Текст книги "Частный детектив Выпуск 3"

Автор книги: Дик Фрэнсис

Соавторы: Патрик Квентин,Ричард Скотт Пратер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Глава 18

Выстрел из огромного пистолета Стив воспринял как взрыв в ограниченном пространстве комнаты, но пуля в него не попала. Он увидел, как пиво выплеснулось из горлышка бутылки, основание которой врезалось в плечо Гросса за какую–то долю секунды до того, как он выстрелил. Бутылка еще не успела упасть на пол, когда Стив метнулся к Гроссу и с силой врезался в него. Пистолет громыхнул еще раз, и Стив едва не завопил, когда пуля и пламя из дула обожгли ему бок.

Сжатым кулаком он треснул Гросса по плечу. Пистолет грохнулся на пол и скользнул по нему в другой конец комнаты. Стив прыгнул в ту сторону, отдавая себе отчет в том, что с голыми руками ему не устоять перед силой и ловкостью противника. Но когда пистолет упал, Гросс уже караулил следующее движение Стива и свингом своей похожей на молот руки нанес удар ему в голову.

Удар был не очень сильным, однако он ошеломил Стива, и его глаза заволокло туманом: он рухнул на пол, не добравшись до пистолета, успев заметить прыжок Гросса, нагнувшегося за пистолетом. Стив в отчаянии изогнулся всем телом и нанес сильный удар правым башмаком по шее Гросса сбоку в тот момент, когда его рука коснулась пистолета. Мощное тело Гросса дернулось, а пистолет скользнул через всю комнату к стене. Какой–то миг Гросс стоял на одном колене, тряся своей большой головой, потом повернулся к Стиву и бросил весь вес своего мощного тела на него, одновременно стараясь дотянуться сильными руками до его горла.

В борьбе пошли в ход пальцы, кулаки, колени и ступни, противники покатились по полу. То один из них, то другой оказывались наверху. Наконец они остановились, и Стив, лежавший опять на спине, увидел над собой потное лицо Гросса и ткнул вытянутыми в струну пальцами в его выпученные глаза. Почувствовав, как его палец скользнул по гладкому глазному яблоку, Стив попытался выдавить, разорвать, вырвать, выбить эти глаза. Гросс резко отдернул голову и с силой двинул коленом между ног Стива.

Стив отчаянно крутанулся, и удар пришелся в основном по ляжке. Тем не менее острая боль и тошнота залили его пах и наполнили живот. И хотя у него перехватило горло, он со всего маха врезал левым кулаком по взбугрившейся жилами шее Гросса. Ребро ладони Гросса опустилось на переносицу Стива, и горячие слезы на миг ослепили его. Испытывая сильное головокружение, он судорожно задергался, попытался опереться правой рукой о пол. Его пальцы коснулись пивной бутылки, обхватили и крепко сжали ее. Стив размахнулся и опустил бутылку на темя Гросса.

Неудобное положение Стива ослабило его удар, но он все же оглушил Гросса на мгновение. Стив вывернулся из–под его грузного тела, слыша лишь хрипение, вырывавшееся из его рта, окрашенного кровью в результате одного из отчаянных ударов Стива. Освобождаясь из–под тяжелого тела противника и наблюдая, как он приходит в себя, тряся головой, чтобы освободиться от дымки в глазах, Стив вдруг безучастно сообразил, что это хрипение было единственным звуком, что все еще не было слышно ни воя сирены, ни визга тормозов патрульной машины, останавливающейся у дверей «Какаду».

Стив с трудом дышал широко раскрытым ртом, свинцовая тяжесть сковала все его мышцы, уже ослабленные предыдущим избиением. Он отметил, что Гросс отклонился еще дальше назад, потом поднялся с пола. Стив заставил свои исстрадавшиеся мышцы подтащить измочаленное тело к стене, все еще крепко сжимая в правой руке пивную бутылку. Он понудил себя подняться на ноги под пристальным взглядом крепко сжавшего зубы Гросса.

Мучительная боль в паху не отпускала Стива, ослабляла его, головокружение туманило его голову. Огромная грудь Гросса вздыбилась на вдохе, потом воздух с шипением вырвался из его рта. Он разжал кулаки, потом снова крепко сжал их. Какое–то мгновение мужчины молча пристально смотрели друг на друга. Стив тряхнул головой, пытаясь прояснить свое затуманенное сознание.

Хриплым голосом, прерываясь, чтобы глотнуть воздуха, Гросс произнес:

– Тебе конец… Беннетт.:. Ты вот–вот… упадешь в обморок… ублюдок.

Стиву показалось, что его лицо побелело. Он отчаянно пытался преодолеть боль, отделаться от темноты в глазах. Он увидел, как Гросс оскалился и стремительно покрыл разделявшие их четыре или пять шагов, и с силой ударил бутылкой о стену за своей спиной. Она раскололась со звоном, и в его руке осталось горлышко, обрамленное страшными стеклянными зубьями. Стив крикнул:

– Я убью тебя, Гросс!

Губы Гросса широко растянулись на его зубах, но он, казалось не слыша последних слов, сделал выпад и уложил вес всего своего тела в кулак, резко брошенный в сторону Стива. Рука же Стива с зажатой в ней разбитой бутылкой описала рубящую дугу. Он почувствовал, как дрожь пробежала по всей его руке, когда острые стеклянные зубья прорезали мякоть щеки Гросса и заскребли по костям. И тут кулак Гросса врезался в его грудь и вмазал его в стену.

Но сам Гросс отшатнулся назад, скрежеща зубами от боли, с набухшими жилами на шее. Вся левая половина его лица была разворочена, большой кровавый лоскут рваной плоти свисал с его подбородка, оттянув вниз левую часть его рта, превратившуюся в кровавое месиво. Из его рта вырывались нечленораздельные звуки – хрип смертельно раненного зверя. Нащупав рукой кровоточащую щеку, он взревел от боли и ярости и бросился на Стива.

Отведя правую руку назад, Стив открытой левой ладонью уперся в окровавленное лицо Гросса, отклоняя назад его голову и раскрывая его мускулистую шею, затем со всей оставшейся силой погрузил осклизлые красные остатки бутылки в эту вздувшуюся шею.

Гросс схватился руками за горло, потом поднес ладони к лицу и уставился на алые пятна на них: отступил от Стива с непередаваемым выражением на обезображенном лице. Он издал такой звук, словно полоскал горло и одновременно пытался что–то сказать. Он медленно повернул голову в сторону Марго, и вжавшийся спиной в стену Стив проследил за его взглядом.

Стив напрочь забыл о Марго, забыл обо всем, кроме своего желания драться до конца, убить, если нужно, и, главное – выжить. Сейчас она смотрела не на Гросса, а на него, Стива, сжимая в руке его пистолет и держа указательный палец на спусковом крючке.

Безучастно наблюдая за тем, как она прицеливается в него, Стив кожей почувствовал тяжелые шаги в коридоре и изумленно подумал, что они не могут принадлежать копам, ибо иначе он услышал бы сирену, извещавшую об их прибытии. Марго поднимала ствол, и он сделал слабую попытку оттолкнуться от стены. Но прозвучал резкий треск выстрела, и он почувствовал, как пуля шмякнулась в его плечо. Начатое им движение послало его тело вперед, а удар пули развернул его в сторону Марго, и он увидел, что она продолжает целиться в него, пока комната, казалось, безумно накреняется. Он успел заметить плевок пламени из дула, почувствовал, как пуля вскрыла его брюшину, услышал вопли и глухое шлепанье тяжелых шагов.

В следующий миг он растянулся навзничь на полу, уставившись в потолок и видя чудовищные фигуры, как бы проплывавшие над ним то в ярком свете, то в темноте. В изумлении он пытался понять, что происходит, сознавая, что он пока еще жив и находится в одной комнате с Гроссом и Марго, вспоминая, что Гросс держал его на мушке своего кошмарного 45–го калибра… и что это Марго…

Кто–то опустился на колено рядом с ним и что–то спросил. Стив медленно повернул голову и взглянул на склонившееся над ним лицо. Этого человека он где–то уже видел. Полицейский. Где же он его видел?

Человек произнес:

– Спокуха, Беннетт. Врач скоро приедет. С тобой все будет в порядке. – Он коротко хохотнул. – Ты доживешь до суда.

О Господи, подумал Стив как в тумане, ублюдок ничего не понял. Теперь он вспомнил его: коп, дежуривший на радиопосту и стрелявший в него, когда Стив вырвался из участка.

Он с трудом выдавил из себя слова:

– Почему… вы так задержались?

Ему хотелось объяснить, что он был бы уже трупом, если бы они прибыли вовремя, но ему показалось, что такое объяснение не стоило усилий.

Искаженным от гнева голосом полицейский ответил:

– Эта чертова маленькая ведьма, чокнутая бабенка по имени Кристин Лотон! Когда поступило сообщение о тебе, она просто взбесилась и разбила микрофон. Мы бросили ее в камеру, и я прослежу, чтобы она осталась там на сотню лет.

Стив заинтересовался, чего это коп так рассвирепел; но тот объяснил:

– Я не мог вызвать патрульную машину, потому что она разбила микрофон. Черт бы ее побрал! Она разбила его о мою голову!

Стив усмехнулся, вообразив сцену в полицейском участке. Крис, подумал он… Крис… Ну тут комната снова погрузилась в темноту, и чернота поглотила его.

Глава 19

Стив Беннетт нахмурился, разглядывая пустую чашку в своей руке. Откинувшись на подушки на своей больничной койке, он взглянул на сидящую рядом Крис.

– Суп, – скорбно пробормотал он. – Суп! Когда наконец мне дадут поесть?

Они с Крис были одни в палате. Она улыбнулась и весело произнесла:

– Ну, если бы тебе прострелили башку, ты мог бы, вероятно, есть что угодно. Если смог бы жевать. Вам не на что жаловаться, мистер Беннетт.

– Пожалуй. – Он тряхнул головой и снова поглядел на нее. – Как же приятно видеть тебя, Крис! Ты мой первый посетитель.

– Я–то знаю, была здесь и раньше.

Стив облизал губы, припоминая свою последнюю ночь в «Какаду». Гросс мертв, он умер на месте еще до того, как Стива унесли к ожидавшей его «скорой помощи». Марго наблюдала, как он умирал. Воспользовавшись тем, что она пребывала шоке, полицейские выудили из нее правду. На второй день его пребывания в больнице Стива посетил сержант Джо Райли, которому он рассказал все, что знал, в том числе и о покупателе пистолета Филипе Ноуле, чей труп должен был находиться под платанами близ Сухого озера. Этот факт и находки экспертов–криминалистов прояснили все дело. Стив взглянул на Крис:

– Ты хоть понимаешь, что спасла мне жизнь? Я имею в виду твою проделку с микрофоном и любящим тебя копом.

Крис хихикнула:

– Как же он взъярился! Они уже вознамерились заточить меня навечно. Им пришлось поехать на личной машине Райли. Да, Стив, боюсь, он уже не питает ко мне нежных чувств.

Стив рассмеялся, потом застонал и тронул рукой повязку на животе.

Крис наклонилась к нему и взяла за руку:

– Извини.

– Не надо извиняться – немного смеха мне не помешает. – Он крепко сжал ее руку. – Ты так рано встала! Уж не торчала ли ты тут, у входа?

– Ага. – Она вскинула голову. – Я приходила и раньше, но меня не пускали к тебе. Вот я и крутилась поблизости, следя за поведением твоих сиделок. – Ее брови сошлись, а яркие губы поддались. – Слишком много пациентов увлекаются своими сиделками.

Стив просиял:

– Как тебе моя сиделка?

– Она слишком толста.

– Однако привлекательна.

– Не думаю. Я договорилась о другой сиделке для тебя.

– Что–что?

– Договорилась о новой сиделке для тебя. Стив вытаращился на нее:

– О старой дряхлой карге, разумеется?

– Нет, если честно, – она посерьезнела, – это по–настоящему красивая сиделка, к тому же молодая.

– Кроме шуток?

– Кроме шуток.

– Ну, Крис, ты просто прелесть. Ты не будешь возражать… если я… увлекусь одной из сиделок?

– Может быть.

– Крис!

– Ммм?

– Иди–ка сюда.

– Куда это?

– Сюда, глупенькая. Нагнись.

Она наклонилась к нему, сверкая глазами. Стив обвил левой рукой ее шею и притянул ее лицо к своему, но тут кто–то кашлянул.

Стив оглянулся. В ногах койки стоял мужчина.

– Убирайся! – крикнул Стив. – Какого черта? Разве ты не видишь, что я занят?

Но мужчина продолжал стоять. Стив прорычал:

– Черт! Убирайся, я сказал!

Протянув руку, он нажал кнопку на столике у кровати, потом обессиленно откинулся на подушки.

– Сестра! – завопил он. – Сестра!

Крис едва сдерживалась, чтобы не засмеяться.

– Дурачок! – Она все–таки хихикнула. – Он и есть твоя новая сиделка!

Стив нахмурился, но тут же расхохотался. Потом застонал и, когда Крис заботливо склонилась над ним, снова положил ладонь ей на затылок, протягивая к ней губы. К черту всех сиделок!

– Крис, – промолвил он, – поцелуемся на счастье?

Она улыбнулась и, прежде чем поцеловать его, мягко пробормотала:

– Ага, на мое счастье.

Патрик Квентин
Мой сын убийца?

Глава 1

В субботу утром я еще лежал в постели, когда Лера, моя домработница, окружившая меня материнской заботой с тех пор, как я остался один, принесла на подносе завтрак. Честно говоря, я не привык есть в постели, но мне не хотелось ее обижать.

Я просматривал утреннюю почту и рукопись одной из повестей, присланную мне из конторы домой, и слышал, как Лера убирала соседнюю комнату, стараясь не шуметь. Для нее издатель был весьма значительной личностью, которую во время работы ни в коем случае нельзя беспокоить.

Раздался телефонный звонок. Сняв трубку, я услышал голос Билла. Невзирая на наш конфликт, я не мог удержаться от глупой жалости.

– Доброе утро, папа!

– Здравствуй, Билл!

Мы замолчали. Я настолько остро чувствовал смущение сына, будто он был рядом со мной. Мне хотелось помочь ему, но я сам слегка растерялся.

– Как поживаешь, папа?

– Прекрасно. А ты?

– Хорошо.

Он не звонил около четырех месяцев. Я не раз представлял себе эту минуту, ждал ее, даже раздумывал, как нам добиться согласия. А сейчас, когда появилась такая возможность, я лишь смог спросить:

– Ты сейчас где?

– У себя дома. Ты занят, папа?

– Да. Ронни еще в Англии, но скоро он должен вернуться. Обычно, когда я упоминал имя Ронни, Билл делал саркастические замечания на тему «хозяин и слуга».

– Ага!

Снова пауза, наконец он спросил:

– А сейчас ты работаешь над чем–нибудь?

– Нет.

– Знаешь… Кое–что случилось. Очень важное. Я почувствовал легкое беспокойство.

– У тебя неприятности?

– Да нет, ничего такого…

В его голосе слышалось знакомое мне нетерпение. Но он овладел собой. По каким–то неизвестным мне причинам он был необыкновенно вежлив.

– Слушай, к тебе можно зайти?

– Конечно.

– Спасибо, папа. До свидания!

Билл подождал минуту, словно разговор его не удовлетворил, и он хотел еще что–то добавить. Потом положил трубку.

Я еще немного полежал в кровати, думая о нашей с ним размолвке. Билл не попросит разрешения вернуться. Это я почувствовал по его тону. А впрочем, даже если бы он и попросил, то я не уверен, что сам захочу этого. Четыре месяца назад, после нашей ссоры, он взял свои вещи и оставил мой дом. За это время я привык к его отсутствию. Казалось даже, что так спокойнее. Я знал, что покой этот обманчив. Мне сорок два года. Без сына жизнь для меня стала пустой и бессодержательной, она ограничилась работой в издательстве, запутанными отношениями с Ронни, редкими встречами с моим младшим братом Петером и его женой Ирис и кошмарными воспоминаниями о Фелиции…

Я встал, надел махровый халат и вышел из комнаты.

– Лера, звонил Билл. Сейчас он приедет. Она нахмурилась.

– Он хочет вернуться?

– Не думаю.

– А что ему надо?

– Не знаю.

Она посмотрела на меня и сказала:

– Только не разрешайте ему снова сесть вам на голову. Вы достаточно много для него сделали: у него собственная квартира, вы даете ему еженедельно но пятьдесят долларов! Неблагодарный мальчишка! Ему всего девятнадцать лет, и никакого уважения к своему отцу…

Мне не хотелось слушать излияния Леры. Она судит о Билле лишь по последним трем годам и не знает, каким он был до смерти матери и как эта смерть на него повлияла. А я знал! Поэтому и не мог осуждать сына за то, что было виной Фелиции. Виной? Но это слишком узкое определение: вернее, за то, чему Фелиция была причиной.

Я похлопал Леру по плечу.

– Хорошо, Лера. Когда он придет, проводите его в гостиную. А пока я хочу принять ванну.

Проходя мимо портрета Фелиции в серебряной раме, я взглянул на него, уже не стараясь разгадать тайны, скрытой в темных загадочных глазах и нервной элегантности склоненной головы. Вероятно, очень многие люди удивлялись, почему я не спрятал этот портрет. Некоторые думали, что я все еще люблю Фелицию.

Три года назад, в солнечное июньское утро, она выбросилась из окна. Я тогда уехал в Калифорнию заключать договор с каким–то автором. Билл, неожиданно вернувшийся со школьным товарищем, застал в квартире полицию. С тех пор у нас с сыном начались недоразумения, и это было причиной того, что воспоминания о Фелиции не исчезали из памяти.

Принимая душ, я с тупой горечью думал о Фелиции, которая убила нашу любовь. Когда я получил телеграмму и возвращался домой, то решил, что это несчастный случай, с которым необходимо примириться. Но показания пяти свидетелей, видевших ее сидящей на подоконнике и курившей сигарету в течение минуты перед тем, как она прыгнула, положили конец моему убеждению в том, что моя жена была так же счастлива со мной, как и я с ней. Теперь я уже не задумывался над тем, почему женщина, любимая мужем и сыном, решается вдруг в июньский солнечный день перечеркнуть долгие годы своего супружества и материнства. Просто я констатировал, что так случилось. Это был факт, который (хотя каждый из нас об этом и не вспомнит) отравит еще не одну мою встречу с Биллом.

Чтобы поднять настроение, я заставил себя думать о Ронни. Ронни Шелдон был миллионером, он не только дал мне работу сразу после окончания университета, но и сделал меня равноправным компаньоном в издательстве «Шелдон и Дулитч». Он был моим единственным другом. Своих знакомых он покорял доброжелательностью, свойственной только очень богатым людям. Все считали меня его тенью, подхалимом, чем–то вроде его дорогой обувной щетки. Но я никогда не придавал значения тому, что думают обо мне. Кроме его сестры и, быть может, лакея, я был единственным человеком, разделявшим с Ронни его одиночество. Он постоянно боялся, что свет его оттолкнет. Эти отношения не были односторонними, так как и Ронни был моей опорой. Он никогда не чувствовал себя свободно с Фелицией, которая относилась к нему сдержанно. После ее самоубийства только Ронни смог поставить меня на ноги, благодаря исключительному терпению, чуткости и сердечности – человеческим достоинствам, которые обычно несвойственны богачам… Такой внезапный шестимесячный отъезд, – чтобы «не торопясь узнать литературный климат Англии», – был типичен для Ронни. Если он увлекался чем–нибудь новым, то оно захватывало всю его душу. Он давно хотел посетить Европу и наконец исполнил свое намерение. Издательство было оставлено на меня. Поток телеграмм по делу американских прав английского писателя Лейгтона был единственным признаком существования Ронни. Это означало, что все идет хорошо. Если бы ему в чем–либо не повезло, то я тут же услышал бы по телефону: «Ради бога, Жак, садись в первый самолет… Проклятье, старина!.. Зачем я уезжал?.. Как только тебя нет, всегда что–то случается…»

При мысли о Ронни я улыбнулся. С улыбкой на лице я вернулся в спальню. На кровати сидел Билл. Он перелистывал машинописные страницы и в первую минуту не заметил меня. Он напоминал мне мое собственное изображение, которое минуту назад я видел в зеркале ванной. И как всегда, это сходство растрогало меня: те же светлые волосы, широкий лоб, прямой нос, тот же овал лица. Словно это я двадцать лет назад – юный, упрямый, не мучимый сомнениями, сидевший в своей первой меблированной комнате в Манхеттене, готовый покорить мир, имея за душой такие достижения, как издание студенческой газетенки и два сезона в футбольной команде.

Заметив меня, он быстро поднялся, улыбнулся и отбросил со лба волосы. Сходство исчезло. Улыбка, наклон головы и карие загадочные глаза поразительно напоминали Фелицию. Он шутливо сказал:

– Лера хотела преградить мне дорогу в спальню, как ангел с пылающим мечом. Но думаю, ты не рассердишься на то, что я прошел сюда.

Сознавая напряженность момента, мы вдруг крепко пожали друг другу руки, чего раньше с нами не случалось. Но и это не привело к разрядке, скорее наоборот. Я задал пару банальных вопросов о его жизни в Гринвич–городке. Он ответил вежливо и сдержанно, как бы давая понять, что пришел не ради примирения и сближения со мной. До сих пор Билл не дал мне своего адреса и сейчас не сообщил его. Он рассказал только, что квартира у него маленькая, но ему нравится, что он встречается с некоторыми интересными людьми, а его повесть подходит к концу.

Билл решил стать писателем. Когда он был на первом курсе Колумбийского университета, ему не везло. Он решил, что университет – это пустая трата времени. Поэтому ему надо отдохнуть и «найти себя», но сделать это он сможет лишь в том случае если совсем отрешится от меня и начнет жить самостоятельно. Я, конечно, не верил в его писательский талант. Это попросту был порыв, еще одно усилие уйти от себя и от того ужаса, в который повергло его самоубийство матери. От его детских аргументов я уставал, как от пытки каплями воды. Когда же в его глазах появлялись одновременно презрение и сожаление, я знал, что он думает: «Ты уже довел мою мать, а теперь хочешь довести меня». Я был уничтожен. Таким образом, он выиграл свою независимость, собственную квартиру и те пятьдесят долларов в неделю, которые так уязвляли Леру.

Он коротко рассказал мне о своей жизни. Я был для него одновременно и слишком близким, и слишком чужим, чтобы спросить без обиняков о причине его посещения. Поэтому я не мешал ему подходить к этому вопросу так, как ему хотелось. Он говорил о своих новых приятелях, а потом более подробно – о девушке.

– Она необыкновенно способна. Настоящий талант. Ее зовут Сильвия Ример. Она написала большую повесть в стихах. Ронни ее читал, даже хотел издать. Несколько ее стихотворений было напечатано в «Литературном ревю». Она исключительная, никогда в жизни я не встречал такого необыкновенного человека.

Я слушал и уныло думал: он влюбился в какую–то девчонку из богемы и, должно быть, хочет жениться. Сильвия Ример! Я смутно вспоминал бесконечно длинное произведение, которое валялось в конторе несколько лет тому назад. Я стиснул зубы. Нет, на этот раз я не уступлю.

Билл не смотрел на меня. Наконец он поднял голову и взглянул мне в глаза.

– Вот по этому делу я и пришел, папа. Выслушай меня. Это самое важное из всего, что когда–либо случалось со мной. Больше я никогда тебя ни о чем не попрошу. Но это ты должен сделать. Сильвия получила стипендию и уезжает в Рим.

– Да? Когда же?

– Через два месяца. И будет там целый год. Разреши мне тоже уехать. Я не прошу у тебя больше денег, чем ты даешь мне сейчас. Только на дорогу. Я поеду на пароходе. Это всего долларов двести, не больше. Папа, если бы ты знал, что значит для меня эта поездка…

Его блестевшие от волнения глаза растрогали меня до глубины души. Он продолжал с увлечением, очевидно, повторяя слова Сильвии. Его восторг был искренним. Он говорил, что Рим – единственная столица мира, куда съезжаются много американских артистов. Если только он сможет туда добраться, это отразится и на его общем развитии. Он в этом уверен. Сильвия тоже уверена.

Я расстерянно слушал. В конце концов, это лучше женитьбы. Но что делать? Не приведет ли это к безответственности и вытекающей отсюда опасности? Разве любовь и страх, что я потеряю его, не толкнули меня уже слишком далеко? Разве не лучше было бы сейчас сказать ему о том, чего я давно не решался сделать: что внезапная и необъяснимая смерть матери могла так повлиять на его психику, что требуется помощь психиатра?

Он ухватился за рукав моего халата. Раньше он никогда не дотрагивался до меня. И этот непривычный для меня жест всколыхнул во мне чувства, которые затмили существо дела.

– Папа, ты разрешишь? Я знаю, что не был хорошим сыном. Все как–то запуталось, мы спорили…

Раздался стук в дверь, и в комнату вошла Лера. Она принесла телеграмму. Я взял ее и прочел:

«Прилетаю сегодня после обеда с женой и ее родными. Встречай меня овациями, криками радости и барабаном. Целую.

Ронни».

Самого факта, что Ронни, убежденный холостяк, внезапно женился, было достаточно для того, чтобы потрясти меня. Мысль, что я увижу его на аэродроме через несколько часов, привела к тому, что в первый момент я забыл о Билле и его проблемах. Но ненадолго, конечно. Переведя взгляд с телеграммы на него, я сказал:

– Извини, Билл, но это от Ронни. Ты представляешь? Он женился! Через несколько часов они прилетают. Я должен одеваться.

Из–за этой телеграммы я сделал самую худшую ошибку, какую только мог допустить, зная почти болезненную антипатию моего сына к Ронни. Билл выпрямился. Его лицо, приветливое и искреннее, вдруг вспыхнуло гневом, если не сказать больше.

– Ронни! – воскликнул он. – Боже мой! Я прихожу к тебе по важному делу, а ты думаешь только о своем Ронни. Ты должен немедленно мчаться на аэродром, чтобы приветствовать великого Ронни!

– Если Ронни приезжает, что же, по–твоему, я должен делать?

– По–моему? Я думаю, что об этом ты сам должен знать. Так что же с Римом? Ради Бога, неужели ты сразу не можешь решить?

Его приступы гнева всегда действовали на меня заразительно.

– Черт возьми! Кто я, по–твоему? Автомат, который должен выбрасывать доллары, когда тебе в голову придет какое–нибудь идиотское желание? Как я могу сразу решить что–либо о твоем Риме?

Он обиженно поджал губы.

– Хорошо, сколько времени тебе потребуется для решения этого вопроса?

– Откуда я знаю?

– Но Сильвия хочет знать. Она…

– Сильвия должна будет подождать и написать еще несколько стихотворений в «Литературное ревю», чтобы унять свое нетерпение.

И вдруг меня охватил стыд, что я потерял над собой контроль. Вновь вспыхнуло чувство любви к сыну. Я положил руку на его плечо. Он вздрогнул, но не отстранился.

– Нет смысла изводить друг друга. Я подумаю о твоей просьбе и сообщу через пару дней. Оставь номер телефона, я позвоню тебе. Договорились?

Он пристально посмотрел на меня, потом подошел к кровати, взял машинописный лист и написал номер телефона.

– Пожалуйста. По этому номеру ты всегда застанешь меня. Позвони, если соизволишь быть в лучшем настроении. Передай привет своему любимому другу Ронни Гитлеру–Наполеону–Казанове–Шелдону.

Он проскользнул мимо меня, быстро вышел и захлопнул за собой дверь.