Текст книги "Путешественница. Книга 2. В плену стихий"
Автор книги: Диана Гэблдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Одежда промокла, зато я изнывала от жажды. Буря давно стихла. Все вокруг выглядело мирным и спокойным, за исключением мангровых деревьев. Издалека доносились крики больших птиц.
Вода здесь была солоноватой, однако чем дальше от моря, тем более пресной она должна была становиться. Я постаралась оттереть грязь с ног и заковыляла в сторону суши.
Характер растительности начал меняться. На смену мангровым деревьям с сероватыми листьями приходила более яркая зелень, появилась густая трава и сочный донный мох. Впрочем, вымотанная и изнывавшая от жажды, я не могла плюхать по воде слишком долго: то и дело приходилось садиться, чтобы сделать передышку. Во время одного из таких привалов несколько маленьких четырехглазых рыбешек выпрыгнули неподалеку и с любопытством уставились на меня.
– По-моему, ты и сама выглядишь довольно странно, – сказала я рыбине.
– Вы что, англичанка? – недоверчиво спросила та.
На миг я ощутила себя Алисой в Стране чудес и, моргая, уставилась на рыбеху. Но потом я резко подняла голову и увидела человека задавшего этот вопрос.
Лицо его было обветренным и загорелым, цвета красного дерева, темные курчавые волосы густыми, без признаков седины. Он медленно вышел из-за мангрового ствола, словно боялся меня напугать.
Роста незнакомец был чуть выше среднего, дородный, широкоплечий, с резко очерченным лицом, по природе добродушным, но сейчас настороженным. Одежда на нем была поношенная, на плече висела холщовая сума, а на поясе – фляга из козлиной кожи.
– Vous кtes Anglaise? – повторил он свой вопрос по-французски. – Comment зa va?
– Да, я англичанка, – прохрипела я. – Не будете ли вы добры дать мне немного воды?
Его светло-ореховые глаза расширились, но он не сказал ни слова, просто снял с ремня кожаную флягу и протянул мне. Я положила нож на колено, оставив под рукой, и жадно, чуть ли не давясь, припала к фляге.
– Осторожнее, – посоветовал он. – Пить слишком быстро – опасно.
– Знаю, – чуть запыхавшись, ответила я, опустив мешок. – Сама, слава богу, доктор.
Я снова припала к горлышку, но постаралась пить не так жадно.
Мой спаситель воззрился на меня насмешливо, но не без удивления. Вымоченная и просоленная морем, обгоревшая на солнце, насквозь пропотевшая, измазанная в грязи, со спутанными, падавшими на лицо волосами я походила на нищенку, а мои слова, надо думать, навели его на мысль, что я не просто побирушка, а еще и чокнутая.
– Доктор? – переспросил он по-английски, показав, что мыслит именно в том направлении, в каком я и предполагала. Он таращился на меня примерно так же, как встреченная задолго до него большая черная птица. – Доктор чего, осмелюсь спросить?
– Медицины, – ответила я между глотками.
Его черные брови полезли на лоб.
– Вот как? – произнес он после заметной паузы.
– Вот так, – ответила я в том же тоне, и он рассмеялся.
– Тогда позвольте представиться, мадам: Лоренц Штерн, доктор натуральной философии, Gesellschaft von Naturwissenschaft Philosophieren, Mьnchen [11]11
Общество натурфилософии, Мюнхен (нем.).
[Закрыть].
Я заморгала.
– Натуралист, – пояснил он, указывая на висевшую через плечо полотняную котомку. – Бродил, знаете ли, в местах гнездования птиц-фрегатов в надежде понаблюдать за их спариванием, а вместо этого услышал ваш… хм…
– Разговор с рыбой, – закончила за него я. – А что, у них и вправду бывает по четыре глаза?
Вопрос был задан мною в надежде сменить тему.
– Да, кажется. – Лоренц перевел взгляд на рыбу, следившую за этой беседой с сосредоточенным вниманием. – Они используют свои необычно устроенные органы зрения при плавании в верхних слоях воды: когда верхняя пара глаз отслеживает происходящее на поверхности, нижняя работает под водой.
Он посмотрел на меня, пряча улыбку.
– Могу ли я надеяться, мадам лекарь, что мне будет оказана честь узнать ваше имя?
Я помедлила, думая, как лучше назваться, и, прикинув количество возможных союзников, решила сказать правду.
– Фрэзер. Клэр Фрэзер или миссис Джеймс Фрэзер, если угодно.
Последнее я добавила в слабой надежде на то, что статус замужней дамы добавит мне хоть чуточку респектабельности, несмотря на непрезентабельную внешность.
– Ваш покорный слуга, мадам, – отозвался он с учтивым поклоном и, глядя на меня, задумчиво потер переносицу. – Вы, наверное, жертва кораблекрушения?
Он выдвинул наиболее вероятное и приемлемое объяснение моего появления, так что мне оставалось лишь кивнуть.
– Мне нужно добраться до Ямайки, – сказала я. – Не сможете ли вы оказать мне помощь?
Он посмотрел на меня, чуть нахмурившись, словно размышляя, к какому виду по научной классификации можно меня отнести, но завершил эти размышления кивком. У него был широкий рот, прямо-таки созданный для улыбки: уголки его поднялись, когда Лоренц протянул руку, чтобы помочь мне.
– Конечно смогу. Но сдается мне, сначала нужно раздобыть для вас еду и, возможно, одежду, как думаете? К счастью, у меня тут неподалеку живет друг. Я отведу вас к нему, если вы не против.
До сих пор, из-за всех этих сменявших одно другое событий, я не слишком-то обращала внимание на требовательные сигналы моего желудка, но стоило лишь упомянуть о еде, как он стал заявлять о себе настойчиво и громко.
Когда мы вышли из пальмовой рощи, перед нами открылся широкий склон холма, на вершине которого я увидела дом или его развалины. Желтые, с потрескавшейся штукатуркой стены тонули в розовых бугенвиллеях и разросшихся гуавах; даже отсюда в крыше были видны нешуточные дыры, и вся усадьба производила впечатление если не полной заброшенности, то небрежения.
– Фазенда де ла Фуэнте, – сообщил мой новый знакомый, кивнув в том направлении. – У вас хватит сил подняться по склону или…
Он помедлил, прикидывая мой вес, и с сомнением в голосе сказал, что мог бы меня понести.
– Справлюсь сама, – отрезала я.
Мои босые ноги была натерты, исцарапаны и исколоты опавшими листьями пальм, однако тропа впереди казалась более или менее сносной.
Склон ведущего к дому холма был исполосован цепочками овечьих следов, да и сами эти животные присутствовали в изрядном количестве: мирно пощипывали травку под жарким солнцем Эспаньолы. Когда мы выступили из-под деревьев, одна овца заметила нас и коротко проблеяла, в результате чего все овцы на склоне, как по команде, повернули головы к нам.
Чувствуя себя неловко в центре столь пристального и подозрительного внимания, я подхватила грязную юбку и последовала за доктором Штерном по главной тропе – протоптанной, судя по ее ширине, кем-то покрупнее овец, – что вела к дому на вершине.
Стоял дивный погожий денек, над травой порхали стайки оранжевых и белых бабочек. То и дело они садились на чашечки цветков, распуская крылья. Яркие желтые бабочки сверкали, как крохотные солнышки.
Я глубоко вдохнула, вбирая в себя сладкий аромат травы и цветов с легким оттенком запаха овец и нагретой солнцем пыли. Коричневая бабочка села мне на рукав, и я успела разглядеть бархатные чешуйки крыльев, изгиб хоботка, пульсирующее при дыхании брюшко. Крылышки встрепенулись – и мимолетная гостья исчезла.
Все это: вода, бабочки, деревья – сулило мне помощь, и бремя страха и изнеможения, тяготившее меня так долго, несколько полегчало. Вопрос о том, как добраться до Ямайки, оставался нерешенным. Но я встретила расположенную ко мне душу, а возможность перекусить уже не казалась столь неосуществимой, как недавно в мангровых зарослях.
– Вот он где!
Лоренц остановился, подождал, пока я догнала его, и указал наверх, на тощего, жилистого мужчину, осторожно спускавшегося по склону в нашем направлении. Шагал он прямо сквозь кучку овец, которые не обращали на него внимания.
– Боже! – воскликнула я. – Это же святой Франциск Ассизский!
Лоренц воззрился на меня с удивлением.
– Вовсе нет. Я ведь говорил вам, он англичанин.
Он помахал рукой и крикнул по-испански:
– ЎHola! Seсor Fogden!
Фигура в сером насторожилась и одной рукой ухватила за шерсть ближайшую овечку с явным намерением защитить.
– їQuien es? – откликнулся тоже по-испански овечий пастырь. – Кто это?
– Штерн! – крикнул в ответ Лоренц. – Лоренц Штерн! Пойдемте, – сказал он мне, протянул руку и стал помогать взбираться по крутому склону к овечьей тропе.
Овца предпринимала энергичные попытки вырваться и удрать от своего защитника, и ему приходилось делить внимание между животным и нашим приближением.
Хозяин овцы был поджарым мужчиной чуть выше меня ростом, с худощавым лицом, которое показалось бы привлекательным, не будь оно обезображено торчащей, как швабра, неухоженной рыжей бородой. Его длинные, спутанные, заметно подернутые сединой волосы без конца падали на глаза. А когда мы подошли, с его макушки взлетела оранжевая бабочка.
– Штерн? – Он почесал свободной рукой затылок, моргая на солнце, как сова. – Что-то не припомню я никакого Ш… О, да это вы! – Худощавое лицо просияло. – Надо было сразу сказать, что вы тот самый джентльмен, который выуживал из дерьма червей: тут бы я вас мигом признал!
Штерн, несколько смутившись, бросил на меня извиняющийся взгляд.
– Во время предыдущего визита, я… хм… пополнил свою коллекцию несколькими интересными экземплярами паразитов, извлеченными из, хм, экскрементов овец отца Фогдена, – пояснил он.
– Страшенные такие червяки, – подтвердил, припоминая, священник. – И здоровущие! Иные не меньше фута в длину!
– Не более восьми дюймов, – с улыбкой уточнил Штерн и, взглянув на ближайшую овцу, положил руку на свой коллекционный мешок, словно в предвкушении скорого и существенного вклада в науку. – Кстати, средство, которое я вам посоветовал применить, подействовало?
Отец Фогден наморщил лоб, мучительно пытаясь вспомнить, о каком средстве идет речь.
– Скипидарное вливание, – напомнил натуралист.
– О да! – Солнце освещало худощавое лицо священника и ласкало нас своими лучами. – Конечно, конечно. Да, это сработало превосходно! Некоторые, правда, умерли, но остальные полностью исцелились. Прекрасно, просто прекрасно!
Неожиданно отцу Фогдену показалось, что он не проявляет надлежащего гостеприимства.
– Но вы непременно должны заглянуть ко мне: я как раз собирался пообедать.
Он повернулся ко мне.
– А вы, я полагаю, миссис Штерн?
Признаться, при упоминании о восьмидюймовых кишечных паразитических червях у меня чуть не вывернуло желудок, но стоило прозвучать волшебному слову «пообедать», как он унялся и заурчал.
– Нет, но мы были бы рады воспользоваться вашим гостеприимством, – церемонно проговорил Штерн. – Прошу разрешения представить мою спутницу: миссис Фрэзер, кстати, ваша соотечественница.
При этих словах глаза Фогдена, бледно-голубые, но удивительно яркие на солнечном свету, округлились.
– Англичанка? – Он с трудом верил своим ушам. – Здесь?
Его круглые глаза обозрели пятна грязи и соли на разорванном платье. Оценив мое плачевное положение, Фогден моргнул, шагнул вперед и с величайшей учтивостью склонился над моей рукой.
– Ваш покорный слуга, мадам, – сказал он, выпрямился и указал на развалины, на холме. – Mi casa es su casa. Мой дом – ваш дом.
Он свистнул, и из зарослей высунулась мордочка маленького спаниеля.
– Людо, у нас гости, – с сияющим видом сообщил священник, – Разве это не прекрасно?
Крепко подхватив меня под локоток, а другой рукой вцепившись в пучок шерсти на загривке овцы, он направил нас обеих к фазенде де ла Фуэнте, то есть усадьбе у источника, предоставив Лоренцу Штерну следовать позади.
Откуда взялось такое название, стало понятным, как только мы ступили на запущенный двор: облачко стрекоз вилось над наполовину заросшим водорослями водоемом в углу. Судя по всему, то был естественный источник, заключенный в камень при строительстве дома. Не меньше дюжины лесных куропаток, всполошившись, метнулись из-под наших ног по потрескавшимся плитам, вздымая пыль. Исходя из всего увиденного, можно было предположить, что нависавшие над патио деревья служили им привычным обиталищем, и уже довольно давно.
– …И таким образом мне выпала несказанная удача встретить в этот вечер в мангровых зарослях миссис Фрэзер, – заключил Штерн. – Я подумал, что вы, может быть… О, взгляните, какая красота! Какой великолепный экземпляр odonata!
Последнее заявление было сделано тоном, в котором смешались удивление и восторг. Он бесцеремонно протолкнулся мимо нас и всмотрелся в тень под пальмовой крышей, где здоровенная, никак не меньше четырех дюймов в размахе крыльев, стрекоза металась туда-сюда, вспыхивая огнем всякий раз, когда ловила в полете один из проникавших сквозь дырявую крышу лучей солнца.
– О, если вам угодно! Добро пожаловать в гости.
Наш хозяин добродушно махнул на стрекозу рукой.
– Ну-ка, Бекки, живо туда, шевели копытцами.
Он направил овцу в патио, хлопнув по крестцу. Она фыркнула забежала внутрь и тут же принялась поедать плоды, опавшие с нависавшей над старой стеной раскидистой гуавы.
Таких деревьев, обрамлявших патио, было несколько, и они разрослись так, что во многих местах их кроны перекрывались, делая часть внутреннего двора похожим на тоннель или коридор с лиственной крышей, ведущей к темной пещере – входу в дом.
Подоконник был покрыт пылью и усыпан опавшими розовыми листьями бугенвиллеи, но под ним поблескивал гладкий, незапятнанный пол. Внутри казалось темно после сияющего снаружи солнца. Когда глаза привыкли к полумраку, я стала с любопытством озираться по сторонам.
Комната была незатейливая, темная, холодная, всю ее обстановку составляли длинный стол, несколько табуретов и стульев да маленький буфет, над которым висел большущий образ в испанском стиле – изможденный, бледный на фоне мрака Христос с эспаньолкой, указующий скелетообразной рукой на трепещущее в его груди окровавленное сердце.
Сие устрашающее видение поразило мой взор за миг до того, как я сообразила, что в комнате находится кто-то еще. Тени в углу сгустились, слились воедино и сформировались в маленькую круглую физиономию с явно зловредным выражением. Я заморгала и отступила. Женщина – ибо то была женщина – шагнула вперед, вперив в меня немигающий, как у овцы, взгляд черных глаз.
Росту в ней было не больше четырех футов, из-за чего толстое тело походило на приземистый пень и казалось совершенно одинаковым в обхвате повсюду: что в плечах, что в груди, что в талии, что ниже. Голова представляла собой небольшой шар, посаженный на этот пень практически без шеи, а над указанным шаром торчал еще один, поменьше, – узел собранных наверх седых волос. Кожа ее, то ли от природы, то ли от солнца, имела красновато-коричневый оттенок, и в целом она походила на неуклюжую, грубо вырезанную из дерева куклу.
– Мамасита [12]12
Мамочка, мамаша (исп.).
[Закрыть], – по-испански обратился священник к этому изваянию, – представляешь, какая удача! У нас сегодня гости. Ты ведь помнишь сеньора Штерна?
Он указал жестом на Лоренца.
– Si, claro. Да, конечно, – ответило странное создание, не разлепив невидимых губ. – Он христопродавец. А кто эта puta alba? [13]13
Белобрысая шлюха (исп.).
[Закрыть]
– Это сеньора Фрэзер, – как ни в чем не бывало ответил отец Фогден. – Несчастная леди стала жертвой кораблекрушения, мы должны помочь ей, чем можем.
Мамасита медленно оглядела меня с головы до ног. Она ничего не говорила, но ноздри ее раздувались от бесконечного презрения.
– Еда готова, – буркнула она наконец и отвернулась.
– Замечательно! – радостно воскликнул священник. – Мамасита приветствует вас: она принесла нам еду. Не желаете ли присесть?
На столе уже стояла большая щербатая глиняная тарелка и лежала деревянная ложка. Священник достал из буфета еще пару тарелок с ложками, плюхнул их на стол и жестом пригласил нас садиться.
Стул во главе стола занимал здоровенный волосатый кокосовый орех.
Фогден бережно поднял его и поставил рядом со своей тарелкой. Волокнистая скорлупа потемнела от времени, и волоски кое-где вытерлись, открывая взгляду гладкую, чуть ли не полированную поверхность. Можно было догадаться, что орех хранится здесь давно.
– Привет, старина, – сказал священник, энергично похлопывая по скорлупе. – Как тебе этот прекрасный денек, Коко?
Я взглянула на Штерна – он, наморщив лоб, рассматривал образ Христа и решила, что, пожалуй, мне стоит завести беседу.
– Вы здесь живете один, мистер… отец Фогден? – спросила я у хозяина усадьбы. – То есть, конечно, вы и, хм, мамасита?
– Боюсь, что да. Поэтому мне так приятно вас видеть. А то ведь вся моя компания – это Людо да Коко, понимаете, – объяснил он, снова похлопав мохнатый орех.
– Коко? – вежливо переспросила я, надеясь, что этот странный человек имеет в виду не просто орех, и снова метнула взгляд на Штерна, но тот выглядел разве что слегка удивленным, но ничуть не встревоженным.
– «Коко» – это вроде как «бука». Так испанцы называют чертенка или домового, – пояснил священник. – Этакое пугало с маленьким носом-пуговкой и огромными черными глазищами.
Внезапно Фогден ткнул двумя длинными тонкими пальцами в углубление на конце кокосового ореха и резко отдернул их, давясь от смеха.
– А-ах! – воскликнул он. – Нечего таращиться, Коко, это грубо!
От неожиданности я прикусила губу и, когда острый взгляд бледно-голубых глаз метнулся ко мне, с трудом разжала челюсти.
– Какая милая леди, – произнес он словно самому себе. – Конечно, не то что моя Эрменегильда, но все равно очень милая, не правда ли, Людо?
Пес, которому был адресован этот вопрос, меня проигнорировал, зато радостно прыгнул к хозяину, просунул голову ему под руку и тявкнул. Священник ласково почесал собаку за ушами и обратился ко мне:
– Вот все думаю, подойдет ли вам одно из платьев Эрменегильды?
Не зная, ответить или промолчать, я ограничилась вежливой улыбкой, надеясь, что мои мысли не отразились на лице. К счастью, в этот момент вернулась мамасита, неся завернутый в полотенца дымящийся глиняный горшок. Плеснув по полному черпаку в каждую тарелку, она удалилась, резво перебирая невидимыми под бесформенной юбкой ногами (если они у нее вообще были).
Я поковырялась ложкой в месиве на моей тарелке. По виду это было что-то овощное. Набравшись храбрости, я взяла немножко в рот. К моему удивлению, блюдо оказалось вкусным.
– Жареный подорожник с маниокой и красными бобами, – пояснил Лоренц при виде моего замешательства, после чего зачерпнул полную ложку дымящейся мякоти и отправил в рот, даже не подув, чтобы остудить.
Признаться, я ожидала форменного допроса относительно своего появления, личности и намерений, но отец Фогден лишь напевал что-то себе под нос и, когда не зачерпывал ложкой угощение, отбивал ею ритм по столу.
Я бросила взгляд на Лоренца, приподняв брови. Он улыбнулся и склонился над своей тарелкой.
Разговор, кроме случайного обмена словами, не шел до тех пор пока мамасита, сказать о которой «неулыбчивая» значило бы серьезно недооценить выражение ее лица, не убрала тарелки, заменив их подносом с фруктами, тремя чашками и огромным глиняным кувшином.
– Случалось ли вам пить сангрию, миссис Фрэзер?
Я уже совсем было открыла рот, чтобы сказать «да», но, подумав, пролепетала:
– Нет, а что это такое?
На самом деле в шестидесятых годах двадцатого столетия сангрия была весьма популярным напитком, который часто подавали и на факультетских вечеринках, и на госпитальных посиделках. Но в данную эпоху, надо полагать, в Англии и Шотландии этот напиток известен не был. Миссис Фрэзер из Эдинбурга просто не могла слышать про сангрию.
– Это смесь красного вина с апельсиновым и лимонным соком, – пояснил Лоренц Штерн. – Заправляется пряностями и подается горячим или холодным в зависимости от погоды. Самый приятный и полезный для здоровья напиток, правда, Фогден?
– О да. О да. Самый приятный.
Не дожидаясь меня, священник залпом осушил чашку и потянулся за кувшином, чтобы налить себе еще, когда я успела сделать лишь один глоток.
Это был тот самый сладкий, терпкий вкус, и на миг возникла иллюзия того, что я вернулась в прошлое и снова оказалась на вечеринке, где впервые отведала этот напиток в компании покуривавшего марихуану аспиранта и профессора ботаники.
Эта иллюзия поддерживалась и разговором Штерна, вертевшимся вокруг его научных коллекций, и поведением отца Фогдена. После нескольких чашек сангрии он встал, пошарил в шкафу и извлек оттуда внушительных размеров глиняную трубку. Набив ее остро пахнувшей, мелко нарезанной травой, высыпанной из бумажного пакета, священник с наслаждением закурил.
– Конопля? – спросил Штерн. – Как вы считаете, это способствует пищеварению? Я слышал такое мнение, однако в большинстве городов Европы данное растение недоступно, и у меня не было возможности наблюдать эффект лично.
– О, травка действует на желудок наилучшим образом, – заверил его отец Фогден. Он сделал глубокую затяжку, задержал дыхание, потом медленно, даже сонно выдохнул, выпустив облачко белого дымa, воспарившее к низкому потолку его комнаты, расползаясь туманными лоскутами. – Я непременно дам вам с собой пакет, дорогой друг. А сейчас скажите, что вы намерены делать с этой леди, жертвой кораблекрушения, которую вы спасли?
Штерн изложил свой план: после ночного отдыха мы отправимся в селение Сент-Луис-дю-Норд, откуда рыбачий баркас доставит нас в Кап-Аитьен, что в тридцати милях отсюда. Если с баркасом не получится, мы двинемся по суше к Лё-Кап, ближайшему порту.
Сдвинув растущие пучками брови, священник воззрился на выпущенный им дым.
– Хм. Полагаю, выбор не так уж велик? Правда, если вы решите добираться в Лё-Кап сушей, нужно быть очень осторожной. Мароны, понимаете ли.
– Мароны?
Я недоуменно покосилась на Штерна. Тот нахмурился и кивнул.
– Это правда. Мне довелось встретиться с двумя или тремя мелкими бандами, когда я путешествовал на север по долине Артибонит. Они меня не тронули. Склонен предположить, потому что выглядел я ненамного лучше этих бедолаг. Мароны – это беглые рабы, – пояснил он. – Они бежали от жестокости своих хозяев и скрываются в горах под защитой джунглей.
– Вас они, скорее всего, не тронут. – Отец Фогден глубоко, со свистом затянулся, надолго задержал дыхание и неохотно выпустил дым. Глаза его налились кровью. Он прикрыл один из них, а другим взглянул на меня. – Непохоже, чтобы у нее было что грабить, а?
Штерн, глядя на меня, широко улыбнулся, но улыбка тут же исчезла: видимо, он счел вызвавшие ее мысли бестактными. Он прокашлялся и снова взялся за чашку с сангрией. Священник смотрел поверх трубки красными, как у хорька, глазами.
– Думаю, мне не повредит немного свежего воздуха, – сказала я, отодвигая стул. – И возможно, немного воды – умыться.
– О, конечно-конечно! – воскликнул отец Фогден. Он встал, заметно покачиваясь, и беспечно постучал трубкой о буфет, выбивая угольки. – Пойдемте со мной.
Воздух в патио и вправду был свежим и бодрящим, несмотря на какой-то гнилостный запашок. Я вдохнула полной грудью, с интересом глядя, как отец Фогден неловко пытается набрать ведром воды из источника в углу.
– Откуда вытекает вода? – поинтересовалась я. – Это ключ?
Каменный желоб был устлан мягкими щупальцами зеленых водорослей. Они слегка пошевеливались, что свидетельствовало о наличии течения.
На мой вопрос ответил Штерн.
– Вообще-то тут сотни подобных источников. Насчет иных говорят, будто в них обитают духи, но я не думаю, чтобы вы разделяли эти предрассудки.
Кажется, что-то в этих словах заставило отца Фогдена задуматься: он отставил наполовину наполненное ведро и, прищурившись, уставился на воду, пытаясь сосредоточиться на одной из множества сновавших там серебристых рыбешек.
– Что? – встрепенулся он через некоторое время. – Духи? Нет, никаких духов. До сих пор… О, погодите, совсем забыл. Хочу вам кое-что показать.
Он направился к встроенному в стену шкафу, открыл потрескавшуюся деревянную дверь и вытащил оттуда маленький узелок неотбеленного муслина, который осторожно сунул Штерну в руки.
– В прошлом месяце всплыла неведомо откуда у нас в источнике, – пояснил он. – Полуденное солнце убило ее, а я углядел и оттуда вытащил. Правда, боюсь, другие рыбы ее чуточку обгрызли, – добавил священник извиняющимся тоном, – но рассмотреть, что к чему, еще можно.
На тряпице лежала сушеная рыбешка, почти такая же, как и те, что во множестве шныряли в источнике. Но чисто белая. И слепая. По обе стороны округлой головы, там, где положено находиться глазам, имелось по небольшой выпуклости – и все!
– Думаете, это рыба-призрак? – спросил священник. – Мне это пришло в голову, когда упомянули духов. Но вот чего я в толк не возьму: какой такой грех могла совершить рыбина, чтобы заслужить проклятие существования в подобном виде, без глаз? Я это к чему… – Он снова прикрыл один глаз в своей излюбленной манере. – Считается, что у рыб нет души, а как, спрашивается, без души можно сделаться призраком?
– Мне это тоже кажется сомнительным, – ответила я и внимательно пригляделась к рыбешке, вызвавшей восторженное внимание натуралиста.
Кожа у нее была очень тонкой, полупрозрачной, так что просвечивали темные очертания внутренних органов и узловатая линия хребта. Чешуйки тоже были очень тонкими, изначально прозрачными, но затуманившимися при высыхании.
– Это слепая пещерная рыба, – объявил Штерн, почтительно постукивая по маленькой тупорылой голове. – Я такую видел только однажды, в подземном озере, в недрах пещеры, которую называют Абандауи, но и та скрылась, прежде чем я успел толком ее рассмотреть. Дорогой друг! – Он повернулся к священнику, его глаза сияли воодушевлением. – Могу я оставить ее себе?
– Конечно-конечно. – Священник великодушно махнул рукой. – Для меня-то пользы никакой: чтобы съесть, маловата, даже если бы мамасита решила ее приготовить, а она этого делать не станет.
Он рассеянно обвел взглядом двор, пнув между делом подвернувшуюся курицу.
– Кстати, а где мамасита?
– Здесь, cabrуn [14]14
Козел (исп.).
[Закрыть], где же еще?
Я не заметила, когда она вышла из дома, но эта низкорослая, запыленная, пропеченная солнцем женщина и впрямь была здесь – наполняла из источника второе ведро.
Тут мне в ноздри пахнуло какой-то плесенью или гнилью, и я непроизвольно поморщилась, что не укрылось от священника.
– О, не обращайте внимания, – сказал он. – Это всего лишь бедная Арабелла.
– Арабелла?
– Да, смотрите, что у меня здесь.
Священник отодвинул драную занавеску из мешковины, отгораживавшую уголок патио, дав мне возможность заглянуть туда.
По каменной невысокой ограде в длинный ряд были выставлены овечьи черепа, белые и гладкие.
– Видите, я не могу с ними расстаться. – Отец Фогден ласково похлопал по изгибу черепа. – А вот, видите, Беатрис, умница и красавица. Умерла еще малышкой, бедняжка.
Он указал на один из пары черепов, отличавшихся малым размером, но таких же белых и гладких, как остальные.
– Арабелла, она… тоже овца? – спросила я.
Запах здесь был заметно сильнее, и мне на самом деле не очень-то хотелось узнать, откуда он исходит.
– Одна из моего стада, да, конечно же.
Священник обратил ко мне свои на удивление яркие голубые глаза, в которых сейчас полыхал гнев.
– Ее убили, бедняжку Арабеллу, нежное, доверчивое создание. Как могли они совершить подобное злодейство: предательски лишить жизни невинное создание ради постыдного насыщения плоти?
– Ох, надо же! – Слова сочувствия получились не вполне соразмерными его скорби. – И кто… кто ее убил?
– Матросы, бессердечные язычники! Убили ее на берегу и зажарили на рашпере, как святого мученика Лаврентия.
– О господи! – вырвалось у меня.
Священник вздохнул, и даже его жидкая бородка, казалось, поникла от скорби.
– Да, конечно, я не должен забывать о Божьем милосердии, ибо если Отец наш Небесный прозревает всякую мелкую тварь земную вроде последнего воробья, трудно предположить, чтобы Он проглядел Арабеллу. Она ведь весила добрых девяносто фунтов, нагуляла себе бока на сочной травке. Бедное дитя!
– Ах! – произнесла я, постаравшись, чтобы в этом возгласе прозвучали ужас и скорбь.
И только потом до меня дошло, что сказал священник.
– Матросы? – переспросила я. – Когда, простите, имело место это… печальное происшествие?
Первая мысль была о том, что это, конечно же, не должны быть матросы с «Дельфина». Не столь уж я важна для капитана Леонарда, чтобы он, преследуя меня, подверг свой корабль риску и причалил к острову. Только вот ладони все равно вспотели, и я незаметно вытерла их об одежду.
– Нынче утром, – ответил отец Фогден, возвращая на место овечий череп, который он поднял, чтобы приласкать. – Но, – добавил он с таким видом, будто на него снизошло просветление, – с ней они добились заметного прогресса. Обычно на это уходит больше недели, а тут, вы сами видите…
Он снова открыл шкаф, выставив на обозрение внушительный ком, прикрытый несколькими слоями сырой мешковины. Запах сделался сильнее, а свет перепугал множество мелких коричневых жучков, которые бросились врассыпную.
– О, Фогден, да у вас здесь представители рода кожеедов!
Лоренц Штерн, бережно поместив тушку пещерной рыбы в сосуд со спиртом, подошел к нам и через мое плечо с интересом уставился на мелких тварей.
В шкафу белые личинки кожеедов тут же усердно принялись за полировку черепа овцы Арабеллы. При виде того, как закопошились они в глазницах, маниока в моем желудке опасно зашевелилась.
– Это они и есть? Полагаю, что да: славные маленькие прожорливые ребята.
Священник опасно покачнулся, но удержался на ногах, ухватившись за шкаф, и только тогда поймал в фокус своих глаз старую женщину, стоявшую, глядя на него, с ведром в каждой руке.
– Ох, я совсем позабыл! Вам ведь нужно переодеться, миссис Фрэзер!
Я оглядела себя. Платье и нижняя рубашка были порваны до неприличия во многих местах, промокли и пропитались соленой водой и болотной жижей. Это едва ли могло считаться приемлемым даже в столь невзыскательной компании, как общество отца Фогдена и Лоренца Штерна.
Священник обернулся к могильному видению.
– Мамасита, у нас есть что-нибудь, что могла бы надеть эта попавшая в беду леди? – спросил священник по-испански, помедлил, слегка покачиваясь, и добавил: – Может быть, одно из платьев…
Старуха ощерилась.
– Ни одно из них на такую корову не налезет, – ответила она тоже по-испански. – Если без этого не обойтись, отдайте ей одну из своих ряс.
Она презрительно покосилась на мои спутанные волосы и перемазанное грязью лицо.
– Пойдем, – бросила она по-английски, поворачиваясь ко мне спиной. – Умываться.
С огромным облегчением закрыв за ней двери патио, я с еще большим облегчением сорвала с себя липкую, грязную одежду и занялась туалетом, насколько это было возможно при наличии лишь холодной воды и без гребня.
Облачившись в приличную, хоть и странно выглядевшую на мне сутану отца Фогдена, я, за неимением лучшего, расчесала волосы пальцами, размышляя при этом о необычной персоне хозяина дома. Трудно было понять, являются ли некоторые его странности признаком слабоумия, ил и это всего лишь побочный эффект продолжительного злоупотребления алкоголем и конопляным дурманом, но, несмотря ни на что, он производил впечатление человека мягкого и доброжелательного. А вот его служанка, или кем там она была, производила совершенно иное впечатление.
