Текст книги "Я - эль Диего"

Автор книги: Диего Марадона

Соавторы: Эрнесто Черкис Бьяло,Даниэль Аркуччи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Кроме того, случилась трещина в моих отношениях с Гильермо. Это произошло в октябре 1990 года, пять лет спустя после их начала. Мы разошлись по личным причинам… Я решил, что со мной будет продолжать работать кто-нибудь из его группы, и это был Хуан Маркос Франки. С Гильермо нужно было поставить точку, и время нас рассудило. Если раньше между нами была полная гармония, то после мундиаля все поменялось в худшую сторону. «Наполи» уже не был прежним.

И тогда появилась та знаменитая история с допингом, которую организовал Антонио Маттарезе… Мы обыграли Италию, потому что имели мужество нарушить планы тех, кто собирался сделать на этом деньги, кто так хотел увидеть финал Италия-Германия… Это все было специально подстроено, я клянусь. Да, у меня были проблемы с наркотиками, и поэтому у меня взяли пробу. Кроме того, кокаин не помогает играть в футбол, а идет только во вред, так как отнимает у тебя силы; и я был осторожен, сам делал анализы… И в том матче – против «Бари» 17 марта 1991 года, фатальная дата! – я был чист, чист… Сегодня, слава Богу, этот вопрос не закрыт; проводится осмотр и исследование той лаборатории, где осуществлялся анализ моей допинг-пробы, ее сотрудники заявляли, что флаконы подменили… Если их слова подтвердятся, это станет моим историческим триумфом. Но в то же время ничто не вернет мне потерянных лет в футболе… Ничто.

С «Наполи» я попрощался голом с пенальти в ворота «Сампдории» 24 марта 1991 года. Но из Италии меня выпихнули как преступника, и это, конечно же, не лучший финал для моей итальянской истории…

Глава 6
СЛАВА
Мексика-86

Самый прекрасный момент моей карьеры, самый прекрасный…

Я смотрел искоса, потому что знал, что осталось совсем немного, практически ничего… Я смотрел искоса на Арппи Фильо, бразильского арбитра, и когда он поднял руки вверх и дал финальный свисток, я сошел с ума! Я как заведенный начал бегать туда-сюда, и мне хотелось обниматься со всеми подряд. Я чувствовал телом, сердцем, душой, что я переживаю самый прекрасный момент моей карьеры, самый прекрасный… 29 июня 1986 года, стадион «Ацтека», Мексика; эти дата и место отмечены на моей коже. Кубок мира в моих руках, я тряс его, поднимал, тряс, целовал, тряс… я дал его на мгновение Пумпидо, на трибуне, но тут же попросил обратно, я хотел убедиться в том, что все это – правда. Что Кубок мира принадлежит нам, аргентинцам.

Мы так играли ради этого! Нам столького это стоило! Кто только не желал нам провала, включая людей из правительства, кто только не крыл нас по матери, кто только не критиковал. Даже мексиканцы пошли против нас, празднуя голы немцев. Мы, латиноамериканцы, были гостями там, на «Ацтеке»! Никто так и не понял, что нашаи сила и наше единство, появились именно оттуда… И это придавало нам силы для дальнейшей борьбы, борьбы против всего. Так и должно было быть, разве нет? Раз уж это была моя команда! Сделанная с самого низа и против всех.

Для меня мундиаль в Мексике, самая большая моя радость во всей карьере, в действительности начался тремя годами раньше. Можно даже сказать, что он начался в тот самый момент, когда закончился предыдущий, в Испании, потому что мысль о реванше не оставляла меня с тех самых ужасных дней, но… В январе 1983 года случилось нечто очень важное; я был в Льорет дель Мар, на испанской Коста-Брава. Бездельничал, восстанавливался после проклятого гепатита, который не давал мне играть за «Барселону», под надзором Фернандо Синьорини и еще одного врача. Тут объявился Билардо, который стал новым главным тренером сборной Аргентины вместо Менотти. Он шел вместе с Цитершпиллером, от дома к пляжу… К нам.

Я готовился к тому, чтобы пробежаться, и Носач поздоровался со мной, поцеловал меня и спросил:

– У тебя есть комбинезон для меня?

Я дал ему один, и он сказал:

– Могу я с тобой пробежаться?

Первое, о чем я тогда подумал, было то же самое, что я чувствовал много раз на протяжении стольких лет нашего знакомства: «Этот мужик – сумасшедший, у него точно что-то не в порядке с головой…». Мы побегали немного, и когда вернулись, он спросил меня:

– Я хочу знать, как у тебя идут дела, и поделиться своими тренерскими планами относительно сборной, если тебя это интересует, конечно…

– Что?? Конечно… Будьте спокойны, в моем контракте с «Барселоной» черным по белому написано, что меня должны отпускать на отборочные матчи и любые другие, если у клуба в это время нет важных игр.

– И еще мне хотелось бы знать, есть ли у тебя экономические требования или что-то в этом роде?

– Экономические требования для того, чтобы играть за сборную?! Забудьте об этом, Карлос… Я никогда не делал и не буду делать проблемы из своего выступления за сборную.

– Хорошо, превосходно… Тогда хочу сказать тебе, если ты согласен, то ты будешь ее капитаном.

Я так и застыл на месте. «Ты – самый представительный из всех», – повторил он мне.

И я заплакал. Плача, я рассказал об этом Клаудии, моему старику. Всем. Капитан сборной. Я всегда мечтал о том, чтобы стать им. Представлять всех аргентинских футболистов, всех. Меня привлекала возможность стать капитаном. Однажды, в каком-то репортаже, я сказал, что хотел бы завершить свою карьеру капитаном сборной Аргентины. И тут же добавил, что я им стану, так как Пассарелла из-за возраста закончит с футболом раньше. Я был капитаном «Архентинос Хуниорс», молодежной сборной Аргентины, «Бока Хуниорс», и вот теперь – национальной сборной! И в каждой своей поездке, где бы я ни был – в Австрии или в Нью-Йорке – я всякий раз обязательно покупал капитанские повязки. И когда Билардо сообщил мне свою новость, Клаудия побежала искать те две сотни повязок, что ждали своего часа в ящике. Это была мечта – мечта, которая исполнялась на глазах, хотя я думал, что это случится позже. Мне было всего лишь 24 года, а в команде ведь еще был Пассарелла! Для меня он был образцом капитана, он был капитан, покровитель, номер один при Менотти, и я хотел быть капитаном, покровителем, номером один при Билардо! И я им стал… Не знаю, начал ли Пассарелла выражать свое недовольство по этому поводу, но для меня шанс стать капитаном был важнее, чем взаимоотношения с ним.

Первое, что я тогда предложил – это чтобы все осознали, что выступление за национальную сборную является самым важным на свете. Если мы должны были накручивать тысячи и тысячи километров – это надо было сделать; если играть по четыре матча в неделю – пожалуйста; жить в отелях, которые готовы развалиться на куски – смириться с этим… Все, все ради сборной, ради ее голубого и белого цветов. Это был образ мыслей, который я хотел донести до всех остальных.

Я не хочу выставлять себя в качестве примера, но я рассказываю все это для того, чтобы было понятно, что мы делали ради сборной. Все случилось в мае 1985 года, перед началом отборочных матчей к чемпионату мира в Мексике, когда я уже был игроком «Наполи». И хотя для меня важны все матчи в бело-голубой футболке, те товарищеские встречи с Парагваем и Чили имеют особую ценность по нескольким причинам. Во-первых, потому что это была моя презентация в команде Билардо, мое возвращение на аргентинские поля и в сборную после испанского мундиаля. Почти три года спустя! Последний матч за нее я провел 2 июля 1982 года против Бразилии, и с тех пор, как Носач принял сборную, он пробовал в ней ребят, выступавших в Аргентине. Сейчас это кажется довольно странным, но на протяжении трех лет я так ни разу и не примерил бело-голубую футболку. Но я был спокоен, потому что Билардо сразу же озвучил свои намерения, он ничего ни от кого не скрывал: в течение всего 1984 года он публично заявлял, что только одному игроку зарезервировано место в основном составе сборной – тому, кто был номером один в мире, ее символом, ее капитаном. И куда бы Билардо ни ехал – в Сингапур, в Китай, в Германию – его везде спрашивали обо мне. Там, в Германии, на пресс-конференции его спросили, поставит ли он меня в состав, и его опередил сидевший рядом Беккенбауэр: «Если он не поставит его, пусть лучше отдаст его мне».

И хотя я не играл за сборную в течение всего этого времени, я все равно незримо в ней присутствовал; посылал телеграммы перед каждым матчем, чтобы завести их, чтобы показать, что я тоже являюсь частью команды. Так я поступил, когда они совершали турне по Колумбии и Европе, которое началось через жопу, а закончилось просто восхитительно; и я ощущал себя рядом с ними.

Но, ладно, пришло время тех двух матчей, и я говорил, что они очень, очень важны, потому что после них нам оставалось только подготовиться к чемпионату мира в Мексике. Судя по тому, как я об этом рассказываю, все представляется легким и простым, но я тебя умоляю…

Дело в том, что тогда Антонио Матаррезе, президент Итальянской Федерации футбола, чинил нам всякие препоны: если мы уезжали в сборную, то только с разрешения итальянских клубов; иначе лига оставляла за собой право нас дисквалифицировать. На это я им ответил: «Что?! Даже Пертини не запретит мне улететь в Буэнос-Айрес!». Сандро Пертини был тогда президентом Италии…

Та история коснулась и Пассареллу – он выступал за «Фиорентину», и никому из нас не хотели позволить лететь в Буэнос-Айрес, говорили, что это сумасшествие. Сумасшествие! Сумасшествие – играть за сборную моей страны?! И я принялся составлять маршрут, так как должен был быть везде. Марафон начался 5 мая: в Неаполе «Наполи» сыграл вничью 0:0 с «Ювентусом». Со стадиона мы отправились на одном из моих автомобилей, уже не помню на каком точно, в Рим, за 250 километров, в аэропорт Фьюмичино. Нам обещали выделить полицейские машины сопровождения, но мы их так и не дождались, и, несмотря, на воскресные заторы, я был там через полтора часа… В Риме я сел в самолет на Буэнос-Айрес, и в четверг вышел на поле стадиона «Монументаль», чтобы сыграть со сборной Парагвая; матч завершился вничью 1:1, и я забил гол. Затем вместе с остальными ребятами я вернулся в расположение сборной, а на следующий день, в пять вечера, я поднялся на борт самолета, который сделал остановку в Рио-де-Жанейро, а затем продолжил свой полет в Рим. 11 мая, в субботу, опять во Фьюмичино, история повторилась: другой самолет, но теперь уже в Триест… От Триеста до Удине 70 километров, и мы проделали этот путь на машине. Я приехал к ужину, наскоро перекусил и отправился спать. На следующий день, в воскресенье 12-го, я вышел на поле против «Удинезе». Матч закончился вничью 2:2, а я забил два гола… Праздновать? Нет! Лететь! 70 километров на машине до аэропорта в Триесте, аэротакси оттуда до Фьюмичино, и почти сразу – полет до Буэнос-Айреса.

Во вторник, 14-го, я был на «Монументале», как будто бы никуда и не уезжал, но на этот раз я играл против сборной Чили. Мы победили 2:0, я забил один мяч и… перевел дыхание, после чего вернулся в Италию: 19 мая, в воскресенье, мы обыграли со счетом 1:0 «Фиорентину» Пассареллы, который отдохнул больше чем я, так как раньше сам напросился на «горчичник» и таким образом избежал одного изнурительного вояжа… И я не останавливался с 5 по 19 мая, потому что хотел выполнить свои обязательства перед двумя командами, которые не только мне платили, но и во мне нуждались и меня любили.

Конечно, уже тогда мне пытались приписать всякие нелепицы, подобно тому, что приписывают сейчас: газеты написали, что за эти два матча в составе сборной Аргентины я получил 80 000 долларов. Да такие деньги не заплатили бы даже Фрэнку Синатре, если бы он голышом спел на поле «Ривера»!

Только-только я приехал, как сразу же присоединился к группе ребят, уже работавших в Эсеисе. Процесс уже пошел, и впереди нас не ждала легкая жизнь… Они совершили турне, которое началось как через жопу в Колумбии и феноменально закончилось в Германии. И тут же – две ничейки. Я приехал играть, как просил меня Билардо; он показался мне искренним, и я пообещал идти с ним до конца.

Отборочный цикл к чемпионату мира начался в Венесуэле. Легко? Легкие только мячи на вес, для нас же не было ничего легкого! Могло показаться, что соперник был слаб, но в тот раз против нас играли не 11 футболистов, а больше. Только таким образом я могу объяснить сегодня то, что произошло… Все началось с того, что как только мы приземлились в Сан-Кристобале, поднялась дикая суматоха. Конечно, полицейские там тоже присутствовали, но это были венесуэльские полицейские, и им было наплевать на безопасность футболистов сборной Аргентины. Один сумасшедший выскочил мне наперерез, и двинул по правому колену так, что даже сам Джентиле не смог бы сделать этого лучше. Он убил меня, он просто меня убил! Я еле-еле вполз в отель в сопровождении доктора Эдуардо Мадеро и остальных, напуганных до смерти. Этот сукин сын разбил мой мениск!

Всю ночь, предшествовавшую матчу, я провалялся на кровати с ледяным компрессом на колене. Я не смог заснуть до пяти утра. Сперва травма показалась мне пустячной, но потом боль все усиливалась и усиливалась. И в конце концов в этом проклятом матче все те соперники, что меня опекали, непременно лупили мне по правому колену. Я говорю сейчас «проклятый матч», потому что победа в нем стоила каждому из нас полутора яиц: в итоге мы все-таки победили со счетом 3:2, с нетерпением дожидаясь финального свистка.

После этого нам предстоял матч в Боготе, против Колумбии 2 июня. Такого давления я не испытывал никогда в жизни! И все-таки матч закончился в нашу пользу: 3:1; нам уже казалось, что наш путь выстлан розами, но ничего подобного, ничего подобного…Большинство из футболистов той команды, включая меня, никогда ранее не принимали участия в отборочном цикле. И я по-прежнему считаю, что если бы мы проиграли там, в Боготе, то остались бы за бортом мундиаля.

На следующей неделе мы выиграли дома, на «Монументале» у Венесуэлы. Но нас имели по полной программе, до боли в кишках. Я ничего не мог понять! Мяч был у Троссего – его освистывали; мяч получал Бурручага – его освистывали тоже; он переходил к Клаусену – и снова свист… Это было ужасно, и хотя мы выиграли 3:0, два мяча забили лишь в течение четырех последних минут.

Два матча против Перу, которые в итоге решили все, были кошмарными… кошмарнейшими! Первый, 23 июня в Лиме, стал матчем Рейны… Я говорю так потому, что уже весь мир знает о том, что этот парень загнал меня до смерти. В одном из эпизодов я неудачно распорядился мячом и выскочил за пределы поля просто, чтобы перевести дух. Так этот сумасшедший отправился вслед за мной! Когда же я продолжил играть, эта головка члена повторила все то же самое, только уже на другой стороне поля. А мне ведь рассказывали, рассказывали… У каждого есть свои средства и приемы, но я всегда применял другие. Каждый делает то, что может, нет? Но этот парнишка просто озверел… Он просто осыпал меня ударами. Хорошо, он играл у себя дома, а на следующей неделе их ждал матч в Буэнос-Айресе. Что я должен был ему сказать? Что там его убьют?… По прошествии времени, пережив все это, я пришел к выводу, что мне нравится, когда меня опекают вот так – один в один, потому что я мог обыграть их – быстренько, одним движением – и выйти к воротам. Когда же соперники применяли зонную опеку, мне было гораздо труднее. Но то, что делал Рейна… Подумайте только, что когда на Кубу мне прислали мяч с автографами всех перуанских футболистов с пожеланиями скорейшего выздоровления, его роспись также стояла там… С ума сойти: этот сукин сын достал меня даже в 40 лет, в Гаване!

После этого матча последовала игра в Буэнос-Айресе, 30 июня, в которой мы и завоевали путевку на Мундиаль. Мамочка, сколько нам пришлось пережить! Испуг, который я испытывал в тот вечер на «Монументале», мне больше не доводилось испытывать никогда в жизни, и сейчас я думаю, что на футбольном поле со мной такого уже не приключится. Но как такое могло быть, старик? Мы играли хорошо, впервые мы действительно играли хорошо, а получилось так, что в двух контратаках нам забили два гола, два гола в первом тайме… Мы говорили с Пассареллой, мы ничего не понимали… По дороге в раздевалку мы переругались между собой, потому что понимали, что проигрываем только из-за наших собственных ошибок. В перерыве Карлос ничего не сказал нам про голы, ничего вообще про случившееся в первом тайме; он кричал нам, чтобы мы обо всем забыли, чтобы мы начали все заново, чтобы мы вышли биться за путевку на мундиаль… и чтобы мы перестали заниматься херней!

Но я знал, что это будет нелегко, слишком уж мы нервничали. С нами происходило то же самое, что и в матчах с Парагваем и Венесуэлой… И мы вышли как на последний бой. Тут же Паскулли забил первый мяч, но этого было недостаточно. В один из моментов, после единоборства, я посмотрел на электронное табло, которое показывало 23 минуты. Я сделал одну передачу, посмотрел опять – было уже 32! Перуанцы, сукины дети, они ускорили часы или что?! И когда уже оставалось 10 минут, мы разыграли ту комбинацию – Пассарелла, Гарека… фиг его знает, кто еще! Я так и не понял, кто забил гол, но мне под руку подвернулся Педрито Паскулли, и я с ним обнялся, я обнимался со всеми подряд… Но его забил Гарека, иначе бы мяч прошел мимо.

До того момента я уже стал думать о слове «переигровка», и моя душа разрывалась на части. Физически я был просто разбит, с этим проклятым правым коленом: я мечтал ударить по мячу и вогнать его в угол, но он до меня не доходил… К счастью, в конце концов нам это удалось. Мы завоевали право играть на мундиале в Мексике, и тогда, клянусь моей матерью, я сказал Гареке: «Вот так, именно так мы победим в финале чемпионата мира: с огромным трудом, но победим!».

Команде не хватало сплоченности. Нельзя сказать, что мы не понимали того, что хотел от нас Билардо; мы прекрасно это понимали, но никак не могли раскрепоститься, освободиться. И кроме того, начался бардак.

Я считаю, что Пассарелла так и не принял то, что я был единственным «титуларом» [26]26
  Титулар – постоянный игрок основного состава.


[Закрыть]и капитаном команды Билардо. И тогда он начал оказывать давление. В одном из своих выступлений на страницах журнала «El Grafico» он заявил: «Или я – титулар, или не буду выступать за сборную». Это было в октябре 1985 года. Я устал от всей этой богадельни, от ревности и интриг, и решил высказать все, что я об этом думал… Я собрал пресс-конференцию в Неаполе и выступал на ней как капитан, хотя и не как истина в последней инстанции, не поговорив предварительно ни с Билардо, ни с Пассареллой. В этом вопросе я был посередине. Для Билардо вроде бы единственным «титуларом» был Марадона. Я считал, что Билардо обо всем ясно высказался в самом начале, и не знал, что об этом думал Даниэль. Единственное, что я мог ему сказать как своему другу за пределами поля и партнеру по команде, как игроку и человеку, что здесь на первый план вновь выходит тема о взаимном уважении. И я думаю, что Даниэль знал о том, что Билардо относился к нам с уважением с момента вызова на матчи отборочного цикла. Что было потом, я уже не знаю – обещал он ему что-нибудь или нет – проблема была в том, что они им следовало договариваться между собой. Но, судя по тому, что я читал в газетах, что рассказывала мне моя мама по телефону из Буэнос-Айреса, я твердо был уверен, что здесь не обошлось без подводных течений. Даниэль хотел быть «титуларом», и мы – все те, кто играл и тренировался вместе с ним плечом к плечу и видел, что он борется за право носить футболку аргентинской сборной как лев – прекрасно знали, что он прирожденный победитель. И тогда я спрашивал себя: почему он заставил нас переживать своим заявлением о том, что его никто не любит, даже Билардо?

Хорошо, у каждого тренера есть свои любимые игроки. Во времена Менотти, если кто-нибудь трогал Пассареллу, поднимался всеобщий вой, и мы все прекрасно понимали, потому что Даниэль был капитаном, человеком, с которого сдували пылинки, как раньше с Хьюсмена. Один раз я отказался выступать за сборную Менотти, но не из-за места в ней и не из-за стиля, а только потому, что считал, что все игроки в ней должны быть примерно одного уровня. К тому же потом я вернулся. Поэтому я не хотел критиковать Даниэля за то, что он делал, потому что он был великим игроком, и я не собирался указывать ему, что нужно делать. Единственное, о чем я мог его просить как капитан и партнер по команде – чтобы он уладил все как можно более аккуратно. В глубине души он прекрасно понимал, что и так является «титуларом», потому что он был лидером, потому что он столько значил и на поле, и за его пределами. Мы в нем нуждались, в нем нуждались все аргентинцы.

Я попросил Даниэля лишь о том, чтобы решение принимал он сам, без посторонних. Я хорошо его знал, а потому еще раз повторил, что во всем этом что-то не так, хотя и не знал, что именно. Если бы я это знал, то сразу же сказал бы ему, так как мне нравилась и нравятся ясность в делах.

Я не знал и не хотел знать, был ли тот случай капризом, но мы всегда с уважением относились к тому, что говорил тренер. Я спрашивал себя: почему теперь все должно измениться? Так как Даниэль был в числе 22-х игроков сборной, и прекрасно понимал, что он значит для команды, было совершенно не нужно, чтобы Билардо сказал ему: «Ты – титулар». Он был «титуларом» всегда.

И тогда я высказался: «Нельзя, чтобы тогда, когда нам следует объединиться, продолжалась вся эта история за и против Билардо, за и против Менотти. Вы, что, не понимаете, что таким образом мы сами себя уничтожаем? Я остался за бортом мундиаля в 1978 году: нас было 25 человек, и трое должны были уйти. Одним из них был я, но все равно я благодарен Менотти за все, что он для меня сделал».

Пока продолжалась вся эта история, мне выпало столкнуться лицом к лицу с Пассареллой, но на поле: «Наполи» против «Фиорентины» во Флоренции, 13 октября. Всю неделю итальянские газеты делали из нашей дуэли, схватки настоящий балаган. В итоге мы сыграли вничью 0:0, пожали друг другу руки, и я сказал то, что на самом деле думал в тот момент: «Я не понимаю всей этой шумихи, всей этой полемики… Даниэль – мой друг, мы друг друга очень любим… И для меня он – безусловный игрок основного состава сборной Аргентины. Этого вполне достаточно, вам не кажется?». Он сказал что-то в этом роде, и история пошла дальше…

Помимо всего этого бардака в то время я переживал волшебные моменты. Несмотря на поврежденное в Венесуэле колено, из-за которого врачи чуть ли не подрались, споря, нужно меня оперировать или нет, я продолжал двигаться вперед… В те дни мы обыграли «Ювентус», о чем мечтали все неаполитанцы, а я забил гол. Для того, чтобы все наконец-то поняли, раз и навсегда, я еще раз повторил то, о чем уже говорил: «В настоящее время, между «Наполи» и сборной Аргентины я выбираю сборную». Да, я так сказал, но это вовсе не означает, что я не собирался умирать за «Наполи», когда выходил на поле в его футболке.

В то время речь шла о том, какие игроки останутся в сборной до мундиаля, какие нет, и кого в итоге вызовут на сбор. Я готов был лечь грудью за каждого, потому что вместе мы проглотили столько шипов… Паскулли, Гарека, Вальдано, Камино, Фильол, Гарре, Бурручага, Понсе. И также я публично заявил, что мне хотелось бы, чтобы к нам присоединился Рамон Диас; я был уверен в том, что при Билардо он станет совсем другим игроком. Он был игроком для Билардо, так же, как и Боча, Бочини.

С ним мы отправились в то самое турне, когда мы провели два матча против Мексики, в ноябре 85-го. Ну и мужик же этот Боча! Он был моим кумиром с детства, я всегда мечтал о том, чтобы сыграть рядом с ним… И у меня никак это не получалось… Мы были с ним на представлении Agremiados, [27]27
  Agremiados – Futbolistas Argentinos Agremiados, Профсоюз аргентинских футболистов.


[Закрыть]после чего они принимал участие в турне, предшествовавших отборочным матчам, и я думал, что теперь мы сыграем вместе, но опять ничего не вышло… Поэтому впервые это случилось там, в Лос-Анджелесе. Он был одним из новичков и «Бичи» Борхи тоже.

Борхи я знал еще с момента его выступления за юношей «Архентинос». Тогда они очень быстро понялись в первый дивизион, затем столь же быстро скатились вниз, так как были чересчур дерзкими, и в то же время без царя в голове. Им нужно было получить по мозгам, чтобы понять, что играть в первом дивизионе – это совсем другое дело. К сожалению мы, аргентинцы, всегда нуждаемся в том, чтобы создавать себе кумиров и раздувать их до невообразимых размеров… И еще тогда, в то время я говорил, что Борхи не нужно так возвышать. И по хоу матчей Мексике я кричал ему, чтобы он играл в команде, что его финты бесполезны.

И вот так шло создание команды, всегда с проблемами, всегда под давлением. Сказать правду? Нас никто не любил…

К счастью и еще раз благодаря доктору Оливе я спасся от скальпеля: проклятое правое колено, которое сделал знаменитым тот чокнутый венесуэлец, не нуждалось в оперативном вмешательстве. Но у меня были другие причины для беспокойства.

Я пытался защищать группу игроков, среди не которых не было из ряда вон выходящих, но зато все они вкалывали до смерти, бились как могли. И настал час истины. Я хотел, чтобы Билардо уважал их не только как футболистов, но еще и как личностей. Он не мог не взять на мундиаль Барбаса, Фильола… В феврале я попросил его, чтобы он озвучил список, чтобы наконец обнародовал его, и мы бы смогли работать спокойно. Я сказал ему про Рамона Диаса, а он даже не отправился на него посмотреть… Поэтому, когда говорят, будто я ставил и убирал игроков из сборной… ну, е-мое!

В марте 86-го я был готов получить по шапке. Билардо приехал в Неаполь, и единственное, о чем я тогда беспокоился – это о своей форме… Кроме того, он отправился во Флоренцию к Пассарелле, словно Даниэль никуда не уходил из сборной… Тогда я отращивал бороду, и именно с тех пор говорят, что моя борода – это плохой знак! Но в тот раз я решил оставить ее по просьбе своей сестры Лили, которая хотела видеть меня с бородой мачо… Так она мне и сказала: борода мачо.

Впереди нас ждало несколько товарищеских встреч, и по этому поводу меня доставали даже в раздевалке «Наполи»; один из партнеров по команде, Пенсо, сказал мне, не боимся ли мы выглядеть шутами в матче с Францией… я хотел его прибить! Но в его словах была и доля правды, поскольку я не понимал, что мы делали, мы не были командой в полном смысле этого слова, а Билардо не приглашал никого из тех игроков, что мне нравились, как, например, «Толо» Гальего или Гуасо Доменеч.

Я ощущал себя одиноким, одиноким. Я даже думал о том, чтобы послать все к черту… Хорошо, что в те дни приехала моя мать. Раньше у меня гостили Турко, Лало, Клаудия, мой отец, другие родственники. А она была одна. И много раз, поднимаясь по утрам, я спрашивал ее: «Тота, а, что если мы вернемся, если мы пошлем все к черту?». В то время на меня обрушилось много всего, и я не был готов встретить все это так, как мне нравится – лицом к лицу.

Тогда Фернандо Синьорини представил мне план, который меня воодушевил… Это был план физподготовки, который должен был вывести меня на пик к чемпионату мира в Мексике. И я сказал – давай, поехали.

Мы отправились в Рим, в Медицинский центр Итальянского олимпийского комитета, которым руководил мой друг, профессор Антонио Даль Монте. Через его руки прошли все итальянские олимпийские медалисты, и я начал думать о Кубке мира, о том, как заполучить его в свои руки.

В конце концов, Пенсо был неправ относительно нашего страха перед французами, однако… Франция обыграла нас 2:0, Пассарелла был на поле и нанес кошмарный – кошмарнейший! – удар локтем Тигане. Тут же мы перебрались в Цюрих, где, усираясь, победили клуб «Грассхопперс» 1:0.

Нас интересовало, насколько мы подготовлены физически; много говорилось о разнице между европейцами и южноамериканцами. Для меня – и я был в этом уверен – определяющим должен был стать май, когда мы наконец-то должны были собраться вместе. Билардо взял себе это на заметку, и я ему верил, я ему верил. Мы должны были понять – сейчас это может показаться херней, а тогда выглядело чем-то революционным, – что когда нападающие теряли мяч, мы не должны были стоять как вкопанные, а были обязны протянуть им руку помощи.

Я был убежден в том, что мы не сможем пробудить в людях энтузиазм… Скорее мы были причиной возникновения ссор между ними! Но никто не мог понять, что нам не хватало времени, что в команде было много ценных футболистов. Но меня не удивляло подобное отношение к нам; таков уж аргентинский болельщик – даже Менотти сделали жизнь невозможной перед мундиалем-78. Я уважал чужие мнения, но меня бесило то, что критиковавшие нас тогда станут первыми, кто залезет на машину с победителями.

Мы уже привыкли к тому, чтобы вести борьбу в одиночку. Но мы уже были повязаны друг с другом и знали, чего мы хотим. Та сборная была преследуемой, гонимой… Были люди, много людей, которые уже ничего не хотели слышать: для них Борхи уже не являлся перспективным игроком, Паскулли не мог никому забить, а Марадона был себе так, левым игрочком… Нас гнобили вовсю, у меня в этом не было никакого сомнения. Но мы были едины как никогда, наша солидарность была нерушимой.

Тот апрель 1986 года был ужасным. 30-го числа мы проиграли Норвегии, и нас хотели сравнять с землей; единственное приятное воспоминание о том матче – дебют «Негритенка» Эктора Энрике. Мы отправились в Тель-Авив на матч с Израилем, и все наши пушки были наготове; правительство хотело убрать Билардо! Рауль Альфонсин, который в ту пору был нашим президентом, обмолвился, что сборная ему не нравится, Родольфо О'Рейлли, секретарь Министерства спорта, организовал лобби, и земля зашаталась у нас под ногами… Это было ужасно, правда… Выходило, что для политиков футбол был чем-то серьезным, и сборная в мгновение ока стала вопросом государственной важности. Можно в это поверить? Да, можно! И я сказал: «Если уйдет Билардо, уйду и я». Дай Бог, если это на что-то повлияло, потому что если бы аргентинское правительство сняло бы тренера сборной, это было бы глупостью и посмешищем мирового масштаба… 4 мая мы разгромили Израиль 7:2, и я был убежден: за эти 30 дней, что оставались нам до старта мундиаля, мы успеем подготовиться так, чтобы его выиграть. Чтобы его выиграть! И я также был убежден, что у всех остальных начнется спад.

Эту сборную я любил по-особенному. И тогда, и сейчас это легко понять: в нее входила целая группа исключительных игроков, и я был ее капитаном. Я чувствовал, что удача нам не помогает, но что потом это нас сплотит еще сильнее. Я также чувствовал, что нас не уважают, что это уважение полностью отсутствует.

Когда, наконец, мы прибыли на тренировочную базу «Америки», в столице Мексики, в сознании у меня молнией промелькнуло, что все, о чем я думал, не было сном. И мы станем чемпионами мира.