Текст книги "Серый кардинал"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

В самом здании, в секретариате, атмосфера бешеной занятости сочеталась со спокойствием и тишиной. Зная о широком спектре и ежедневном объеме работы, которая здесь делалась, я, наверно, ожидал чего-то похожего на старомодный газетный офис с его безумным гулом голосов. Но в комнате, куда я вошел, стояла почти мертвая тишина. Ряды голов, склоненных над компьютерами, и люди, разносившие бумаги и коробки с дискетами. Спокойно и совсем не стремительно.

Меня передавали из отдела в отдел и всем показывали. Потом в самом конце спросили о моем возрасте и рекомендациях. Я ушел разочарованный. Конечно, это вежливые и добрые люди, но они не задали мне ни одного острого вопроса, которые, как мне представлялось, они должны бы задать, если бы собирались предложить мне работу. Вернувшись в Эксетер, в комнату на полпути между университетом и хозяйством Сталлуорти, пав духом и положив перед собой список предприятий, я начал рассылать заявления с предложением своих услуг. «Уэдербис» мне казалась единственным местом, где бы я чувствовал себя дома. Очень жаль, что они не увидели во мне свое дитя. Но все же им понадобились рекомендации. Пошлю рекомендации. От куратора моей студенческой группы и от Сталлуорти. Мрачный старый тренер буркнул, что оценивает мой характер и поведение как удовлетворительные. И на том спасибо, подумал я.

– Он не хочет, чтобы ты уехал и забрал Будущее Сары, – засмеялся Джим. – Удивительно, что он не назвал тебя горлопаном и скандалистом!

Пришло письмо и от моего куратора в университете.

«Дорогой Бенедикт, здесь в конверте фотокопия характеристики, которую я послал в организацию „Уэдербис“, вроде бы она называется так, и, по-моему, имеет какое-то отношение к скачкам лошадей». Его рекомендация звучала так: «Бенедикт Джулиард достиг похвального, хотя и не блестящего, уровня в математике и бухгалтерском деле. В течение трех лет в университете он принимал очень ограниченное участие в студенческой деятельности. Создавалось впечатление, что он интересуется исключительно лошадьми. Негативных сведений о его характере и поведении нет». Черт, подумал я. Ну и ладно. К своему величайшему удивлению, я также получил письмо от сэра Вивиана Дэрриджа.

"Мой дорогой Бенедикт, в прошедшие три года я с удовольствием видел, что у вас есть возможность успешно участвовать в скачках как любителю на лошади вашего отца Будущее Сары. Уверен, он рассказал вам, что воспользовался моей помощью, чтобы донести до вас факт: вы не так скроены, чтобы занять в списке лучших жокеев-стиплеров одно из трех высших мест. Оглядываясь назад, я вижу, что был без необходимости жесток, обвинив вас в приеме наркотиков. Хотя я прекрасно знал, что человек с таким характером, как у вас, этого делать не будет. Но в то утро мне казалось – о чем я сожалею, – что это единственное обвинение, которое глубоко обидит вас и оттолкнет от мира скачек. И тогда вам придется выполнить желание отца, то есть поступить в университет.

На днях я услышал от друга из «Уэдербис», что вы обратились к ним и хотите получить там работу. Посылаю фотокопию письма, которое я им написал.

Надеюсь, оно хоть немного сгладит происшедшее между нами.

Искренне ваш Вивиан Дэрридж"

В письме он написал: «Тому, кого это может интересовать. Бенедикт Джулиард в возрасте шестнадцати и семнадцати лет работал с моими лошадьми как жокей-любитель. Я считаю, что он заслуживает полного доверия во всех отношениях, и готов дать безусловное подтверждение его пригодности к любой работе, на которую он претендует». Я сел, страницы дрожали у меня в руках.

Вивиан Дэрридж был последним человеком, к кому бы я обратился с просьбой подсадить меня.

Я рассеянно искал безопасное место, где спрятать свидетельство о рождении, чтобы не потерять, когда буду переезжать с квартиры на квартиру.

Свадебную фотографию я не потеряю, это точно. И я решил положить свидетельство о рождении в рамку за снимком отца и Полли. И когда пришло удивительное письмо Вивиана Дэрриджа, я сложил страницы и тоже положил его в рамку.

Три дня спустя почта принесла письмо в конверте с эмблемой «Уэдербис»: миниатюра с картины Джорджа Стаббса – жеребец, стоящий под дубом.

Я малодушно боялся его распечатать. Оно, наверно, начинается: «Мы сожалеем...» Ладно, надо смотреть фактам в лицо. Я открыл конверт. Письмо начиналось: "Мы с удовольствием... " С удовольствием.

– Правда, что ты получил работу в «Уэдербис»? – позвонил вечером отец.

– Да. Откуда ты знаешь?

– Почему ты не попросил меня помочь?

– Как-то не подумал.

– Бен, ты приводишь меня в отчаяние. – Голос звучал необычно раздраженно, но в отчаянии он не был.

Отец объяснил, что за обедом в Сити беседовал с одним из кузенов семьи Уэдербис, и тот рассказал обо мне. Паутина сведений при болтовне в Сити далеко превосходит Интернет.

Я спросил, можно ли вывезти Будущее Сары из Девона.

– Я найду тренера.

– Спасибо.

Спенсер Сталлуорти ворчал. Джим пожимал плечами: жизнь никогда не стоит на месте. Поблагодарив, я расстался с ними и повез моего гнедого друга в новый дом.

В «Уэдербис» меня определили в отдел операций со скачками, который занимался заявками, скакунами, весом, наездниками, перевозками. Короче, всеми деталями каждой скачки в Британии, производя ежедневно до тысячи трансакций, а в особенно деловые дни до трех тысяч.

Это происходило с компьютерной скоростью, только легкое свечение экранов падало на столы и плоскость пола. И кругом спокойная тишина, так поразившая меня при первом визите. Всего несколько дней назад мне исполнился двадцать один год. И я предполагал, что моя молодость, наверно, поставит меня в невыгодное положение. Но вскоре я обнаружил, что молод весь персонал. И всем нравится то, что они делают. Через месяц я уже не мог представить себя работающим где-то в другом месте.

И еще, очень часто мелькало мое имя. И потому, что я участвовал в скачках. И потому, что за соседней дверью находился отдел администрации скачек, который имел дело со сведениями о владельцах и жокеях. И стало своего рода расхожей шуткой: «Эй, Джулиард, если ты в Фонтуэлле участвуешь с этим конягой, то твой вес добавит ему семь фунтов пенальти!» или «Эй, Джулиард, в Ледло у тебя опять будет лишний вес. Не налегай на сливовый пудинг!»

Будущее Сары, насколько я мог судить, радовался смене мягкого воздуха Девона на резкие ветры северных графств. Он все еще приветствовал мое утреннее появление долгим покачиванием головы и шумным выдыханием воздуха из своих широких ноздрей. И вроде бы он считал нормальным, что я обнимаю его за шею и шепчу ему, что он классный парень. По-моему, он и сам так думал.

Люди, которые утверждают, что не может сплавиться сознание животного и человека, наверно, намеренно вводят себя в заблуждение. После нескольких лет, когда мы вместе переживали интимное ощущение скорости, гнедой и я пришли почти к такому братству, какое в идеале возникает между особями разных видов.

Однажды в субботу, примерно через год после того, как я начал работать в «Уэдербис», мы с гнедым встали на старт в Таусестере. Обычный заезд стипль-чеза на три мили. Неприметные цвета, серый с золотом, которые показывали, что лошадь принадлежит отцу. Почти невидимый мелкий дождь.

Потом говорили, что на трибунах вроде бы никто ясно не видел, что же произошло. С моей точки зрения, мы чисто и продуманно подошли к взятию очередного препятствия – большого темного открытого рва с забором, который поднимался по склону холма, дальше шла прямая дорожка. В нас врезалась и опрокинулась другая лошадь. Ее толчок полностью лишил моего коня равновесия. В прошлые годы он несколько раз преодолевал такое препятствие и чувствовал себя здесь специалистом. Ни он, ни я не ожидали катастрофы. Но тут его ноги разъехались в стороны. Он тяжело рухнул в кучу обломков, сбросив меня через голову вперед. Я приземлился в такой скрюченной позе, которая тотчас сказала, что у меня перелом кости. Хотя я еще и не знал какой. Я лишь услышал, как она треснула. Я быстро откатился в сторону, пряча под себя голову, чтобы защититься от копыт мчавшихся за нами скакунов. Остальные участники заезда, полутонные лошади, с грохотом проносились над моей головой. А я, встревоженный, затаив дыхание, лежал на скользкой траве, чувствуя кровь во рту и в носу. Наверно, хорошо, что во время неконтролируемого падения я потерял защитные очки.

Шум соревнования умчался вперед к следующему препятствию. Два скакуна и два жокея остались в стороне. Лошадь, которая врезалась в Будущее Сары, встала на дрожавшие ноги и, словно во сне, побрела по полю. Не усидевший на ней жокей нагнулся ко мне.

– Ты в порядке, старина? – Он, как умел, выразил свои извинения.

Я схватил его за руку, чтобы встать на ноги, и понял, что сломанная кость находится где-то возле левого плеча.

Будущее Сары тоже уже был на ногах и пытался идти, но только ковылял по кругу. Он не мог наступить на одну из передних ног. Служитель поймал его и держал под уздцы.

В отчаянии я подошел к гнедому, пытаясь убедить себя, что это неправда, что такого не может быть. Немыслимо, чтобы после долгих лет нашего близкого товарищества все вдруг подошло к краю пропасти.

Я знал, как знает любой опытный наездник, что тут ничего нельзя сделать. Я стал причиной того, что Будущее Сары, как и сама Сара, ушли в вечность.

Я плакал. Не мог сдержаться. Лицо мокрое будто от дождя. Лошадь сломала переднюю ногу. Ее жокей – левую ключицу. Лошадь умерла. Жокей остался жив.

Глава 10

Когда я начал работать в «Уэдербис», отец не продлил страховку гнедого. Отчасти потому, как он сказал, что скакун постарел и упал в цене. И отчасти из-за своей щепетильности. Чтобы «Уэдербис» не пришлось платить, если лошадь погибнет.

Я позвонил ему, но он не стал слушать извинения, а просто сказал: «Не повезло».

Когда через два дня после Таусестера я пришел на работу, человек, проводивший со мной собеседование, подтянул стул к моему столу.

– Конечно, мы оплатим страховку вашей лошади, – начал он.

Я объяснил, почему отец не стал продлевать страховку.

– Я пришел не для того, чтобы говорить о вашей потере, – перебил он меня, – хотя я вам искренне сочувствую. Как ваша рука? Все нормально? Я пришел спросить вас, не будете ли вы заинтересованы в переходе из этого отдела в наш отдел страховой службы и работе там, начиная с нынешнего дня?

Отдел страховки – это одна длинная комната со стенами из книг. Книги и досье. Досье и книги. И еще два сотрудника чуть старше двадцати. Один оставил фирму. Не хочу ли я занять его место? Конечно, хочу.

На одной неделе на двух Джулиардов обрушилось продвижение по службе.

Еще один внутренний переворот перетасовал карты в правительстве. И когда обиды улеглись, отец поднялся выше – в кабинет министров, в кресло министра сельского хозяйства, рыболовства и продовольствия. Я поздравил его.

– Я бы предпочел быть министром обороны.

– В следующий раз повезет больше, – легкомысленно заметил я.

– Полагаю, ты никогда не слышал о Хэдсоне Херсте? – До меня донесся подавленный вздох.

– Не слышал.

– Если ты считаешь, что я быстро иду вверх, то он идет быстрее. Он перебил у меня оборону. В настоящее время он «человек, который не ошибается, правая рука премьер-министра».

– Как Полли? – спросил я.

– Ты неисправим.

– Уверен, что заливные угри и гамбургеры из бронтозавров в твоих руках будут в полной безопасности.

Сельскохозяйственный кризис не предполагался. И мы оба провели осень того года, устраиваясь поудобнее в новых обстоятельствах.

Не без удивления я обнаружил, что с энтузиазмом принялся за страховое дело. Оно не только удовлетворяло мою склонность к числам и вероятностям.

Мне нравилось, что меня довольно часто посылали в командировки с проверкой.

К примеру, действительно ли существовал пони, за которого просят выплатить страховую премию.

Эван, мой коллега и босс отдела страхования, предпочитал работу в офисе и за компьютером. А я все больше и больше работал ногами. И вроде бы это приносило пользу при оформлении страховых полисов. Я знал, как должны выглядеть хорошие конюшни. И у меня развивалось чутье и инстинкт на подготовительные маневры к мошенничеству. Предотвращение обмана при страховании стало игрой вроде шахмат, где планируется каждый следующий ход. Вы рассчитываете игру на много ходов вперед и подводите, к примеру, коня соперника на ту клетку, где его неизбежно ждет конец.

И, как оказалось, огромным преимуществом была моя молодость. Может быть, я и не выглядел семнадцатилетним, но часто и в двадцать один меня не принимали всерьез. И совершали ошибку.

Во время нормальной каждодневной работы отдела, рассчитанной на честные намерения, Эван и я с открытой душой вручали полисы на все случаи жизни лошади, от бесплодия жеребца до неспособности к деторождению у кобылы.

Мы также страховали покрытие для дворов конюшен, все здания хозяйства, несчастные случаи с персоналом, общественные обязательства, пожары, воровство, заражение инфекцией. Что угодно, кого годно.

Мне ужасно не хватало утренних тренировок, которые я прежде проводило Будущим Сары. Но с приближением зимы, когда рассветы стали серее, а дни холоднее, я обнаружил, что, как и в прошлом году, свободными у меня остаются только уик-энды. Что же касается скачек, то тут мне повезло. Однажды позвонил тренер, у которого в Нортгемптоншире жил гнедой, и сказал, что одному владельцу лошади, фермеру, нужен бесплатный жокей, другими словами, любитель, для скакуна, по его мнению, не имеющего шанса на победу. Зачем отказываться, подумал я. Счастливый, я принял участие в заезде, постарался, и мы пересекли финиш третьими. Фермер пришел в восторг и стал приглашать меня. И хотя на самом деле я для него никогда не выигрывал, он вручил меня своим друзьям, как коробку шоколада. И почти каждую субботу я снова начал галопировать по скаковым дорожкам.

Но без Будущего Сары скачки не приносили такого удовлетворения, как раньше. А я был еще не готов к попыткам заменить гнедого другой лошадью, даже если бы мог себе это позволить. Когда-нибудь, думал я. Возможно. Когда я выплачу рассрочку за машину.

Я придумал объяснение своей любви к скорости. Принимать опьяняющие дозы риска – это нормально во время взросления. В крови остались гены воинов. Наверно, вместо войны необходимо бороться с барьерами из березовых бревен и с крутыми лыжными склонами.

Незадолго перед Рождеством отец сообщил, что мы приглашены на Даунинг-стрит, десять. Он, Полли и я. Обычный прием, который устраивает премьер-министр для членов кабинета и их семей.

Полли выбрала разумный туалет, отец нанял шофера, и Джулиарды в хорошей форме вошли в знаменитую парадную дверь. Сотрудники приветствовали отца как человека, принадлежавшего их миру. Полли и раньше пересекала этот порог. А я не мог сдержать благоговейный страх, когда вышагивал по черно-белым квадратам мимо малиновых стен вестибюля. И потом с потоком гостей в нижний холл, откуда начиналась историческая лестница. Ее желтые сверкающие стены поднимались и сливались с центральной стеной, где висели портреты всех прошлых премьер-министров. И по тем дружеским взглядам, которые отец кидал на них, я видел, что он изо всех сил постарается в ближайшее время присоединиться к ним.

И совсем неважно, что не меньше двадцати других министров лелеют такую же мечту, не говоря уже о министрах «теневого» кабинета оппозиции. Человек без амбиций никогда не попадет на эту стену.

Гости вели светские разговоры, рассыпавшись по просторному официальному помещению, известному как гостиная с колоннами. (Колонны присутствовали. Две.) Нас тепло приветствовала миссис Премьер-министр. Ее муж уже готов был вскоре прибыть. Потом нас отнесло к подносам с бокалами и крохотными рождественскими пирожками с изюмом и миндалем, украшенными остролистом[9]9
  Остролист – традиционное рождественское украшение на Британских островах.


[Закрыть].

Теперь я уже не вызывал у отца раздражения своим пристрастием к диетической коле. Я пил шампанское премьер-министра, и оно мне нравилось. И конечно, я никого не знал даже внешне. На первых порах Полли взяла меня на буксир. А ее муж дрейфовал по залу, будто на колесах, здоровался, смеялся и не наживал врагов. После восемнадцати месяцев с отцом Полли могла назвать всех членов кабинета. Но никого из них не знала так, чтобы сказать «да-а-агой», как это сделала бы Оринда. Прибыл премьер-министр (ведь он уже был готов). И отец видел, что великий человек узнал Полли и тепло поздоровался с ней. И мне пожал руку, по меньшей мере выказав интерес.

– Вы выигрываете скачки, так? – спросил он, наморщив лоб.

– М-м-м... иногда, – тихо пролепетал я.

– Отец гордится вами, – кивнул он. По-моему, у меня был изумленный вид. Премьер-министр, мягкий округлый человек со стальным рукопожатием, иронически улыбнулся мне и перешел к следующей группе. А отец не знал, читать ли его лжецом или нет.

– Джордж никогда прямо не говорил, что гордится тобой, – стиснула мне руку драгоценная Полли. – Но определенно, он так говорит о тебе, что в этом не остается сомнений.

– Тут мы равны.

– Ты и правда очаровательный мальчик, Бенедикт.

– Я тебя тоже люблю, – сказал я.

Внимание отца нашло свою цель.

– Ты видишь там этого человека?

«Там» было около двадцати человек.

– Ты имеешь в виду мужчину с жидкими седыми волосами и круглыми глазами? Министра внутренних дел? – спросила Полли.

– Да, драгоценная. Но я имел в виду того, с кем он разговаривает.

Того, кто выглядит по-президентски и подходит для высшего офиса. Это Хэдсон Херст.

– Конечно, нет, покачала головой Полли. – У Хэдсона Херста жирные черные волосы висят, как хвост у пони, и дурацкие маленькие черные усы, которые вместе с бородой обрамляют рот и отвлекают от того, что человек говорит.

– Уже нет. – Отец улыбнулся, но невесело. – Должно быть, кто-то убедил Хэдсона Херста, что фигурная стрижка в политике табу. Он постриг волосы и сбрил бороду. И сейчас ты видишь незамаскированные, вечно недовольные губы министра обороны. Боже, помоги нам всем.

Пять минут спустя отец положил вроде бы дружескую руку на плечо министра обороны и сказал:

– Дорогой Хэд, вы знакомы с моей женой и сыном?

Любовь врагов твоих... Я ненавидел политиков.

Влажная холодная рука чуть коснулась моей. По-моему, с этим он ничего не мог поделать. И если у него был жирный черный хвост пони и комбинация из черных усов и бороды, окружавшая рот, то очень похоже, что тогда он красил волосы. Теперь волосы были темные с легким налетом седины. Когда-то мимолетно знакомая девушка-подружка говорила мне, что такой цвет нельзя подделать. Сзади он стриг волосы треугольником стрелы книзу, наподобие утиного хвоста. Прямо из фильмов о Джеймсе Бонде. Полон достоинства. Впечатляющий, надо признать. Вызывающий доверие.

Стрижка отца, его от природы темных густых кудрей, подчеркивала красивую форму черепа. Рука мастера. Ах, ну ладно. Хэдсон Херст любезно раскланялся с Полли. Улыбайся и улыбайся, подумал я, вспомнив Хупуэстерн. Улыбайся и улыбайся, и пожимай руки, и завоевывай голоса. Он удостоил меня взглядом, но я не представлял для него интереса.

Возле моего локтя возникла ласковая миссис Премьер-министр и спросила, хорошо ли я провожу время.

– О, да. Великолепно. Благодарю вас.

– У вас немного потерянный вид. Пойдемте со мной. – Она пробела меня в дальний конец большой комнаты и остановилась возле контрастно одетой женщины, которая очень напоминала Оринду. – Джилл, дорогая, это сын Джорджа Джулиарда. Присмотри за ним.

Джилл критически осмотрела меня с головы до ног и без энтузиазма уставилась вслед удалявшейся миссис Премьер-министр.

– Мне очень жаль, – проговорил я, – но я не знаю вашего имени. Виничек. Образование.

– Министр?

– Конечно. – Решительные губы скривились, но не в улыбку.

К ней подошла другая женщина в очень простом платье, но по последнему слову моды. Еще одна клонированная Оринда. Министр социальной безопасности.

– Где ваша мать берет свои платья? – без экивоков спросила она.

Я проследил за ее взглядом и в другом конце комнаты увидел Полли, в своей естественной манере разговаривавшую с мужчиной с редкими седыми волосами и круглыми глазами. С министром внутренних дел. Платье Полли, как всегда, не имело ничего общего с распространенным мнением о моде, но раскрывало ее индивидуальность.

– Перед вашим отцом может открыться блестящая карьера, – доброжелательно сказала Джилл Виничек, – но ваша мать должна изменить манеру одеваться, если она не хочет попасть в когти ведьм, которые пишут в газетах о моде.

– Каждая женщина в политике становится объектом ненависти, – согласилась министр социальной безопасности. – Вы не замечали?

– Ох, нет. Правда нет.

– Юбка у вашей матери неправильной длины. Вы не против, что я вам это говорю? Я только хочу помочь. Откровенно признаться, любая длина выглядела бы неправильной в глазах этих ведьм от моды. Но если хотите, можете передать ей от нас несколько советов.

– М-м-м...

– Скажите ей, – продолжала Джилл Виничек, наслаждаясь собой, нельзя покупать готовую одежду в магазинах.

– Туалеты должны быть сшиты специально для нее, – кивнула Социальная безопасность.

– Всегда только шерсть, шелк или хлопок. Никакого полиэстера и синтетики, – подхватила Джилл Виничек.

– Есть чудесный мужчина, который может сделать вашу матушку с ее высокой худой фигурой по-настоящему элегантной. Он полностью изменил стиль, в каком сейчас газеты пишут о нас. Теперь обсуждают нашу политику, а не наши платья. И он делает это не только для женщин. Посмотрите, как изменился Хэдсон Херст! Хэд, откровенно говоря, немного походил на гангстера. А сейчас он государственный деятель.

– Нет лучшего времени, чем сейчас, – решила Джилл Виничек и, не оставляя минуты сомнениям, быстро устремилась к лестнице. – Наш друг с волшебной палочкой где-то здесь. Почему бы нам прямо сейчас не представить его вашей матери?

– М-м-м... – замялся я. – Не думаю, что она...

– О, вот он, – воскликнула Социальная безопасность, шагнув в сторону и показывая рукой. – Позвольте мне представить вам...

Она положила руку ему на локоть. Он обернулся. Я столкнулся лицом к лицу с А. Л. Уайверном. Алдерни, Анонимный Любовник Уайверн. Неудивительно, что Образование и Социальная безопасность напомнили мне Оринду. В те годы, несколько лет назад, она тоже одевалась по созданному им стилю.

Я узнал его моментально. Но ему понадобилось несколько секунд, чтобы прибавить четыре года к моему прежнему виду. Потом его лицо враждебно окаменело. Он пришел в замешательство, хотя, зная, что отец член кабинета министров, мог бы предположить, что мы оба будем приглашены на семейный Рождественский прием. Видимо, он не задумывался над этим. В любом случае, мое присутствие было для него неприятным сюрпризом. Как и его для меня.

Образование и Социальная безопасность выглядели озадаченными.

– Вы знакомы? – спросила одна из них.

– Мы встречались, – коротко ответил Уайверн. Его внешность тоже изменилась. В Хупуэстерне он поставил себе целью выглядеть незаметным и легко забываемым. Четыре года спустя он понял, что не так просто сливаться с обоями.

Прежде я думал, что ему под сорок. А теперь увидел, что явно преуменьшал его возраст. Кожа у него начала покрываться сетью мелких морщин, волосы поредели. Он стал носить очки в узкой темной оправе. Но в нем по-прежнему чувствовалась сильная аура замкнутой на себе внутренней сосредоточенности. На Рождественском приеме у премьер-министра не проявилось и тени слепой злости, пламя которой опалило лицо Оринды и чуть не убило ее. В этот раз он не кричал мне в ярости: «Когда-нибудь ты мне попадешься!» Но я мог видеть по глазам, что намерение расправиться со мной снова ожило в нем, будто и не существовало интервала в четыре года.

Удивительно, но в ответ я почувствовал не страх, а возбуждение. Адреналин, ринувшийся в кровь, требовал борьбы, а не отступления. Воспринял ли он мою реакцию с такой же силой, с какой я переживал ее, не знаю. Но он будто спустил шторы на линзы очков в темной оправе и спрятал злобность глаз. Потом с минимальной любезностью извинился перед Образованием и Социальной безопасностью. Когда он медленно уходил, казалось, что каждый шаг контролируется разумом.

– Ого! – воскликнула Джилл Виничек. – Я знала, что он неразговорчив, но, боюсь, он был... невежлив.

Не невежлив, подумал я. Смертоносен.

После приема отец, Полли и я обедали в одном из немногих хороших ресторанов Лондона. Время обеда уже прошло, и можно было слышать слова собеседников.

Отец радовался дружеской встрече с премьер-министром. Полли заметила, что, по ее мнению, круглые глаза министра внутренних дел, видимо, все же не свидетельствовали о маниакальности.

Я спросил, разве не министр внутренних дел держит людей в заключении и высылает нелегальных иммигрантов из страны? Более-менее, согласился отец.

– Ты знаешь, что есть список, своего рода выставочный стенд, который подробно перечисляет все должности в правительстве? – опять спросил я.

Отец, по обязанности поглощая брокколи, которые он вообще-то не любил, кивнул, а Полли сказала, что ничего не знает.

– Есть фантастические должности, – пояснил я, – вроде министра бывших стран или помощник министра по автобусам. – Полли выглядела удивленной, но отец опять кивнул.

– Каждый премьер-министр изобретает названия должностей, чтобы описать то, что он хочет сделать.

– Значит, – не унимался я, – теоретически ты можешь изобрести министра, ответственного за запрещение продажи желтых пластмассовых уток.

– Бенедикт, дорогой, ты говоришь глупости, – не выдержала Полли.

– Он имеет в виду, – пояснил отец, – что это кратчайший способ заставить людей хотеть какой-нибудь предмет или услугу. Люди всегда борются, чтобы получить то, что запрещено, то есть чего нельзя иметь.

– В таком случае, – спокойно продолжал я, – по-моему, премьер-министру надо бы представить закон, запрещающий Алдерни Уайверну пить шампанское на Даунинг-стрит, десять.

Полли и отец так и застыли с открытыми ртами.

– Он присутствовал на приеме, – заметил я. – Разве вы его не видели?

Они покачали головами.

– Он держался в тени в дальнем конце комнаты и просто не попался вам на глаза. Теперь он выглядит по-другому. Стал старше, чуть полысел. Носит очки. Но, я уверен, он обращается по имени к министрам образования, социальной безопасности и обороны. Оринда и Деннис Нэгл – это детский сад.

Теперь в руках у Алдерни Уайверна рычаги, которыми он может воздействовать на все области жизни нации.

– Не верю, – отрезал отец.

– Любезные леди, Образование и Социальная безопасность, похвалились, что у них есть друг, который удивительно изменит гардероб моей... матери.

Они сказали, что он уже превратил Хэдсона Херста из пародии на бандита в утонченного джентльмена. Как ты думаешь, что они дали Алдерни взамен?

– Нет, – возмутился отец. – Никаких секретных данных. Они не могут этого сделать!

Он был в шоке. Я покачал головой.

– Тогда что? – спросила Полли. – Что они ему дали?

– По-моему, – начал я, – они уделили ему внимание. По-моему, они прислушиваются к нему и поступают по его совету. Несколько лет назад Оринда говорила, что он потрясающе разбирается в том, что произойдет в политике.

Он предсказывал, что случится, и говорил Деннису Нэглу, что надо делать. И Оринда подчеркивала, что почти всегда Уайверн оказывался прав. Деннис Нэгл стоял на тропинке, ведущей вверх. И, если бы не умер, он сейчас, по-моему, был бы в кабинете министров с Уайверном за спиной.

Отец оттолкнул тарелку с брокколи. Хорошо, что этого не видели его избиратели-фермеры, выращивавшие эту капусту. Они выступали за проведение недели знакомства с брокколи, чтобы британцы ели их зелень. Закон, запрещающий производство излишков брокколи, по-моему, принес бы оздоравливающий результат.

– Если он такой умный, почему сам не сидит в кабинете министров? спросила Полли.

– Оринда говорила, что он хочет иметь такую власть, чтобы нажимать на рычаги, оставаясь за сценой. Тогда я подумал, что это безумное предположение. Но с тех пор я повзрослел.

– Власть без ответственности, – проворчал отец.

– И к тому же, – печально добавил я, – пугающая склонность к насилию, если кто-то перебежит ему дорогу.

Отец фактически не видел, как Уайверн ударил Оринду. Он не видел скорость, силу и бессердечность удара. Но он видел кровь и слезы. И одно это толкнуло его к попытке отплатить. Уайверн хотел повредить репутации отца, провоцируя его на драку. Уже тогда я смутно это понял, но не продумал до конца. Нападение на Уайверна в конце концов нанесет непоправимый вред нападавшему. Мой босс, Эван, согласился, что я соединю прием на Даунинг-стрит, десять, в четверг с пятничной деловой поездкой. Мне предстояло встретиться с инспектором, подавшим заявку на выплату страховки, и проверить, сгорел ли амбар с сеном случайно или «случайность» была подготовлена. Потом я собирался вернуться в Лондон, провести вечер с Полли и отцом, а в субботу участвовать в скачках в Стратфорде-на-Эйвоне. Но по дороге я получил от отца сообщение, что мне надо вернуться и встретиться с ним в пятницу в два часа дня на Даунинг стрит, десять.

– Я подумал, – весело проговорил он, – что тебе, наверно, захочется осмотреть дом. Во время приема ты многого не видел.

Отец договорился с сотрудником из персонала дома, что тот будет сопровождать нас и покажет все официальные помещения. Так мы снова поднялись по желтой лестнице. Провели больше времени перед портретами. Осмотрели три больших гостиных, ведущих в приемную на самом верху лестницы. Белую гостиную, зеленую гостиную и гостиную с колоннами, где был устроен прием.

Наш гид гордился домом, который, как он сказал, выглядит теперь лучше, чем во все времена своей неровной истории. Сначала здесь стояли стена к стене два дома (похоже на сгоревший офис в Хупуэстерне). Маленький дом выходил на Даунинг-стрит, а большой особняк позади него смотрел фасадом на другую улицу. За два с половиной столетия внутренняя планировка и убранство не раз переделывались. И нынешнее восстановление полностью возрождает обстановку XVIII века, чего раньше никогда не делалось.

– Зеленая гостиная, – довольным тоном рассказывал гид, – раньше обычно называлась голубой гостиной. Красивые лепные украшения на всех потолках относительно новые. Облицовка каминов сохранена классическая. Сейчас все выглядит, как и должно выглядеть, но никогда таким не было.

К его удовольствию, мы, не скупясь, выражали свое восхищение.

– Здесь, – показал он, прошагав в угол гостиной с колоннами, маленькая столовая (в ней удобно размещалось двенадцать человек). А там дальше парадная столовая (стены из темного дерева, стулья для двадцати четырех персон).