Текст книги "Целитель, или Любовь с первого вдоха (СИ)"
Автор книги: Диана Билык
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Так и есть, не отрицаю, – не говорит, просто шевелит губами и тянется ко мне. Кончик ножа прокалывает его бледную кожу, и я, заметив выступившую капельку крови, испуганно разжимаю пальцы.
Аверин ловко перехватывает прибор, чтобы швырнуть его в мойку. Улыбается, гад. Так победно, будто не меньше чем Рим завоевал.
– Ты тоже хочешь меня, – и щурится. Хитро, как только он умеет.
– Ты не по адресу. Я такими вещами не увлекаюсь, – так противно, что он считает меня распутной текущей самкой, но последние недели я сама не своя – будто отравлена после его появления.
– Сексом все увлекаются. Тем более, это очень полезно для здоровья.
– Я, – выставив руки, толкаю его в грудь. – Сказала. Нет.
Аверин не отступает. Смеется. Красиво так, переливчато, глубоко, отзываясь в груди нежной вибрацией.
– Но почему? Я же красивый. Страстный. Сделаю тебе хорошо, не сомневайся.
– Ты наглый придурок, вот кто.
– Наглый, да, но не придурок, – хохочет. – Хотя… может, чуть-чуть сдурел от тебя. Все ты виновата. Слишком пахнешь. Слишком… недоступная и манящая.
Так хочется засмеяться в ответ, но я мотаю головой, чтобы прогнать внезапную веселость. Все серьезно. Он – моя старая хроническая болезнь, и я не хочу снова заболеть. Не имею права. Должна его прогнать, желательно так, чтобы никогда больше не вернулся.
– Я замужем, Давид, – надавливаю ладонями на его грудь, пытаясь отодвинуть, но Аверин, как гора. Твердая, горячая, с вулканом на вершине, что вот-вот разродится лавой.
Ступает ближе, наклоняется и снова смеется.
– Муж тебя явно не удовлетворяет, Ласточка, если ты так голодна, – он так быстро стискивает меня в объятиях, что я не успеваю опомниться. – Я сделаю тебе приятно. Ты не пожалеешь. – Ладонь нагло проскальзывает под футболку, под ней ничего нет – лифчик совсем развалился, и, соприкоснувшись с кожей, заставляет меня тихо пискнуть. Аверин ловок и быстр, стискивает сосок и широкой амплитудой растирает его между пальцами, отчего я теряю равновесие и дар речи.
Только и слышу трах… трах… трах в груди и вытянутый над ухом стон. Мой. Или его. Плевать. Теряюсь в острых и нужных мне ощущениях, плыву по бурной реке, что угрожает растереть меня о прибрежные камни. Что я творю?
– Умоляю, – сипло роняю, когда Аверин приподнимает меня за талию и усаживает на стол. – Отпусти.
– Не могу… – губы к губам, но не в поцелуе, а в настоящей борьбе за воздух. Так глубоко и жадно, что я теряюсь в пространстве и времени. Прихожу в себя, когда Давид стаскивает с меня джинсы, приподнимает осторожно, чтобы освободить ягодицы, и холодная столешница касается голой кожи, а одежда падает на пол с тихим шорохом.
Миг, звонкий, как будто звезды с неба угрожают просыпаться, и Аверин высвобождает себя, немного приспуская брюки. И взгляд не отводит. Горячий, дикий. Не спрашивает, не ждет, жадно прижимается, чтобы развести шире мои ноги и толкнуться, но внезапно с рыком вскрикивает, словно его батогом ударили по спине, и отстраняется. Буквально отскакивает, пытаясь что-то сбросить с себя.
Я от неожиданности и возбуждения не соображаю – так и сижу распластанная на столе, а потом замечаю черно-белое лохматое чудо, бросившееся наутек из кухни.
– Ох, скотина ты, Мурчик, – огрызается Давид. – Я же отомщу. Отрежу кое-что – не будешь такой резвый… Усатый охранник.
Я едва не падаю на пол, слетая со стола. Быстро поправляю футболку, благо она длиннее бедер и все прикрывает, и в ужасе смотрю, как на белоснежной рубашке Аверина проступают алые росчерки, а мужчина, выглянув из-за плеча, будто и не обеспокоен ранами, неотрывно смотрит на мои губы и вдруг смеется.
– Только не говори, что ты замужем за котом.
Глава 11
Давид. Наши дни
Поначалу мне кажется, что она растерялась и, приоткрыв, мною обласканный секунду назад, рот, перестала дышать, но девушка вдруг отряхивается и на ее губах появляется ясная, незнакомая мне улыбка. Улыбка, напоминающая солнце, согревающая до дна моей испорченной души.
– Идем, – заметив мой взгляд, Арина бросается к одной из полок, достает коробку с мультяшными зебрами и прячет себя за нее, будто я без этой преграды не могу представить, какая у нее упругая грудь. – Нужно обработать, – кивает на мою спину.
– Сильно разодрал? – пытаюсь глянуть, но меня сейчас не раны волнуют, а желание продолжать наше секс-рандеву. Вот же Мурчик, кайфолом, такой момент испортил.
– Нужно посмотреть, – тише бормочет девушка и уходит в комнату. Я жадно смотрю ей вслед, на ноги и бедра, и только когда она исчезает в коридоре, даю волю эмоциям.
Матерюсь под нос, как сварщик на заводе. И, самое паршивое, больно не от царапин, больно в паху – яйца скручивает, заставляя меня согнуться пополам и застонать. Бля, придется-таки Крис просить о помощи, свихнусь же без секса.
Когда боль немного отступает, и я могу хоть как-то разогнуться, бреду в комнату. Арина сидит около стола, ко мне спиной. Приготовила перекись, вату. Сидит прямо, словно ей в спину штырь вживили, и смотрит в окно.
– Ложись, – сипло говорит она.
Я замираю позади. Желаю опустить ладони на маленькие плечи, повернуть к себе и… но я понимаю, что она испугается. Теперь все заново придется начинать. Вот же котяра облезлый! Двадцать сантиметров разделяют нас, но я чувствую, как она мелко дрожит, слышу, как порывисто дышит.
– Арин…
– Не нужно. Это не повторится больше, – говорит еле слышно, но словно не мне, а себе.
– Ты нравишься мне, – ближе ступаю, почти касаюсь бедром ее спины, и девушка вытягивается еще больше, поворачивает голову, чтобы я видел ее профиль.
– А ты мне нет. Я замужем, – говорит четко и ровно. Слова, что бьют получше кошачьих когтей, практически рвут кожу, заставляют сердце кровоточить.
– Но где он? Муж, – шепчу, не силах упрашивать. Это совсем как-то тухло и мерзко.
– Не твое дело, – снова отсекает, прокладывая между нами пропасть без возможности построить мост. Резко, ошпаривая раскаленным оловом глаз, поворачивается и показывает на кровать. – Ложись на живот. Обработаю, а то одежду испортишь и зальешь кровью весь пол, и уходи.
– Арин… – тянусь к пуговицам и замечаю, как она расширяет ноздри, жадно принюхивается, окидывает меня беглым взглядом от плеч до ног и снова отворачивается. – Ты можешь сколько угодно обманывать о замужестве, но твое желание не скрыть. Ты нуждаешься в этом так же, как и я.
– В чем? – тянется за перекисью, чтобы снова промочить ватку, но дрожащие пальцы неловко цепляют баночку, переворачивая ее на пол. – Звездец… – вырывается из пылающих от моих поцелуев губ. Я вкладывал в прикосновения всю свою страсть, теперь боюсь, что переборщил и дневной щетиной расцарапал нежную кожу.
Арина мягко сползает вниз, чтобы поднять пузырек, но так и замирает под столом.
Стянув рубашку и морщась от неприятного ощущения липкости на спине, прилично расцарапал паршивец, бросаю ее под ноги, как тряпку – все равно уже только выбросить. Приседаю к Арине, она пытается убрать потеки перекиси, ладонью ведет по линолеуму, растирает и… плачет.
Переместив испорченную рубашку на лужицу, помогаю девушке убрать влагу. Она сильно всхлипывает, прячет взгляд, сутулит плечи, а я тянусь обнять, не в силах сделать что-то еще – не знаю, что теперь поможет. Девушка упирается, бьет кулаками по моей груди, слабо мотает головой, но, когда я встаю напротив на колени, сжимаю ее до хруста, закрыв собой, закутав, как в одеяло, Ласточка роняет голову на мое плечо и дрожит от истерики. Плачет тихо, не скулит и не воет, легонько кусает мою ключицу и давится слезами. Так можно плакать только от отчаяния.
Зарывшись носом в мягкие волосы, долго молчу, не находя слов. Дышу, не надышусь ее запахом. Я не знаю, что здесь поможет, потому что причин отказа не понимаю. Она ведь хочет меня не меньше, но сопротивляется этому желанию до последнего.
Мы так и стоим друг напротив друга, пока не начинают болеть колени. Я отстраняюсь, чтобы перехватить румяное лицо двумя руками, потянуть Ласточку вверх за подбородок, убрать волосы с липких от слез щек, мягко коснуться губами влажных и горячих губ.
– Ты боишься этого? – шепотом, чтобы не испугать в который раз.
Она то ли кивает, то ли мотает головой, глаза жмурит, выдавливая слезы. Не смотрит на меня, словно боится потерять контроль, если столкнется с моим взглядом.
– Пожалуйста, Давид, я не могу… Отпусти. Прошу тебя…
– Ты успокоилась? – приподнимаю пальцами ее подбородок, она все еще не смотрит, смыкает глаза, ресницы слиплись, упали тенью на щеки. Я жажду снова ее губ, но на каком-то невыносимом усилии получается запретить прикосновение. Она не должна меня бояться, иначе ничего не получится. Да что так сложно-то?! Не объяснишь ведь, что еще день-два воздержания, и я взвою, как койот на луну, и наброшусь на первую встречную. А я хочу, безумно, до тряски, сохранить чистоту тела и помыслов для Арины. Будто это жизненно важно.
Да врет она про мужа – никого у нее нет. Такой голод не возникает на ровном месте. Здесь что-то другое мешает, а что это – я обязательно узнаю.
Ласточка кивает и, мягко перехватив мои запястья, пытается освободиться, но я задерживаю ее.
– Я найду в себе силы отступить, если ты скажешь правду.
– Никакой правды не будет, – она все еще дрожит, но в голосе слышится ледяной холод. – Мы друг другу чужие люди. Убери руки.
Не шевелится, смотрит прямо, сокрушая меня резкими фразами. Я, человек способный в любой ситуации найти иронию, не нахожу слов, не нахожу в себе силы улыбаться или стебаться. Над собой разве что.
Мягко отстраняюсь, встаю и подаю ей руку. Арина стискивает зубы и, опираясь на стол, сама поднимается, держится на расстоянии. Украдкой, отвернувшись, вытирает слезы с раскрасневшихся щек и снова берет в руки ватку, из аптечки достает другую баночку.
– Придется спиртом обработать, – строго оповещает. Почти как я, когда нужно пациенту сделать больно. Но Арина удивляет. Снова. – Потерпишь? – и поднимает на меня взгляд, полный горячих, буквально кипящих, слез. Но они не срываются и не сползают по щекам, застывают по краям радужек, как серебро.
Без слов опускаюсь на кровать, кожу щиплет от движения, это немного отвлекает от похотливых мыслей. Я невольно слежу за девушкой и замечаю ее долгий взгляд на мою спину, оценивающий, скользящий по мускулам, изучающий, и блеск на губах. Юркий язычок неосознанно смачивает их, а девушка судорожно сглатывает и снова уводит взгляд вниз. Стыдливо прячется от своих желаний, но я все для себя понимаю. Она боится чего-то, но заинтересована и заинтригована. Нужно терпение. Ха, которого у меня нет и никогда не было, но придется вспомнить молодость, потому что я не намерен отступать. Или хотя бы докопаюсь до правды – слишком уж интересна ее таинственная личность.
– Ты не можешь больше приходить, – прикладывая к моей спине ватку, тихо говорит Арина.
Шикнув в сторону неразборчивым матом, все-таки прикусываю руку, на которую положил голову, но не от боли, а ярости. На себя зол, потому что мне нужно физическое терпение, а его нет. Кровь бурлит, наливает вены, заставляет сильнее вдавливать себя в кровать. Кошмар, никогда еще не прятал свое возбуждение от женщин, но сейчас придется, если не хочу оказаться за дверью, а хоть на миллиметр приблизиться к цели.
Девушка не щадит меня. Щедро обмазывает ранки спиртом, шепчет что-то вроде «негодник, надо же как накинулся», но я уплываю в темноту своих желаний быстрее, чем могу соображать. Даже эти, казалось бы, невинные прикосновения выматывают меня до знакомой ноющей боли между ног. Грызу руку, жмурюсь и для проформы изредка выпускаю шипение, мол, мне жутко больно. Больно, но не на спине, а с другой стороны. Пиздец просто, во влип.
Если повернусь, Арина меня точно выгонит и больше не позволит прийти. Я это чувствую задницей, на которую так неосторожно оперлась рука девушки. Мама мия, какая же она горячая.
– Ты понимаешь, о чем я говорю? – наклеивает на ранки пластырь и быстро отходит от кровати. Словно боится, меня или себя, словно бежит, как от раскаленной печи, от нашей животной тяги.
Молчу и разглядываю запястье, которое до глубоких отметин прикусил. О, накрыло прилично, я так быстро сорвусь, если что-то не предпринять. Тут уже никакая докторская диссертация не поможет… только в горизонталь перейти.
– Нет, – повернув голову, окидываю девушку у окна прищуром. – Не понимаю. Ты ведь сама пылаешь. Я не слепой и не идиот.
– Ты… – выдыхает и гордо отворачивается, стянув руки на груди. Закрылась от меня наглухо. В ее тембре есть что-то до боли неуловимо знакомое, но я в таком состоянии, что вряд ли родного отца узнал бы. – Уходи, прошу. Жить будешь, царапины не глубокие.
– Да плевать на царапины! – поднимаюсь, Арина вдруг испуганно шарахается к шкафу, ладони прижимает к двери и смотрит на меня затравленно, словно готова отбиваться до крови, если посмею дернуться. Думает, что нападать стану и силой брать? В серых глазах прячется настоящий ужас, губы сомкнуты в кривую бледную линию. – Ты чего, Ласточка? – осторожно ступаю ближе, она впечатывается в шкаф спиной, наверху что-то звякает, что привлекает внимание нас обоих. Но я отмираю быстрее и оказываюсь вплотную к девушке. Нависаю и нарочно оставляю небольшое пространство.
Для выдоха. Для вдоха.
– Давид, я… умоляю, уйди, – но эти слова, хриплые, с придыханием, льются нежной рекой по моим венам, прибавляя давления в паху. Она бежит от своих желаний – это очевидно.
– Арин, ты можешь обманывать себя, соседа… даже воображаемого мужа, – усмехаюсь, нарочно не свожу глаз с ее искусанных губ, жду, когда она распахнет их, и кончик языка скользнет по коже. Соблазнительно так, до умопомрачения. – Но меня не проведешь. С тобой что-то не так. Со мной не так. С нами!
– Это ничего не значит, – ладони преграждают путь, обжигают, заставляя меня гореть живьем в личном пламени.
– Для меня… – еще ближе, еще плотнее, – значит.
– Услышь меня, Аверин! – не говорит, шевелит губами. – Я не твоя женщина.
– Чья тогда? Покажи мне этого мудилу, что тебя… так зашугал. Что бросил одну с детьми. Что оставил без гроша в этой задрипанной квартире.
– Не. Твое. Дело. Отойди, – толкается бессмысленно, – или я закричу.
– И? – наклоняюсь. – Кто придет на помощь? Давай же, кричи. Мне даже интересно на это посмотреть, Ласточка.
– Невыносим, – и она делает то, что я не ожидаю. Острой коленкой впивается между ног, отталкивает и хватает со стола настольную лампу. Отгораживается от меня, угрожая пырнуть плафоном, а я, скорчившись от боли, ржу и не могу остановиться.
– Зато, – откашливаюсь и со смехом перекатываюсь набок, хотя от боли в яйцах по щекам текут слезы, – теперь я имею полное право здесь поваляться.
– Дурак! – она с нервами ставит лампу на место, выставляет мне в угрозу указательный палец. – Я иду в ванную, а ты, извращенец-доктор, за это время должен отсюда свалить! Или полицию вызову!
Она спешит уйти, да только я переворачиваюсь на живот и бросаю ей вслед:
– Никого ты не вызовешь. Знаю, что прячешься и под чужим именем живешь.
Молчит, сверлит острым взглядом через плечо, сжимает кулачки, а потом, повернувшись лицом, выплевывает:
– Ничего ты не знаешь!
Сажусь на полу и, согнув колени, вытягиваю перед собой руки. Арина наблюдает за мной, напряженная, готовая сорваться и сбежать, но я понимаю, что ей некуда, а мое вмешательство на ее территорию – настоящая катастрофа.
– И не хочу знать, если это так болезненно, – не моргая смотрю в ее глубокие глаза. – Поверь же, Ласточка, я не опасен для тебя.
– Все вы так говорите, – вырывается из ее рта. Явно не хотела ляпнуть, жует губы, снова прячется за узлом рук.
– Я клянусь не прикасаться к тебе без разрешения, Арин, – поднимаю ладони.
– И что тебе нужно? – она сильно дрожит, но пытается это всячески скрыть.
– Общение? – приподнимаю бровь – согласен, звучит кривовато, но не скажу же я о своих истинных мотивах – выставит меня за дверь, как есть – без рубашки и пальто.
Смеется, но сдавленно, а после бросает в меня еще более скептический взгляд.
– Да блин! – не пытаюсь вставать, пока сижу на полу, девушка немного расслабилась – все-таки я ниже, и она успеет спрятаться в ванной, если захочу наброситься. Шепчу, без единой надежды на положительный исход нашего разговора: – Ты нравишься мне.
– Как я могу нравиться, если ты меня не знаешь? – наклоняет голову немного, густые волосы сползают на грудь, прячут манящие вздернутые сосочки – они так соблазнительно просвечивали сквозь ткань футболки. Арина смотрит на меня странно, именно так смотрят на маленького ребенка, когда тот украл из кошелька рубль и врет, что нашел его.
– Так же, как и я тебе…
Ее будто пощечиной бьют мои слова. Она уворачивается от них, смотрит в сторону, чтобы после огрызнуться с яростью:
– Пошел вон, Аверин! Разговор окончен. Через пять минут, чтобы тебя здесь не было, – распечатывая руки и убирая за спину волосы, бросает в меня обжигающе-ненавистный взгляд. С шумным выдохом исчезает в коридоре.
Да что я ей сделал? Или не я? Может, она зла на всех мужиков из-за кого-то конкретного? Но хочет же меня, хочет, видел, как зрачки расширялись, стоило прикоснуться. И если бы не котофей-телохранитель, я бы уже удовлетворил и ее, и себя.
Глава 12
Ласточка. Наши дни
Просидев больше пятнадцати минут, для гарантии, в ванной, я высовываюсь в коридор и взглядом ищу на крючке знакомое пальто.
Ушел.
Не дыша и с опаской, подхожу к комнате. Все еще не верится, что Давид так просто бросил свою затею завалить меня в постель.
Но и там его нет. В воздухе витает пряно-мускусный аромат парфюма, на полу валяется окровавленная рубашка, а из-под дивана виновато выглядывает мордочка усатика.
Позволяю себе шумный выдох и присаживаюсь на край кровати. Меня до ужаса душат слезы. Спрятав лицо в ладони, позволяю себе разрыдаться. Как я могла так низко пасть? Поддаться влечению? Утонуть в его глазах, как в океане.
Мурчик, вцепившись в мои колени коготками, с громким «мурк» толкается мордой в руки.
– Спасибо, что остановил… Я бы сорвалась, если бы не ты, – почесав кота за ушком, снова бросаю взгляд на пол, и сердце болезненно сжимается в груди, будто превращается в кусок льда.
А если я не имею права молчать? Давид ведь отец Мишки и должен знать об этом. И сын должен знать, ведь не простит меня, если такая правда откроется внезапно. Но сколько в жизни Аверина таких, как я, глупых и доверчивых женщин, которые поддались на чары и регулярно греют ему постель? А то, что докторишка-целитель может быть невероятно притягательным, даже больше, с ума сводящим, – это я проверила на собственном горьком опыте.
Может, у него и сейчас есть жена или девушка, а он просто пытается соблазнить меня вечерок. Разве не так же он поступил, когда со мной встречался? Обхаживал, влюблял, а потом… пока я разгребала семейные проблемы, разочек развлекся с девушкой постарше и поопытней. А что тут такого, да? Всего лишь секс!
Ублюдок, ненавижу его.
Вернись домой муж, все оказалось бы проще, не пришлось бы выкручиваться и придумывать объяснения, что с моей жизнью не так. Сергей никогда не был примерным и ласковым, я не особо горела жаждой снова с ним жить. Много лет одна справляюсь и не хочу ничего менять. Тем более, не планирую с ним делить постель. Но ради отмщения Аверину, ради того, чтобы он навсегда отстал от меня, я бы соврала еще раз и даже притворилась, что люблю мужа.
Но вряд ли Сергей сможет меня найти, я хорошо спряталась, а деньги муж перечислял на мое настоящее имя, ничего не подозревая. Если я раскроюсь, мне придется многое изменить, а я не хочу. Да, тяжело, да, не сытно, но я свободна и не обязана кому-то подчиняться – особенно отцу, который может не только забрать у меня малышей, но и сломать жизнь.
После того, как я сбежала, отец порывался меня вернуть. Спасибо, Егор предупредил, и я быстро уехала из города, пряталась в дешевых отелях на оставшиеся копейки, а когда вернулась – Давид уже нашел другую, а я оказалась ни с чем и на улице. Хозяйка дома, где я подрабатывала, слегла с инсультом, а через три дня умерла. Пойти на работу официально – нельзя было, папа бы быстро меня отыскал и выдал нерадивую дочь замуж. Оставалось только бежать.
– Поехали со мной? – помню, как парень с вихрастой челкой подал мне руку и показал в сторону медицинской общаги. – Этот… увалень никогда не будет тебя ценить. Для него любая юбка в радость, сделает все, чтобы под нее залезть. Как ты не заметила этого сразу?
– Он казался честным, – говорить тогда было легко, я словно с другом детства беседовала, пила какао, плакала, не стыдясь, и терла горящие щеки. – Обещал быть всегда рядом…
– Ловеласы и не такое умеют. Наверное, и цветы дарил – ландыши, – пытливо ждал, пока я кивну, – и конфеты, – пытаясь вспомнить, Сергей все время царапал высокий лоб, – «Ромашки» приносил?
– Приносил.
– Только не говори, что в «Лагуну» потом тебя водил?
Я тогда смотрела на Сергея, как на того, кто мне глаза открыл, правду сказал. Пусть и горькую, но перевернул карты рубашкой вниз, обнажая сущность бывшего.
– Это его типичный сценарий, – и после этих слов я поклялась, что никогда больше не позволю себе доверять мужчинам, разве что приму помощь ради ребенка. А потом, через пару лет, ради второго… терпела эту помощь-не-помощь и, сцепив зубы, молчала. Житний ведь помог мне, вытянул со дна, даже согласился воспитывать не своего ребенка.
Сейчас я с трудом могу сказать, что спаслась, скорее, попалась в ловушку покруче.
Тогда уехала с Сергеем без раздумий, он как-то действовал на меня странно, а я постоянно чувствовала себя паршиво, много спала и почти не решала, куда ехать и зачем.
А через неделю, убитая горем, измотанная токсикозом и слабостью, я очнулась в чужом мире, который выплюнул меня в реальность и внезапно, любимицу судьбы, которой всегда везло и все легко получалось, возненавидел. Мы рванули на другой конец страны, где начались страшные и тяжелые будни. Как я выжила тогда – не знаю, за малыша и держалась. Если бы не Миша – сломалась бы. А после Юляшка родилась и появилась еще одна ниточка, чтобы хвататься за жизнь.
Дни скользят по времени, как будто муха, что завязла в киселе. Я пишу, через силу, но пишу, подписка горит, мысли пресные, сухие фразы и избитые словосочетания, но детей кормить чем-то нужно – продукты, что последний раз привез Аверин, уже закончились. Как назло. Малыши с голодухи набросились на мясо, орехи и фрукты. Даже привычную им кашу отказались есть.
Книгу моей жизни не открываю. Боюсь. Как будто выписанные туда горькие слова снова приблизят нашу с Давидом встречу, а я не хочу, но этой ночью, морозной и снежной ноябрьской, мне совсем не спится.
Дети сопят, повернувшись каждый на свою сторону, а я лежу и буравлю потолок. Месячные только закончились, по телу едкой негой растекается желание, но я не позволяю себе даже думать об этом, кручусь-верчусь и около третьего часа ночи не в силах терпеть, встаю и иду на кухню. Открытое окно помогает остыть – распахиваю пошире, почти вываливаюсь наружу и, вскинув голову, замечаю острый взгляд, направленный в мою сторону. Давид. Да чтоб тебя!
Стоит на парковке, прислонившись к бамперу и неотрывно смотрит в мою сторону. Придурок.
Вдруг он вспомнил меня? Или понял… Что тогда? А если он потребует вернуть ему сына? На ночь глядя меня посещают до того жуткие мысли, что я тут же заныриваю в квартиру и прячусь за шторой. Может, не заметил? Высоко все-таки.
Если он не прекратит, придется снова бежать, а я только второй год, как более-менее спокойно живу и не содрогаюсь от каждого хлопка петарды и стука каблуков за спиной.
Долго наблюдаю за Авериным через щель в шторе, а он сидит на машине и не шевелится. Замерзнет же в таком тонком пальто.
Бреду в комнату и, убедившись, что ненормальный целитель так и стоит во дворе и греет задом капот, на немыслимом мне порыве сажусь за книгу, а после отключаюсь, скрутившись на краю кровати в клубочек.
Просыпаюсь от странного шороха, идущего со стороны кухни. Словно кто-то стучит по батарее или чинит кран. Не сразу получается встать, голова после бессонной ночи будто набита осколками. Растирая виски, окидываю туманным взглядом комнату. Детей нет, их школьных вещей тоже. Дотянувшись до ноута, запускаю его и убеждаюсь, что уже почти полдень. Вот это я поспала, а все Аверин виноват, покоя не дает…
Значит, Мишка помог сестре собраться и отвел ее в школу сам. Это уже случалось. Сын знает, если я не могу проснуться утром – всю ночь работала. Хоть он и малыш, но давно поступает лучше, чем некоторые взрослые. С большим пониманием и терпением ко мне, как к не особо внимательной матери. Да, я считаю, что не справляюсь со своими обязанностями, частенько запускаю порядок, да и себя тоже – забыла, когда доставала старую тушь и помаду, чтобы прихорошиться. А раньше была модницей, обожала всякие яркие наряды, хотя и не скупала на папины деньги все бутики. Я сама многое создавала – бабушка по маминой линии научила меня шить и вязать. Часто приговаривала, когда приезжала в гости, что в жизни все пригодится, хотя, если глянуть на мою жизнь сейчас – ничего из прошлого я за собой не потянула. Даже книги стала писать из безвыходности, потому что разбитые отцом мечты больно ранили, и я всегда считала себя отстоем и бесполезной шелухой под ногами сильных мира сего. Ни разу за эти годы не вспомнила, что я – наследница миллиардного состояния. Ничего мне не нужно такой ценой. А писать заставила себя, когда жрать было нечего, а это единственное, что умела. Начинала с копирайта, бетаридерства, а потом попробовала и свое выкладывать – это принесло первые плоды, смогла купить ноут получше, заплатить за липовые документы и взять билеты на поезд в один конец для себя и детей.
Наверное, писать – это было своеобразное лечение и уход от внешних трудностей, а в сочетании с неплохим заработком – еще и шансом уйти от созависимых отношений.
Когда я училась писать, Сергей только насмехался надо мной. Мол, баба должна дом в порядке держать, уметь детей накормить-одеть и мужа удовлетворить. На этом все. Остальное обязан делать мужик, а он валялся на диване, напивался до чертиков неделями, а мы с малышами сидели голодные.
Я в тайне набирала тексты на телефоне, отправляла их на сайт и скапливала копейки, потому что первое время все шло очень туго, конкуренция душила, а финансов на рекламу или хорошего агента у меня не было.
Однажды, когда малышка Юля разбила на улице коленку, я опрометчиво оставила телефон на столе и не заблокировала экран, не свернула документ, и Сергей заметил.
Стерев с лица воспоминания ладонью, отмахиваюсь от назойливого прошлого – больше никто не будет диктовать мне, как жить, а что книги последние слабо идут – сама виновата, надо было в популярные тренды писать – бандитов или беременных, а я душу распинаю, пытаюсь смысл найти, искать не избитые сюжеты.
С кухни снова слышится шорох и активный стук. Наверное, кот залез в мусорку и рвет пакеты. Когда шум усиливается, я все-таки поднимаюсь и, идя по коридору, ворчу:
– Усатый, если ты там нашалил, я тебя в угол поставлю, – но слова тонут в жутком хрипе, а передо мной, в белоснежной рубашке и с ключом в руке застывает Давид. Аверин, черт его возьми!
– Разбудил? – он, слабо улыбнувшись, роняет голову, отчего черные волосы падают вперед, на высокий лоб, и кивает в сторону крана. – Капал сильно, я немного поправил.
– Я не звала тебя и предупреждала, чтобы не появлялся здесь, – отвечать улыбкой ему не стану, хотя тепло от своевременной помощи согревает грудь. – Уходи.
Аверин переступает с ноги на ногу, кусает нижнюю губу и, откладывая ключ на подоконник, тянется за свитером, что брошен на стуле.
– Да, ты права. Извини.
Его подавленный вид, бледные щеки и темные круги под глазами, заставляет меня на миг потеряться. Я пячусь и тру кулаком грудь, ноет там, словно змея завелась и кусает-кусает-кусает. Что с ним случилось?
Бессонница? Или что-то другое?
Да мне все равно! Пусть проваливает, не хочу даже стоять рядом.
Юркнув в ванную, жду пока хлопнет дверь. И легкое разочарование впивается в сердце не слабее укола цыганской иглы. Неужели уйдет так просто, не будет уламывать и настаивать? Зачем тогда приходил? Проверял все ли у нас в порядке? Как странно.
Нужда заставляет меня выбраться из укрытия, проверить опустевшую квартиру, запереть на замок дверь и побежать в уборную.
После душа, зябко кутаясь в старый халат, иду назад в комнату и чуть не перецепляюсь через пакеты в коридоре. Как я сразу не заметила? Мурчик обнюхивает их, трется мордой, словно учуял там мяско, обвивает мои ноги шарфом хвоста и мурлычет, требуя лакомство.
Открыв сумки, со свистом выдыхаю. Аверин снова это сделал – купить меня пытается! Негодяй.
В одном из больших кульков разнообразная еда, даже для кота пачка с кормом нашлась, во втором одежда, явно мой размер, а в третьем детская, на девочку и мальчика, и два смартфона в отдельных коробках с запиской «Мише и Юляшке для учебы, развлечений и чтения. С теплом от Д.А.»
Вот же мразь. Он думает, что эти подачки изменят мое отношение? Да как ему объяснить, чтобы не влезал в мою жизнь? Как заставить его прекратить? Переспать с ним? Может, тогда отпадет желание приходить ко мне и мучить?! Дурацкая мысль!
С яростью бросаю пакеты на пол и подлетаю к окну. Черная пузатая машина так и стоит на стоянке во дворе, но Давида не видно – возможно, внутри сидит. Ему, что, заняться больше нечем?
Надеваю джинсы и растянутую футболку, ныряю в ботинки, набрасываю на плечи куртку и, как есть, мокрая после душа, слетаю по ступенькам на первый этаж и сваливаю пакеты на капот ненавистной машины. Ловлю ошарашенный, наполненный глубокой голубизны, взгляд безумца, что сидит за рулем, тычу ему в лицо фак и убегаю в подъезд.
До квартиры добегаю, задыхаясь. Я трушу, что Давид побьет меня за такой нелепый поступок. Как-то поцарапала коляской машину Сергея, случайно, споткнулась и, боясь, что выпадет Юляшка, стукнулась боковиной о дверь. Муж меня по лицу отлупил за это. Мол, дура, смотреть нужно, куда идешь.
Озираюсь в страхе, слышу за спиной шаркающие шаги, но это не Аверин.
