Текст книги "Испытание чувств"

Автор книги: Диана Локк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Глава 16

Слова «лучшая половина» раздражают меня, но, пока я прогуливалась по густо покрытым коврами коридорам и залам «Кантри Клаба» в Оуквиле, я определенно искала свою «вторую» половину: в последний раз я была здесь в день моей свадьбы. Я никогда раньше не представляла себе этой встречи без него, и к вечеру я покрылась гусиной кожей, начался озноб, хотя температура была нормальней. Нервы, конечно!

Дженис и Майкл предложили мне ехать с ними, но они должны были быть там слишком рано, так как были одной из пар, руководящих этим мероприятием, а мне казалось, что для меня будет плохо провести столько времени на ногах, так что Фил привез меня вдоль речки от дома родителей, и я условилась с Дженис, что она заберет меня обратно.

В танцевальном зале я увидела людей среднего возраста, стоявших кружком и выглядевших потерянными. И я вдруг ужаснулась: я не знала их! Две пары стояли возле дверей, но я не узнала и их. Я прошла в дамскую комнату.

Я совершила ошибку: это тоже было не то место. Нервные руки, холодные и влажные, одернули юбку и хлопнули по волосам. Мы с Элен совершили набег на магазины в Бостоне, и я приобрела «снаряжение» (нечто зеленовато-голубое), и она утверждала, что оно сидит на мне хорошо, и хотя я и не сбросила лишние тридцать фунтов, но выглядела моложе лет на двадцать. Я подумала, что выгляжу хорошенькой, в десятый раз проверила свою губную помаду и, пятясь назад и механически улыбаясь, вышла за дверь.

На двойных ореховых дверях была повешена таблица, заполненная именами, написанными красивым каллиграфическим почерком, но я не увидела «Уолш»… У меня заняло несколько секунд, чтобы понять, что я забыла об одной фразе: «Меня зовут… Андреа Корелли». Я вспомнила об этом с тихим смехом. Я была Андреа Уолш в течение большей части своей жизни и увидела свою девичью фамилию, добавленную мысленно. Я скрепила их, надеясь, что это поможет мне создать иллюзию возвращения во времени, и вернулась в зал, молясь о каком-нибудь знакомом лице. Здесь должен быть кто-нибудь, кого я знаю!

Мои губы пересохли, и я подумала, что хорошо было бы пойти в бар. Что делают женщины без мужей, чтобы получить выпивку?

Ужас и возбуждение привели меня в такое состояние, что меня затошнило. Я уговаривала себя расслабиться – это была просто вечеринка! Но дело было не в вечеринке: реально столкнувшись с возможностью увидеть Ричарда, я почти впала в панику. Я осторожно просмотрела другие имена на доске приема, и его имя было здесь. Это не говорило о том, был ли он здесь или нет, но его еще не было на самом деле.

«Глупая, – думала я, – строишь воздушные замки! Ты будешь глупо выглядеть, если он вдруг не вспомнит тебя или окажется лысым и толстопузым, близоруко приглядывающимся к твоей груди, чтобы прочитать на бирке твое имя». Я как будто бы услышала его голос: «Корелли? Кажется, немного знакомо… Мы вместе учились?»

Я решила не смеяться громко и этим предостерегла себя на тот случай, если все окажется именно так. И поделом мне было, я думаю, после всех моих воздушных замков, если юный герой оказался бы морщинистым и сгорбленным стариком…

Я огляделась в поисках места, чтобы устроиться и хоть что-нибудь узнать о каждом из присутствующих здесь. Наша школа была очень маленькой, и располагалась она в здании, построенном в конце прошлого века, вмещавшем всего около двух сотен учащихся. Она закрылась через год после моего выпуска и вместе с тремя другими городскими школами была поглощена огромным комплексом, оснащенным внутренним бассейном олимпийских размеров, гигантским кафетерием, треком, игровыми полями с освещением и впечатляющим центром средств массовой информации. Моя сестра пошла в эту школу вместе с тысячей других детей, а я поступала в класс из пятидесяти человек.

Памятные сувениры, разделенные на группы и ясно подписанные, были размещены на длинных столах около стены. Памятные кубки и ленты были рассеяны среди фотоальбомов, предоставленных одноклассниками, и отдельных фотографий, включающих классное фото, которое я передала Дженис сегодня днем и которое было придвинуто к стене бок о бок со знаменами и плакатами. Я бродила, чтобы найти более защищенное от глаз место, и надеясь, что никто не увидит, как я нащупываю в своей вечерней сумочке очки.

Некоторые вещи были так знакомы. Копия «Голоса», нашей школьной газеты, где в течение одного года мое имя гордо печаталось как «редактор». Наконечники стрел и черенки битой посуды, выкопанные на древнем кладбище индейцев и начавшие школьную коллекцию, когда резервация была перемещена. Они перенесли меня в тот день, когда было обнаружено это место. Я помню благоговение, которое мы испытали к этим древним реликвиям, когда они были вырыты.

Здесь были плакаты, протестующие против войны во Вьетнаме, и несколько фотографий одноклассников, убитых там. «Дуг Финехарт никогда не будет лысым, как его отец», – глупо подумала я, обнаружив здесь его снимок. Его уже не было в живых все это время, а я не знала. Хотя я не видела его тридцать лет, я почувствовала боль этой потери. Я медленно двигалась вдоль столов, и мой взгляд затуманился, когда я обнаружила вещи, напоминавшие о Кеннеди, сохранявшиеся все эти годы политически активными учащимися, как я полагаю. Как большинство людей в мире, я была сильно влюблена в Джона Кеннеди и опустошена его бессмысленным убийством, но никогда не думала сохранять или собирать фотографии или газеты, связанные с его смертью.

На более светлой стороне, разложенные в коробке всему миру не обозрение, лежали кружевные панталоны – Стив Хофман клялся, что украл эти панталоны у Дарлен, своей подружки, когда она носила их. В течение недели он носил их как нарукавную повязку на рубашке. Зачем он хранил их все эти годы? Принимая во внимание, что он женат, я удивлялась, что подумает по этому поводу его жена. Я засмеялась. Дарлен была бы так смущена. Я не могла представить себе ее лицо, когда она увидит свои панталоны, выставленные здесь, у стены.

Я начала понимать, что воспоминания могут быть счастливыми и грустными, но и то и другое – сокровища.

Другие вещи были, в общем, незнакомы, и я брела вдоль стола, пытаясь узнать некоторые из них. К стене были прикреплены слова школьной песни. Кто написал их? Кто пел? У нас даже не было песенного клуба.

Какая-то дама назвала мое имя и, улыбаясь, направилась ко мне: «Андреа?» Я не имела понятия, кто это, и запаниковала. Я оглядела комнату, как напуганный кролик, и, делая вид, что увидела кого-то знакомого в дальнем конце комнаты, заволновалась и вышла: бар – моя конечная цель. Сейчас мне действительно необходимо выпить.

Комната была переполнена, и я пробиралась между группами целующихся и обнимающихся людей, разглядывая лица, чтобы кого-нибудь узнать, украдкой высматривая одно, особое, и все еще страшась этого момента.

Некоторые люди были смутно знакомы, но они изменились (по способу Алисы в Стране Чудес) в более старых и сморщенных, с седыми или крашеными волосами или совсем без волос. Постепенно некоторые из этих изменений стали исчезать, как если смотреть на чьи-то детские фотографии, и здесь, и там появлялись лица, которые я узнавала.

Сейчас я должна была вспомнить их имена, и страх вернулся снова: моя память на имена была ужасна. У меня было так много затруднительных случаев в прошлом, что страх пробела в памяти был вполне обоснован.

Может быть, это было сдерживаемое напряжение, но неожиданно у меня начался приступ головокружения, и я прислонилась к стене, пока комната внезапно падала и кружилась вокруг меня одновременно с каруселью, безумно вертевшейся в моей голове. Я уже не в первый раз испытывала такой приступ и закрыла глаза, молясь о том, чтобы не растянуться на полу, если станет хуже. Я была приятно удивлена, обнаружив, что все еще на своих ногах, и подождала несколько минут, тяжело дыша и потея, пока туман в голове окончательно рассеется. Мне необходимо было освежиться, и я осторожно направилась в дамскую комнату. Но огромные сильные руки схватили меня сзади, и грубый голос зашептал мне в ухо: «Я наблюдал за тобой весь вечер». «О нет, – подумала я, – этого не может быть, это не так». Это был Поль Грилли, футбольная звезда и мой Ромео, который жил недалеко от меня и потратил много времени и сил, посылая мне любовные письма.

Я обрадовалась, увидев его, – кто-то, наконец, кого я знала.

– Поль, громадный лось, ты задушишь меня! Это замечание произвело ожидаемое действие, и, повернувшись в тисках, я вывернулась из его объятий. Когда я выбралась на простор, я узнала пару лысых типов, Франки и Джонни Руфино, и рассмеялась, как всегда, над тем, как наказала их мать: они выглядели близнецами, хотя Франки был на год старше Джонни. Они всегда были толстыми, но теперь они были двумя круглыми масляными мячами с большими карими глазами, спрятанными в толстых лицах, сияющих испариной. «Пока холостые, – сказали они мне, – живем вместе в старом доме, в котором выросли». Отец и мать умерли, и они продолжали дело своего отца: мостили улицы. Теперь я широко улыбалась, чувствуя свое все большее участие в этом спектакле, а он собирался быть веселым.

Поль наконец покинул меня, когда я попросила его принести выпивку, и у меня было время осмотреть битком набитую комнату. Все еще никаких признаков Ричарда или лысого толстого типа, каким он мог стать. Люди выглядели старыми друзьями, и уровень шума заметно поднимался.

В центре особенно шумной группы стоял Майк, муж Дженис, и я сделала около них следующую остановку. Он был окружен женщинами, каждая из которых старалась превзойти других, хихикая и флиртуя. «Боже, – думала я, – некоторые люди никогда не повзрослеют». Но Майк был щедрым в этот день, который пока продолжался, и я была в душе удовлетворена, когда он выделил меня, по-медвежьи обняв и поцеловав.

Женщина, стоявшая за ним, была одета в совсем не подходящее для нее платье – сложно гофрированное, с оборочками, облегающее ее необъятную грудь, – с яркими анютиными глазками, или, может быть, анемонами. Все это завершалось крашеными белокурыми волосами и огромными, с янтарным оттенком, очками с ее инициалами. Я смотрела на нее какое-то время, ожидая повода заговорить, и из этого видения медленно появилась когда-то темноволосая, болезненно тонкая и плоскогрудая Шарон Стивенсон! Ее полное лицо доброжелательно улыбалось.

– Стала клячей? – спросила она.

Крича и смеясь, мы обняли друг друга. Она… ее грудь… была… ненормальной. Я не смогла удержаться и прокомментировала изменения.

– Нас не улучшили прошедшие годы, и нечего сожалеть об этом, – сказала она твердо.

– Хочешь улизнуть в «Ж» попускать дыма? – спросила я.

Еще более громкий визг, когда мы обнаружили, что ни одна из нас не курила уже несколько лет. Мы хотели перенестись во времена тридцатилетней давности, но суровый мужчина, стоявший рядом, взглянул на нас и, оскалившись в улыбке узнавания, теперь сопровождал нас. Я понятия не имела, кто это такой.

– Господи, Шарон, тип, идущий слева от меня… Как его зовут? – шепотом спросила я.

– Как ты могла забыть! Это Горди Макдональд!

Мой разум помутился, и я посмотрела на лучшего защитника из всех, которых когда-либо производила наша школа. Руки поднялись для объятия, и я воскликнула:

– Горди, ты совсем не изменился!

Он наклонился, чтобы обнять меня, и из-под его плеча, наконец-то, я увидела Ричарда. Я застыла на месте, обхватив руками полностью забытого Горди. Тишина стремительно заполняла мои уши, а внутри меня все дрожало.

Он стоял, прислонившись к стене напротив. Его руки были скрещены на груди, голова наклонена в сторону: поза, до боли знакомая. Он уделял пристальное внимание кому-то, кого я не узнала, но я почувствовала, что он точно знал, где я нахожусь, хотя даже не поднимал глаза. Что-то в выражении его лица, в том усилии, с которым он концентрировался на каждом слове, ясно говорило мне это. Я не могу этого объяснить, но я слишком хорошо его знала.

Загар, наклон головы… Волосы до сих пор причесаны в том же стиле, но магически подморожены серебром. Он стоял в профиль ко мне и выглядел чудесно. У меня было время рассмотреть все это до того, как он медленно поднял голову и посмотрел на меня через всю комнату… через десятилетия.

Улыбка расплылась по его лицу, задев глаза, и появился так хорошо запомнившийся мне румянец: как ярко-красные вспышки среди последних угольков костра. Чувства переполняли меня. Демонстрируя выдержку, я настроилась на Горди, вцепившись в его руку, чтобы сдерживать себя и сейчас, и потом. Приятная улыбка узнавания могла быть достаточной, и я обнажила свои зубы в сдержанной улыбке. Он счастлив видеть меня.

Я продолжала циркулировать по залу, обнимаясь и целуясь, визжа и улыбаясь, пока не устала. Там было очень много людей, около которых можно было остановиться. Одноклассники разъехались по всей стране, некоторые уехали в Канаду. Некоторые были женаты, другие неженаты, а третьи прежде состояли в браке. Довольно многие мало изменились, другие оказались знакомыми при близком рассмотрении, но было несколько человек, которых я не могла вспомнить: видела я их раньше или нет? Я несколько раз мельком поглядывала на Ричарда, чтобы посмотреть, есть ли рядом с ним женщина, но не увидела ни одной, которая могла бы быть его женой.

Наконец я зацепилась за Стива Хофмана, и оказалось, что его жена – Дарлин.

– Мы соединились через пять лет после окончания школы и прекрасно ладим, – сказала Дарлин.

– Как там нижнее белье?

– Неоригинально, но мы подумали, что это могло бы быть смешно.

Они думали правильно.

Мы перевели часы на тридцать лет назад, во времена юности и невинности, – непреодолимое желание всех, кому за сорок. Время проходило в тумане возобновления знакомств, смешных анекдотов, хохоте, а для меня – в приближении истерики, когда я ловила взгляд Ричарда или остро чувствовала, что он смотрит на меня.

Как будто электрический ток образовывал дугу между нами через весь зал. Я держала его в поле зрения, передвигаясь по комнатам, боялась потерять и все-таки неизбежно приближалась к нему. В конце концов, мы встретились в этом странном танце, с любезной вежливостью пожали друг другу руки, я заглянула в его глаза, пытаясь найти скрытое сообщение, затем быстро ушла. Взволнованная, громко вздыхающая, я поступила, как молоденькая девушка на своем первом свидании. Может быть, это и было все, что мне нужно: он дал мне возможность снова почувствовать себя молодой, что ни с чем не сравнимо, а может быть, и нет…

Здесь была Денис Дизарро, но с новым мужем. Луи умер после сердечного приступа несколько лет назад, но она встретила Берни и, по-видимому, была очень счастлива с ним. Здесь была пустота – многие из нас не знали этого – и снова у меня появилось странное чувство потери, как будто что-то было отнято у меня, пока я не видела. «Мое прошлое», – подумала я.

Здесь были несколько пар, поженившихся сразу же после окончания школы и вместе враставших в остальную жизнь.

– Хм, – сказала Пэт, когда я спросила, – я никогда не хотела кого-либо еще, и Билл никогда не смотрел на других женщин, и так было все время в течение двадцати девяти лет». – Счастливый Билли, счастливая Пэт, по-настоящему удовлетворенные: их наслаждение друг другом очевидно всем. – В этом нет ничего особенного, – утверждала она, и при этом его руки удобно лежали на ее плечах. Я же не была в этом уверена. Я просмотрела дюжины детских фотографий, сильно надеясь узнать гордого родителя в ребенке. «О, она прекрасна! У нее твои глаза!» Я говорила снова и снова, но чувствовала, когда он был рядом, абсолютно уверенная в том, что его глаза смотрят в мою душу, и остро мучаясь от смущения.

У Анжелы были две дочери, такие же стройные и привлекательные, какой была их мать в этом возрасте, но она и сама по себе была очаровательным сюрпризом. Она все еще была красива, хотя и не такая стройная, с коротко подстриженными волосами, обрамляющими ее лицо, и теплой трогательной индивидуальностью, которая вылупилась из лакированной скорлупы притворной утонченности. Ее муж был с ней, и, очевидно, он был источником улыбки, которая не покидала ее лицо.

«Любовь прекраснее, – пропела она мне на ухо, – во второй раз…» – «Вторая влюбленность принесла ей много чудесного», – размышляла я. Что я делала, хихикая, собирая данные?

Я нашла его в группе людей, которым он показывал неизменные фотографии, и натолкнулась на двоих его прекрасных детей, улыбаясь и удивляясь по поводу их матери, его жены. Мы говорили высокопарными фразами, не желая перекинуть мост между прошлым и настоящим. Это было похоже на поклевывание чего-то, когда невозможно съесть хороший кусок.

Звук его голоса был теплой лаской, и когда он говорил, то низко наклонялся к моему уху. Правда ли было так шумно? Кто знает. Он склонялся, и мой ум переполнялся сладострастными мыслями.

Я не осмеливалась дотронуться до него, но жаждала почувствовать его тело. Я точно знала, где пристроюсь к его груди, слушая мягкий стук его сердца. Я знала спокойную силу этих рук, я знала, где он был твердым, а я мягкой, и я знала, что возбуждена, как никогда раньше в жизни. Я тяжело вздохнула: его воздействие на меня было сильнее, чем могло представить себе мое богатое воображение. В сексуальных фантазиях по поводу этого мужчины я не принимала во внимание почти двадцать пять прошедших лет. Я думала, что выгляжу нормально, хотя, наверное, была пугалом по сравнению с ним.

Я обещала докторам, что не буду долго стоять на ногах, но при этом не рассчитала соблазна музыки, а этот соблазн доброго лекарства был слишком велик, и я присоединилась к парам, танцующим медленные танцы.

Сначала это был хит Сонни Джеймса «Молодая любовь», который ударил меня по ногам, когда я танцевала с Кенни Стефенсоном. Его жена посмотрела на меня очень странно, когда я схватила его за руки и потащила вниз, к полу, но я бы увлеклась Кенни, когда эта песня была популярна. Он бы любил кого-нибудь еще, а я бы обожала его издалека. Я не старалась это объяснить и чувствовала себя глупо, но его руки держали меня крепко в этом танце, танце многомесячных юношеских страданий.

Потом это была «Невинная конфетка» Эверли: «Все, что я должен сделать, это – мечта», поэтому я не могла отказаться. Боб, мужчина, пригласивший меня на этот танец, сказал с робкой улыбкой, что он хотел бы меня еще пригласить, но у меня есть Ричард.

Деннис Монаган, толстый, как всегда, ирландский провинциал, несмотря на то, что жил в этой стране с семилетнего возраста, сел ненадолго рядом со мной. Он всегда был странным, у него была очень простая философия, и он сказал: «Я есть то, что я есть, и не претендую на то, чтобы быть чем-нибудь большим. Посмотри на этих людей, обменивающихся визитками, хвастающихся тем, как хорошо они все делают. Я – совсем обыкновенный парень с обыкновенной жизнью и обыкновенной работой».

– Ты женат, не правда ли, Деннис?

– Конечно, и она великолепна, но осталась дома, с детишками. Я не мог себе представить, что потащу ее сюда, демонстрируя всем как трофей. Как я уже сказал, мы – обыкновенные люди.

Интересно, они – счастливые люди? Я не могла спросить его об этом: это выглядело бы чрезмерным любопытством, а он говорил как будто искренне, но его обыкновенная счастливая рутина выглядела не совсем правдоподобно. Если он говорил, то я боялась выставить напоказ то, что могло бы заслужить презрение.

Я размышляла о том, не было ли все, что он рассказал мне, каким-то обманом. Все мы притворялись друг перед другом, что у нас безупречная жизнь, что наши супруги, дома и дети – прекрасные и что наш маленький мир – настоящий. Я думала о том, была ли их жизнь менее настоящей? Боялись ли они нашей коллективной внимательной проверки? Приехала ли бы я сюда, если бы мы жили в трущобах, а Стюарт был бы дегенератом-алкоголиком? Вероятно, нет.

Я выпила много воды и кока-колы, но ни одного джина с тоником: сейчас мне не нужен был алкоголь. Я пила раньше из-за ностальгии, и мне снова было шестнадцать.

Мы улыбались и позировали для сотен фотографий до того, как обеденный стол был окончательно накрыт. Я села за стол, умирая с голоду, но не смогла съесть ни кусочка. Ричард выбрал место чуть дальше и смотрел на меня через плечо Джуди Макморроу, загадочно улыбаясь. Его привлекательность была магнетической, и я тоже смотрела на него, краснея и улыбаясь, как дура, и пропуская мимо ушей оживленный разговор за моим столом. Я чувствовала себя настолько переполненной эмоциями, что всем, наверное, было ясно, и это легко можно было прочесть, как по книге. Может быть, это была безрассудная страсть, иллюзия молодости, память любви? Может, я перенеслась обратно в те времена, когда нам было восемнадцать, среди всех этих сейчас знакомых лиц? Какой бы ни была причина, это случилось: задолго до обеда стало очевидно, что я успешно влюбилась в Ричарда опять!

После обеда, до начала серьезной программы, я вернулась к стене, чтобы посмотреть, нет ли там какой-нибудь нашей совместной фотографии. Я хотела забрать эти воспоминания, взять их домой и хранить как сокровище – или это ностальгическое настроение, или идиотизм.

Я подошла к группе фотографий, озаглавленных «Олимпийская лыжная команда», и остановилась, чтобы небрежно просмотреть их, тайком выискивая то, что мне нужно, когда его голос за моим плечом сказал:

– Мы здесь! Здесь то, что ты ищешь. – С торжественным видом он вытащил фотографию из нагрудного кармана (тот же кадр, что и у меня дома: мы с ним на лыжной горе) и озорно улыбнулся: – Мы собираемся кружить друг около друга весь вечер? Я приехал сюда только, чтобы увидеть тебя, и не уеду, не поговорив с тобой. Подойди, сядь здесь, рядом со мной, подальше от этой толпы.

Я кивнула, не способная подать голос. Наконец-то! Ричард взял меня за руку, повел к паре стульев в тихом уголке и немедленно установил нужный тон в нашей интимной беседе:

– У тебя есть собака?

Я взорвалась от смеха, и напряжение было снято.

– Да, есть. Овчарка, Мозес. Почему ты спрашиваешь?

– Ты как-то говорила, что хочешь большую пушистую собаку. Я полагаю, такая у тебя и есть?

– Что за память!

– Я помню все, что касается тебя.

Я быстро посмотрела на него, но если в этих словах было особое значение, то оно не отразилось на его лице. Я была возбуждена и услышала то, что не было сказано. Очнись, Андреа! Остынь! Я бы умерла от стыда, если бы он увидел, какое действие оказывает на меня. Я сделала глубокий вдох и пустилась рассказывать длинную историю о Мозесе.

– А у тебя есть какие-нибудь домашние животные?

– Нет, моя жена считает, что собаки слишком беспокойные и слишком грязные, а у девочек аллергия на кошек. У нас есть тропические рыбы.

Мы обсудили его рыб.

– Расскажи мне о своей работе.

Он засмеялся:

– Я могу отвечать на вопросы столько, сколько ты будешь сидеть и слушать. Здесь действительно нечего рассказывать. У меня – собственная компания, занимающаяся программным обеспечением: «Техтрон». Маленькая, но платежеспособная.

– Вполне прилично, – ответила я, услышав чувство гордости в его голосе.

– Времени отнимает много, но ведь деньги чего-то стоят. В целом у меня хорошая жизнь, я полагаю, хотя всегда сожалел… Нет, я вижу, тебе это неинтересно. – Он посмотрел на меня вопросительно, затем, к счастью, переменил тему. – Теперь ты расскажи мне о себе. В каком разделе права ты практикуешь? Ты всегда говорила о юридической школе.

Как он помнил такие вещи? Я не могла даже вспомнить, когда у него день рождения.

– Нет, я никогда не училась в юридической школе. Я была секретарем, пока не появились дети, но, в конце концов, сумела остановить снижение – я поступила на юридические курсы, но авария задержала меня на середине.

– Ты вернешься к этому, ничто не удержит тебя слишком долго.

– Почему ты думаешь, что можешь судить обо мне?

– Из-за того же инстинкта, который есть и у тебя по отношению ко мне. Я понимаю, как работает твой ум. Сейчас я знаю, что ты чувствуешь очень сильное влечение ко мне. Мы, как магниты, Андреа. Я часто думаю о тебе… Я говорю это не для того, чтобы вынудить что-то сделать, а просто хочу, чтобы ты знала.

Он часто думал обо мне. Я должна была задать ему вопрос, который пылал внутри меня в течение многих месяцев, но я ловко заткнула брешь в нашем разговоре вопросом:

– У тебя красивые дети, а твоя жена здесь?

– Нет, она не захотела ехать со мной, встречаться с людьми, которых она не знает. Моя жена не очень общительна, и мы не часто ездим вместе. Она делит свое время между бизнесом и детьми.

Он подарил мне печальную улыбку, вызывающую сочувствие, и я подумала, не была ли это жалость к себе, которую я услышала за сарказмом в его голосе. Я снова улыбнулась, ничего не говоря и отказываясь менять тему разговора, хотя я должна не забыть спросить о том бизнесе, которым она занимается.

– Она… мы… Это не настоящий союз, Андреа. У моей жены хорошая голова для бизнеса, она любит детей, и это, собственно, все. Она не любит танцевать, вечеринки утомляют ее, она не видит разницы между Моцартом и «Битлз», и в ней нет радости жизни. Она совсем не такая, как ты. – Он замолчал, и его глаза встретились с моими. – Она не знает о тебе ничего, Андреа.

Мое сердце бешено забилось, и я отвела глаза в сторону, подальше от его пронизывающего взгляда. Он женился на точно такой же, как Стюарт, и они совсем не были счастливы.

То, что я надолго опустила глаза, было фатальной ошибкой. Его улыбка была дружелюбной и поверхностной, но светящаяся глубина его глаз, невидимая и в то же время выставленная напоказ, была любовью ко мне. Он сломил меня уверенностью, которая была прямо-таки физической, и вопрос, который готов был у меня вырваться, замер на губах. Он любил меня! Несмотря на обиду и прошедшее время, он все еще любил меня. Я не фантазировала: он любил меня.

– Почему ты женился на ней? – я почти прошептала это.

– Почему… – Он пристально вглядывался в развешенные плакаты, собираясь с мыслями. – Мне было очень трудно в жизни. В конце концов, я понял, как много ты для меня значила, но когда я вернулся домой, то услышал, что ты уехала и вышла замуж. Ты не дала мне много времени, любовь моя.

– О, мой Бог!

Опять эта печальная улыбка.

– Она немного напоминала мне тебя: не внешне, но достаточно, чтобы сделать интересной, достаточно, чтобы ухаживать за ней.

Я так много хотела сказать, но остановилась на этом:

– Ты любил ее?

– Нет, нет, не любил.

«Никакого сомнения», – заметила я, приведенная в чувство холодом в его голосе.

– Я закончил колледж со званием инженера-электрика и большим интересом к математике. Производство компьютеров находилось в шестидесятые еще в младенчестве, и компания IBM была лидером. Я приехал в Нью-Йорк и получил работу компьютерного аналитика, приложив все усилия, чтобы работать в перспективном направлении. Мы были самоотверженной и серьезной группой на переднем крае захватывающей новой науки. Все время работа, не было времени для забав. Знаешь ли ты, что я в течение четырех лет жил на Манхеттене и никогда не был в городском мюзик-холле? Ночные клубы, подобные «Копакабана», были последним криком моды, но они ни разу не получили от меня ни пенса. Компьютеры и индустрия разработки программного обеспечения будущего занимали все мое время. Я мечтал о том, что когда-нибудь у меня будет собственная компания. У Валери была такая же мечта. Она на пару лет старше меня, и одна из немногих женщин, работавших с нами, – не слишком многие женщины интересовались сложностями программирования в шестидесятые. Она была честолюбива, мы были увлечены одними и теми же вещами и часами говорили о том, как наилучшим образом собрать данные, чтобы преобразовать их в полезную информацию: тогда не было дискет, вся информация пробивалась на лентах и хранилась на огромных бобинах. Валери очень интеллигентна, с быстрым умом в математике и логике. Я не был затворником, я встречался и с другими женщинами (я подумала, что в этом нет ничего необычного), но они улыбались, ничего не понимая, когда я говорил о вещах, которые меня интересуют. Валери же все впитывала и понимала, и вносила свой собственный вклад. Она несколько раз приглашала меня к себе на обед, а за одним следует другое, мы… мы…

Казалось, что Ричард перелистывает страницы своего прошлого, и я позволяла ему перескакивать с одной мысли на другую, полностью захваченная его рассказом. Он глубоко вздохнул, затем продолжил:

– Она забеременела. Я никогда не забуду ее лица, когда она сказала мне об этом: торжествующе, как если бы она, наконец, достигла цели. Ей было двадцать девять, и, как теперь говорят, «ее биологические часы тикали очень громко». Она выбрала меня на том основании, что я годился в отцы ее ребенку.

Его взгляд снова стал сосредоточенным, и переживания отразились на его лице. Удивительным было то, что он рассказал мне об этом, и облегчение, что я знаю, и снова эта тоскливая улыбка.

– Мои дети – лучшая часть моей жизни, я горячо люблю их. Валери – основной партнер моей компании: ее деньги – в действительности деньги ее отца – позволили нам начать свое дело… Но мы не любим друг друга, Андреа.

У него был свой способ произносить мое имя, с легким иностранным акцентом: Онд… Ондрэ… Я повторяла это мысленно снова и снова, но мне хотелось слушать его слова, хотя они и произносились шепотом:

– Я хочу, чтобы ты была в моей жизни, Андреа…

Я растаяла, как масло. Что за сентиментальная дура, не правда ли? Он потерял меня, и он ждал меня. Это было лучше, чем я навоображала. Я не знала, что делать. Ко мне вернулся дар речи.

– Может быть, мы присоединимся к остальным? – предложила я, хотя на самом деле хотела остаться с ним здесь.

– Только еще одну минуту, пожалуйста, Андреа!

– Эти звуки, как в старые времена, не правда ли?

Мы оба засмеялись. Мой голос звучал резко и притворно, но все годилось для того, чтобы снять напряжение, опять возникшее между нами.

– Не для того, чтобы сменить тему, но на какой машине ты ездишь? – спросила я, вспоминая его любовь к английским спортивным машинам.

– На какой еще! – ответил он со смехом в голосе. – На старом «Остине Хилсе».

Ничего удивительного. Машина, на которой он ездил, была просто замечательной, но определенно могла показаться несостоятельной в нынешнее время. Она была темно-зеленая, с рыжевато-коричневыми кожаными сиденьями, за исключением тех мест, где набивка выглядывала через дыры в сиденьях. В этой машине (вместе со многим другим!) я училась вождению. Я вспоминала эти замечательные дни прошлого, когда мы выбирали заброшенные дороги, ведущие из города, и разъезжали по изрезанным грязным колеям, чтобы найти уединенное место, где, забыв про еду и запутавшись в руках друг друга, наслаждались нервной дрожью от тесных объятий.