполосканный мир. Взблеснули тёмно-красной бронзой прозрачные волнистые лохмы, зазолотилась рыжая щетина, по бескровной коже рассыпались веснушки, ненастье затаилось в глубоко запавших глазах. Всего несколько мгновений я отчётливо видел строгое, волевое лицо огненно-рыжего человека дождя. Но вот Солнце, накаляясь, выжарило сизые отрепья дождевого покрова, растащенного суховеями. Зрачки сузились, и в ненастно-серый взор примешалась медовая теплота. Ненасыть болезненно нахмурился, и его не стало.

   Я окликнул его. Возвысил голос. Закричал.

   Но не было мне знака.

   Всё случившееся настолько потрясло меня, что я не мог ни думать о чём-либо, ни двигаться. Я сидел на мочёной стелющейся траве среди камней, подставив лицо благодатному солнцу и привалившись лопатками к темно-бурому, полосатому валуну, напоминающему очертаниями залёгшего в грязи кабана. Вскоре я задремал. Какая-то тень, пригасив лучистое тепло, скользнула в моём забытьи. Наверное, птицы... Я разлепил веки.

   Понежился и хватит. Пора идти. Осталось только решить, куда. Повернуть назад означало лезть в приветственно распростёртые лапы орков. Я мог двинуться в сторону взморья и, рискуя свернуть шею, спуститься к опушке Мглистого леса, который сейчас наверняка следовало бы называть Мглистой трясиной. Возможно, мне и удалось бы как-то доковылять до маяка, да только я и не надеялся на то, что орки упустили из внимания сию путеводную башню...

   Чей-то густой бас прервал мои невесёлые раздумья.

   – Человек, выходи. Я знать, где ты.

   Я припал к чавкающей от малейшего движения траве, прижимаясь рёбрами к кабаньему валуну.

   – Выходи, – настаивал голосище, – я дать слово воин, ты не умирать.

   Я лежал в слякоти, не дыша. Прощальный дар, оставленный мне Ненасытью, – единственный шаг до пропасти. Миг я буду птицей тумана... Враг не успеет меня задержать. Я приподнялся и осторожно выглянул из-за холки окаменелого вепря. Один-единственный орк, да такой здоровенный, что и за трёх сойдёт. Вряд ли он резво бегает...

   – Не надо прыгать, – вдруг пророкотал он. – Я ходить к тебе и видеть ты спать. Я не убивать. Я дать слово.

   Я покраснел. Такого никчёмного лазутчика, каков дылда Одо, поди, во всей Миртане днём с огнём не сыскать.

   Орк был явно не из простых. Широченные плечищи накрывали складки тёмно-зелёного бархатистого плаща, украшенного блестящими шнурами и круглыми золотистыми бляхами. Правда, сейчас вся эта роскошь висела как помойная тряпка, и от неё валил пар. Но я и сам с виду немногим отличался от кучи, наваленной чёрным троллем, страдающим расстройством желудка.

   – Выходи, – терпеливо прогудел орк.

   Я всё же решился, вылез из-за камня и медленно приблизился к говорящему чудовищу, готовясь в любой миг задать стрекача. Воин в зелёном плаще для орка был, пожалуй, не очень-то и высок, но зато дюж.

   – Ты человек храма?

   У меня поджилки тряслись от его голоса.

   – Д-да...

   – Я – Варр-Орх'Грраш, – торжественно произнёс он, – назови ты себя.

   – Од-до, – надо было бы представиться цветистее да попышнее, но ничего ни шло в голову.

   – Кх'Азоррг-Шакк... тот, кто быть рядом с тобой, где он? – почтительно спросил орк.

   – Всюду, где вода.

   Я не верил этим словам, но выговорил их, потому что боялся.

   Варр-Орх'Грраш кивнул. Видимо, ничего другого он и не ожидал услышать. Теперь я не удержался и задал ему вопрос заплетающимся языком.

   – Что за имя ты назвал, Варр-Орх'Грраш?

   – Нет имя, – он покачал головой, – Кх'Азоррг-Шакк, по вашим говорить, – он шевелил губами, подбирая слова, – демон гроза.

   – Демон грозы?

   – Грозы, – повторил он старательно. – А ты как назвать?

   – Мне запрещено произносить вслух, – таинственно заявил я.

   Орк медленно качнул головой. Похоже, я опять угадал с ответом.

   – Зачем ты ходить на гора, Од-до? Ты хотеть знать сколько много воины здесь?

   Да глаза б мои вас не видели, сколько бы вас здесь ни было...

   – Я хочу увидеть город.

   Много ли ему навара перепадёт с этой правды...

   – Город? – удивился Варр-Орх'Грраш. – Ты ходить другая дорога. Или ты говорить неправда.

   Угроза не прозвучала в его трубном голосе, но мурашки пробежались по моей спине.

   – Если короткой дорогой не пройти, найдутся и другие, – уклончиво ответил я. – Мне врать ни к чему.

   – Другая дорога ты не ходить, – обнадёжил он меня. – Ты быть мой гость, быть у мой огонь, я говорить с Од-до.

   Гость – не в горле кость, хотя раз на раз не приходится.

   – Я хочу видеть город, – упорствовал я.

   – Хорошо. Я показать. Потом человек храма быть мой гость.

   – Что ты от меня хочешь, Варр-Орх'Грраш? – спросил я его в лоб.

   – Ты, человек храма, быть гость у мой огонь, великая честь для воин Варр-Орх'Грраш. Я показать, как ты хотеть, потом мы говорить, как подобает.

   Соображал я, конечно, туго, но всё же какое-то робкое понимание забрезжило в моих мыслительных потёмках.

   Так-то, если подумать, Варр-Орх'Гррашу не нужно было заманивать меня в какую-то западню льстивыми посулами. Когда он нашёл меня спящим, ему ничего не стоило прикончить беспечного лазутчика на месте или скрутить в бараний рог. Но в таких деяниях, столь естественных для нечестивого дикаря, орк видел почему-то великое бесчестье.

   Наказуемое бесчестье. Молниеносно наказуемое.

   Несомненно, орки знавали не первый день скромного друга моего по прозвищу Ненасыть, и не склонны были видеть в нём ни пугало, наводящее пророческую тень на плетень, ни самодовлеющую печаль, не помнящую родства. Но, как то заведено у воинственных дикарей, орки склонны уважать тех, с кем трудно справиться грубой силой, и почитать тех, кто непобедим. Я не погрешил вовсе против истины, говоря старику Игнацу о неуязвимости человека дождя, но ткнул пальцем в небо, утверждая, будто бы Ненасыть безобиднее вздорной курицы.

   И теперь отблеск слепяще-светозарной непобедимости демона грозы пал на меня. Глупо не воспользоваться таким подарком судьбы...

   Мне, просвещённому служителю Инноса, промоченному любимцу Аданоса и закадычному приятелю демона грозы, надлежало загнать поглубже в трепещущую душонку свой щенячий ужас и вести себя подобающе.

   Я выпрямился в полный рост.

   – Я согласен. Быть твоим гостем, Варр-Орх'Грраш, – великая честь для скромного служителя Инноса.

   Орк поклонился, церемонно прижав здоровенную десницу к одной из блях, сияющих на левом плече.

   – Идти вместе, Од-до, я показать город.

   Он повёл меня к земле Акила. По дороге я, блюдя несвойственную мне величественную невозмутимость, молча удивлялся завидной способности этих громил оставаться незаметными даже на чуть прикрытой чахлой растительностью каменистой равнине.

   Там, где оркский клинок скрестился с молнией, нас ждали двое с тесаками. Я чуть не подпрыгнул, роняя в грязь свою новоиспечённую величавость, когда один из воинов пошевелился и заговорил. Мой высокопоставленный проводник властно гаркнул что-то, и орки, быстро поклонившись, грузной рысью припустили впереди нас и быстро скрылись из виду.

   Издалека я увидел в дымке испарений растерзанную ливнями крышу гостеприимного дома Акила. Затем показались другие постройки, в самом плачевном состоянии. Поля Акила не превратились в озёра, но все плоды крестьянских трудов смыло безудержными потоками в Мглистую чащобу.

   – Скажи, Варр-Орх'Грраш, – каждый слог давался мне с большим трудом, – что с людьми, жившими здесь?

   – Я не видеть здесь люди. Я думать, они в город.

   Сердце ёкнуло, заколотилось столь рьяно, что мне показалось даже, будто бы и Варр-Орх'Грраш расслышал его удары.

   Я ожидал увидеть заболоченные руины, я боялся их увидеть. Но в напоенном солнечным пылом мареве я увидел изящные башенки и двускатные крыши Хориниса, отсыревшие и потрёпанные. Изъязвлённые лишь потопом. Я увидел необрушенные стены. Я смотрел на закрытые ворота и улыбался до ушей, словно полоумное слюнявое дитятко при виде медового пряника.

   – Ты быть доволен, человек храма? – пробасил орк. – Ты видеть. Мои воины не входить в город. Я думать быстро входить. Тот город плохой крепость, легко входить. Я много брать хороший сильный город, не такой. Я брать крепость, где быть воины в долина. Демон грозы выполнять как быть твой приказ. Он не отдать город воины Варр-Орх'Грраш.

   Приказ? Мой приказ?!! Я задыхался от изумления. Да мне и в хмельную голову не ударило бы приказывать что-либо беспамятному призраку несчастного мальчишки, зарезанного наёмными убийцами за проклятие, тяготеющее над его родом, – за тягу к знаниям. Поборов рвущийся из глотки безумный смех, я выдохнул наконец: