Текст книги "Серый кардинал"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава 6

В конце дня я мрачно вел «рейнджровер» к дому Полли в лесу. Меня мучило чувство, что я не оправдал ее надежды. И не только не извлек пользы из неповторимой возможности, но ухудшил положение еще в большей степени.

К тому времени, когда Оринда и я снова пересекли скаковой круг (ее каблуки еще сильнее увязали в земле) и добрались до ложи распорядителей, герцог снова куда-то исчез. Оринда наблюдала за третьим заездом с балкона, на который вела дверь из комнаты для ленча. Спиной ко мне. Знак, запрещающий начать разговор.

Лошадь, которая несла семь фунтов пенальти, выиграла заезд. Оринда на нее не ставила.

Вернулся герцог и, увидев ее, весь превратился в улыбку. Оринда очаровательно поблагодарила его за гостеприимство и уехала. Ни отцу, ни Полли, ни мне она не сказала ни слова, полностью игнорируя наше существование. А я пережил еще три заезда. Как мне хотелось быть меньше ростом, быть богатым и в последнюю очередь гениальным. Без этих очевидных преимуществ мне ничего не светит. И я впал в мрачность, будто от утраты волшебной сказки.

Когда Полли пригласила нас зайти в дом, отец тут же согласился.

– Бодрее, – скомандовал он, заметив мое упорное нерасположение к разговору. – Никто каждый раз не побеждает. Скажи что-нибудь. Ты молчишь уже несколько часов.

– Ладно... Оринда сказала, что Ушер Рудд хочет узнать, может быть, я твой кэтэмайт.

Отец захлебнулся джином, который ему налила Полли.

– Что такое кэтэмайт? – спросила Полли. Но отец знал.

– Ушер Рудд старается доказать, что я не твой сын. Если у тебя есть свидетельство о браке, положи его в банковский сейф.

– И твое свидетельство о рождении. Где оно?

– С моими вещами у миссис Уэллс.

Отец нахмурился. Мои вещи еще так и не прибыли. Он попросил у Полли разрешения воспользоваться телефоном и позвонил моей бывшей хозяйке комнаты.

– Она все упаковала, – сообщим он, – но транспортная контора, в которой я заказал доставку, еще не забрала вещи. В понедельник я займусь этим.

– Мой велосипед в конюшне.

До него вроде бы дошло, какой погром он устроил в моих надеждах. Но я ясно видел, он по-прежнему ждет, что, столкнувшись с реальностью, я повзрослею.

– Забудь о нем.

– Да.

– Джордж, мальчик изо всех сил старается для вас, – вмешалась Полли, посмотрев сначала на меня, потом на отца.

Оставив Полли дома, я повел «рейнджровер» в Хупуэстерн. Постепенно я начал осваивать эту тяжелую большую машину. Потом высадил родителя у церкви (следуя указаниям Мервина), где ему предстояло встретиться и поблагодарить маленькую армию активистов, работавших ради партии на него по всем разбросанным населенным пунктам избирательного округа. Активисты привели свои семьи и соседей, принесли чай, пиво, вино и печенье. Угощение должно было поддержать их энтузиазм и хорошее настроение отца, наполнявшего собравшихся энергией на следующие три недели.

– Мой сын... Это мой сын, – снова и снова представлял он меня. А я пожимал руки и улыбался, улыбался, улыбался. Потом поболтал с пожилыми леди и поговорил с их мужьями о футболе, поражая своими знаниями.

Мервин переходил от группы к группе с планами и списками. Эта ячейка будет ходить по домам завтра, эта – в понедельник. Листовки, плакаты, визиты... Нельзя оставить без внимания ни одного из семидесяти тысяч избирателей. Каждый должен помнить о ДЖУЛИАРДЕ. Еще три недели такого... Даже с пряной приправой вероятных новых нападений... Боже, какой кошмар...

Но я сказал, что буду ему помогать... и я буду. Я съел шоколадный кекс. Все еще не пиццу. Когда они распрощались, я забрал «рейнджровер» с обочины дороги, где я его припарковал и мог быть почти уверен, что сегодня вечером никто не топтался возле него.

– Всегда носите с собой коробку с порошком для мытья посуды, у которой на крышке дырочки, – наставлял меня по телефону Фостер Фордэм. – Поставив машину, насыпьте порошок тонкой линией на землю от передних колес к задним вдоль одной стороны. Если в ваше отсутствие кто-нибудь будет двигать транспортное средство или залезать под него, порошок сообщит вам об этом.

Понятно?

– Да. Спасибо.

– Всегда тщательно включайте сигнализацию, на какое бы короткое время вы ни уходили. Отключать ее начинайте, подходя к машине, но на расстоянии.

Я точно следовал его простым инструкциям, но наш фокусник с пробкой картера других трюков пока не придумал. И я благополучно доставил отца из церковного холла в штаб-квартиру с эркером, где он тут же вступил с Мервином в бесконечное обсуждение тактики. А я поставил автомобиль под замок и побежал в местную лавку, отпускавшую еду на дом. Наконец-то я получил пиццу.

Мервин и отец рассеянно съели половину. Мервин стопками разложил десятки плакатиков и листовок, готовых к распространению. Когда я спросил, он ответил, да, конечно, ход дополнительных выборов безумно волнующее время, пик всей деловой жизни агента. И впереди еще финальный аккорд. На следующей неделе предстоит организовать фестиваль для сбора средств в фонд партии.

Как жаль, что в этот раз в нем не будет участвовать Оринда...

Я зевнул и затопал по узкой лестнице в спальню. Двери должны были запереть они. Ночью я проснулся от сильного запаха дыма. Дым. Я сел на кровати.

Только инстинктивно я выпутал ноги из простыни и с силой потряс ничего не сознающий сверток на соседней постели.

– Горим! – закричал я и прыгнул к полуоткрытой двери в маленькую гостиную, чтобы проверить, правда ли то, что я сказал. Это была правда.

Лестницу внизу с яростным ревом пожирали прыгающие языки желтого пламени. Дым поднимался вверх, нарастая волнами. Гостиную заливало желтым светом из горевшего кабинета на первом этаже, выходившего окнами на стоянку машин.

Наглотавшись дыма, я, задыхаясь, быстро повернулся и прыгнул в ванную. Если отвернуть все краны, подпал я, в ванне и умывальнике, то вода польется вниз и поможет затушить огонь. Я заткнул все отверстия для стока воды и до максимума открутил краны. Потом в бачке туалета намочил большое банное полотенце и вытащил его, полное воды. Протащив капающее полотенце в спальню, я закрыл дверь и мокрым полотенцем щель под ней. И все это я проделал со скоростью, близкой к безумию.

– Окно! – закричал я. – Проклятое окно не открывается.

Окно было наглухо задраено, щели закрывали слои старой краски. Все прошедшие дни это вызывало у отца досаду. Мы были в одних трусах, а воздух становился все жарче.

– По лестнице мы не можем спуститься.

Он что, не понимает, подумал я. А отец ловко схватил единственный в спальне стул и бросил его в окно. Стекло разбилось, но филенки маленькие, а деревянные рамы лишь чуть треснули. Мы находились над окнами в эркере, выходившем на площадь. Второй удар стулом прорвался через засохшие слои старой краски, и распахнулись обе половинки окна. Но внизу огонь уже съел крышу эркера над окном и поднимался вверх по стене.

Окно соседней благотворительной лавки, тоже в эркере, выбрасывало огонь с маниакальной энергией. Видно, там огонь начался раньше, он был жарче и уже добрался до крыши, стреляя в небо над нашими головами золотистыми и багровыми искрами.

Я кинулся к двери, решив, что в конце концов лестница – единственный выход. Но если мокрое полотенце еще задерживало какую-то часть дыма, то против пламени оно бесполезно. Ручка двери так раскалилась, что я не мог до нее дотронуться. И снаружи дверь уже тлела.

– Мы горим! – дико закричал я. – Дверь в огне!

Отец быстро взглянул на меня из другого конца комнаты.

– Надо использовать все шансы и прыгнуть. Ты первый.

Он подставил к окну полусломанный стул и жестом показал, чтобы я влез на него и прыгнул как сумею дальше.

– Прыгай, – сказал я.

Теперь на площади уже собрались люди, слышались крики, и доносился пронзительный вой сирены подъезжавшей пожарной машины.

– Быстрей, – скомандовал отец. – Черт возьми, не спорь. Прыгай.

Я встал на стул и схватился за раму, краска обожгла ладони.

– Прыгай!

Я не верил своим глазам – он натягивал рубашку и брюки и застегивал «молнию» на ширинке.

– Давай, прыгай!

Я поставил ступни на раму, оттолкнулся и, собрав всю до капли силу мышц, прыгнул... Сильные ноги и отчаяние несли меня. И я проплыл мимо пламени из окна в эркере, миновал в ужасающей близости его горящий навес и рухнул головой вперед на темные камни мостовой, от удара потеряв ориентацию. Я слышал вопли людей и ощущал руки, которые схватили меня и поволокли подальше от огня. Я задыхался от дыма. В голове все вертелось и перекатывалось от столкновения с беспощадными камнями. И еще я боролся, чтобы высвободиться из обхвативших меня рук и смягчить падение отца, когда он прыгнет вслед за мной. Но у меня не осталось сил. Я сидел на земле. И не мог даже говорить.

Невероятно, но то и дело сверкали фотовспышки. Люди собираются еще раз рассматривать страшную опасность, близость к смерти, которые грозили нам. Бессильная злость охватила меня. Ярость. Почти рыдания. И я бы сказал, никакой логики.

Одни кричали отцу, чтобы он прыгал. Другие кричали, чтобы он не прыгал, а подождал с ревом подъезжавшую пожарную машину. Сейчас она уже пересекала площадь, разрезая толпу зрителей и высаживая людей в желтых касках.

– Подождите, подождите! – вопили люди, когда пожарные поднесли складную лестницу и растягивали ее, чтобы приблизить к отцу. А он силуэтом виднелся в окне с красным заревом позади. Он стоял на стуле, а дверь за его спиной горела.

И раньше, чем лестница протянулась к нему, в комнате будто взорвалось яркое, как солнце, пламя. Он встал на оконную раму и так же, как я, выбросился из окна. Он пролетел в темноту мимо рвущегося из окна эркера огня.

Зная, что может сломать шею и вдребезги разнести череп. Зная, что внизу земля, но не имея возможности определить, далеко ли она. Земля была близко.

Достаточно близко, чтобы переломать все кости. Еще одна фотовспышка.

Двое мужчин в желтых, словно лунных, костюмах кинулись бежать, вытянув вперед руки в тяжелых перчатках, точно собираясь ловить соскочивших с батута прыгунов. У них нет времени занять позицию. Они просто бежали, а отец врезался в них. Все фигуры распростерлись на земле, руки и ноги мелькали в воздухе. Вокруг столпились люди, чтобы помочь им, и закрыли от меня путаницу тел. Но ноги отца двигались как живые, и на нем были туфли, которых при мне наверху он не надевал.

Я сидел покрытый сажей и кровью. Мелкие камни расцарапали лицо и оставили ссадины. Слезы катились по щекам, хотя я не сознавал, что плачу. И у меня все еще кружилась голова, я кашлял, на пальцах и на ступнях наливались волдыри от ожогов. Но это все не имело значения. Шум и смятение наполняли мою голову. Я поставил себе целью уберечь отца от опасности и даже не подумал о пожарной сигнализации на дым.

– Бен? – произнес его голос. Будто одурманенный, я поглядел вверх.

Он стоял надо мной. И улыбался. Как он мог?

Мужчины в желтых костюмах раскатывали шланги и выливали галлоны воды из цистерны, чтобы погасить огонь в эркере. В воздухе стоял дым и пар и металось неподдающееся пламя. Люди накинули мне на плечи красное одеяло и говорили, чтобы я не беспокоился. Я не понимал, откуда они взялись. И о чем мне не надо беспокоиться. По правде говоря, я ничего не понимал.

– Бен, – повторил отец мне в ухо, – ты контужен.

– М-м?

– Говорят, что ты ударился головой о землю. Ты меня слышишь?

– Не было сигнализации на дым. Это моя вина...

– Бен! – Он встряхнул меня. Люди закричали, чтобы он этого не делал.

– Я добьюсь, чтобы тебя избрали.

– Боже.

Знакомые лица неясно вырисовывались перед глазами и снова исчезали. Я подумал, как потрясающе, что они ходят по площади среди ночи полностью одетые. Но в какой-то момент я вдруг понял, что сейчас только двадцать минут двенадцатого, а не без пяти четыре утра. Я рано пошел спать, выпрыгнул в окно в трусах и с часами на руке и теперь неправильно судил о времени.

Эми плакала и заламывала руки. Она кричала, что благотворительные подарки сгорели дотла. Безобразная всякая всячина, так и не проданная, исчезла навсегда. Какая всякая всячина, Эми? Знаете, etagere, высокая подставка для маленьких полок, чтобы поставить в пустой угол, а на них картинки и фотографии и всякую всячину. И пуля?

– О господи! – воскликнула она. – Я оставила пулю в своем ужасном кардигане в лавке, и теперь ее у меня нет. Но ничего страшного, ведь это всего лишь кусочек старого свинца.

Миссис Леонард Китченс успокаивающе похлопала меня по плечу.

– Не беспокойтесь, мальчик. В этом старом доме ничего не было, кроме барахла и бумаги. Листовки. Чепуха! Мой Леонард где-то здесь. Вы его не видели? Он любит хороший пожар, такой уж он, мой Леонард. Но зрелище почти закончилось. Я хочу поехать домой.

Ушер Рудд, подкрадывался к своей жертве со спины, устанавливал кадр, отступал назад и щелкал. Он усмехнулся, увидев мое одеяло, навел фокус, нацелил объектив. Вспышка.

Прибыл оператор с местного телевидения, установил яркий прожектор, но огонь все еще затмевал его.

Мервин заламывал руки над потерянными кипами «ДЖУЛИАРДОВ». Он пробыл дома едва ли полчаса, как ему позвонили и сообщили, что горит благотворительная лавка.

– Думаете, мне завтра надо прийти на работу? – озабоченно спрашивала Кристэл Харлей, стоя возле меня на коленях и прикладывая салфетку к сочившимся кровью ссадинам.

Пол и Изабель Бетьюн, нарушив правила, проехали по пешеходной зоне.

Чрезвычайные обстоятельства диктуют новые правила, пояснил советник городской администрации, суетясь вокруг отца с видом невероятной озабоченности и товарищества. И потом, как с близкими друзьями, он поздоровался с каждым пожарным.

Изабель Бетьюн тихо спросила, все ли со мной в порядке.

– Конечно, нет, – фыркнула Кристэл. – Он прыгнул через огонь и ударился о землю. Чего вы сделаете после этого?

– И... м-м-м... его отец?

– Его отец завоюет место в парламенте, – будто выстрелила Кристэл.

Боже, благослови политиков, подумал я.

– Пол был на встрече с избирателями, – продолжала Изабель. – Услышав о пожаре, он заехал домой, чтобы забрать меня. Он хотел посмотреть, нет ли чего, чем я могу помочь. Он говорит, что, если я с ним, он выглядит лучше.

Вода вырывалась из огромной цистерны пожарной машины и шипела, обрушиваясь на огонь. Потом она стекала по зданию на узоры камней. Красное одеяло намокло, и я дрожал от холода.

Другая огромная цистерна на стоянке для машин с ревом выбросила парящий в воздухе фонтан на крышу дома. Две сверкающих дуги встретились, соединились и рухнули вниз, как чудовищный дождь.

Желтые каски щедро поливали из шлангов и здания, соседствующие с благотворительной лавкой и офисом. И немного спустя, оставшись без топлива, яростные языки пламени неотвратимо сникли. Они уже не ревели, а шипели, бросив борьбу и покидая поле битвы. Теперь с неба на площадь падали не искры, а горячий липкий пепел. И люди страдали не от жара, а от едкого запаха пожарища.

Кто-то привел доктора, того же, который три дня назад осматривал лодыжку отца. Он посветил мне в глаза и уши ярким фонариком, ощупал шишку на голове и перевязал волдыри огромным надутым воздухом бинтом, чтобы они не прорвались и в них не попала инфекция. Он согласился с отцом, что это все, в чем нуждается здоровый парень, а завтра утром он снова осмотрит меня.

Отец нашел временное решение, воспользовавшись сочувствием управляющего «Спящим драконом», который предоставил нам номер. Его жена подобрала для меня какую-то одежду.

– Дорогие вы мои, бедненькие, дорогие вы мои бедняжки, – ласково причитала она, наслаждаясь создавшимся положением. Она и ее муж на следующий день радостно встретили нахлынувших репортеров из лондонских ежедневных газет.

Общепризнанно блестящий снимок Ушера Рудда – отец в прыжке завис в воздухе, а за спиной у него объятое пламенем окно – появился на первой странице не только «Газеты Хупуэстерна» и следующего выпуска «Дневника Куиндда» («Джулиард приносит несчастье»), но и всех основных газет графства («Джулиард прыгает»). И по горячим следам за фактическими сведениями шли бесконечные комментарии и критика и разбор каждого движения.

Люди всегда будут говорить, что вам надо было сделать. Люди всегда будут рассказывать, как бы они поступили, если бы проснулись ночью и обнаружили внизу огонь. Люди сообщат вам, что самое первое, что бы они сделали, – позвонили в пожарную часть. И никому не придет в голову спросить, мог ли я позвонить в пожарную часть, если единственный телефон внизу окружен пламенем? Каким образом можно позвонить в пожарную часть, если уже расплавились провода?

Каждый умеет логически мыслить потом. Но в жару, в дыму, в шуме и в опасности вопрос о более-менее аналитических размышлениях даже не встает.

У людей есть склонность полагать, что дикое и неразумное поведение в ужасающих обстоятельствах можно назвать «паникой» и простить. Но это не столько паника – форма абсолютного нелогичного страха, сколько нехватка времени на обдумывание.

Вероятно, отец и я действовали бы по-другому, если бы ситуация предстала перед нами как теоретическое задание. А нам бы требовалось правильно или неправильно решить его.

Вероятно, мы бы бросили в окно матрасы, чтобы как-то смягчить наше падение. Вероятно. Если бы нам удалось протолкнуть их через окно. Но было так, что мы чуть не погибли. А получилось так, что мы остались в живых.

Скорее благодаря удаче, чем размышлениям.

Вам скажут, не тратьте времени на то, чтобы одеться. Лучше выйти голым в этот мир, чем одетым в следующий. Но они – «они», кто бы они ни были, – не прыгали из окна под прицелом острых объективов репортеров всех мастей.

Потом я сообразил, что мне надо было по крайней мере броситься в горящую гостиную и взять куртку и жокейский шлем, а не возиться с кранами. И еще мне надо было обернуть руки и ноги полотенцами, прежде чем лезть и хвататься за оконную раму.

Но не думаю, что отец сожалел о секундах, которые он потратил, надевая рубашку и брюки. Он знал, даже балансируя между жизнью и смертью, что фотография, изображающая его прыгающим полуголым из пламени, будет стоить ему карьеры. Даже в тот кошмарный момент он знал, как все будет представлено публике. Но самое худшее, что сумеет Ушер Рудд высосать из своего снимка в будущем, не затмит того, что показывает фотография. Джордж Джулиард быстро соображающая знаменитость, которая и в критических ситуациях не теряет головы. Джулиард надел ботинки!

Полицейское расследование медленно поднималось вверх по иерархической лестнице. От Джо, чья мать водит школьный автобус, к высшим чинам графства.

Но пожарники не могли бы поклясться, что кто-то поджег нижние помещения в доме с эркерами. Никто не нашел ружья 22-го калибра, которое бы соответствовало вновь утерянной пуле. И рапорт Фостера Фордэма о воске в картере «рейндж-ровера» посчитали неубедительным.

Джордж Джулиард мог быть целью трех покушений, имевших целью положить конец его избирательной кампании, если не его жизни. Но мог и не быть. Очевидных подозреваемых не было.

В бедном новостями августе лондонские редакторы посвятили этой загадке два полных дня. Джордж Джулиард блистал на национальном телевидении. Теперь все до одного избиратели Хупуэстерна знали, кто такой Джордж Джулиард.

Пока отец имел дело с телевизионщиками, Мервин Тэк и остальные разъезжали по окрестностям в поисках недорогого подходящего помещения для штаб-квартиры. Я провел большую часть воскресенья, сидя в кресле у окна нашей комнаты в «Спящем драконе». Пусть ссадины и царапины заживают сами. А я рассматривал сгоревший дом напротив. Откуда-то отсюда, думал я, кто-то целился в отца из ружья 22-го калибра. Среди множества висевших корзин с геранью (миссис Китченс с гордостью сказала мне, что это идея ее Леонарда, садовника), среди крупных гроздьев красных помпонов и мелких голубых цветов, названия которых я не знал, из-под пышных белых цветов, которые дополняли и окружали яркую живую картину, украшавшую весь длинный фасад «Спящего дракона», торчало ружье 22-го калибра, нацеленное в отца. Стрелок, наверно, был не в той комнате, которую дали нам на ночь. Она расположена гораздо дальше от ратуши, чем главная дверь отеля, из которой мы вышли. Стреляя с того места, где я сидел, стрелок должен был принять в расчет, что цель движется не по прямой вперед, а уходит в сторону. Выстрел охотника. Но ружье не охотничье. Конечно, рикошетом пуля могла отлететь куда угодно. Но, по-моему, не похоже, чтобы при выстреле с того места, где я сидел, отскочив рикошетом, она могла бы повернуться и ударить в окно благотворительной лавки.

Один раз, шаркая забинтованными ногами, я исследовал второй этаж отеля по всей его длине, разглядывая площадь из открытых дверей. Одной, второй, как я подошел к небольшой гостиной, обставленной креслами и маленькими столиками. Я определил, что она находилась прямо над главным вестибюлем и парадной дверью, открытой для всех. Из окна виднелась неотмеченная дорожка, по которой я вел по камням площади отца.

Кто-то... кто-то... если у него хватило нервов, мог встать, укрывшись за длинными, до пола, цветастыми шторами, положить ствол ружья 22-го калибра на подоконник и выстрелить через герани в теплую ночь.

Заинтересовавшись, отец спросил у управляющего имена людей, ночевавших в отеле в среду. И, хотя книга регистрации была открыта для всех, ни одной знакомой фамилии не попалось.

– Неплохая попытка, Бен, – вздохнул отец. Полиция сделала такую же неплохую попытку, конечно, по долгу службы и с таким же результатом.

К утру понедельника Мервин арендовал пустое помещение на одной из боковых улиц, выходящих на площадь, и одолжил стол для Кристэл и несколько складных стульев. Кампания застопорилась на два дня, пока он не выманил у друзей принтер, чтобы со скоростью, достойной награды, и за минимальную цену восстановить печатание плакатов и листовок. И во вторник ко второй половине дня неутомимые ведьмы, Фейт, Мардж и Лаванда, превратили пустое помещение в работающий на полных оборотах офис с мобильным телефоном и чайником.

В понедельник и во вторник Джордж Джулиард заполнял все газеты и оживлял некоторые ток-шоу на телевидении. А утром в среду произошло чудо.

Мервин прикрепил клейкой лентой на стену новую крупномасштабную карту и показал мне дороги, по которым я должен ездить (ступни почти зажили), а Фейт и Лаванда будут звонить в еще не охваченные двери. За отсутствием мегафона (сгорел) мне предоставлялось удовольствие трубить в рожок, или, вернее, нажимать на клаксон «рейнджровера» достаточно громко, чтобы объявить о нашем появлении. Но не так оглушающе, чтобы помешать мастери уложить спать младенца, наставлял меня Мервин. Матери младенцев (он помахал передо мной пальцем) как маятник. Их выбор, кому поставить крестик, меняется каждую минуту. Поцеловал малыша – получил голос. Сотни тысяч политиков не могут ошибаться на всем протяжении истории.

– Я буду целовать каждого младенца, какой попадется на глаза, – опрометчиво пообещал я.

Мервин хмуро посмотрел на меня. Он не понимал шуток. А я вспомнил недавний урок отца.

– Никогда не шути с полицейскими. У них нет чувства юмора. Никогда не вышучивай политику. Это всегда воспринимается как оскорбление. Всегда помни, что ты можешь обидеть, всего лишь вскинув брови. Помни, если ты сомневаешься, не обидел ли случайно, значит, обиженный обязательно есть.

– Нежели люди такие глупые? – вытаращил я глаза.

– «Глупые», – повторил он с наигранной строгостью, – слово, которое тебе не следует прикладывать к людям. На самом деле они могут быть абсолютно тупыми. Но если ты назовешь их глупыми, то потеряешь их голоса.

– И ты хочешь, чтобы глупые люди голосовали за тебя?

– Не шути, – засмеялся он. Утром в среду отец уехал в Лондон. И произошло чудо. В самодельном офисе были только Мервин, Кристэл, Фейт, Мардж, Лаванда и я. Наша группка изо всех сил старалась сохранить лицо. Даже при том, что у нас не было компьютера (подсчет расходов на пакетики чая), копировальной машины (расписание заданий для активистов) и факса (отчеты из таких отдаленных галактик, как Куиндл). В офис вошла Оринда.

Вся работа остановилась.

Бледно-цитрусовая гамма: брюки, жакет, лента на голове. Золотые цепочки. Она держала в руке черную сумку из кожи ящерицы и солидный рулон бумаги.

Оринда окинула взглядом пустую комнату, чуть улыбнулась Мардж и остановила внимание на мне.

– Я хочу с вами поговорить, – спокойно бросила она. – На улице.

Я последовал за ней. Она вывела меня на тротуар, и мы стояли там под солнцем, а прохожие обходили нас.

– После субботы я многое обдумала, – объявила она. – В воскресенье утром примерно в половине девятого у меня в доме появился журналист. Он буквально ворвался в дверь, по-моему, это называется «сторожить на ступенях».

Она замолчала. Я неуверенно кивнул.

– Он спросил, рада я или жалею, что вы не сгорели? Вы и ваш отец.

– Ох!

– Так я первый раз услышала о пожаре.

– Удивительно, что никто не позвонил вам.

– Я выключаю телефон, когда ложусь спать. Мне и так трудно бывает заснуть.

– Ясно, – промямлил я.

– Журналист хотел знать мое мнение об информации, которую он собирался передать в печать. Он писал, что нападения на Джорджа Джулиарда, грозившие политику почти верной смертью, были сделаны для того, чтобы он отступил, снял свою кандидатуру, освободив дорогу для моего возвращения.

Она опять замолчала, изучая мое лицо.

– Вижу, эта мысль для вас не нова, – продолжала она.

– Не нова. Но я не думаю, что это сделали вы.

– Почему?

– Вы обижены. Вы в ярости. Но вы не будете убивать.

– Когда вам исполнится восемнадцать?

– Через десять дней.

– Тогда считайте, что это подарок к вашему вступлению во взрослый возраст. – Она всунула мне в руки рулон бумаги. – Это ради вас. Потому что вы... – Она резко замолчала и сглотнула. – Используйте как хотите.

Я с любопытством раскатал тугие листы и держал их, широко расставив руки, чтобы они снова не свернулись. Наверху одного крупными буквами было написано:

«ОРИНДА НЭГЛ ГОВОРИТ – ГОЛОСУЙТЕ ЗА ДЖУЛИАРДА».

Знаю, у меня отвисла челюсть.

– Здесь десять таких плакатов, – просто пояснила она. – Они все одинаковые. Я напечатала их сегодня утром. Если хотите, их можно напечатать сотни.

– Оринда... – Я потерял дар речи.

– Вы показали мне... на скачках... – начала она и опять замолчала.

– Вы такой молодой, но вы показали мне, что можно жить и с невыносимым разочарованием. Вы заставили меня заглянуть в себя. И кстати, я не хочу, чтобы люди думали, будто я подожгла старую штаб-квартиру, чтобы избавиться от вашего отца. Поэтому я присоединяюсь к нему. С этого момента я буду всеми способами поддерживать его. Не стоит прислушиваться к тем людям, которые говорят, будто он ограбил меня. Не знаю. Надо быть по-настоящему правдивой, а правда так ужасает... Не знаю, может быть, я почувствовала облегчение от того, что мне не придется уезжать в Вестминстер... Но мне нравится работать с избирателями, и это обиднее всего... Те люди, с которыми я так много работала, оттолкнули меня ради какого-то чужого человека со стороны.

Она замолчала и почти с отчаянием посмотрела на меня. Ей хотелось увидеть, способен ли я понять ее. А я так хорошо ее понимал, что импульсивно наклонился и поцеловал в щеку. Вспышка фотоаппарата.

– Это невыносимо! – взвизгнула Оринда. – Он повсюду меня преследует.

Ушер Рудд, воспользовавшись эффектом неожиданности, уже удирал по улице, торопясь смешаться с группами прохожих.

– Меня он тоже преследует, – заметил я и взял ее за руку, удерживая от попытки догнать его. – Вы меня предупредили, и я сказал отцу... Но до тех пор, пока Ушер Рудд не нарушает закона, его нельзя остановить. А закон все еще на стороне обезьян Руддов.

– Но моя личная жизнь – это мое дело! – Она посмотрела на меня так, будто это я виноват, что закон на стороне Руддов.

– Продавцы наркотиков потеряют свой бизнес, если люди перестанут покупать их товар.

– Что?

– Так называемая война с наркоманией идет не с теми людьми. Посадите за решетку использующих наркотики. Посадите за решетку потребность. Посадите за решетку человеческую натуру.

– Какое отношение имеют наркотики к Ушеру Рудду? – Она недоуменно уставилась на меня.

– Если люди не будут смаковать его грязный шантаж, он перестанет охотиться на своих жертв.

– И вы полагаете, что они всегда будут?

Вопрос не нуждался в ответе. Мы вместе вошли в офис. И когда новость стала известна, начались долгие объятия с Мервином (никаких фото) и двусмысленные приветствия со стороны трех ведьм. Порозовев от возбуждения, они приспосабливали свою лояльность к новому порядку.

– Где вы сегодня, Мервин, звоните в двери? – спросила Оринда. И Мервин показал ей на карте район. Результат получился неожиданный. Когда в это утро я волочил «рейнджровер» по окрестностям Хупуэстерна, в машине сидели Мервин, Оринда, Фейт и Лаванда. И все плакаты Оринды с заявлениями о поддержке Джулиарда нашли свое место на столбах и дверях.

Когда Мервин позвонил редактору «Газеты Хупуэстерна», тот аж задохнулся от потрясения и срочно повернулся на сто восемьдесят градусов в своей тактике против всех политиков. Когда мы вышли на стоянку машин позади сгоревшего помещения, нас приветствовала толпа, поспешно собранная главным журналистом «Газеты» и оператором телевидения (им не хватало новостей). Неделю назад на приеме перед обедом в «Спящем драконе» этот оператор, словно потеряв голову, преследовал Оринду своими влюбленными камерами.

Оринда опять кокетничала перед его объективами (или с ним, в общем-то, это почти одно и то же) и говорила в не квакавший микрофон, что Джордж Джулиард, несомненно, стоит на пути к тому, чтобы стать известным политиком в национальном масштабе и что он – лучшая из возможных замена ее любимому мужу Деннису, который посвятил всю жизнь хорошим гражданам этой славной части Дорсета.

Аплодисменты, аплодисменты. Во всех гостиных Хупуэстерна в полуденных новостях телевидения увидели Оринду и толпу, которая встречала ее лишь слегка оркестрованными приветствиями. Вернувшись на поезде из Лондона, отец со смешанным чувством выслушал новость о пресс-конференции Оринды на телевидении. Она могла украсть его популярность. Или спасти ему жизнь, скорей всего невольно. Но вечером на очередной встрече преданных сторонников в церковном зале он тепло обнял ее (со взаимностью), что было бы немыслимо днем раньше. Но довольными казались не все. Тень Оринды, Анонимный Любовник Уайверн, следовал за ней мрачнее тучи. Оринда, в шелковом платье цвета ежевики, сияя от сознания своей щедрости и добродетельности, бросала на него вопросительные взгляды, словно не понимая причины гнева. Почувствовав внутреннее облегчение, Оринда вроде бы не догадывалась, что, подавив свою обиду на то, что кандидатом выбрали не ее, она в некотором смысле понизила статус Уайверна. Он был лучшим другом Денниса Нэгла, но Оринда оставила своего Денниса прошлому. Даже до меня это дошло лишь в конце вечера.