Текст книги "Испытание чувств"
Автор книги: Диана Локк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Ричард был мечтателем и всегда рассчитывал на то, что ему все удастся наилучшим образом. Но я понимала мечтателей, и так же, как я, он никогда не трудился слишком много, чтобы достичь желаемого, предоставляя свою судьбу воле случая, рассматривая жизнь как компромисс. «Некоторая уступка, – подумала я с презрением, – быть окольцованным богатой женой, которую, по его словам, он не хотел, но все-таки не оставит».
Он был также игроком, рассчитывающим на удачу, и, когда предоставлялся удобный случай, он брал свое. Возможно, его жена устроила ему ловушку и забеременела, заставив его таким образом на ней жениться, но гораздо более вероятно, что он выдумал всю эту историю, чтобы вызвать во мне сочувствие. Я с легкостью представила себе, как он сам устраивает сексуальную ловушку, чтобы поймать богатую жену, которая помогла бы ему открыть свое дело и исполнить мечту.
А я? Незакрепленный конец в его жизни, недостижимая мечта, ставшая желанной из-за неуловимости и занесенная снова в его жизнь. Но теперь, когда пробел на его полке с трофеями был заполнен, я могла обнаружить себя в пыли, у задней стены туалета. В этом не было сомнений: Ричард имел все, что хотел, и мне следовало быть настороже.
Ну а как же Стюарт и наш брак, который я отбросила в сторону, пока строила тайные планы оказаться в постели с Ричардом? Он не удовлетворял меня во многих отношениях, но мы прожили вместе целую жизнь и создали семейный союз, который я не была готова разрушить. Хотя Стюарт не был столь романтичным, как Ричард, все же он был прочным основанием для моей жизни.
Это была трудная работа, но я должна была сделать определенные выводы, и поскорее. Если бы я продолжала ходить вокруг да около, то было бы неудивительно, если бы я покончила со Стюартом, Ричардом или с собственным рассудком.
Как часто бывает, события следовали некоторым предначертанным путем, и решение было принято без моего участия.
Глава 26
Я вошла в пустой дом, рассеянно удивляясь, куда подевался Брайан. Его книги были брошены прямо за дверью в прихожей, как всегда. Значит, он был дома, но если пошел куда-то, то должен был оставить записку на кухонном столе. Ну хорошо, я допускаю, что в эти дни мы забыли все правила. Каминные часы пробили время: около шести часов он должен проголодаться. Когда я заглянула в кабинет, там мигала лампочка автоответчика, и я нажала кнопку для сообщений. Там были три звонка, и первые два незначительные по сравнению с третьим: «Мама, мы с папой у тети Лоррейн. Обязательно позвони сюда, когда придешь домой. Сейчас 5.30. Где же ты?»
Я немедленно позвонила Лоррейн, но услышала на другом конце провода только длинные гудки ее телефона.
Я не решалась позвонить маме, боясь испугать ее, если что-то случилось с Лоррейн, но около 7.00 я обезумела и наконец позвонила ей. Но там тоже никого не было, и теперь, уже окончательно расстроенная, я снова позвонила Лоррейн. На этот раз, слава Богу, ответил Брайан.
– Что происходит? Почему никто не звонит мне? Я схожу с ума!
Он сказал, что Стюарт, Лоррейн и мама были в госпитале, куда отвезли моего отца с сердечным приступом. Его положили в блок интенсивной терапии, и Брайан полагал, что теперь все будет в порядке.
– Мы сидели в зале ожидания, поэтому папа отвез меня сюда на случай, если ты позвонишь.
Спасибо тебе, Стюарт, спасибо!
– В какой госпиталь его отправили?
– «Дженерал», ты знаешь, около дома бабушки и дедушки?
– Хорошо, я немедленно выезжаю. Буду в госпитале, как только смогу. Скажи это папе, если он позвонит. Оставайся на месте. Дети с тобой? Хорошо, уложи их спать, скоро увидимся.
Я превысила все ограничения скорости, и через час и сорок минут – целая вечность – я прошла через вестибюль госпиталя и поднялась на лифте на четвертый этаж, где находились под наблюдением сердечные больные в особенно тяжелом состоянии. Моя мать увидела меня и вышла в коридор поговорить.
– Слава Богу, ты здесь. Ему сделали некоторые анализы в конце дня и дали успокоительное от боли. У него никогда раньше не было сердечных приступов, но доктор говорит, что для мужчины семидесяти двух лет он в прекрасной форме. Необходимо лечение, и… и, может быть, тогда у него будет шанс выздороветь.
У матери дрожал подбородок, глаза глубоко ввалились на бледном усталом лице, и я видела, как слезы ползли по ее щекам. Она как будто просила меня подтвердить, что все будет в порядке. Подавляя свои собственные опасения, я обняла ее.
– Он сказал, что мой соус был слишком острым, Андреа, а все время…
– Он поправится, мама, конечно, он поправится.
Заглянув в небольшое окошко на двери, я смогла различить на кровати бесформенную массу, которая была моим отцом: он был весь опутан трубками и проводами, присоединенными к бутылкам и мониторам, а маленькие красные и зеленые огоньки бежали на экранах приборов. Внутреннее пространство комнаты напоминало сцену из ночного кошмара, а мерцающие огни монитора усиливали это впечатление. Медсестра, следившая за показаниями приборов, стояла с одной стороны постели, а с другой стороны сидел Стюарт.
Мы с мамой вошли в палату, и я подошла поближе, глядя, как отец лежит неподвижно на чистой белой постели.
– Дорогая, с ним все в порядке, – прошептал Стюарт, протянув свою руку к моей.
Я ухватилась за его руку так, как будто от этого зависела вся моя жизнь, и заплакала. О папе? Да, вначале о нем, но затем гораздо о большем. Я плакала о себе, о прощении, о беспорядке, который устроила в своей жизни, о Стюарте.
Он встал и обнял меня за плечи, и от этого я зарыдала еще громче. Медсестра посмотрела осуждающе, всем своим поведением показывая, что мы должны выйти из палаты, что мы и сделали, тогда как мама вновь заняла свое место у постели.
Мы прошли через холл – на наше счастье, там никого не было – и я свалилась на первую попавшуюся кушетку. Стюарт сел рядом со мной, и я плакала на его плече еще некоторое время. Казалось, он понимал, что мне нужно выплакаться, потому что сидел молча, обняв меня. Хорошо было иметь его в качестве опоры: он был там, где ему следовало быть, и все уладится.
Через несколько минут он сказал:
– Дорогая, твой отец обязательно поправится. У него был приступ, очень болезненный, но больших проблем с сердцем нет. Там какой-то тромб, возможно, нужно сделать шунтирование, но это решение можно принять только завтра, а тем временем доктор Уэй, сердечный хирург, считает, что мы должны успокоиться, поехать домой и отдохнуть.
Конечно, ему легко это говорить, ведь это не его отец лежит там.
– Но он в хороших условиях, положение стабильно, и к тому же доктор Уэй – женщина.
Женщина будет делать операцию папе. Я представила себе его реакцию:
– Он знает?
Моя мать вошла в холл:
– Лоррейн приехала. Мы искали вас. Лоррейн принесла еду и вошла вслед за мамой в полутемный холл. Удивительно, но мы были голодны, и все четверо, включая маму, быстро опустошили маленькие белые коробочки из китайского ресторана.
Мы болтались там еще пару часов, заходя в палату и выходя обратно, пристально глядя на отца и окружающее его оборудование и желая, чтобы все было хорошо. Около полуночи медсестра предложила поставить койку в палате рядом с папиной, так что мама могла прилечь – она хотела остаться на ночь, а остальные должны были уйти. Лоррейн пригласила нас к себе, но мама отвергла это предложение.
– Нет никакого смысла тесниться, когда наш дом пуст. Вы можете переночевать у нас или в твоей бывшей комнате, – посоветовала она.
Это было разумно. У Лоррейн был маленький дом, и у нее остался ночевать Брайан, который, скорее всего, уже спит. И мы уехали со Стюартом, сохраняя молчание, ночевать в дом родителей.
Кровать в моей комнате была двухспальной, она досталась мне в наследство, когда родители купили себе две односпальные кровати, и если бы мы должны были спать на ней вместе, то Стюарт и я, несомненно, оказались бы в очень близком соседстве. Несмотря на то что мы всегда спали в моей комнате, когда оставались здесь на ночь, я рассчитывала, что Стюарт пойдет в комнату родителей. Но, почистив зубы, я была приятно удивлена тем, что он расположился на моей постели. Мне нужен был покой, и я хотела, чтобы он был со мной этой ночью.
Я приняла свое излюбленное положение около него, его руки окружили меня, укрывая и защищая, и я устроилась очень уютно, чувствуя облегчение и удовлетворение: Стюарт позаботится обо мне. Он объявлял перемирие, разгоняя облако нечестности и подозрения. Не думая о своей роли в создании этого кошмара, я испытала простое удовольствие от его присутствия и глубоко, облегченно вздохнула.
Но я не могла так легко снять с себя ответственность. Чувствуя мою потребность, Стюарт увидел свое превосходство и воспользовался им. Приблизив свои губы к моему уху, он сказал:
– Андреа, дорогая, мы должны поговорить. Это не может дальше так продолжаться.
Чудесная волна хорошего самочувствия съежилась и исчезла. Как глупо было полагать, что наши проблемы решены. Как обычно, я рассчитывала, что Стюарт сделает это лучше, но простое присутствие его в привычном месте, присвоение ему роли защитника не меняло ситуации. Он хотел пробиться через стену молчания и имел право знать, в чем дело. Но он не мог представить, отчего все произошло, и он не знал, что в этом были замешаны внешние факторы.
Больше всего мне хотелось открыть свое сердце, ликвидировать разрыв между нами, но как я могла найти слова, чтобы описать свою неудовлетворенность и свою неверность, когда его любящие руки так бережно обнимали меня? Какими волшебными словами объяснить все и смягчить удар от моего романа с Ричардом? В отчаянии я понимала, что не могу найти таких слов. Мое желание очиститься было тесно связано с представлением об отце, лежащем на больничной койке. Я заключала нечто вроде соглашения с Господом, как ребенок: «Боже, я буду в самом деле хорошей, если ты поможешь моему отцу выздороветь».
Не думаю, что моя потребность облегчить душу, хотя и благотворная для моего сердца, была слабым оправданием того, чтобы окончательно и бесповоротно разбить сердце Стюарта.
– Стюарт, это не лучшее время для разговора, когда отец…
– Андреа, ты уклоняешься от обсуждения вопроса, мы должны поговорить откровенно. Мы всегда говорили обо всем, разбирали наши проблемы, пожалуйста, расскажи мне…
– По-моему, говорить совершенно не о чем, я должна сама в себе разобраться.
– Дорогая, я так тебя люблю и стыжусь тех слов, которые сказал тебе. Я знаю, что причинил тебе боль, но ты так долго была не похожа на себя, что я злился и боялся, что кто-то или что-то стоит между нами. Я предполагаю, что сам же ухудшил ситуацию. Можешь ли ты простить меня за то, что я сказал?
День Святого Валентина. Он просил у меня прощения за слова, сказанные в гневе в День Святого Валентина. Он думал, что возвел на меня ложное обвинение, но какой бесстыжей сукой была я, ведь я провела весь этот день, доказывая его правоту. Хотя с тех пор, кажется, прошла целая вечность, еще сегодня, всего несколько часов назад, я занималась любовью с Ричардом, в то время как моего отца везли в больницу, а Стюарт мчался туда, потому что меня не было дома, когда позвонила Лоррейн.
– Конечно, я прощаю тебя, Стюарт. – Невероятно! Вот это наглость! – Но ты не сделал ничего плохого: внутри меня есть некоторая неудовлетворенность. Я сама не знаю, чего хочу и кто я вообще. Думаю, это переходный возраст. Я стремилась к какой-то несуществующей утопии. У меня есть ты, есть дети, прекрасный дом, но этого недостаточно. Я чувствую беспокойство и не знаю, что с этим делать. Но дело не в тебе, Стюарт, это все я. Я уверена, это пройдет само собой и все вернется к нормальному состоянию.
Он молчал так долго, что мне показалось, будто его устроил мой ответ, а может быть, он уже заснул. Но когда он наконец заговорил, его голос в тишине темной ночи прозвучал резко, напряженно, и его слова потрясли меня до глубины души:
– Мне хотелось бы верить, что ты неспокойна или тебе все наскучило, но я не могу так дальше жить. Я уверен, ты скрываешь что-то от меня, и это вбивает клин между нами. Для меня это невыносимо, Андреа, и знай, что я поставил себе цель понять, в чем дело. Когда я буду знать наверняка, мы поговорим снова.
Его голос прервался, и он отвернулся, как будто намереваясь заснуть, но его тело было напряжено, а его неровное дыхание говорило о том, что он плакал.
Съежившись на своей половине кровати, совершенно несчастная, я тщательно анализировала его слова, задавая себе вопрос, что он предполагает, что он знает, чувствуя себя грязной, как проститутка.
Мне не нравилось лгать Стюарту, но он бы умер, если бы я сказала правду. Он доверял мне, любил меня, а я предала его. Он не знал о Ричарде, иначе бы он не сказал, что любит меня, но меня поражала его интуиция, ошеломляла глубина сдерживаемых эмоций. Никогда за все годы, что мы прожили вместе, я не видела, чтобы он вспылил из-за чего-то, и вдруг он превратился в кипящий котел. Мне было странно видеть его взволнованным, ведь он всегда был тверд, как фундамент нашего дома.
Но я хотела не только комфорта и спокойствия, мне нужна была страсть, романтичность, а со Стюартом это было невозможно. Я сделала полный оборот назад, вопреки своим сегодняшним мыслям, и я не хотела что-либо менять. Я не хотела отказываться от возбуждения, которого достигала с Ричардом. «Вот это совсем нехорошо, Андреа, лежать тут и сгорать от вожделения к другому мужчине, тогда как супруг, который любит тебя, лежит в слезах рядом». Стюарт наконец заснул, а я провела долгую ночь в мучениях, спрашивая себя, как долго это будет продолжаться и когда мы минуем этот крутой поворот.
На следующее утро, после чашки кофе, выпитой при общем молчании, Стюарт и я отправились в госпиталь навестить отца. Он проснулся, имел хороший цвет лица и чувствовал себя довольно счастливым.
– Не беспокойтесь обо мне. Если еще что-то случится, то я в надежном месте. Мне сделают шунт, может быть, на следующей неделе. Я доверяю доктору Уэй, она сделала много таких операций, и я знаю, что она будет осторожна со мной. Не смотри на меня так, Андреа, я знаю, что ты думаешь. Я – современный человек. У каждого из нас есть возможность измениться, и я пересмотрел свою позицию насчет женщин-профессионалов, когда познакомился с ней.
Смеясь, я поцеловала отца и пообещала маме, что вернусь и останусь с ней до понедельника, чтобы обеспечить ей моральную поддержку и самой убедиться в том, что отец идет на поправку.
У Стюарта, конечно, была своя машина, и он, сказав маме, что должен ехать на работу, ушел из больницы, не попрощавшись со мной, и уехал обратно в Бостон. Я заехала к Лоррейн ровно настолько, чтобы забрать своего сына, отказалась от ее приглашения остаться на обед и уехала обратно в город. Брайан изредка нарушал молчание, в то время как я обдумывала подробности жалкой и неразрешимой «мыльной оперы» своей жизни.
В пятницу доктор Уэй сделала свое дело, и нам с мамой разрешили посмотреть на папу в блоке интенсивной терапии после четырехчасовой операции. Ему сделали двойное шунтирование, чтобы гарантировать его сердцу поступление достаточного количества свежей крови и надежно защитить от повторения приступа.
Он лежал в центре необыкновенной комнаты с окнами в каждой из стен, так что за ним можно было наблюдать со всех сторон. Он был окружен инструментами, которые могли бы возникнуть в воображении Стивена Кинга – огромные, уродливые машины, внушающие страх, но, тем не менее, они выполняли задачу, которая мне казалась естественной. В основном эти приборы взяли на себя жизненные функции сердечно-сосудистой системы моего отца, предоставив его собственной системе время адаптироваться, приспособиться к ее новой схеме. Эта комната, полная оборудования, должна была заменить собой одно маленькое человеческое сердце. Отец выглядел трогательно маленьким в огромном белом пространстве.
– Он выглядит ужасно, кожа просто зеленая!
– Но ему будет лучше, мама. Скоро он будет дома.
– Что бы я стала делать без него?
– Доктор Уэй сказал, что с таким сердцем он переживет всех нас.
– Он всегда был рядом, чтобы заботиться обо мне, – продолжала мать, не слыша моих слов. – Все годы, что мы вместе, он был таким крепким. Все сорок восемь лет я рассчитывала на него, я не могла жить без него… – Ее голос прервался, слезы потекли по щекам, как только она взглянула на неподвижную фигуру на узкой кровати. Я подумала о том, как полагалась на Стюарта, и задала себе вопрос, а смогу ли я сказать такие слова еще через двадцать пять лет?
– …такая неприятность… я думаю, он знал… и, тем не менее, любил меня…
– Ну ладно, мама, пора идти. Пойдем по магазинам или куда-нибудь еще?
Я провела ее по коридору, и мы вышли из госпиталя. Сначала кое-что из продуктов, потом домой на некоторое время, ей следовало отдохнуть. Мать была в смятении и очень устала, поэтому сидела спокойно, пока я вела машину и размышляла над ее словами. Что она имела в виду, когда сказала: «Я думаю, он знал». Знал что? Кто? Папа, я полагала, но что она подразумевала под этим? Она напутала в чем-то, и я решила, зная этих двоих, что это было, скорее всего, что-то совсем обычное.
Мои родители были так счастливы. Влюбиться в подходящего человека – это, в лучшем случае, сомнительная игра, но они с самого начала полюбили друг друга, и навсегда. Я завидовала неизменности их любви, особенно в свете своих собственных проблем. Но, однако, из глубины памяти всплывали разные мелочи: другие времена, другие объяснения, невнятные замечания. Я обнаруживала их здесь и там, но тогда они казались чепухой.
– Мама, – спросила я, – папа ведь был твоим первым серьезным увлечением, твоей первой любовью, правда?
Она отвечала, защищаясь, и ее горячность поразила меня:
– Конечно, ведь я всегда тебе это говорила, и он был со мной все эти годы, не то что некоторые…
Зачем я спросила? Сейчас мне прочтут лекцию о мужчинах, не заслуживающих доверия, как тот подонок, за которого вышла замуж папина сестра Люси, а эту историю я слышала уже много раз.
– Мама, тут итальянская кондитерская. Не купить ли нам что-нибудь особенное на десерт?
Уловка сработала, и к тому времени, как мы вернулись в машину, мать уже составляла в уме список продуктов, которые нужно было купить.
Я оставалась с матерью еще несколько дней, отвозя ее в госпиталь побыть с папой, и была счастлива видеть, что ему становилось лучше. Он еще не мог говорить с нами, но маме разрешали входить в его комнату на несколько минут, и она могла подержать его за руку. Через пару дней его должны были перевести в другое помещение, и мне было приятно видеть радость на ее лице.
– Ему гораздо лучше, правда? Он скоро будет дома, теперь я в этом уверена.
Лоррейн и я провели день, делая покупки в огромном универмаге, недавно построенном, который был уже за чертой Оуквиля. Он находился не у воды, а далеко среди пустых полей, в паре миль от нашего прежнего района. Магазин произвел на нас впечатление, и мы с сестрой решили, что есть нечто ироническое в том, что его построили на южном берегу реки. Отличное местечко для нашей стороны. Теперь денежные мешки с той стороны должны были ездить через мост, чтобы делать покупки в лучшем универмаге города.
– Хорошо, – сказала Лоррейн, – быть может, это наведет городские власти на мысль о том, чтобы провести сюда хорошие дороги. Ривер-Роуд превратилась в сплошную яму – по ней едешь, как по швейцарскому сыру.
– Я не езжу здесь больше. В прошлом году я повредила поддон картера у своей машины и теперь езжу к дому родителей кружным путем. Это досадно, в самом деле. Здесь было бы намного короче, если бы поправить дорогу.
Когда мы проезжали дом Ченисов, рядом с маминым, Лоррейн вспомнила, что Дженис в городе.
– Я совершенно забыла. Я видела ее в аптеке сегодня утром. Она приехала на неделю и хочет поговорить с тобой. Я сказала ей, что ты здесь, с мамой.
– Это прекрасно. Я не видела ее с прошлого лета. Я позвоню ей, как только войду в дом.
Я вошла в дом матери, думая о том, как изменилась моя жизнь со времени нашей прошлой встречи с Дженис, и с удивлением обнаружила ее в кухне за чашкой чая рядом с мамой.
– Лоррейн только сию секунду сказала мне, что ты приехала, – сказала я, бросившись обнимать ее, на что она отвечала как-то нерешительно.
Она казалась печальной и усталой, с темными кругами под глазами.
– Майк тоже здесь?
– Нет, только я и дети. Майк уехал в Калифорнию на три недели, так что у меня достаточно времени. Я собиралась позвонить тебе, но вместо этого зашла. Я пыталась застать тебя дома вчера вечером…
– Я здесь уже несколько дней. Мама, наверное, уже рассказала тебе о папиной операции. – Я широко улыбнулась ей. – Мы уже так давно не были дома, вместе, – сказала я, – не могу даже припомнить, когда это было в последний раз.
– Твоя мать рассказала мне об операции, и Стюарт сказал мне, что ты здесь, когда я звонила вчера вечером. Я немного поговорила вчера с ним…
Мне показалось, что за ее последними словами стоит скрытый смысл, и она так пристально посмотрела на меня, когда говорила. Мне пришло в голову, что ее настроение еще хуже моего, что у нее какая-то тяжесть на сердце. Я знала ее всю жизнь, и мне показалось, что она что-то хочет мне сказать. Я решила, что надо бы увести ее из кухни куда-нибудь, где мама не будет участвовать в разговоре.
– Я хочу снять с себя эту одежду. Пойдем наверх в мою комнату и поболтаем, пока я переодеваюсь.
Дженис последовала за мной вверх по лестнице, в мою спальню, и мы уселись по-турецки друг к другу на моей кровати, в такой естественной для нас позе, хотя прошло уже много лет с тех пор, как мы были вместе в этой комнате. Она вскоре выложила все, о чем думала:
– Андреа, какого черта ты натворила? Стюарт вне себя от тревоги за тебя, а ты ничего не говорила мне, поэтому я не смогла прикрыть тебя, когда он начал выкачивать из меня информацию и расспрашивать о встрече соучеников. Я не знала, что и говорить, и теперь думаю, что навредила тебе своим приездом.
Не смогла прикрыть меня. Эта фраза тех лет, когда мы скрывали что-то от всех и лгали, если думали, что это необходимо, чтобы защитить друг друга. Но что она могла найти такое, что нужно скрывать?
– О чем ты говоришь? Какая информация была ему нужна? Ты проговорилась о чем-то секретном, серьезном? О, Джен… Ты сказала, встреча соучеников? Ты говорила ему о Ричарде, так ведь?
– Когда мы обедали вместе в Чикаго, он спрашивал… – Выражение изумления на моем лице остановило ее. – Андреа, ты не знала? Что между вами происходит?
– Расскажи, что спрашивал Стюарт, Дженис. Я объясню потом.
– Ну так вот, примерно месяц назад, может быть, пять или шесть недель, я теперь уже не помню, он позвонил и сказал мне, что в Чикаго по делу. Я пригласила его зайти к нам, но он был слишком занят, может быть, в другой раз. Мы поговорили несколько минут, и затем он спросил, слышала ли я что-нибудь о тебе в последнее время. Я сказала, что уже несколько месяцев ничего не знаю, и это было правдой, ведь ты даже не ответила на мое последнее письмо. И затем он спросил, знаю ли я, что ты была сбита машиной. Я ответила утвердительно, ведь это было давно, прошлым летом, и поинтересовалась, не случилось ли с тех пор чего-то плохого. Он сказал, что нет, и спросил, виделись ли мы после того несчастного случая, и я ответила – да, конечно, на встрече одноклассников, а потом он сообщил, что должен уехать, но надеется, что мы встретимся и пообедаем вместе, когда он приедет в город в следующий раз. Так вот, две недели назад… – Она споткнулась, очевидно, из-за выражения моего лица. – Боже, мы отправились вместе обедать две недели назад, ты знаешь, с Майком… Что, он не говорил тебе?
– Нет, но ничего страшного, он часто бывает в отъезде. Может быть, он упоминал об этом, но сейчас продолжай, Дженис, что там произошло во время обеда?
– Да в общем-то, ничего. Он снова упомянул о той аварии и сказал, что ты впала в уныние, так что стала непохожа на себя, и он думал, что это произошло из-за несчастного случая. Он спрашивал меня, не заметила ли я каких-либо странностей в тебе, когда мы виделись в последний раз, к примеру, на встрече одноклассников, и интересовался, не рассказывала ли ты мне о чем-то, что беспокоит тебя. Разумеется, я сказала «нет», я не заметила ничего странного в твоем поведении прошлым летом, но тогда мы провели вместе совсем немного времени, и я не могла понять, о чем он говорил, но он не был намерен вдаваться в подробности, и мы вскоре прекратили этот разговор. Но с тех пор я стала беспокоиться о тебе, и мне не терпелось встретиться с тобой в этот раз. Когда я позвонила вам вчера вечером и сказала ему, что я здесь, в Оуквиле, и, должно быть, напомнила ему что-то, поскольку он спросил, когда я была здесь в прошлый раз, и я сказала ему, что прошлым летом на встрече школьных друзей. Тогда он сказал, что сожалеет о том, что не был тогда с нами, и спросил, хорошо ли я провела время, и то же самое о тебе, и я ответила – разумеется, ведь там были все твои друзья. «Встретили кого-нибудь из бывших поклонников?» – спросил он. Он дразнил меня, ты понимаешь, и я сказала – нет, мы с Майком были вместе еще со школы, и тогда он спросил о тебе, я имею в виду о твоих бывших приятелях, и я назвала, конечно, Ричарда Осборна. Он сказал, что слышал о нем, но никогда не встречал, и был ли он на нашей встрече. Я ответила – да, конечно, и какой красавец он был, вы прекрасно смотрелись вместе, а он, наверное, специально пришел туда ради тебя. Мы посмеялись, затем он спросил, как выглядит Ричард, и я описала его, потом поинтересовался, где тот живет, и я сказала, что где-то недалеко от Бостона, я не знаю точно. Я спросила, зачем ему это нужно, а он ответил, что просто так. Затем Стюарт сообщил мне, что ты находишься здесь, с мамой. О, Боже мой, Анди, я понимаю, что в этом есть что-то плохое, а я приехала и сделала все еще хуже.
Дженис ничуть не изменилась. Как всегда, когда она была расстроена, ее речь становилась быстрой, слова сыпались друг за другом, торопясь быть высказанными, и наконец, выложив все, она глубоко вздохнула и посмотрела на меня с несчастным видом.
Стараясь говорить спокойно, несмотря на нарастающую тошноту в горле, я набрала побольше воздуха и пустилась сочинять правдивую историю:
– Джен, ты не сделала ничего плохого. Я видела Ричарда пару раз с прошлого лета, мы завтракали вместе в городе. Ничего особенного, просто старые друзья, ты же знаешь, мы живем поблизости и поддерживаем контакт со времени той встречи. Я не рассказывала об этом Стюарту, поскольку он все равно не знает Ричарда, но не исключено, что он видел меня в городе и удивился, с кем это я.
Если только Стюарт видел меня с Ричардом, то я уже «негодное мясо». Но это невозможно, поскольку я была совершенно уверена, что встречалась с Ричардом, только когда Стюарт уезжал по делам. Однако оказалось, что он проверял меня, иначе он, несомненно, рассказал бы мне о встрече с Джен и Майком в Чикаго.
– Андреа Корелли, я слишком давно знаю тебя и знаю, когда ты лжешь. Я не верю тебе сейчас. Ну, давай, расскажи все.
– Но мне нечего рассказывать, Джен. Стюарт вбил себе в голову, что у меня есть кто-то другой. Мы женаты уже так давно, что сейчас испытываем небольшой кризис. Но это пройдет, я уверена. Я не знаю, в чем дело, мне стало скучно, или что-то еще, или климакс… кто знает. Он думает, что со мной не все в порядке, и это беспокоит его, поэтому он ищет объяснения. Ты знаешь Стюарта, он никогда ничего не пускает на самотек, все имеет логическое и математическое движение, всякие эмоции и неблагоразумие недопустимы.
В моих словах была доля сарказма, и, конечно, это не ускользнуло от Дженис.
– Я вижу, что ты не говоришь мне всю правду. Ты уверена, что у вас со Стюартом все в порядке?
– Конечно, даже слишком, я полагаю. А как ты и Майк? Вы тоже уже давно женаты. Тебе не наскучило это?
– Наскучило? Я вижу его слишком мало для того, чтобы это могло мне наскучить.
Она прямо посмотрела на меня, и меня вновь поразило ее усталое и вытянутое лицо.
– Он тоже много путешествует, но он уезжает сразу на несколько недель. Нет, на самом деле все гораздо хуже. – Она решила довериться мне. – Я никогда не говорила тебе, но уже давно обстановка далека от нормальной. Иногда я думаю, что ошибочно было выходить за него замуж после стольких лет, проведенных вместе. Мы слишком привыкли друг к другу как друзья и к тому времени, как мы поженились, мы знали друг о друге все. Даже секс. Боже, мы начали спать, едва достигнув половой зрелости.
Я рассмеялась, припомнив, что они были вместе с восьмого класса.
– Оказалось, что Майк любит явления, которые постоянно выводят его из равновесия: он говорит, что это делает жизнь более увлекательной. Одно из таких явлений, которые он любит, – это женщины. Мне кажется, я уже привыкла к этому. Я не уверена, есть ли у него сейчас кто-то на стороне, но он часто ездит в Калифорнию и живет там неделями, ссылаясь на технический проект или еще что-то. Не могу представить, чтобы он не подцепил там кого-нибудь. Я не думаю, что он скучает по мне во время своего отсутствия, и я не нужна ему, когда он возвращается домой. И теперь уже я тоже не скучаю по нему, но он заботится о нас, поэтому я не выражаю недовольства.
Она посмотрела в сторону.
– Джен, Боже мой, я и не знала, ты никогда не говорила, что обстоятельства так сложились. Но как ты можешь быть так спокойна? Это не жизнь. Ты не хочешь чего-то большего? Ты не чувствуешь себя обманутой?
– Должно быть, да, но не сейчас. Когда-то я думала, что могло бы так случиться, что я захотела бы уйти, найти кого-нибудь получше, но потом появились дети, и… вообще, ко всему можно привыкнуть, я полагаю. Может быть, если подвернется кто-то лучше его, но не сейчас. Я не люблю «раскачивать лодку». У меня есть дети, они уже большие, но я не считаю себя вправе устраивать переворот.
– Но если Майк постоянно волочится за кем-то, как можешь ты оставаться с ним? Как ты можешь доверять ему?
– Конечно, не могу, но я привыкла к этому. У него всегда были другие женщины, еще с тех пор, как мы поженились. Я приучила себя к мысли, что у него такая работа, ты знаешь, постоянно в пути, далеко от дома, но и другие мужья похожи на него. Такова его натура, я думаю, и я привыкла к этому.
Дженис сидела, ссутулившись, повесив голову, совершенно разбитая.
– Я так завидовала, когда ты встретила Стюарта. Держу пари, он никогда не «заговаривал тебе зубы». Должно быть, хорошо иметь мужа, который с удовольствием возвращается к тебе по вечерам, который до сих пор, спустя столько времени, сходит с ума по тебе. Неужели это может надоесть?
