Текст книги "Частный детектив Выпуск 3"

Автор книги: Дик Фрэнсис

Соавторы: Патрик Квентин,Ричард Скотт Пратер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Глава 11

Вместо того, чтобы спать, что наверняка было бы полезнее, я размышлял над тем, кому понадобилась моя смерть.

Я не знал – кто, не мог понять – зачем, не был уверен, что память меня не подводит: может быть, мне показалось, что в штреке кто–то был?

Не было никакой уверенности.

Позвонить ван Хурену? Имеет ли смысл? В шахте находилось огромное количество людей. Все были одеты одинаково. Кроме того, в штреке было темно. В итоге будет много болтовни, масса домыслов и никаких результатов. «Линкольн утверждает, что кто–то покушался на его жизнь», – мне ни к чему такие заголовки.

Как верно заметил Конрад, за неделю я второй раз чудом не оказался на том свете.

Какая–то нелепая история! Это моим киногероям свойственно чудом спасаться. Я здесь ни при чем.

Итак, сидеть тихо и ничего не предпринимать? Но если кто–то действительно хочет меня убить, кто ему помешает попробовать еще раз. Нельзя же быть начеку все время. Особенно, если орудием убийства служит либо микрофон, либо кусок скалы. Разве можно что–либо предвидеть в таких условиях?

Если меня действительно пытались убить, то оба покушения были спланированы так, чтобы создать видимость несчастного случая. Какие меры предосторожности помогут здесь? Наверняка будет не яд, не нож в спину, не пуля из револьвера. А как уберечься от испорченных тормозов в автомобиле, от ядовитого паука в ботинке или подпиленного балкона?

Довольно долго я перебирал версии. В игре участвовали несколько человек. Мог ли это быть шахтер, сильно скучавший на моем последнем фильме и решивший раз и навсегда обезопасить себя от следующего? Для этого не нужно меня убивать. Достаточно уйти с сеанса и больше не ходить на мои фильмы.

А может быть, собрат–киношник, кто–нибудь, кто завидует мне? Единственным человеком, который меня ненавидел до такой степени, был Дрейкс Годдар, но он еще не приехал в Южную Африку и уж наверняка не прятался в руднике на глубине полтора километра.

Никто из работавших внизу людей не знал о том, что я буду на шахте, – они узнали, кто я, когда я поднялся наверх.

Таким образом, оставались… Вот так черт… Оставались Эван, Конрад, Дэн, ну и Родерик. Может быть еще ван Хурен, который, в конце концов, всем заправляет.

Эван действительно меня недолюбливает, но не настолько же, право. Дэн не знает, что я подозреваю его в махинациях с лошадьми, а если бы и знал, то не стал бы скрывать мелкое, в сущности, мошенничество, совершая столь тяжкое преступление, скорей бы пожал плечами и пообещал, что больше не будет.

Что касается Родерика, Конрада и ван Хурена, то для них я не смог придумать мотивов.

Все они (кроме Конрада, который лежал в амбулатории) казались искренне обрадованными, когда увидели, что я живой и здоровый, выхожу из лифта.

Чем дольше я размышлял, тем менее правдоподобным казалось мне все это. Ни один из них не годился на роль коварного убийцы. В конце концов, я решил, что у меня чересчур разыгралось воображение.

Я вздохнул. Голова перестала болеть. Я решил, что вновь могу рассуждать спокойно, и вскоре заснул.

Когда я проснулся, мои ночные домыслы показались мне начисто лишенными смысла. Конраду показалось, что между микрофоном и историей в шахте есть какая–то связь. Он ошибся.

Родерик позвонил рано утром и пригласил на ужин. Будет Катя. Ничего официального; когда я сказал, что не обещаю, он поспешил добавить, что ни слова об этом не напишет, и что ничего из сказанного мною в печать не попадет.

– Договорились! – ответил я, сомневаясь в обещанном. – Где вы живете?

Он сказал адрес и добавил:

– Ваш шофер знает, где это.

– Надеюсь.

Я положил трубку. В том, что Родерик знал об автомобиле с шофером, не было ничего подозрительного. В «Игуане» у него человек, который сообщает ему, как часто я чищу зубы.

Телефон зазвонил вновь.

Уэнкинс. Не смогу ли я… То есть, не соглашусь ли я, чтобы он приехал ко мне сегодня, чтобы обсудить определенные… вернее, некоторые детали, связанные с премьерой фильма.

– Разумеется, – ответил я. – Прошу.

Сразу же после него позвонил Конрад. Еду ли я в Парк Крюгера?

– На какой срок?

– На десять дней.

– В таком случае, не могу. Я должен быть здесь самое позднее во вторник. А можно на своей машине? Две машины не одна, особенно, когда нужно многое посмотреть.

Отличная мысль! – воскликнул он. Я же заподозрил его в том, что он не горит особым желанием ехать в одной машине с Эваном и мною.

Потом он сказал, что перед ленчем зайдет ко мне выпить стаканчик, что Эван уже весь ушел в раздумья над новым фильмом. Ну, как обычно, подумал я.

Потом позвонил Аркнольд.

– Извините, – сказал он. – Я насчет лошадей миссис Кейсвел… – он замолчал, и я понял, что больше он ничего не скажет.

– До полудня я буду в гостинице, приходите, – предложил я.

В трубке раздавалось его учащенное дыхание.

– Ладно, – сказал он. – Постараюсь. Так, пожалуй, действительно будет лучше. Часов в одиннадцать вас устроит? После утренней тренировки.

– До встречи, – сказал я.

* * *

Яркое солнце, синее небо.

Я пил кофе и просматривал тесно набранные колонки местных новостей. Я мало что понял, для этого нужно было знать, что к чему. Как будто вошел на середине сеанса, подумал я.

В Иоганнесбурге убит неизвестный мужчина – найден два дня назад с проволокой на шее.

Я почувствовал легкую дрожь и отложил газету.

Глупости, успокаивал я себя. Никто не покушается на твою жизнь. Все это ерунда.

– Здравствуйте, – сказала Салли, – что вы здесь делаете?

– Вот, смотрю, как растет трава.

Она опустилась напротив, весело улыбаясь. Ее юное лицо так и светилось от удовольствия.

На ней было короткое белое платье, белые туфли, в руках – ракетки в чехлах. Темные волосы были повязаны зеленой лентой. Все в ней напоминало о богатстве семьи ван Хуренов.

– Чашечку кофе? – предложил я.

– Лучше апельсинового сока. Я заказал сок.

– Правда, у нас потрясающий рудник?

– Потрясающий, – согласился я. Мы пародировали Дэна.

– А вы находчивый, – улыбнулась она. – Отец сказал, что вы умеете действовать интуитивно, правда, я так и не поняла, что он имел в виду.

– Я всегда слишком спешу, чтобы подумать, как следует, – рассмеялся я.

– Нет, он говорил это в положительном смысле, – не согласилась она.

Принесли апельсиновый сок. Салли пила, постукивая кусочками льда в стакане. У нее были длинные темные ресницы и нежный румянец. Когда я вижу таких девчонок, я думаю, о том, что моя малышка, может быть, и вырастет такой же симпатичной стройной девушкой, но с ней нельзя будет ни пошутить, ни поговорить серьезно.

Салли опустила стакан и огляделась.

– Вы не видели Дэна? Мы договорились встретиться в десять, а сейчас уже четверть одиннадцатого.

– Вчера он весь вечер занимался подсчетами, устал, бедняжка.

– Какими подсчетами? – спросила она подозрительно.

Я рассказал.

Она рассмеялась.

– Он здорово считает в уме. В субботу, на скачках, он тоже считал. Я называла его человек–калькулятор, – она отпила из стакана. – А вы знаете, Дэн страшно азартный. Он поставил на лошадь десять рэндов, представляете!

Я подумал, что ван Хурен хорошо воспитал свою дочь, если десять рэндов были для нее солидной суммой.

– Правда, – продолжала она, – его лошадь выиграла. Я ходила с ним в кассу за деньгами. Представляете, он получил целых двадцать пять рэндов. Он сказал, что часто выигрывает. И очень радовался.

– На скачках все, в конце концов, проигрывают.

– А вы, оказывается, пессимист. Совсем, как мой отец, – заявила она.

Внезапно глаза ее заблестели, и она утратила интерес к нашему разговору.

К столику шел Дэн. На нем были белые шорты и светло–голубая спортивная куртка. Загорелый, подтянутый, он, как всегда, улыбался.

– Привет! – крикнул он.

– Привет! – ответила Салли, глядя на него.

Она ушла, а я остался наедине с ее недопитым соком и своими невеселыми мыслями. Я смотрел, как весело шагает она рядом с золотым мальчиком, и думал о том, что именно так с древнейших времен и выглядят влюбленные девушки. Только эта девушка была дочерью владельца золотого рудника, а парень, с которым она шла играть в теннис, умел не только считать, но и рассчитывать.

Пришел Аркнольд, портье показал ему мой столик. Я предложил выпить, он отказался, потом согласился. Вдали раздавались удары по мячу, возгласы и смех моей парочки.

Аркнольд узнал Дэна и поморщился.

– Вот уж не думал, что он окажется здесь! – сказал он.

– Он нас не услышит.

– Все равно… Может быть, пойдем к вам?

– Как скажете, – согласился я. Мы поднялись в номер. Корты были видны из окна, но нас оттуда видно не было.

Аркнольд, как до этого Конрад, уселся в самое удобное кресло. Видимо, подсознательно он считал себя значительней меня. На его грубо слепленном лице невозможно было проследить тонкие смены настроения. Ни челюсть, ни глаза не говорили, напряжен он или расслаблен. Трудно было понять, о чем думает этот человек. Он казался мне то агрессивным, то озабоченным. Видимо, он еще не решил, нападать ему или попытаться договориться мирно.

– Я хочу спросить у вас вот о чем, – сказал он.

– Что вы намерены сказать миссис Кейсвел, когда вернетесь в Англию?

– Я еще не знаю.

Он дернул головой, как рассерженный бульдог.

– Не говорите ей, чтобы сменила тренера.

– А почему, собственно?

– Потому что я делаю все, что только возможно.

– Конечно, – согласился я, – лошади выглядят великолепно, правда, бегают ужасно.

– Я не виноват, что они проигрывают, – сказал он уныло. – Скажите ей это. Скажите ей, что я не виноват.

– Если миссис Кейсвел заберет у вас лошадей, вы потеряете довольно большие деньги. Но кроме этого, вы потеряете репутацию. Вдобавок угроза судебного расследования.

– Что вы имеете в виду?

Я перебил его.

– Для начала вы должны избавиться от смотрителя, – сказал я.

Не скажу, что он остолбенел, но челюсть у него отвисла.

– Если вы уволите Барти, – продолжал я, – я, возможно, скажу миссис Кейсвел, чтобы она оставила лошадей в вашей конюшне.

Последовала долгая пауза, в течение которой он приходил в себя. На место агрессивности пришла усталость, смешанная с ощутимой горечью поражения.

– Я не могу этого сделать, – сказал он, даже не выгораживая своего старшего конюха.

– Вы боитесь, что он что–то расскажет и вас вычеркнут из списков клуба? Или все дело в деньгах?

– Я бы попросил вас…

– Я рекомендую расстаться с ним до моего отъезда, – сказал я с вежливой улыбкой.

Он тяжело поднялся и, глубоко вздохнув, выругался. Это был поток почти неразличимых слов; по выражению его лица трудно было понять, ругательства это или мольба о помощи.

Потом он посмотрел в окно, убедился, что Дэн все еще играет, и, не попрощавшись, выскочил из комнаты. Как будто его припекло, причем с трех сторон сразу, подумал я, и даже почувствовал что–то вроде сострадания.

* * *

Я вернулся на террасу, где увидел Уэнкинса, разыскивающего меня среди читающих газеты постояльцев отеля.

– Мистер Уэнкинс! – окликнул я его.

Он затравленно оглянулся и двинулся навстречу, налетая на стулья и столики.

– Здравствуйте… Линк, – произнес он и поднял руку, оставаясь на внушительном расстоянии. Я сделал ответный жест рукой, подумав, что, вероятно, какой–то смельчак рассказал ему, как от него разит потом.

Мы сели за столик под желто–белым зонтиком, после чего Уэнкинс согласился… Ну, ладно… разве что… выпить стаканчик пива. Из внутреннего кармана пиджака он вынул пачку бумаг и стал просматривать их. Похоже, это занятие помогло ему успокоиться.

«Уорлдис»… э–э… дирекция решила… ей кажется, что будет лучше, если прием состоится перед показом фильма…

Я сразу понял, в чем дело. Они боятся, что во время сеанса я сбегу.

Здесь… вот, пожалуйста… список приглашенных гостей… то есть лиц, приглашенных дирекцией… А вот… сейчас найду… список представителей прессы… А это… вот лица, которые купили билеты на прием и на фильм… Мы старались, но… сами видите, сколько их… возможно, будет тесно…

Он немилосердно потел и все время вытирал лоб большим белым носовым платком. Но скандалить не имело смысла. Я сам заварил эту кашу, а, кроме того, я должен быть признателен людям, которые хлопочут ради меня.

– Ну так вот… не могли бы вы… то есть, не согласились бы… осталось немного билетов… они дороже… по двадцать рэндов.

– Двадцать рэндов? – удивился я. – Но это очень дорого!

– Это на благотворительные цели, – заверил он, – понимаете…

– На какие именно?

– У меня записано… есть список… не помню, где…

– Он стал искать по карманам, но ничего не нашел.

– Ну, что поделаешь… во всяком случае, это доброе дело… и, понимаете… «Уорлдис»… дирекция просит вашего согласия на рекламу… билетов довольно много…

– Отпадает.

– Я говорил… мне приказали… но, что там… – он совсем потух.

– Где состоится прием? – спросил я.

– Минуточку… да… напротив кинотеатра «Уайдуорлд», в отеле «Клиппспрингер Хайгтс»… это очень хороший зал… вот увидите… это один из лучших отелей Иоганнесбурга.

– Отлично. Я вернусь во вторник вечером, скажем, около шести. Позвоните мне, и мы обсудим подробности, хорошо?

– Конечно, – поспешил согласиться он. – Но видите ли… «Уорлдис»… то есть дирекция просит, чтобы вы оставили адрес, по которому мы смогли бы найти вас в Парке Крюгера.

– Я еще сам не знаю, где буду жить.

– А вы бы не могли узнать? Потому что… понимаете, мне приказано во что бы то ни стало…

– Ладно, – успокоил я его. – Я сообщу вам.

– Я вам очень благодарен… – он засопел. – Не знаю, как вам сказать… но, видите ли… – Он нервничал все сильнее, видимо, у него было еще кое–что в запасе. Я уже готов был опередить его, но страх перед дирекцией победил.

– Дирекция… скажем, организовала… или заказала… фотографа. На сегодня, во второй половине дня.

– Какого фотографа?

– Мы хотим сделать несколько фотографий.

С невероятными трудностями он объяснил, что это должны быть снимки, на которых я буду в плавках, под пляжным зонтом, в обществе манекенщицы в бикини.

– Так. Можете вернуться и сказать дирекции, что ее рекламные идеи отстали лет на пятьдесят. Такие фотографии давно никто не делает. К тому же, они вряд ли помогут продать билеты по цене двадцать рэндов штука.

По его лбу струился пот.

А кроме того, скажите им, что если они будут постоянно мне надоедать, то я не приду на премьеру.

Но ведь… После тех снимков, где вы спасаете эту журналистку… Катю… люди толпились у касс… сотни писем… все дешевые билеты разобрали за один день… билеты на прием тоже…

– Это не было рекламным трюком, – выразительно сказал я.

– Нет… ну, конечно, нет… что вы, нет, нет!

Он вскочил, опрокинув при этом стул.

– Здравствуйте, мистер Уэнкинс, – приветствовала его Салли. – У вас вид, как после партии в теннис.

Уэнкинс потянулся за платком. Дэн смотрел на него с интересом.

– Ну, что же… Я им скажу… то есть повторю, что вы… боюсь, что они будут недовольны…

– Вот именно. И никаких фокусов.

– Никаких, – пробормотал он, но я был почти уверен, что передать дирекции наш разговор он не отважится.

Салли смотрела на удаляющегося неровными шагами Уэнкинса.

– Почему он так нервничает? – спросила она. – Что вы с ним сделали?

– Он нервный от природы.

– И глупый, – добавил Дэн, думая о чем–то своем.

– Можно, я закажу апельсиновый сок? – спросила Салли.

* * *

Прежде, чем подошел официант, появились Эван с Конрадом, поэтому заказ был основательно расширен. Эван был возбужден больше обычного. Он жестикулировал, как сумасшедший. Конрад молчал. Ведущий оператор обязан слушаться режиссера.

– Фильм должен быть символическим, – ораторствовал Эван. – Это главное. Я думаю, что высотные здания – это фаллические символы современного мира, выражающие потенцию нации. Поэтому каждая сильная и развивающаяся страна считает своим долгом построить хотя бы один вращающийся ресторан на самом верху самого высокого здания…

– Если они есть в любой стране, то зачем же так носиться с этим рестораном в Иоганнесбурге? – проворчал Конрад. Он был не согласен, но не хотел портить отношений с Эваном.

– А что такое фаллический символ? – спросила Салли.

Дэн чрезвычайно вежливо посоветовал ей поискать это выражение в энциклопедии.

Я спросил Эвана, где мы будем жить в Парке Крюгера?

– Понятия не имею, – ответил он. – Наш администратор заказал номера в кемпингах месяца два тому. Мы въедем в парк с юга и будем продвигаться на север.

– Где–то есть список этих кемпингов, дорогуша, – добавил Конрад. – Я могу переписать, когда мы вернемся в гостиницу.

– Мне–то все равно, – сказал я. – Но «Уорлдис» просит об этом.

– Как это все равно? – дернулся Эван. – Если «Уорлдис» просит, то нужно сделать.

Эван с огромным уважением относился к прокатчикам его картин.

– Конрад отправит список им.

Я улыбнулся Конраду.

– Вот и отлично. Адресуешь на имя Клиффорда Уэнкинса.

Конрад кивнул. Я понимал его. Одно дело – дружеская услуга, а другое – приказ режиссера.

– Надеюсь, ты сам поведешь машину, – продолжал Эван своим категоричным тоном. – Предупреждаю, для шофера места не будет.

Даже в этот прекрасный, беззаботный день, сидя со стаканом в руке, Эван был напряжен, как натянутая струна. Его взлохмаченные вьющиеся волосы торчали во все стороны. Наполняющая его энергия, казалось, вот–вот начнет излучаться видимым потоком.

Заговорила Салли.

Я уверена, что вам очень понравится в заповеднике, – сказала она авторитетно. – Звери такие милые.

Эван умел обращаться с девушками, находящимися в кадре; отношение бедной Салли к животным волновало его мало. Милые? Ерунда! Имела значение только символика.

– Да, разумеется… то есть… – он живо напомнил мне несчастного Уэнкинса.

Настроение Конрада молниеносно исправилось. Он разгладил усы и посмотрел на Салли с благодарностью. Салли очень мило ему улыбнулась и продолжала, обращаясь к Дэну:

– Тебе бы там понравилось. Когда приедешь в следующий раз, мы обязательно туда выберемся.

Дэн подтвердил, что мечтает об этом. Конрад спросил, когда он собирается ехать. Дэн ответил, что через неделю, максимум, десять дней. Салли сказала, что Дэн успеет побывать на премьере и на приеме по этому поводу, где будет вся семья ван Хуренов. Дэн сказал, что помнит об этом и обязательно придет.

Я наблюдал за ними. Девочка сияла. Я выразил надежду, про себя, конечно, что золотой мальчик умеет любить.

Эван и Конрад остались на ленч, за которым вели убийственно скучные разговоры на профессиональные темы. Из их беседы я понял, что они собираются следовать методу документального кинематографа. Конрад будет, как говорится, ловить живую реальность. Приступая к десерту, я уже был убежден в том, что фильм со слонами, символикой и Бог знает чем еще будет нудным, как ожидание в аэропорту.

Конрада волновала техническая сторона. Меня ничего не волновало. Эван, как обычно, вдавался в детали.

– Итак, берем «Аррифлекс», – наконец сказал он Конраду. – Могут встретиться неповторимые ситуации… Будет обидно, если мы их упустим.

Конрад согласился. Потом они решили взять и звукозаписывающую аппаратуру. Администратор группы договорился с одним из смотрителей заповедника об аренде вездехода, так что все должно было поместиться.

А если что–то не поместится? Можно ли погрузить часть снаряжения в мой автомобиль? Я согласился и обещал, что подъеду утром и заберу все, что нужно.

Глава 12

Пользуясь картой, я без особых приключений нашел жилище Родерика.

Так как автомобиль несколько часов простоял на стоянке, я на всякий случай проверил тормоза. Я знал, что поступаю глупо, но, в конце концов, лучше перестраховаться.

Родерик жил на седьмом этаже. Он пригласил меня полюбоваться видом.

– В это время он особенно красив, – сказал он. – Сейчас зажигают огни. Днем слишком заметны фабричные трубы, терриконы… Разве что вы любитель индустриальных пейзажей. А в сумерки все скрыто…

Против собственной воли я застрял на пороге.

– Разрешите?.. Вы боитесь высоты?

– Ничего подобного.

Я ступил на балкон; вид был действительно великолепен. На небосклоне висел, как огромный воздушный змей, Южный Крест, а в направлении Дурбана шла лента автострады, отмеченная оранжевыми светильниками.

Родерик не касался перил. Я держался ближе к стене. Я боялся и клял себя за глупую трусость: было стыдно не доверять Родерику. Подозрительность – страшная вещь!

Разумеется, мы вернулись целые и невредимые. Я расслабил мышцы. «Успокойся, идиот!» – говорил я себе, но не мог отделаться от мысли, что Родерик присутствовал и при случае с микрофоном, и вчера на руднике.

Квартира была небольшая, но с фантазией. Оливковый ковер, черный кожаный мешок, наполненный кусками губчатой резины, исполнял роль кресла. На стенах цвета хаки висели яркие абстрактные картины, между ними массивные медные светильники. Перед диваном под синтетической тигровой шкурой стоял низкий стеклянный стол, а в углу – гигантская пивная банка – скульптура в стиле Энди Уоролла. В целом все это производило впечатление отчаянного стремления к современности. Это был интерьер человека, решившего во что бы то ни стало идти в ногу со временем. Можно было предположить, что Родерик курит марихуану.

Разумеется, в доме была дорогая стереоустановка. Он поставил что–то суперсовременное, может быть, чуточку устаревшее по сравнению с тем, что сейчас крутят в Лондоне, но в гнусавых голосах исполнителей звучала та же смесь протеста с самолюбованием. Некоторое время я пытался понять, нравится ли это хозяину на самом деле.

– Выпьем? – спросил он. Я с удовольствием согласился.

Кампари с содовой. Розовая горьковато–сладкая жидкость в высоком стакане.

– Катя должна прийти с минуты на минуту. У нее дела на телевидении.

– Она хорошо себя чувствует?

– Отлично.

Он старался казаться равнодушным, но я видел отчаяние в его глазах, когда он думал, что Катя умирает. Под внешностью авангардиста скрывались нормальные человеческие чувства.

Он был одет в невероятно узкие брюки, его рубашка была с оборками и шнурками. Этот как бы домашний и потому небрежный наряд был, конечно, тщательно продуман и должен был подчеркнуть мужественность, силу и современную элегантность хозяина. Разумеется, мой костюм говорил о моем характере. Так уж всегда бывает.

Что же касается Кати, то и ее наряд был красноречив.

Она ворвалась в комнату, как живая реклама развлекательной программы. Она напоминала испанскую танцовщицу; сходство подчеркивал высокий черепаховый гребень в ее прическе.

Энергия исходила от нее, как будто заряд электричества, пронзивший ее тело, не только чуть не убил, а зарядил ее.

– Линк! – сказала она. – Как я рада видеть вас!

Разумеется, она пришла с подругой. Я ощетинился. Родерик и Катя, разумеется, сговорились. Я был не в восторге от такого поворота, но кой–какой опыт у меня был, поэтому я знал, как себя вести. Я вздохнул, прощаясь с образом того тихого, домашнего ужина, о котором говорил Родерик.

Девушка была очень хороша. Темноволосая, с большими, чуть близорукими глазами. Она была одета во что–то воздушное, мягкое, зеленое и свободное. То бедро, то округлая грудь радовали глаз.

Родерик делал вид, что увлечен приготовлением выпивки.

– Мелания, – Катя подавала ее как богиню, родившуюся из морской пены. Впрочем, стройная шея Мелании понравилась бы маэстро Боттичелли.

Домашние называют ее Мела, подумал я ехидно, и поздоровался, улыбаясь не слишком приветливо. Однако Мелания не собиралась легко сдаваться. Она взмахнула длинными ресницами, приоткрыла мягкие губы и подарила мне страстный взгляд. Это она умеет, подумал я, и ведет она себя так, как я перед камерой.

Мелания опустилась на диван рядом со мной. Совершенно случайно у нее не оказалось спичек, поэтому я дал ей прикурить от большой зажигалки в виде апельсина. Совершенно случайно Мелания взяла мои ладони в свои, чтобы защитить огонек зажигалки от движения воздуха. Когда она приподнялась, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, она ухватилась за мое плечо, потому что совершенно случайно потеряла равновесие.

Катя рассказывала разные забавные истории, а Родерик не забывал о моем стакане. Я раздумывал над тем, где он спрятал магнитофон, потому что был совершенно уверен, что разговор продуман заранее.

Ужинали мы за черным квадратным столом в небольшой нише, стены которой были цвета горчицы. Еда была вкусной, разговор оживленным. Я отмалчивался, чтобы не сказать ничего такого, что можно было бы использовать в прессе.

Мелания благоухала, а Родерик подливал коньяк в мое вино. «Имел я тебя в виду, – думал я. – Тебя и твою газету. Ты, конечно, хитрый, сукин сын, но меня ты не перехитришь».

Родерик, сообразив что к чему, оборвал разговор с сексуальным подтекстом и без всякого предисловия спросил:

– Вы здесь уже неделю. Скажите, что вы думаете об апартеиде?

– А вы? – парировал я. – И вы? Вы же здесь живете. Расскажите мне что–нибудь на эту тему.

Катя заявила, что ее интересует, что думает гость. Мелания же решительно изрекла:

– Апартеид неизбежен.

Я спросил:

– В каком смысле?

– Апартеид означает раздельную жизнь, – объяснила она. – А вовсе не то, что одна раса выше другой. Люди отличаются друг от друга, и мы не можем этого изменить. Весь мир думает, что мы ненавидим черных, но это неправда.

Я был поражен переменой в девушке; сейчас она мне нравилась гораздо больше.

– У многих черных есть машины и собственные дома. У них есть свои больницы и кино, гостиницы и магазины…

Я уже было открыл рот, чтобы возразить, но Мелания не дала мне сделать это, чем очень разозлила Родерика.

– Я знаю, что вы скажете, – продолжала она. – Все англичане, которые сюда приезжают, считают своей обязанностью сказать, что мы несправедливы по отношению к черным. Они не видят изменений к лучшему. Или же не хотят видеть.

Интересно, как бы она рассуждала, если бы была черной? Может быть, черным африканцам и разрешалось заниматься адвокатской или медицинской практикой, но, например, жокеями они работать не могли. Это я знал точно.

Родерик потерял терпение и вновь спросил:

– А как вы на все это смотрите?

Я улыбнулся.

Видите ли, Родерик, в моей профессии не существует дискриминации в отношении какой–либо социальной группы. Единственное условие принадлежность к гильдии профессиональных актеров.

Родерик сдался. Очевидно, он понял, что не выудит из меня ни одного высказывания на политическую тему, которое можно было бы использовать в печати. Поэтому он решил напомнить Мелании, что она приглашена на роль соблазнительницы. Ее инстинкт говорил ей, что она преуспела бы больше, если бы мы поговорили. Но, видимо, они преследовали общую цель, поэтому прелестная дева мгновенно сменила тон. Она стыдливо улыбнулась, как бы говоря, что напрасно вмешалась в разговор о вещах, в которых не разбирается.

Катя и Родерик переглянулись. Катя сказала, что приготовит кофе. Родерик заявил, что поможет ей, и предложил перейти на диван, где нам будет удобней.

Мелания скромно потупилась. Я подивился ее актерским способностям, я догадывался, что она хладнокровна и тверда, как сталь. Тем не менее она без проволочек расположилась на диване.

При этом она так одернула платье, что ее великолепная грудь почти полностью обнажилась. Она с удовольствием отметила, что я не свожу с нее взгляда.

Рано радуешься, милая, думал я, слишком рано.

Родерик принес кофе, а Катя вышла на балкон. Через некоторое время она вернулась и отрицательно покачала головой. Родерик стал разливать кофе, а Катя подавала чашки. Я заметил, что она возбуждена.

Я посмотрел на часы. Было десять пятнадцать.

– Ну, мне пора, – сказал я. – Завтра мне рано вставать.

– Нет, нет, еще минутку, – сказала Катя, а Родерик подал мне стакан, коньяка в котором хватило бы, чтобы утопить средних размеров крейсер. Я сделал вид, что отпил большой глоток, хотя на самом деле едва пригубил. Если бы я выпил все, что наливал мне Родерик, я наверняка не смог бы вести машину.

Мелания, сбросив золотые туфельки, выполняла гимнастические упражнения, приподнимаясь на пальчиках с выкрашенными в розовый цвет коготками. Заодно она показывала мне, что ничего не носит под платьем.

Кофе был хорош. Кулинарные таланты Кати превосходили конспираторские. Через четверть часа она вновь вышла на балкон, а когда вернулась, то кивнула Родерику.

Я еще раз внимательно пригляделся к этой троице. Молодящийся Родерик, смешная, безалаберная Катя, прекрасная Мелания, деловито выставляющая напоказ свои прелести. Я был уверен, что они в сговоре, что они что–то задумали…

Было без двадцати одиннадцать. Я допил кофе, встал и сказал, что уже точно пора.

На этот раз возражений не последовало.

– Большое вам спасибо за чудесный вечер, – сказал я.

Они улыбнулись.

– Отличный ужин, – сказал я, обращаясь к Кате.

Она улыбнулась.

– Великолепная выпивка, – сказал я Родерику.

Он улыбнулся.

– И приятное общество.

Мелания улыбнулась.

Неестественные улыбки, напряженные взгляды. У меня пересохло во рту.

Мы вышли в прихожую.

– И мне пора, – сказала Мелания. – Родерик, ты не мог бы вызвать такси?

– Конечно, милая, – произнес он и тут же добавил: – Но вам по пути. Линк тебя подбросит.

Все трое уставились на меня, улыбаясь, как заведенные.

– Разумеется, – сказал я. А что я мог сказать?

Мелания набросила шаль. Катя и Родерик проводили нас до лифта. Я нажал кнопку. Лифт остановился на первом этаже.

Я вежливо пропустил Меланию вперед. А потом сказал:

– Ох… простите… Я забыл кольцо в ванной. Я тут же вернусь. Подождите меня, пожалуйста.

Прежде чем она успела возразить, я нажал кнопки «3» и «7».

Вышел я на третьем, спустился по металлическим ступенькам пожарной лестницы во внутренний двор, заставленный контейнерами для мусора и корзинами для белья, обежал вокруг квартала и затаился в подворотне напротив подъезда, где жил Родерик.

Двое стояли перед подъездом, двое крутились у моей машины. В руках у них блестели хорошо знакомые мне предметы.

Из подъезда выбежала Мелания и заговорила с теми, что стояли ближе. В свете уличных фонарей платье ее казалось прозрачным. Она что–то оживленно говорила, а ее знакомые активно жестикулировали и качали головами.

Внезапно они задрали головы, я тоже посмотрел вверх и увидел стоящих на балконе Родерика и Катю. Они что–то кричали. Слов я не разобрал, но и так все было ясно. Добыча ускользнула. Они были недовольны.

Возле моего автомобиля состоялось короткое и мало результативное совещание, после которого Мелания вернулась в дом.

Родерик не был убийцей, он был газетчиком до мозга костей. Его четверка была вооружена не револьверами и ножами, а всего лишь фотоаппаратами. Убивать меня они не собирались. Они хотели сфотографировать меня в обществе девушки в почти прозрачном платье.

* * *

Из «Игуаны» я позвонил Родерику. Он был явно не в настроении.

– Черт вас побери! – сказал я без всякого предисловия.

– Согласен.

– Вы велели прослушивать мой телефон?

Пауза. Потом вздох.