Текст книги "Частный детектив Выпуск 3"

Автор книги: Дик Фрэнсис

Соавторы: Патрик Квентин,Ричард Скотт Пратер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

– Невозможно, – прошептала его жена.

Я вспомнил Нериссу такую, какой она была во время нашей последней встречи: бледную, худую, лишенную сил.

– Ее беспокоят здешние лошади, – сказал я. – Она унаследовала их от Порции.

Но им было не до лошадей. Ван Хурен подсунул вышеупомянутую подушечку под спину и отрешенно уставился в потолок. Это был атлет лет пятидесяти, с легкой сединой на висках. У него был крупный, но не слишком, нос с горбинкой, четко очерченный рот, тщательно ухоженные ногти. Костюм сидел отлично.

Здесь появилась барышня с молодым человеком. Они были похожи друг на друга и оживленно разговаривали. Парню было лет двадцать. Он был из тех молодых людей, которые немножко бунтуют и слегка протестуют против существующего устройства мира, но не настолько, чтобы порвать с роскошной жизнью в родительском доме. Девушке было лет пятнадцать, мысль о каком–либо бунте не умещалась в ее голове.

– Ой, простите! – воскликнула она. – Мы не знали, что у нас гости!

На ней были джинсы и светло–желтая рубашка. Ее брат был одет точно так же.

– Мой сын Джонатан, – представил его ван Хурен. – А это моя дочь Салли…

Я встал и протянул девушке руку.

– Вам когда–нибудь говорили, что вы вылитый Эдвард Линкольн? – улыбнулась она.

– А как же, – ответил я. – Ведь, собственно, это я и есть.

– Вы? Ну конечно, конечно! Господи, это и правда вы! – И добавила осторожно, как будто боясь, что ее разыгрывают: – В самом деле, мистер Линкольн?

– Мистер Линкольн, – успокоил ее отец, – друг миссис Кейсвел.

– Тети Нериссы? Да, я помню! Она говорила, что хорошо вас знает. Она ужасно милая, правда?

– Правда, – согласился я и сел.

Джонатан смотрел на меня бесстрастным взглядом.

– Я не смотрю фильмы подобного рода, – заявил он.

Я улыбнулся. Я привык к заявлениям подобного рода.

Я слышу их минимум раз в неделю. И знаю, что лучший ответ на них – молчание.

– А я наоборот! – воскликнула Салли. – Я видела почти все. Скажите, в «Шпионе, который прошел страну» вы сами ездили на лошади? Так писали в афишах.

Я утвердительно кивнул.

– Вы ездили без мундштука. Разве с мундштуком было бы не лучше?

Я невольно засмеялся.

– Нет, не лучше. По сценарию у лошади были мягкие губы, но у той, которую мне дали, они были очень твердые.

– Салли прекрасно ездит верхом, – заметила ее мать, – она получила первый приз на пасхальных скачках для юниоров.

– Кубок Резедовой Скалы, – уточнила Салли.

Это название ничего мне не говорило, но присутствующие явно рассчитывали на то, что это произведет на меня впечатление. Они выжидающе молчали, пока Джонатан не произнес:

– Так называется наш золотой рудник.

– Я понятия не имел, что у вас есть золотой рудник. – Я сказал это почти тем же тоном, каким отец, а потом сын заявили, что не смотрели ни одного моего фильма. Квентин ван Хурен въехал в это сразу.

– Понимаю, – сказал он, – не хотели бы посмотреть, как такой рудник выглядит?

По изумленным глазам остальных членов семьи я понял, что предложенное было таким же невероятным, как то, что я по собственной воле, без принуждения, согласился на пресс–конференцию.

– Я был бы очень рад, – сказал я, – действительно, рад.

– В понедельник утром я лечу в Уэлком, – сказал он. – Там он находится… Я пробуду в поселке неделю, а вы вернетесь вечером.

Я повторил, что с удовольствием съезжу.

После ужина наши отношения потеплели настолько, что супруги ван Хурены и Салли решили ехать в воскресенье в Гермистон, чтобы посмотреть на лошадей Нериссы. Джонатан сослался на неотложные дела.

– Интересно, какие? – ехидно спросила Салли.

Джонатан не ответил на этот вопрос.

Глава 7

Пятница была бедна на интересные политические события, и поэтому газеты уделили происшествию с Катей чрезвычайно много места. Редко случается, чтобы в таком спектакле участвовал журналист, так что приключения репортерши оказались на первых страницах.

Одна из газет даже высказала подозрение, что вся эта история была подстроена для рекламы, и только в последний момент что–то не получилось. Однако в этой же статье подозрение и опровергалось.

Читая ее, я подумал, сколько народу поверит этой версии. В конце концов, я и сам сомневался, особенно, когда вспоминал лукавую улыбку репортерши. У меня не было уверенности, что она сама не подстроила все это. При участии Родерика, разумеется.

Вряд ли она стала бы рисковать своей жизнью. Но она могла и не понимать, насколько это опасно.

Я взялся за «Рэнд Дейли Стар», чтобы узнать, как все это выглядит в изложении Ходжа. Оказалось, он написал целый очерк. Назывался он: «Наш корреспондент Родерик Ходж рассказывает». Если не считать довольно эмоционального начала, статья была довольно сдержанная, однако и Родерик, даже резче чем остальные, подчеркнул, что если бы в последний момент Катя не взяла микрофон, жертвой стал бы я.

Наверное, он подчеркнул это, чтобы материал казался сенсационнее, а, впрочем, кто знает?

Кисло улыбаясь, я дочитал статью до конца. Катя, как сообщал ее поклонник, провела ночь в больнице, но чувствовала себя нормально.

Я отложил газеты, принял душ и побрился. Пока я занимался всем этим, я пришел к двум выводам: во–первых, что я до сих пор ничего не знаю, во–вторых, что мне трудно что–либо сообщить Нериссе, потому что вместо фактов у меня одни домыслы.

Внизу, у администратора, я попросил, чтобы мне устроили прогулку верхом по какой–нибудь приятной местности и приготовили пакет с провиантом.

– С удовольствием, – сказал портье, и через два часа я уже находился в сорока километрах к северу от Иоганнесбурга верхом на скакуне, который, наверное, помнил лучшие времена; глубоко вдыхая чудесный мягкий воздух, я ехал по дороге. Хозяева коня настояли, чтобы меня сопровождал их конюх, но английского он не знал, а я не знал банту, поэтому его присутствие не мешало мне. Звали его Джордж, он был неплохим наездником, а с его губ, похожих на два банана, не сходила улыбка.

Мы доехали до перекрестка, у которого стоял лоток с отличными апельсинами, ананасами и очень симпатичной продавщицей.

– Наартйес, – сообщил Джордж.

Я пожал плечами, показывая, что не понял. Актер, по крайней мере, должен уметь выражать свои чувства без слов. Это иногда может пригодиться.

– Наартйес, – повторил Джордж, спешился и, держа лошадь под уздцы, пошел к киоску. Я дал ему бумажку в пять рэндов. Он ответил улыбкой, быстро все уладил и вернулся с сеткой, наполненной наартйес, двумя зрелыми ананасами и большей частью суммы, которую я ему дал.

Мы остановились на отдых, поделили холодного цыпленка из моего пакета, съели по ананасу и запили все это яблочным соком. Наартйес были просто великолепны. Они напоминали большие мандарины с толстой кожей в зеленую крапушку.

Негр уселся на расстоянии добрых пятнадцати шагов от меня. Я пригласил его жестом поближе, но он отказался.

То рысью, то коротким галопом по степи, покрытой жесткой бурой травой, подъехали мы к дому и пустили лошадей шагом, чтобы дать им остыть. Оказалось, что мы вернулись с другой стороны, описав круг.

За почти целый день я заплатил десять рэндов, получив удовольствие на тысячу. Я дал Джорджу пять рэндов на чай, а хозяин конюшни шепнул мне, что это слишком много. Джордж, улыбаясь до ушей, вручил мне сетку с апельсинами; он и хозяин конюшни долго махали мне вслед. Ах, была бы жизнь всегда такой бесхитростной, естественной и простой!

* * *

Конрад ждал меня в «Игуане». Он сидел в холле, и когда я появился, внимательно оглядел меня с головы до ног. Я был потным, пыльным и держал в руке сетку с фруктами.

– Господи, дорогуша, ты откуда? – спросил он.

– С прогулки верхом.

– Жаль, что камеры нет! – воскликнул он. – Выглядишь ты, как бродяга… Хорошо стоишь… свет сзади… ну и эти апельсины… Это надо будет как–то использовать в следующей картине. Жалко терять такой кадр.

– Ты рановато пришел, – сказал я.

– Я подожду здесь… Мне все равно где.

– Лучше пойдем наверх. Мне надо переодеться.

Мы поднялись в номер, и он безошибочно выбрал самое удобное кресло.

– Хочешь наартйес? – предложил я.

– Предпочел бы мартини, дорогуша.

– Так закажи.

Он позвонил в бар, а когда ему принесли выпить, я был уже под душем. Потом я вытерся жестким полотенцем, надел трусы и увидел, что он курит чудовищную сигару. Атмосфера в комнате напоминала лондонский клуб. Конрад просматривал утренние газеты.

– Я уже читал это, – сказал он, – каково чувствовать себя героем?

– Не смеши меня.

Он сменил тему.

– Скажи, а почему ты вдруг решил поехать на эту премьеру? Ведь ты всегда отказывался от таких предложений.

– Мне нужно здесь кое–что сделать, – объяснил я и рассказал о лошадях Нериссы.

– Тогда я понял, дорогуша. Ну и как? Ты уже знаешь, в чем дело?

Я пожал плечами.

– Еще нет. И, боюсь, из этого вообще ничего не выйдет.

Я надел свежую рубашку.

– Завтра поеду на скачки в Гермистон, может, там замечу что–нибудь. Хотя думаю, что Аркнольд не тот человек, которого можно поймать на горячем.

Я надел штаны, носки и мокасины.

– А вы с Эваном что тут делаете?

– Кино, конечно. Что же еще?

– Что за кино?

Он собирается снимать какое–то занудство про слонов, он сам все придумал. Он уже работал над этим, когда его пригласили заканчивать «Человека в автомобиле». Снимали мы, как ты знаешь, в Испании, и в Африку немного запоздали. Мы уже давно должны были быть в заповеднике Крюгера.

Я тщательно причесался.

– Кто в главной роли?

– Дрейкс Годдар.

Я посмотрел на Конрада. Он саркастически улыбался.

– Годдар – это пластилин в руках Эвана. Он выполняет команды, как цирковая собачка.

– И все, наверное, довольны.

– Это такой мнительный тип, что ему каждые пять минут надо говорить, что он гений, а иначе он начинает рыдать и жаловаться, что его никто не любит.

– Он с вами?

– К счастью, нет. Он собирался, но в последний момент что–то там случилось. Так что он приедет, когда мы с Эваном найдем натуру.

Я положил щетку для волос и надел часы. Ключи, мелочь и носовой платок я сунул в задний карман.

– Ты видел ту сцену в машине, которую мы сняли в Испании?

– Нет, – ответил я. – Эван меня не пригласил.

– Это на него похоже. – Конрад допил мартини и уставился на конец своей сигары. – Сцена получилась потрясающе.

– Еще бы, повторяли сто раз.

Он улыбнулся, но глаза не поднял.

Казалось, ему не хочется говорить на эту тему.

– Понимаешь, есть в ней что–то личное, это не просто актерская работа. – Он замолчал. Было заметно, что он тщательно подбирает слова. – Я старый циник, дорогуша, но эта сцена меня потрясла.

Я не ответил. Он поднял на меня взгляд:

– Обычно ты играешь иначе. Ну, а в этот раз…

Хо–хо…

Я закусил губу. Я чувствовал это во время съемок. Но думал, что никто не заметит.

– Ты думаешь, критики поймут?

– Может быть.

Я уставился на ковер. Я был страшно зол. Актер, который слишком вживается в свою роль, слишком глубоко в нее уходит, заставляет зрителя активно сопереживать и демонстрирует ему собственное я. Обнажение тела – вещь легкая, но пустить публику в душу, дать подойти к твоим убеждениям, проблемам и чувствам – это нечто иное.

Чтобы сыграть роль так правдиво, чтобы зритель до конца поверил актеру, может быть, впервые в жизни, понял самого себя, нужно не только как следует представлять то, что играешь, но и как бы признаться, что в действительности переживал что–то подобное. Человек, не склонный к эксгибиционизму, не склонен открывать свое внутреннее «я», но без этого настоящей игры не бывает.

Я не великий актер – популярный. Я давно уже понял, что если я однажды не решусь на такое, а это меня пугало, то так и останусь просто популярным. Я постоянно натыкался на барьер, не мог перейти рубеж. Но в автомобиле я отпустил вожжи, надеясь, что мое состояние смешается с состоянием героя.

Это случилось, наверное, из–за Эвана. Назло ему, а не чтобы порадовать. Есть граница, до которой режиссер может управлять актером, но тут я действовал сам.

– О чем задумался? – спросил Конрад.

– О том, что буду играть только в приключенческих фильмах. Как я и поступал до сих пор.

– Трусишь, дорогуша.

– Да нет.

Он стряхнул пепел с сигары.

– Ты еще удивишь публику.

– Не думаю.

Я прошелся по комнате, надел пиджак, сунул в карман бумажник и записную книжку.

– Пошли в бар.

Конрад послушно выбрался из кресла.

– От себя не убежишь.

– Ты не прав.

– Нет, дорогуша, я знаю, что говорю.

* * *

Назавтра в Гермистоне меня ожидал не только билет, обещанный Аркнольдом, но и молодой человек, который объяснил, что ему поручено проводить меня на ленч к председателю клуба.

Я пошел за ним и оказался в большой столовой, где за столом сидело, по меньшей мере, человек сто. Вся семья ван Хуренов, включая Джонатана, расположилась возле двери. Увидев меня, ван Хурен встал.

– Мистер Клугвойгт, разрешите представить вам Эдварда Линкольна, – обратился он к сидевшему во главе стола и, обращаясь ко мне, объяснил: – Председатель нашего клуба мистер Клугвойгт.

Клугвойгт поднялся, пожал мне руку, предложил место рядом, после чего все сели. Напротив меня, направо от председателя, сидела Вивиан ван Хурен в довольно экстравагантной ярко–зеленой шляпке, рядом с ней ее муж. Салли ван Хурен сидела слева от меня, за ней – Джонатан. По всей видимости, ван Хурены были в самых дружеских отношениях с Клугвойгтом, причем я заметил, что мужчины были очень похожи друг на друга. Их окружала атмосфера богатства и уверенности в себе, оба казались крепкими, решительными, умными.

После обычного обмена любезностями (как вам понравилась Южная Африка? «Игуана Рок» – это лучший отель города. Как долго вы собираетесь пробыть здесь?) разговор переключился на интересующую всех тему.

На лошадей.

У ван Хуренов была четырехлетка; в прошлом месяце она заняла третье место в Золотом кубке Данлопа. Однако они решили не выставлять ее ближайшие месяцы, чтобы дать отдохнуть. У Клугвойгта после обеда должны были бежать две трехлетки, но ничего особенного он от них не ожидал.

Я перевел разговор на лошадей Нериссы, а затем на Аркнольда. Меня интересовало, что о нем думают как о тренере и человеке.

Ни ван Хурен, ни Клугвойгт не были из тех людей, которые прямо отвечают на подобные вопросы. А Джонатан неожиданно подался вперед и сказал:

– Аркнольд – грубиян. И рука у него тяжелая, как золотой кирпич.

– Я должен что–то посоветовать Нериссе, когда вернусь домой, – заметил я.

– Тетя Порция говорила, что он отлично ведет ее лошадей, – сказала Салли.

– Может быть, но куда? – брякнул ее брат.

Ван Хурен бросил на сына слегка насмешливый взгляд и с ловкостью светского человека перевел разговор на другую тему.

Кстати, Линк, вчера нам позвонил мистер Клиффорд Уэнкинс и пригласил на премьеру.

Он явно развлекался. Я с удовольствием отметил, что он назвал меня Линк и подумал, что через пару часов я тоже назову его Квентином.

– Видимо, он хотел извиниться за то, как вел себя, когда я пытался узнать ваш адрес.

– Наверное, просто узнал, с кем имеет дело, – улыбнулся Клугвойгт, который, похоже, уже знал об этой истории.

– Видите ли, это просто приключенческий фильм, боюсь, что он вам не понравится.

– По крайней мере, вы не будете обвинять меня в том, что я ругаю то, чего не видел, – улыбнулся он.

Я ответил ему улыбкой. Брат мужа Порции нравился мне все больше.

После великолепного ленча мы решили посмотреть первый заезд. Жокеи уже седлали лошадей. Вивиан и Салли побежали в кассу, чтобы поставить несколько рэндов на приглянувшуюся.

– Ваш друг Уэнкинс обещал сегодня быть здесь, – сообщил мне ван Хурен.

– О, Господи!

Ван Хурен рассмеялся.

В паддоке Аркнольд подсаживал своего жокея.

– Интересно, сколько весит золотой кирпич? – спросил я.

– Обычно тридцать два килограмма. Но жокея, который весит столько же, раздобыть легче.

У ограды стоял Дэн. Когда лошади поскакали на старт, он обернулся и увидел меня.

– Привет, Линк. Я вас искал. Может быть, выпьем пивка?

– Квентин, – сказал я (не через два часа, а через десять минут!), – это Дэн Кейсвел, племянник Нериссы. Дэн, представляю вам мистера Квентина ван Хурена. Его невестка, Порция ван Хурен, была сестрой Нериссы.

– Не может быть! – воскликнул Дэн и вытаращил глаза. Он был совершенно растерян.

– Боже мой! – удивился ван Хурен. – А я и не знал, что у Нериссы есть племянник.

– Ну, честно говоря, она не видела меня с шести лет, – объяснил Дэн, – я встретился с ней этим летом, когда приехал из Штатов в Англию.

Ван Хурен сказал, что он всего два раза в жизни встречался с мужем Нериссы, а его брата, то есть отца Дэна, совсем не знал. Дэн, в свою очередь, объяснил, что не был знаком с Порцией.

– Вот так совпадение, – радовался Дэн, – просто не верится!

После окончания заезда к нам присоединились Виви, Салли и Джонатан. Они что–то оживленно обсуждали, смеясь и жестикулируя.

– Получается, что вы наш двоюродный брат, с восторгом заявила Салли. – Это просто замечательно!

Даже Джонатан немного повеселел, познакомившись с симпатичным новым родственником. Дэн казался мне странно взрослым для своего возраста и уж, по крайней мере, гораздо более серьезным, чем Салли и Джонатан.

– Какой симпатичный юноша, – заметила Виви.

– Нерисса очень любит его, – сказал я.

– Надо будет пригласить его к нам, Квентин… Посмотри, кто там стоит! Это же Дженет Френкенлотс! Я ее сто лет не видела! Извините, Линк, я на минутку, – шляпа Виви полетела навстречу приятельнице.

Ван Хурен, к сожалению, сказал правду. Я бы солгал, если бы сказал, что шеф отдела проката подошел к нам так же просто и естественно, как Дэн: он, будто краб, описал полукруг и, путаясь в собственных ногах, наконец, оказался рядом с нами.

– Ах, это мистер… Линк, я очень рад… э–э… Мистер ван Хурен?.. Весьма польщен…

Он подал руку ван Хурену, и тот, продемонстрировав недюжинную выдержку, не вытер после этого свою о брюки.

– Так вот… Линк… собственно, я несколько раз пытался, но не поймал… и решил, что может быть, здесь… то есть, что застану вас.

Я слушал его, теряя терпение.

– Значит, мы устроили… то есть наша фирма… раз уж вы согласились на пресс–конференцию… понимаете, мы хотели бы, чтобы вы… как бы сказать… на следующей неделе состоится конкурс красоты… Мисс Иоганнесбург, в среду… а в четверг вас приглашают на встречу в женский клуб, а в пятницу будет благотворительный прием, его устраивает организация, которая ведет премьеру вашего фильма… собачьи консервы… в рамках рекламной компании…

– Отпадает, – ответил я коротко. «Держись, старина, – думал я, – не давай себе воли».

– Видите ли, – сказал Уэнкинс, обманутый моей сдержанной реакцией, – мы думаем… то есть «Уорлдис»… мы надеемся, что вы согласитесь…

– Правда? – я с трудом держал себя в руках. – Как вы думаете, почему я не согласился, чтобы «Уорлдис» платила за мое пребывание здесь?

Уэнкинс помрачнел. Фирма давила на него с одной стороны, а я с другой. Он в самом деле был несчастен. На лбу его выступили капли пота.

– Я понимаю, но, – он растерялся не на шутку, – видите ли… все они… эти организации… они согласны оплатить.

Я сосчитал до пяти. Когда мне показалось, что голос меня слушается, я сказал:

– Мистер Уэнкинс, будьте любезны передать руководству «Уорлдис», что я не могу. Я буду присутствовать на премьере и на небольшом приеме до или после нее. Как мы договаривались, так оно и будет.

– Да, но… мы обещали этим людям, они рассчитывают…

– Мой агент предупреждал вас.

– Но наша фирма…

«Чтоб она провалилась, ваша фирма!» – подумал я, а вслух сказал:

– Одним словом, я отказываюсь.

– Но, извините, они будут бойкотировать ваши фильмы, если вы откажете… ведь мы… э–э… взяли на себя обязательства…

– Вы должны признать, что сделали это без моего согласия.

– «Уорлдис»… дирекция будет огорчена…

– Разумеется, но в основном тем, что это повлияет на прибыль. Вы сами виноваты. Если вы думаете, что ангажировали меня, то ошибаетесь.

Клиффорд Уэнкинс смотрел на меня со скорбью, ван Хурен с интересом, а я сознавал, что сорвался. Мне стало жаль Уэнкинса, и это помогло собраться.

– Скажите дирекции, что я все равно на всю следующую неделю уезжаю из Иоганнесбурга. Можете добавить, что будь я предупрежден заранее, я, может быть, согласился бы.

Уэнкинс сглотнул слюну.

– Мне приказали уговорить вас…

– Мистер Уэнкинс, даже ради вас я не могу этого сделать, меня здесь не будет.

Он смотрел на меня глазами побитой собаки.

Ван Хурен глядел на меня с любопытством.

– Почему вы ему отказали? – спросил он.

Я усмехнулся. Злость, которую вызывал Уэнкинс, была как аллергия. Исчез он, ушла и злость.

– Принципиально не участвую в конкурсах красоты, благотворительных обедах, премьерах… Это не мой стиль.

– Понимаю. Но почему?

– Потому что у меня не хватает на это ни сил, ни терпения.

– А мне показалось, что вы умеете владеть собой.

Я вновь улыбнулся и покачал головой. Мне не хотелось выглядеть капризным, поэтому я не стал говорить, что публичные выступления меня убивают, что я чувствую себя раздавленным, уничтоженным, лишенным индивидуальности, а тосты в мою честь вызывают во мне острое чувство стыда. Единственный знак признания, который мне нравится, – это аншлаг в кассе кинотеатра, где идет мой фильм.

– А куда вы собираетесь на будущей неделе? – спросил он.

– В дебри Африки, – ответил я и рассмеялся.

Мы пошли взглянуть на лошадей перед заездом.

Я узнал одну из кобыл Нериссы; Лебона шла под восьмым номером.

– Выглядит неплохо, – заметил ван Хурен.

– Да, – согласился я, – три четверти дистанции пробежит отлично, а потом вдруг устанет, начнет отставать и придет к финишу мокрой, обессиленной и задыхающейся.

– Откуда вы знаете? – удивился ван Хурен.

– Догадываюсь. В среду именно так бежал Ченк.

– И это происходит со всеми лошадьми Нериссы?

– Судя по отчетам, да.

– Ну и что бы вы посоветовали Нериссе?

Я пожал плечами.

Пока еще не знаю… Наверное, сменить тренера.

Мы вернулись на трибуну, а Лебона пробежала так, как я предсказывал. Так как ван Хурен и я неплохо чувствовали себя в обществе друг друга, мы отправились туда, где стояли столики, и заказали прохладительное.

Это был первый теплый день после моего приезда, посетители снимали пиджаки.

В ответ на мое замечание о погоде ван Хурен вздохнул.

– Мне больше нравится зима, – сказал он. – Здесь тогда прохладно, сухо и солнечно. Летом чересчур влажно и жарко.

– Мне казалось, что Южная Африка – страна почти тропическая.

– Так оно и есть. На побережье всегда жара, даже в это время года.

На наш столик упала тень. Я поднял голову.

Эти двое были мне очень хорошо знакомы: Конрад и Эван Пентлоу.

Я представил их ван Хурену и принес стулья. Конрад, как всегда, был настроен поговорить, но Эван опередил его.

– Теперь ты уже не сможешь показаться на премьере «Человека в автомобиле», – пустился он с места в карьер.

– Не много ли на себя берешь? – спросил я в шутку, – это ведь не только твоя картина.

– Моя фамилия стоит первой, – отрезал он, – перед названием.

– До моей?

Я знал стиль подачи титров в фильмах Пентлоу. Сначала большими буквами его фамилия, потом название картины, а уже потом – фамилии актеров, причем такими мелкими буквами, что прочитать невозможно. Чистый разбой.

– До фамилии первого режиссера, – ответил Эван.

Это было только справедливо, Эван снял треть материала, но фильм сделал он.

Ван Хурен следил за нашей стычкой с интересом.

– Все именно так, как я слышал, – констатировал он, – очередность в титрах для вас главное.

– По титрам видно, – улыбнулся я, – кто на ком едет.

Эвана не хватило на то, чтобы рассмеяться. Он без перехода стал говорить о своей новой картине.

Это аллегория. Каждой сцене с людьми соответствует сцена из жизни слонов. Сценарист настаивает, что положительными героями должны быть слоны, но из научных работ я узнал поразительные вещи об этих милых животных. Вы знаете, что это самые опасные для человека африканские животные? В Парке Крюгера, где охота на них запрещена, они размножились невероятно. Их становится больше на тысячи голов в год, так что через десять лет в заповеднике не останется места, и деревьев не останется, потому что слоны их уничтожат.

Эван, когда говорил на волнующую его тему, становился многословным и слегка высокопарным.

– Знаете ли вы, господа, – продолжал он, – что слоны ненавидят «фольксвагены»? Они редко нападают на машины, но «фольксваген–жук» их бесит.

Ван Хурен улыбался недоверчиво, и это подхлестывало Эвана.

– Это истина! И вы увидите ее в моем фильме! В среду мы едем в Парк Крюгера.

– Жаль, что вы, Линк, не сможете поехать с ними, – сказал ван Хурен. – Хотя, почему жаль, ведь вы хотели прокатиться. Парк Крюгера очень интересное место. Заповедники – это, пожалуй, все, что осталось от дикой Африки. Правда, туда трудно попасть, места в кемпингах заказывают на несколько месяцев вперед.

Я был уверен, что мне не светит, но, к моему удивлению, Эван сказал:

– У нас есть одно свободное место. Мы рассчитывали на Дрейкса Годдара, но он сообщил, что будет только через неделю–другую… Так что, если захочешь, поехали. Койкой мы тебя обеспечим.

Если бы меня пригласил кто другой, я, наверное, подскочил бы от радости; но я согласился и так, потому что это предложение было в тысячу раз интересней программы Клиффорда Уэнкинса, от которого я мог сбежать, спрятаться, разве что, в Парке Крюгера.

– Большое тебе спасибо, – сказал я.