Текст книги "Кот из Датского королевства"

В пятницу я с трудом открыла дверь. «Андерсен постарался!» – догадалась я, наступив на что-то мягкое, разложенное на полу. Действительно, под моими ногами лежали семь разнокалиберных дохлых мышей. Кот уже очутился рядышком, – довольный вид, гордо поднятый вверх хвост…

– Молодец!.. – с усилием выдавила я из себя. – Похоже, если я с утра не споткнусь о пару-тройку мышиных трупов, то день для тебя не задался.

Но разве могло мне прийти в голову, что уже через два дня мне будет так не хватать этих безобразных серых трофеев!..

Подождав, когда Андерсен унесёт во двор свою добычу, я принялась печатать отчёт. Отчёт был, конечно, не к спеху, но, знаете, когда бумажная работа накапливается, то жизнь становится похожей на катастрофу. Во всяком случае, для меня.

Сегодня заходили две пожилые женщины, похоже, подруги. Они долго рассматривали фарфоровые статуэтки в том отделе, который для простоты мы называли просто «Посуда». Там всего было довольно – и посуды тоже хватало. Дамы долго рассматривали, выбирали… Я почему-то была почти уверена, что они ничего не купят, – по крайней мере, сегодня. Но я ошиблась. Не прошло и трёх часов, как посетительницы отправились оплачивать «Спящего льва» и «Поющего петуха». Однотонный лев умиротворённо спал, а разноцветный петух, разумеется, пел. «Хорошее сочетание! – подумала я. – Сейчас лев проснётся и съест петуха». Но нет, – вряд ли! В том-то и состоит особенность фарфоровых безделушек: в них нет жизни, движения, – или просто я их не вижу. Но может быть, как раз это и привлекает многих: возможность удержать мгновение. Но права я или нет, а о вкусах не спорят…

Потом зашли одуревшие от городских каникул дети, – рассматривали значки. Недолго. Они ничего не выбрали. Похоже, зашли просто так, от скуки.

«Два часа до закрытия, – грустно подумала я. – А Петра Ивановича всё нет…» На столе одиноко лежал паспорт в сером переплёте. И тут, словно в ответ на мои мысли, входная дверь медленно распахнулась, и на пороге показался Пётр Иванович. Даже издали я заметила, что в его облике что-то изменилось. Он как будто сгорбился и постарел. «Не мог же человек постареть за одни сутки!..» – подумала я. После некоторого раздумья Пётр Иванович переступил порог. Мне почему-то почудилось, что он принёс с собой какой-то чужой, холодный ветер.

– Здравствуйте! – как можно приветливее громко сказала я.

– Здравствуйте… – словно эхо, глухо отозвался он, мельком, равнодушно взглянув на меня.

Вид у Петра Ивановича был какой-то безжизненный, – словно в нём почти не осталось энергии. Словно она вся куда-то испарилась.

– Садитесь, пожалуйста, – предложила я ему, не раздумывая. Было удивительно, как он вообще сюда доплелся.

Пётр Иванович послушно сел на свой любимый шаткий стул.

– А где кот? – спросил он неожиданно. Андерсен, до сих пор напряжённо и пристально наблюдавший из тёмного угла за нашим завсегдатаем, быстро подошёл к Петру Ивановичу.

Наш посетитель, шумно вздохнув, посадил кота себе на колени.

Тут только я вспомнила о «Разбитом сердце».

– Видите ли, Пётр Иванович, – спохватилась я, – вашу книгу, я, к сожалению, ещё не успела дочитать, но…

– Какую книгу? – не понял Пётр Иванович. Потом, видимо, вспомнив, сказал: – Нет, я только из-за кота пришёл.

– Андерсен, кота зовут Андерсен, – вместо того чтобы удивиться, напомнила я ему.

– Андерсен… – немного воодушевляясь, повторил он. – Андерсен, Андерсен, – повторял он снова и снова.

«Кажется, пластинку заело…» – цинично подумала я. Что же мне с ним делать? – необычность ситуации наконец-то стала доходить до меня. Вдруг я вспомнила, что опытные люди, попав в затруднительное положение, которое им с ходу решить невозможно, чтобы потянуть время, устраивают чаепитие. Кстати говоря, я лично просто обожаю чай. Я вообще не могу без него жить. Чай с бергамотом – мой любимый. Извините, снова отвлеклась. Я не виновата, мысли о хорошем чае всегда меня отвлекают.

– Хотите чаю? – приободрилась я.

– Мне всё равно, – не слишком грубо, но, похоже, искренне ответил он.

Я решила принять эти слова за знак согласия.

«Надеюсь, он никуда не денется, пока я готовлю чай!..» – почему-то испугалась я – и сама удивилась своему испугу. Как вы и сами могли догадаться, с Петром Ивановичем мне было вовсе не весело.

Я, конечно, не могу сказать, что с первого взгляда определяю характер всех встреченных людей или их жизненные обстоятельства. Нет, конечно: чего не могу, того не могу. Но, скажу вам без ложной скромности: иногда и во мне просыпается интуиция.

Ну, подумайте сами: человеку совершенно всё равно, есть у него паспорт или нет; он всерьёз утверждает, что ему уже ничего не нужно, – но, при этом, он возвращается в магазин, только ради встречи с моим бурым котом. Разве это хоть немного не загадочно? Кстати, они как будто сроднились – Пётр Иванович и Андерсен. Мне никогда раньше не приходилось наблюдать у моего кота такой привязанности к посторонним. Можно подумать, что они знакомы с детства.

Я спокойно оставила Петра Ивановича на попечение Андерсена и отправилась готовить чай.

Вернувшись обратно с двумя наполненными чашками, я обнаружила, что Пётр Иванович задремал. Он сидел на стуле, сгорбившись, уронив голову на сложенные на столе руки. Андерсен, забравшись на стол, грустно смотрел на него.

– Пётр Иваныч!.. Пётр Иваныч!.. – позвала я. – Чай готов!

Кот спрыгнул на пол. Наш посетитель поднял голову, выпрямился на стуле и рассеяно уставился на чашку.

– Вы, наверно, очень любите животных? – сказала я, пытаясь хоть как-то заполнить паузу.

Он, казалось, не расслышал вопроса.

– Спасибо, – наконец произнёс он. – Вы и ваш кот порядочно меня здесь задержали. – Я… собственно… попрощаться зашёл, – неожиданно сказал он.

– Вы собираетесь куда-то уехать? – настороженно спросила я.

– Да уж, уехать… – как-то странно произнёс Синицын. – Да, сегодня последний день, – добавил он, тяжело, будто с усилием двигая губами. Я почувствовала, что пауза может затянуться.

– Куда-то далеко? – спросила я. Он не ответил. – Навсегда? – спросила я напролом.

– Навсегда. Вы догадались? – безразлично спросил он.

– Догадалась. Значит, это ваш последний день?.. – переспросила я, заранее зная ответ. Он промолчал. – Это очень хорошо, что вы зашли проститься, Пётр Иванович. Это очень… – я мучительно подыскивала слова… – Очень по-человечески.

– Я почему-то доверяю вам, – сказал Синицын и, судя по всему, решился мне что-то рассказать.

– Вы действительно никому не расскажете? – спросил он для начала, на всякий случай, – впрочем, довольно безразлично.

– Никому. Обещаю.

И я приготовилась слушать.

– У меня недавно умерла жена. Мы прожили вместе больше тридцати лет. Наверно, мы срослись за это время – как, знаете, два дерева срастаются… – Он помолчал. – Понимаю, это звучит малодушно, но мне… незачем оставаться. Я не могу, да и не хочу, если бы даже и смог. Я всё уже решил.

– Я понимаю вас, – сказала я, очевидно, единственное, что могла придумать. – Наверно, вы всё хорошо обдумали, – как можно твёрже продолжала я, очень боясь сбиться.

– Обдумал, только слишком долго тянул. – Он помолчал. – Можете себе представить, ведь это должно было случиться вчера.

Мне вряд ли удалось скрыть охвативший меня ужас. Я вдруг ясно чувствовала, что он был заморочен, загипнотизирован, зомбирован своей идеей. Он был одержим ею, и что бы я сейчас ни сказала, какое бы выражение ни придала своему лицу – он не в состоянии заметить моё притворство. Мне долго не удавалось выдавить из себя ни одного слова.

– Я, как ни странно, задержался только из-за вашего кота, – сказал он по-прежнему холодно, но с некоторой ноткой удивления, так, словно его удивляли собственные слова.

– Андерсена! – с непонятной мне самой настойчивостью поправила я его.

– Андерсена… – машинально повторил Пётр Иванович и задумался.

– Он, кажется, ко мне привязался?.. – вдруг спросил он, и в голосе его чуть слышно зазвенела надежда. Это было похоже на короткую, но благоприятную перемену ветра.

– Да, он очень вас ждал, – сказала я торопливо. – Боюсь, ему не хватает мужского начала. Я это остро чувствую!

«Что за чушь я несу!..»

– Он необычный у вас, – сказал Пётр Иванович, снова проваливаясь душой в неведомые бездны, и голос его опять звучал глухо и отстраненно.

– Мне пора, – с усилием произнёс он, не двигаясь с места.

– А родственники? – очень быстро выпалила я. – Ваши родственники, как они это переживут?

– Спокойно, – сказал он уверенно и безразлично. – У меня только старшая сестра. Она живёт далеко, в Краснодаре. Я ей не нужен.

– А… вы один сейчас живёте? В отдельной квартире? – спросила я быстро.

– Нет, с соседкой, – нехотя ответил он. – Но мы почти не общаемся.

– Она, наверно, не очень приятный человек? – настойчиво продолжала я допрос.

– Баба Люба? – рассеянно переспросил он. – Почему? Обычная.

Он явно не понимал цели вопросов. Было бы неплохо, если бы я сама её понимала.

– Значит, она – моя тёзка!.. – сказала я.

– Почему? – тупо спросил он.

– Потому, что меня тоже зовут Люба! – ответила я.

– А… – равнодушно отозвался Синицин. – А кота – Андерсен, – проговорил он с подобием теплоты в голосе.

– Андерсен, – как можно твёрже, повторила я, подсознательно понимая, что почему-то это сейчас важно, – мой кот и его имя. Правда, я ни за что не смогла бы объяснить почему.

– Мне пора идти, – глухо, но решительно сказал он. И поднялся со стула.

Мне очень хотелось удержать его. Но я не знала как. Я чувствовала болезненную беспомощность. От бессилия, мне хотелось заплакать.

Полуобернувшись, Синицын остановился в шаге от двери, – он морщил лоб, словно пытаясь что-то вспомнить.

– Вы же звали меня, сегодня… Зачем? Что-то… хотели… про кота… – напряжённо вспоминал он.

– Да, – вдруг выпалила я. – Помогите мне, пожалуйста. Заберите Андерсена на одну неделю. Только на одну неделю. Я умоляю вас.

Я не помню точно, какими словами убеждала, что именно говорила, – помню только, что весь монолог сводился к тому, что, если он не позаботится об Андерсене, мы оба пропадём, – я и Андерсен. Моя речь была столь пламенна, что вскоре я осталась совсем без сил и замолчала, судорожно глотая воздух. Но, может быть, именно поэтому мои мольбы возымели действие. Однако, самую важную роль в этом деле сыграл сам Андерсен. Он, будто понимая, о чем я прошу, просто запрыгнул на руки Петра Ивановича и тем самым поставил точку в разговоре.

Андерсен, конечно, не умел произносить речи, но в уме и прирожденной чуткости ему нельзя было отказать…

Вас, наверно, немного удивил мой решительный настрой в деле Петра Ивановича? Вы, может быть, даже предположили, что я обладаю опытом общения с самоубийцами? Нет, не обладаю. Но по странному стечению обстоятельств, в запасе у меня оказался… чужой опыт.

Нынешней весной одна из наших дам-завсегдатаев принесла мне почитать редкую и чрезвычайно интересную книгу. Даму зовут Изольдой, – потом я ещё расскажу вам о ней. Мы с Изольдой ни в чём не похожи друг на друга, но всё же умудрились немного подружиться.

Итак, Изольда принесла мне огромный том под названием «Книга жизни». Это вовсе не религиозный трактат, как вы, возможно, подумали, а хрестоматия по психологии; её автор и составитель – Иван Алексеевич Сикорский, отец известного авиаконструктора Игоря Сикорского, талантливый учёный-психиатр.

Одна из статей Ивана Алексеевича поразила меня. В ней рассказывалось о девочке-подростке, которая «заболела» мыслью о добровольном уходе из жизни. Профессор Сикорский взялся вылечить её, – и вылечил, а потом подробно описал, как именно проходила психотерапия. Потрясающая, захватывающая статья!..

Я, как вы уже успели заметить, не врач. Никаких способностей к целительству у меня, к сожалению, нет и никогда не было. Познакомясь с Петром Ивановичем, я из всех сил пыталась применить к нему всё, что вычитала у Сикорского, но боюсь, что главным психотерапевтом оказался всё-таки Андерсен.

Андерсен хоть и не читал «Книгу жизни», но добровольно отправился на целую неделю в чужой дом, к малознакомому человеку. Почему? Зачем мы с Андерсеном всё это затеяли? Был ли во всём этом хоть какой-нибудь смысл?.. Честно говоря, я боялась даже задумываться об этом.

Баба Люба

Прошло несколько дней. Андерсена мне уже очень не хватало. Перед уходом некому было налить молоко в блюдце. Никто не провожал меня до двери с высоко поднятым хвостом. Вырезанное в двери кладовой неровное отверстие для ночных прогулок Андерсена во двор сейчас стало бесполезно. А может и ещё хуже: что если ночью через него проберётся к нам в лавку чужой – глупый и невоспитанный – кот?..

Рабочий день подошёл к концу. Я заперла магазин, но почему-то не спешила уйти домой. Настойчивый звонок с улицы прервал мои печальные мысли. Я быстро подошла к двери. «Что если они вернулись?..» – промелькнуло у меня в голове. Но я увидела перед собой незнакомую пожилую женщину. Она была невысокого роста, полноватая, с очень бледным лицом. На голове небрежно завязана синяя, видавшая виды, выцветшая косынка.

– Любовь Матвеевна, – с ходу, без обиняков, представилась она. Я что-то пыталась сообразить, вопросительно уставясь на посетительницу. – Баба Люба, – пояснила она.

Бабу Любу вовсе не пришлось уговаривать выпить чай. Наоборот, пригодились даже залежавшиеся пряники и немного подвявший рулет с маком. Думаю, вы уже догадались, что моей поздней посетительницей оказалась соседка Петра Ивановича по коммуналке. Если бы вы только знали, как я была ей рада!.. Тотчас позвонила папе, сказав, что задержусь…

Из Любови Матвеевны не приходилось клещами вытягивать слова. В этом смысле она являлась полной противоположностью своему соседу. Правда, что-то мне подсказывало, что Пётр Иванович не всегда был таким рассеянным, опустошенным и замкнутым. Видимо, внезапно обрушившееся на него горе очень изменило его. Это подтверждали и слова бабы Любы.

Старушка оказалась хоть малообразованной, но очень неглупой и, главное, по-настоящему доброй.

Её очень расстраивало, что с некоторых пор сосед замкнулся и, судя по всему, задумал нехорошее.

– Не знаю, с какого бока к нему и подойти, – сокрушалась старушка. – Ходит-бродит, как тень, глаза слепые, как у совы, – и не разберёшь, видит он тебя или не видит. Вроде как меня и вовсе нет, или напротив, это его, может, нет. А… – досадливо отмахнулась от своих мыслей она, видно, опасаясь совсем запутаться. – С работы ушёл, ничего не делает… И пить-то не пьёт толком… Может, если бы напился до бесчувствия, легче б стало? А, Любочка, как ты думаешь? – спрашивала она, кажется, без надежды на ответ. Понимала, наверно, что я тоже не знаю ответа.

– А друзья? – всё-таки попробовала вставить я. Хотя, понимала, что эта подсказка здесь, тоже почему-то не работала.

– И-и… – опять, словно отмахиваясь, вздохнула бабка. – Какие там у него друзья. Всё время с покойницей за ручку ходили, как вроде два голубка. Семейственный он очень, Любочка, даже слишком семейственный какой-то… прямо не знаю, – с досадой сказала она. – Сейчас таких нет, – добавила уже другим, уважительным тоном. – Вот потому-то, может, его, дурака, и жаль так, – подытожила она.

…И наконец мы вспомнили, что у него, где-то на белом свете, должна быть сестра. Оказалось, что давно, лет пять назад, она приезжала в гости с сыном.

– Ему тогда, сыночку-то, что-то годков шестнадцать, по-моему, было, – вспоминала старушка. Сестра даже пару раз умудрялась вытащить бабу Любу в театр.

– Я, Люба, знаешь, не любительница. Ну, не стала обижать… Сходила я с ней в театры эти, сходила, – с удовлетворением вспоминала соседка.

И тогда в наши светлые головы пришла мысль, что с сестрой нужно попробовать связаться. Мы с бабой Любой не могли знать, конечно, проживает ли она по старому адресу или давно переехала. Мы не могли также предположить, есть ли у неё хоть какая-то возможность помешать планам Петра Ивановича. Честно говоря, мы не знали, не только получится ли у нас с ней связаться, но и есть ли ей дело до давным-давно живущего своею жизнью Петра Ивановича.

– Нет, ну что ты, Люба!.. – укоризненно возражала на мои предположения соседка, – у Пети сестра хорошая, сердечная… Сейчас таких нет, – с удовольствием добавила она, мне почему-то показалось, что она собирается уходить.

– Вы… приходите почаще, – на всякий случай попросила я.

– Да уж. Дорогу теперь знаю, – заверила меня Любовь Матвеевна.

– Пожалуйста, баба Люба, присмотрите за Андерсеном.

– За кем? – опешила баба Люба.

– За котом, – исправилась я.

– А, за Бурым-то. Конечно, конечно, позабочусь, ты не переживай. Он его, вроде как дитя своё на руках нёс, аж изменился сам-то. Я уж Петю давно таким не видала. Вроде как он снова, живой, а не мумия какая. Эх, жисть, – сокрушенно вздохнула Любовь Матвеевна. – Хожу, слежу за Петей, словно сыщик какой, а толку-то, толку… – она досадливо махнула рукой.

– Вы только не забудьте позаботиться о коте, баба Люба, – снова отчаянно попросила я. – Плохо мне без него. Только бы не пропал. Деньги на еду сейчас принесу, – спохватилась я.

– Пока не надо. Не беспокойся даже. С Бурым твоим всё в порядке будет, – заверила меня баба Люба.

– Как он там, в новой обстановке, без меня?.. Целую неделю! – сокрушалась я.

– Да что ты, Люба?! . Коту-то и нужно, чтоб сыт был да в тепле, – успокаивала меня баба Люба. – Да ты разве не видела, как твой кот к Пете льнул? Видно, что за хозяина признал.

– Нет, Андерсен к нему из жалости пошёл, – сказала я уверенно. – Пожалел он его.

– Андерсен, это который Бурый? Кот твой, так? – для полной уверенности переспросила соседка.

– Да, – ответила я грустно.

– Ну, ты чудная, Люба. Ты зачем о коте, как о человеке, думаешь? – немножко рассердилась баба Люба.

– Потому что он и есть почти как человек, причём родной. Для меня, по крайней мере, – осторожно прибавила я.

– Кот, Люба, так он и есть кот, – назидательно сказала соседка. – Хотя твой Бурый, кажется, и правда, хороший, ласковый, – тут её голос потеплел.

Видимо, заметив на моем лице несогласное выражение, Любовь Матвеевна неожиданно улыбнулась.

– Чудная ты Любочка, чудная. Сейчас таких нет, – подытожила она.

– Вы, просто… его совсем не знаете! – крикнула я ей вдогонку. Баба Люба только головой покачала.

Честно говоря, мне уже очень хотелось домой. И есть хотелось невероятно. Двукратное чаепитие с пряниками только раззадорило аппетит. Постоянно вспоминалось, что дома, в холодильнике, меня ждут не дождутся вкусные куриные котлетки с чесноком. Кроме того, завтра выходной, а это значит, что утром я – надеюсь! – отправлюсь на дачу.

Тут я вспомнила, что нужно ещё кое-что доделать. Я выбрала самый яркий зелёный маркер, вытащила из блокнота лист в мелкую клеточку и написала на нём крупными буквами: «Если П.И. вернётся, не забыть отдать ему паспорт!!!» Надпись я завершила тремя большими восклицательными знаками. Я положила листок на стол, быстро машинально перечитала и… вздрогнула. «Если вернётся», – гласила записка. «Значит, может не вернуться!..» – мелькнуло у меня в голове. Об этом я, честно говоря, совсем забыла. Я ненадолго задумалась. «Впрочем, он попал в хорошие руки», – успокоила я себя. Конечно, правильнее было бы сказать, «в хорошие лапы», – ведь речь идёт об Андерсене.

– Домой, домой, – сказала я себе. И, наконец-то, со спокойной совестью, направилась к выходу.

Выходные

Выходные прошли как обычно. Погода не подвела: ни одной капли дождя за два дня – да ещё и не слишком жарко. Впрочем, насколько я помню, июнь вообще не самый жаркий месяц.

У нас на даче, в садоводстве, возле дома стоит круглый зелёный переносной стол. Его высокие ножки, примерно на локоть вкопаны в землю. Чтобы не улетел. Стол-то лёгкий, сделан из пластмассы. В середине стола водружён огромный, яркий, с морем и пальмами, зонт. За зелёным столом мы обычно завтракаем, – если погода позволяет, конечно. Правда, я редко бываю на даче. А папа живёт там обычно уже с середины мая.

Но зелёный стол мне нравится не только из-за зонта с пальмами. Он широкий, поместительный, – за ним так удобно писать, заниматься переводами, разложив стопки словарей и справочников… В прошлом я несколько лет работала в неком институте, преподавала английский. Мне иногда кажется, что каждый третий в нашем городе – учитель, а каждый второй из них преподаёт английский язык. И, по крайней мере, каждый второй наш житель этот язык или уже знает в совершенстве, или успешно его изучает. Но это, конечно, моя собственная, доморощенная статистика…

Как известно, когда-то давно, в XIX веке, одним из признаков образованности была способность говорить по-французски. А сейчас вот неприлично не знать английский. Есть ли в этом подлинная, а не искусственно привитая надобность, я, конечно, не знаю. Да и в сущности – какая мне разница?..

Что же касается меня, то я время от времени занимаюсь английским – и не только ради приличия. Меня очаровывает мелодика этого языка. Она мне подходит по душе. У английского, конечно, есть свои недостатки. Грамматика, например. И, тонкий английский юмор. Иногда он настолько тонок, что я его просто не улавливаю. Но что же тут поделаешь?.. Как поётся в старинной английской песенке: «Если ты купил яйца, значит, купил и скорлупу».

А ещё я иногда пишу маленькие рассказы о светлых Ангелах. И с этим я тоже ничего не могу поделать. Знаете, как это обычно начинается?.. Вот сижу я, например, вечером на диване – и вдруг ни с того ни с сего мне в голову приходит фраза: «А в пещере было темно…» Сначала я слышу только одну эту фразу, но почему-то мне не хочется её терять. Я мысленно присматриваюсь к этой тёмной пещере, и вдруг в её глубине начинают слабо вырисовываться контуры героев. А когда вход в пещеру приоткрывается и туда проникает дневной свет, их образы становятся совсем отчётливыми. И, наконец, наступает момент, когда я вижу их точно под ярким солнцем…

А почему рассказы именно об Ангелах? Попробую объяснить. Мне как-то довелось прочитать книгу святителя Игнатия (Брянчанинова) «Слово о смерти». В ней он в частности рассуждает о природе и свойствах этих загадочных существ – Ангелов Небесных. Глубокие мысли серьёзного богослова восхитили меня. А что за дивный у него стиль!.. Словом, тема меня зацепила.

Мои рассказы ничем не похожи на богословские рассуждения. Очень простые истории. Но почему-то иногда, будто помимо моей воли, в них залетают два-три прекрасных Ангела. И, признаться, я бываю очень рада гостям. Но если Светлым Ангелам некогда со мной возиться, то и рассказ мой не только не пишется, но даже и не придумывается.

А знаете, о ком мне хотелось бы сейчас написать? Вы не поверите. О моем буром коте, Андерсене. Жаль, что я рисовать не умею, я бы его нарисовала. Это была бы, что называется, «картина маслом». Он бы сидел в центре, в царственной позе, как лев. Мордой повернулся бы к нам, шерсть переливалась бы на солнце. Уши были бы настороженно подняты, как будто он внимательно слушает, а взгляд умный, спокойный. А вокруг была бы изображена только светло-зелёная трава. Но цвет должен быть насыщенный, не бледный. На этом фоне бурый окрас Андерсена должен хорошо смотреться. Знаете, а он на самом деле такой и есть, Андерсен, – умный, внимательный, красивый… Только в жизни мне не приходилось видеть его в окружении свежей зелёной травы. В городе, во дворе, где он гуляет, травы что-то не очень много. А у той, что есть, очень уж запылённый вид, – для картины не годится. По крайней мере, не для той, которую я себе представила.

Всё время его вспоминаю, Андерсена. Взяла бы его на дачу на выходные. Может, уселся бы он тут, рядышком, на траве, смотрел бы на меня своими умными глазами, слушал, ушами пошевеливал. Нет, скорей всего, он охотиться пошёл бы. Здесь мышей, видимо-невидимо. Даже не верится, что Андерсен с его утончённой натурой, может иногда превращаться в хищника. И как только в нём всё это вместе уживается? Загадка.

Так я обычно и провожу свои летние выходные: на даче, за зелёным столом с пальмами. Вы, наверное, решили что я «ботаник», заучка? Честно говоря, есть немного. Но я же не только перевожу чужие и сочиняю свои рассказы, – ещё я время от времени посещаю разные конференции. Впрочем, это кажется из той же оперы… Вспомнила! – я же цветы выращиваю на даче, гладиолусы! И у меня есть грядка с луком и петрушкой!

Если приедете в гости, сами всё увидите. Кстати, я могу прочитать вам пару-тройку своих рассказов. Они коротенькие. По три странички примерно.

Хорошо всё-таки, что сейчас вечерами светло! И время за разговорами летит незаметно. Но всё равно, пора собираться домой. Завтра на работу.

Назад к карточке книги "Кот из Датского королевства"