Текст книги "Серый кардинал"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Он рассказал нам о картинах, висевших в каждой комнате. А я вспомнил всех прошлых премьер-министров, которые не замечали этого изысканного великолепия, для них оно просто не существовало. Они использовали здание только как офис. Мне это казалось позорной и в то же время напрасной тратой сил личности.

– Вот лестница, которая ведет в частные апартаменты премьер-министра, – сказал гид, когда мы вернулись в приемную, ведущую в гостиные. – За этой запертой дверью его личная комната, куда никто не может войти, пока премьер-министр не пригласит. И внизу, – предвестник со знанием дела подвел нас к лифту, ведущему на первый этаж, – по коридору, как вы, конечно, хорошо знаете, сэр, приемная перед залом заседаний кабинета министров. И я оставлю вас, чтобы вы сами показали его сыну, сэр. Я вас встречу снова, когда вы выйдете.

Отец искренне поблагодарил его за заботу. А я, несколько ошеломленный, подумал, что мне раньше и в голову не приходило, в каком живом наследстве истории надеется поселиться отец.

Приемная выглядела так же, как все приемные. Место сбора, но с блестящими красными стенами. Зал заседаний находится в той части, где был старый особняк. Длинный, с высокими окнами, выходящими в мирно выглядевший сад, огороженный стенами.

Ирландские террористы бросили в сад бомбу, когда весь кабинет министров находился в здании. Бомба почти не принесла вреда. Трава сейчас выглядела так, будто ничего не произошло. Мир был относительный. Гай Фокс может подняться снова[10]10
  Гай Фокс(1570 – 1606) – участник католического заговора.


[Закрыть].

Поразительно, что судья, сэр Томас Найвет, который арестовал Гая Фокса на месте преступления с бочками пороха, жил в доме, стоявшем на том же самом месте, где впоследствии предприниматель Джордж Даунинг построил дом номер десять.

– Я обычно сижу здесь, – сказал отец, подходя и останавливаясь возле одного из двух дюжин стульев. – Стул с подлокотниками посередине стола для премьер-министра. Это единственный стул с подлокотниками.

Посередине зала длинный стол, не прямоугольный, а вытянутый овал. Как объяснил отец, для того, чтобы премьер-министр мог легко видеть всех членов кабинета.

– Давай, – поддразнил я его. – Садись на стул с подлокотниками.

Хотя он испытывал неловкость и смущение, сопротивляться искушению не смог. И ведь увидит это только сын. Шаркая ногами, он обошел стол и сел на заветный стул, устроился поудобнее, положил запястья на подлокотники. Мечта жизни.

Выше и позади него висела только одна картина, портрет сэра Роберта Уолпола, первого, кому дали титул премьер-министра.

– Тебе подходит, – сказал я. – Напротив премьер-министра обычно сидит канцлер казначейства, то есть министр финансов, – смущенно вставая, произнес он, словно лишая этот момент всяких эмоций.

– И как часто ты кладешь ноги на стол?

– Ты еще не созрел, чтобы брать тебя куда-нибудь. – Он с отвращением посмотрел на меня.

Мы вернулись в главный вестибюль. Отец взглянул на часы. И тут же появился предвестник, будто получил сигнал, а не просто предположил, что мы уже вышли. У меня мелькнула смутная мысль, не просматривается ли помещение видеокамерами. Вполне нормальная предосторожность, чтобы следить за входящими и выходящими визитерами.

Пока мы долго прощались, открылась парадная дверь, и вошел премьер-министр, сопровождаемый двумя бдительными молодыми телохранителями.

– Привет, Джордж, – без удивления произнес премьер-министр и, посмотрев на часы, продолжал:

– Пойдемте сюда. И вы... м-м-м...

– Бен, – подсказал отец.

– Бен, да. Вы участвуете в скачках. Пойдемте, вы тоже.

Он провел нас через главный вестибюль и дальше по лестнице в переполненную и деловую комнату, битком набитую столами, офисными атрибутами и сотрудниками, вставшими при его появлении.

– Теперь, Бен, пока я переговорю с вашим отцом, вы останетесь с этими милыми людьми.

Он пересек комнату, открыл дверь и жестом предложил отцу следовать за ним. Сотрудники дружески приветствовали меня, нашли стул, чтобы я сел, и рассказали, что я нахожусь в комнате, где делается вся реальная работа: управление жизнью Премьер-министра как противоположным его службе. Они рассказали, что, хотя во второй половине дня пятницы дом может показаться тихим, в здании работает около двухсот человек в связанных между собой офисах. Кто-то однажды подсчитал, сколько раз за двадцать четыре часа открывается и закрывается дверь дома номер десять. Оказалось, больше девятисот.

Наконец после одного из непрерывных телефонных звонков меня пригласили пройти в следующую комнату, в которую раньше вошел отец. Это было большое, спокойное, аккуратное помещение, часть его – кабинет, часть – гостиная.

Отец и премьер-министр сидели в двух мягких креслах и выглядели спокойными. Жестом мне предложили присоединиться к ним.

– Ваш отец и я, – начал премьер-министр, – говорили об Алдерни Уайверне. Я встречал его раза два и не замечал, чтобы от него шел какой-нибудь вред. Я знаю, что Джилл Виничек и другие женщины в кабинете утверждают, что многим ему обязаны. И, кроме того, для Хэдсона Херста было полезно изменить свой внешний вид. Я не вижу в этом ничего дурного или неприемлемого. Насколько я могу судить, он человек спокойный, тактичный, не делает политических ошибок. В частности, Джилл Виничек раза два нашла, что его продуманные советы весьма полезны. И определенно, пресса перестала фривольно комментировать ее туалеты и приняла ее как серьезного политика, каким она и является.

– М-м-м... пробормотал я. – Да, сэр.

– Ваш отец говорит, что он и вы видели другую сторону натуры Алдерни Уайверна. Склонность к насилию. Джордж утверждает, что вы убеждены, будто предрасположенность к насилию существует и теперь. Должен сказать, что мне трудно в это поверить. Пока я что-то не увижу сам, я позволю сомнениям работать в пользу Уайверна. Уверен, что вы оба руководствовались лучшими намерениями, привлекая мое внимание к вероятному влиянию Уайверна на министров. Но, Джордж, простите, что я это говорю, ваш сын еще очень молод, у него мало жизненного опыта. Возможно, он преувеличивает опасность, даже если небольшая и существует.

Отец выглядел безучастным. А я пытался представить, что бы подумал премьер-министр, если бы увидел, как Уайверн ударил Оринду. И вроде бы ничто меньшее не убедит его, что за внешней оболочкой человека, которого он раза два встречал, таится полностью другое создание. Точно так же, как в красивом колосе или в сверкающей раковине прячется скользкий, похожий на слизняка брюхоногий моллюск.

– Я запомню и возьму себе на заметку все, что вы мне говорили, продолжал премьер-министр. – Но в данный момент я не вижу реальных оснований для действий.

Он встал, показывая, что встреча окончена, и с неколебимой доброжелательностью пожал руку отцу. А я вспомнил, чему учил меня отец по дороге из Брайтона в Хупуэстерн. Люди верят только тому, чему хотят верить. Вроде бы это приложимо даже к премьер-министрам.

– Я навредил тебе, – мрачно заметил я, когда мы оставили дом номер десять.

– Надо было ему сказать. Надо было предупредить. Даже если это плохо скажется на моей карьере, мы поступили правильно.

Глава 11

После Рождества в новом году произошла череда событий, которые изменили многие жизни.

И первое из них было связано с погодой. Из-за Полярного круга пришла широкая полоса арктического воздуха и крепко заморозила всю Канаду, Северную Европу и Британские острова. Метеорологи перестали беспокоиться о глобальном потеплении климата и с такими же вытянутыми лицами принялись обсуждать вечную мерзлоту. И вроде бы никто не помнил, что, когда за три тысячи лет до Рождества Христова строили Стоунхендж, преобладал теплый климат. И вроде бы все забыли, что в XIX веке в Британии были такие холодные зимы, что по Темзе у Лондона катались на коньках, а на льду разжигали костры и жарили мясо.

В то время люди в домах, закутавшись, сидели в креслах-качалках, положив ноги на табуретки, чтобы спастись от тянувшего с улицы холода. А женщины надевали дюжину нижних юбок.

В ту зиму, когда мне исполнилось двадцать два, дождь падал на снег и образовывался лед. Жители катались на коньках по своим лужайкам и строили иглу для детей. А дизельное масло сгущалось в желе. Все скачки пришлось отменить, кроме нескольких, которые проходили на специальных дорожках, построенных для любой погоды. Но даже их приходилось очищать от снега. Владельцы лошадей проклинали тренеров, потому что счета продолжали приходить.

Жокеи-профессионалы грызли ногти, а любители ворчали.

«Уэдербис» завалили заявками на получение страховых премий за ущерб, нанесенный морозом. И в самый разгар событий Эван, мой босс, объявил, что уходит с фирмы, чтобы занять пост директора-распорядителя в новой растущей страховой компании. Я ожидал, что «Уэдербис» заменит его и даст мне нового босса. Но вместо этого начальство попросило Эвана потратить три месяца, которые ему полагалось отработать до ухода, на мое обучение. Мне предстояло заменить его. Я подумал, что даже по стандартам «Уэдербис» я слишком молод.

Но вверху вроде бы забыли о дате моего рождения и сказали, что вслед за Эваном я тоже должен расти и иметь перспективу.

Эван, высокий, худой, с головой на длинной шее, как у птицы, в свое время принял отдел, который до него главным образом обслуживал владельцев лошадей и тренеров, создавая для них удобную жизнь. За пять лет с помощью воображения и изобретательности он превратил отдел в основное страховое агентство мира скачек.

В последние три месяца вдобавок к нашей ежедневной загруженности работой он брал меня на личные встречи со страховщиками, с которыми заключал сделки по телефону. И в конце концов я мог со знанием дела входить в святая святых Ллойда[11]11
  Ллойд – страховое общество и, кроме того, эталон безупречного ведения бизнеса.


[Закрыть], где меня тоже знали, как и в других синдикатах. И я научился говорить на их языке. Эван учил меня видеть выкрутасы мошенников.

– Остерегайтесь дружеских трюков, – говорил он.

– А что это такое?

– Заговор двух друзей, – весело рассказывал Эван. – У друга А есть лошадь с фатальным недостатком, скажем, с болезнью почек. Так? Вместо того чтобы обратиться к ветеринару, друг А решает лошадь продать. Друг Б покупает ее на аукционе и страхует свое приобретение от «падения молотка» с момента продажи. Страхование от «падения молотка» было введено, чтобы включить в перечень страховых услуг непредсказуемые несчастные случаи. Допустим, жеребенок, стоивший миллион фунтов, уходя с торгового круга, споткнулся и сломал ногу. Страхование от «падения молотка» вступает в силу до осмотра ветеринара, понимаете? Итак, друг Б подкупает и страхует негодную лошадь от «падения молотка». Друг А полная невинность: «...Я бы никогда не продал такую лошадь, если бы знал...» Друг Б по гуманным соображениям умертвляет больную лошадь и получает страховку, которую делит с другом А. Эван засмеялся. – У вас, Бен, нюх на мошенников. Вы будете хорошо работать.

В течение этих трех месяцев отец стал главной фигурой в разразившейся «рыбной войне». Речь шла об обсуждении на самом высоком международном уровне вопроса о том, сколько, каких видов и какого размера рыбу можно ловить не в своей зоне Мирового океана. Отец сам ходил в море на морозильных траулерах и на просоленных, опутанных сетями, тошнотворных морских рыбных фабриках. С мудростью и пониманием он изучал жалобы и законные доводы людей, живших в постоянной близости к морскому дьяволу и к его всегда готовой усыпальнице для жертв.

На отца обратила внимание пресса. На первых страницах появились «шапки»: «ДЖУЛИАРД УЦЕПИЛСЯ ЗА СОГЛАШЕНИЕ». «ДЖУЛИАРД В ЯПОНИИ». У меня люди, занятые страхованием, стали спрашивать: «Этот знаменитый Джулиард, конечно, не ваш родственник?»

– Отец, – отвечал я.

– Вроде бы он делает работу в пользу рыбы и чипсов, в мою пользу.

Рыба и чипсы – то есть картофель в сельском хозяйстве – вывели отца на передовые позиции.

Телевизионные компании посылали вместе с ним в море операторов. Хотя они большую часть времени страдали от морской болезни, им удавалось заснять футы пугавших и запоминавшихся кадров: отец в штормовке полувисит за бортом над бьющими в корабль волнами и улыбается.

Дети моментально узнавали фотографию «рыбного министра». Его коллегам по кабинету это, естественно, не нравилось.

Одна из популярных иллюстрированных газет раскопала пятилетней давности ошеломляющую фотографию отца в середине прыжка из горящего дома. Огромного размера снимок поместили в центре первой полосы, подчеркивая в подписи жизненную силу и самообладание, проявленные и в нынешней политике, которая традиционно защищает право Британии на глубины синего моря.

Это не понравилось даже премьер-министру. Джордж Джулиард, относительно новичок, с нормальным и спокойным министерством в своем ведении, прекрасно. Джордж Джулиард на ступенях, которые быстро возносят его на вершину общественного признания, – угроза.

– Нельзя устраивать культ какого-то министра, – сказал премьер в телевизионном интервью. Но другие говорили о «качествах лидера» и об умении «делать то, что надо». Полли посоветовала «драгоценному Джорджу» затаиться и на время стушеваться, чтобы его успех не вызывал враждебности коллег.

Отец между тем отдал щедрую дань заслугам государственных служащих, стоявших за победами в рыбной войне". «Без их помощи...» и т. д. и т.д. И приобрел в кабинете министров много подхалимов.

В конце долгих зимних морозов газеты, писавшие о скачках, были в отчаянии от необходимости чем-то заполнять страницы в период полного застоя.

Поэтому они уделили много места новости о том, что сэр Вивиан Дэрридж в семьдесят четыре года решил отказаться от тренерских обязанностей и ушел в отставку.

Статья, полная звучных штампов, вроде «долгая и достойная карьера», подробно описывала его лошадей-победителей в Дерби (четыре) и других больших скачках («слишком многочисленных, чтобы все упоминать»). Затем перечислялись владельцы тех лошадей, которых он тренировал («начиная с королевских особ»), и главные жокеи («все чемпионы»).

Почти в самом конце спряталась захватывающая информация о том, что, «как свидетельствуют документы, Бенедикт Джулиард в течение двух лет работал с лошадьми Дэрриджа как любитель».

«Бенедикт Джулиард, как знают все в мире скачек, сын Джорджа Джулиарда, харизматического министра сельского хозяйства, рыболовства и продовольствия. Бен Джулиард выиграл три скачки на лошадях, которых тренировал сэр Вивиан, и потом ушел».

Конец Вивиана Дэрриджа. Счастливого отдыха, сэр Вивиан.

Низкая температура и морозы вроде бы затормозили даже супружеские измены. Ушер Рудд, продолжавший охоту с теле– фотообъективами и злыми намерениями на несчастного «переднескамеечника» от оппозиции, видимо, попал в бесплодную полосу. Жертва или временно прекратила связь с прежней любовницей и не завела новой (для разнообразия мальчика), или научилась скрывать личную жизнь.

Ушер Рудд, уволенный из «Газеты Хупуэстерна» как сочинитель лживой сенсации, стал персоной нон-грата и для большинства других изданий. Но он объявил себя «свободным» репортером и находил рынок для своей продукции в еженедельных секс-журналах. Его снимки всегда были на грани извращения.

Он продолжал жить по принципу «Грязь хорошо продается».

А там, где грязи не было, он ее придумывал. «Переднескамеечник» от оппозиции покончил с собой.

Шок поразил весь парламент. У многих проснулась совесть.

Самоубийца был министром финансов в «теневом» правительстве. Он составил бюджет страны на случай, если бы его партия пришла к власти. Сколько Рудд ни копал, он не нашел ни пенса, положенного не на свое место.

Ведущие журналисты в полунасмешливом ужасе замахали руками. Они утверждали, что хотя супружеская измена (как и самоубийство) может быть грехом, но по британским законам это не преступление. Охота на человека, доводящая жертву до отчаяния, – это грех? Или преступление?

Ушер Рудд с самодовольной ухмылкой, ни капли не раскаиваясь, снова и снова повторял: если люди, которые на виду у общества, в частной жизни ведут себя отвратительно, общество имеет право об этом знать.

А если не ведут? И что значит отвратительно? А судьи кто? В различных ток-шоу без конца обсасывали эти вопросы.

И кто такой Ушер Рудд? «Ищейка народа»? Или опасный извращенец?

Отец, гуляя со мной в лесу возле дома Полли, полагал, что Ушер Рудд теперь будет искать другой объект.

– До сих пор он безопасно паразитировал на другом несчастном подонке, – говорил отец. – Но не забывай, как он подслушал нас в «Спящем драконе», и будь очень осторожен. Тогда он напал на нас, и мы добились, что его уволили.

– Правильно, – согласился я. – Но уверен, что ты соблюдаешь то, что написал в тот день в пакте. А раз ты «не сделаешь ничего постыдного или незаконного и не станешь причиной скандала», то и Ушер Рудд не может тебя запачкать.

– Те пакты! – Отец улыбнулся. – Да, я выполнил свои обязательства.

Но даже самая невинная мелочь не пройдет мимо рыжего проходимца. А тебе показалось трудным соблюдать обещания?

– Я соблюдаю их, – покачал я головой. Это было несомненной правдой.

Хотя в пакте, который я написал для себя, формулировалось и запрещалось то, что можно бы назвать моей сексуальной жизнью. А если более точно, то отсутствием сексуальной жизни. Я пережил две короткие и довольно приятные увертюры, одну в университете и одну на скачках, но оба раза отступил, опасаясь более глубокого увлечения. Что касается половой распущенности, то Ушер Рудд оказался большей угрозой, чем СПИД.

Наконец ярко засияло солнце и согрело дом в окрестностях Уэллингборо, построенный для ушедшей любимой бабушки. Я жил в «бабушкиной квартире».

Весной выяснилось, что трубы на чердаке лопнули, и во время дождя потолок сначала начал протекать, а потом полностью рухнул. Стало очевидно, что необходима полная замена потолка. В очередной раз уложив свои вещи в ящики кочевника, я отвез их в офис, поставив у себя под столом там, где место для ног.

Эван очищал офис от беспорядка своего пятилетнего пребывания. Исчезли фотографии красоток (долго длившееся вожделение). В легко сохраняемом порядке он разместил тысячи досье и составил для меня каталог. И он завещал мне три всклокоченных растения, страдающих от нехватки солнечного света.

– Я не справлюсь без вас, – пожаловался я.

– Вы всегда можете позвонить мне. – Его похожая на птичью голова осматривала пустой конец комнаты. – Но вы не захотите. Вы будете принимать собственные решения. Если бы кто-то в этом сомневался, вы бы не заняли мое место.

Он устроил прощание с пивом и в суматохе ушел. А я провел все лето, сначала на цыпочках, а потом широкими шагами входя в свои новые обязанности. И через шесть пролетевших месяцев исчезли последние следы новичка. Появилась уверенность и, наверно, способность вести дело. Постепенно я превращался в того человека, каким буду всю оставшуюся жизнь.

Когда я рассказал о своих ощущениях Полли, она согласилась, что перемена очевидна. А потом добавила, что мне повезло. Некоторые люди не знают, какими они будут, и перевалив далеко за тридцать.

Отец, который знал, каким он будет, в девятнадцать, в течение первых месяцев лета укрепился в кабинете министров. Добросовестная работа превратила зависть его коллег в признание, если не в восхищение. Джордж Джулиард состоялся как политический факт. Я спросил его об Алдерни Уайверне.

– Я нигде с Рождества не видел его, – нахмурился отец. – Но он где-то рядом. Премьер-министр по-прежнему не хочет слышать и слова против него. Я бы сказал, что и Хэдсон Херст, и Джилл Виничек пляшут под его дудку. Сегодня они оба заявляют, что еще не выработали мнения по обсуждаемому вопросу, а через несколько дней у них уже не мнение, а убеждение, и они всегда согласны друг с другом... И по-моему, это мнение Уайверна, хотя я не могу доказать.

– И это хорошие мнения?

– Иногда очень хорошие, но иногда не имеют смысла.

Парламент ушел на летние каникулы. Полли и отец, депутат от Хупуэстерна, первую половину отпуска провели среди избирателей. Они жили в доме Полли и работали вместе с Мервином и Ориндой, создав энергичную и гармоничную команду, к большой выгоде избирателей. И «плавающих» и «неплавающих».

Потом отец повез Полли вокруг света, останавливаясь в столицах, изучая проблемы голода и плодородия и фокусы климата. Они вернулись, обогатившись пониманием, как на голубой планете миллионы людей кормят себя.

Я жил в своем маленьком мире в Уэллингборо, считая на компьютере и взвешивая риски. И как только новый потолок высох, опять переехал в бабушкину квартиру.

Ушер Рудд начал подкрадываться к епископу. Все, кроме его преподобия, вздохнули с облегчением. В августе и в сентябре я работал с победителями.

Под поверхностью, хотя никто из нас об этом не знал, росли и соединялись маленькие водовороты, будто собирались дождевые облака. Отец как-то сказал, что депутаты всегда убивают Цезаря. И когда парламент снова соберется, ножи уже будут наточены и готовы воткнуться в тогу.

Отец озабоченно рассказал Полли и мне, что Хэдсон Херст собирается бросить вызов премьер-министру в борьбе за лидерство в партии. Хэдсон Херст обхаживал каждого члена кабинета министров, уговаривая оказать ему поддержку. Со своими новыми отшлифованными манерами он искусно убеждал, что партия нуждается в более сильном и молодом лидере, который воодушевит нацию и подготовит ее к созданию крепкой поддержки партии на следующих общих выборах через три года.

– Алдерни Уайверн, – заметил я, – написал эту роль.

– Невозможно, – возразила потрясенная Полли.

– Цель Уайверна – управлять из-за кулис, – поддержал меня отец.

– Тогда останови его! – воскликнула Полли. Хэдсон Херст ушел в отставку из кабинета министров и заявил, что большинство членов партии власти не удовлетворено решениями, которые руководство принимает от его имени. А у него, Хэдсона Херста, есть лучшие решения.

– Останови его, – повторила Полли. – Встань к нему в оппозицию.

Мы втроем сидели вокруг стола на кухне у Полли и молчали, придавленные неожиданностью и размером задачи. Конечно, отец имел целью когда-нибудь, если представится возможность, стать премьер-министром. Но он думал о мирном наследовании поста после отставки предыдущего премьера. И ему вовсе не хотелось быть соперником нынешнего премьер-министра в мартовских идах[12]12
  В мартовские иды, 15 марта, был убит Цезарь.


[Закрыть]. Отец, считая лояльность первостепенной добродетелью, пошел на Даунинг-стрит и объявил себя человеком премьер-министра. Между тем премьер-министр, понимая, что партия хочет перемен, решил, что наступило время как можно скорее назначить выборы нового партийного лидера. Таким образом для отца расчистился путь. Он должен был заявить о себе как о кандидате на работу, которая была его целью. Битва разгоралась.

В октябре, в один вроде бы не предвещавший беды вторник, я, как обычно, пришел в «Уэдербис». Почему-то никто не смотрел на меня. Озадаченный, но не встревоженный, я направился к себе в офис и обнаружил, что кто-то по доброте или по злобе оставил у меня на столе номер журнала «КРИК!». Открытый на двух страницах посередине.

«КРИК!» – еженедельное издание, регулярно печатавшее самые злобные выпады Ушера Рудда.

Фотография изображала не отца, а меня в жокейской форме.

«НАРКОМАН!» – огромными буквами оповещало название статьи.

Под заголовком сообщалось: «Жокей, сын министра сельского хозяйства, рыболовства и продовольствия Джорджа Джулиарда, рвущегося к власти, по словам тренера, был уволен за то, что нюхал кокаин».

Не веря своим глазам, я прочитал следующий абзац.

"Мне пришлось избавиться от него, – говорит сэр Вивиан Дэрридж. – Я не мог держать у себя нюхающего наркотики, зависимого от них человека. Гнилое яблоко испортило бы хорошую репутацию моей конюшни. Нехороший парень.

Мне жаль его отца".

А «его отец», как подчеркивал журнал, вышел на ринг, чтобы с отколовшейся частью партии бороться за власть. Как мог Джордж Джулиард выставлять себя образцом всех добродетелей (включая и семейные ценности), если он потерпел фиаско как отец? Его единственный ребенок стал наркоманом.

Я почувствовал себя так же, как в то утро пять лет назад в кабинете Вивиана Дэрриджа. Ноги стали ватными. Я тогда не нюхал клей, кокаин или что-то похожее, и обвинение Дэрриджа было неправдой. Неправдой оно оставалось и сейчас. Но я уже не был настолько глуп, чтобы думать, будто кто-то мне поверит.

Я взял журнал и, намеренно опустив глаза и следя за каждым шагом, пошел в офис председателя, босса «Уэдербис». Он сидел за столом, я стоял перед ним.

Журнал мне не понадобился, у него на столе уже лежал экземпляр.

– Это неправда, – ровным голосом сказал я.

– Если это неправда, – возразил председатель, – то зачем бы Вивиан Дэрридж стал такое говорить? Вивиан Дэрридж один из самых высокоуважаемых людей в мире скачек.

– Если вы дадите мне один свободный день, я поеду и спрошу его.

Он задумчиво разглядывал меня.

– По-моему, – начал я, – это больше атака на моего отца, чем на меня. Статья написана журналистом Ушером Руддом, который раньше уже пытался дискредитировать моего отца. Это было пять лет назад, когда отец впервые баллотировался в парламент на дополнительных выборах. Отец пожаловался редактору газеты, и Ушера Рудда уволили. Статья похожа на месть. Видите, в ней говорится, что отец участвует в борьбе за власть внутри партии. И это действительно так. Тот, кто победит в этой борьбе, станет следующим премьер-министром.

Ушер Рудд убежден, что им не должен быть Джордж Джулиард.

Председатель по-прежнему молчал.

– Когда я подавал сюда заявление о работе, – продолжал я, – сэр Вивиан прислал вам мою характеристику и ох!.. – с ослепляющей вспышкой радости я вспомнил, – он прислал мне письмо. Я сейчас покажу его вам... Я пошел к двери. – Оно как раз здесь в здании, в отделе страхования.

Я не стал ждать его ответа и помчался в длинную комнату отдела страхования. Я вытащил из-под стола картонную коробку, полную моего скарба. Я так еще и не удосужился отвезти ее в отремонтированную квартиру и хоть немного разобраться в вещах. В этой коробке должны быть свадебные фотографии отца с первой женой и второй. В рамке за снимком отца и Полли лежало письмо Вивиана Дэрриджа, такое же чистое и свежее, как в тот день, когда я его получил.

Из предосторожности я сделал несколько копий письма и положил их в одно из сотен досье, а оригинал понес председателю.

Он, справедливый человек, уже нашел среди документов «Тому, кого это может интересовать», характеристику, которую по собственному желанию прислал сэр Вивиан. Она лежала на столе поверх журнала.

Я передал ему письмо, которое он перечитал дважды.

– Садитесь. – Председатель показал на кресло напротив стола. Расскажите, что случилось в тот день, когда сэр Вивиан Дэрридж обвинил вас в приеме наркотиков.

– Пять лет назад, – будто целая жизнь прошла тех пор, – как об этом сказано в письме, мой отец хотел, чтобы я посмотрел в лицо реальности – мне никогда не быть жокеем высшего класса.

Я рассказал председателю о машине и шофере и об отеле на берегу моря в Брайтоне. Я рассказал, что отец просил меня создать ему семейное окружение, способное помочь на дополнительных выборах.

– Кто, кроме вас и вашего отца, знал, что Вивиан Дэрридж обвинил вас в употреблении наркотиков? – молча выслушав меня, спросил председатель.

– В этом весь вопрос, – медленно протянул я. – Безусловно, я никому не говорил. И не думаю, чтобы отец распространялся на эту тему. Вы не позволите мне поехать и узнать?

Он снова посмотрел на письмо, на характеристику, на статью в журнале, пропитанную злобой и ложью, и принял решение.

– Я дам вам неделю, – сказал он. – Десять дней. Сколько понадобится. До вашего прихода Эван в команде отдела был вторым. А первый – специалист по страхованию – сейчас в нашем совете директоров. Пока вы не вернетесь, он будет выполнять вашу работу.

От щедрости босса я потерял дар речи. Благодарность переполняла меня.

А он просто отпустил меня, жестом показав на дверь, и смотрел мне вслед. Я видел, как он сложил журнал, характеристику и письмо и запер в ящике стола.

У меня в офисе надрывался телефон.

– Какого черта, что происходит? – донесся из трубки голос отца. Вивиан Дэрридж думает, что он делает? По его телефону никто не отвечает.

Три часа спустя я узнал причину, почему отец не мог дозвониться Вивиану Дэрриджу. Он больше не жил в своем доме.

Гравий на подъездной дорожке тщательно разровнен. Портик на фасаде почти помещичьего дома, как всегда, говорил о не требующем усилий богатстве. Но на звонок в дверь никто не ответил.

На конном дворе перед конюшнями не было лошадей. Только бесцельно бродил главный конюх, который жил в примыкающем к конюшням коттедже. Он без колебаний узнал меня, хотя прошло пять лет с тех пор, как я уехал.

– А, Бен, – проговорил он, почесывая голову, – :я понятия не имел, что ты принимаешь наркотики.

Старый, маленький, кривоногий, он любил и был влюбим мощными животными, о которых заботился. Жизнь, которую он посвятил служению им, безжалостно ушла, оставив его без якоря, без цели, подарив ему только расплывающиеся воспоминания былых побед.

– Я никогда не принимал наркотики, – запротестовал я.

– Я бы тоже никогда не подумал, но раз сэр Вивиан говорит...

– А где он? – спросил я. – Ты не знаешь?

– Конечно, знаю, он болен.

– Болен?

– Он сошел с ума, несчастный старик. Как-то раз он делал со мной вечерний обход конюшен, так и всегда, и вдруг хлопнул себя по голове и упал.

Я вызвал к нему ветеринара...

– Ветеринара?

– В сбруйной есть телефон, а я знал на память номер ветеринара. Главный конюх покачал старой головой. – Ну вот, ветеринар приехал и привез собой доктора. И они подумали, что у сэра Вивиана удар или что-то вроде. За ним приехала «Скорая помощь», а его семья... Они не хотели нам говорить, что он того. Но он больше не мог тренировать лошадей, бедный старик. Вот они всем и сказали, что он уходит в отставку.

Вместе с когда-то лучшим главным конюхом я обошел двор, останавливаясь у каждого стойла, чтобы он мог рассказать, какие превосходные победители раньше жили здесь.

Всех владельцев попросили, рассказывал он, забрать лошадей и временно отправить к другим тренерам. Но проходили недели, старик не возвращался. И теперь каждый видит, что по-прежнему уже не будет.

– А где сейчас сэр Вивиан? – мягко спросил я.

– В частном доме для престарелых, – просто ответил он.

Я нашел дом для престарелых. Вывеска на стене гласила «Дом-приют». Сэр Вивиан сидел в кресле-каталке. Гладкая кожа, пустые глаза, на коленях теплый плед.

– Он тронулся умом. Никого не узнает, – предупредила меня сестра.

Но даже если он и не узнал меня, то охотно болтал.

– О боже, да, – выкрикивал он высоким голосом, совсем не похожим на его низкие рокочущие тона. – Конечно, я помню Бенедикта Джулиарда. Он хотел быть жокеем, но, знаете, я не мог держать его! Я никого бы не держал, кто нюхает клей.