Текст книги "Целитель, или Любовь с первого вдоха (СИ)"
Автор книги: Диана Билык
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 5
Давид. Наши дни
Ступая в грязную кабинку, понимаю, что натурально плыву. Не обращая внимания на изгвазданные стены, прижимаюсь лбом к стене и стискиваю до предельного хруста зубы.
Остаюсь в скрипящей механизмом капсуле, под ногами дрожит земля, норовя меня опрокинуть.
– Твою мать… Твою же матушку, ядерная твоя жажда! Тварь-тварь-тварь… Зря поцеловал. Зря! Пиздец!
Очнувшись от резкой боли, понимаю, что разбил пластик кулаком и руку заодно, но лифт не остановился, не вернул меня на седьмой этаж, куда рвалось тело, а благополучно выплюнул меня во тьму первого этажа.
На улице стыло дует ветер, выжигая жар и пуская по телу мелкую дрожь, и пахнет дождем. Город зажигает огнями, размытыми от высокой влаги, а я, качаясь, иду к авто. Но не в силах открыть дверь. Руки и ноги трясутся от желания вернуться и продолжить… Сдавить горло этой упрямой женщине и трахать ее до звезд под веками. Насладить так, чтобы смеялась и почувствовала себя счастливой до кончиков густых волос.
Пока нянчился с малявками, я будто узнал о ее жизни все. Бедная. Одинокая. Брошенная с вагоном проблем женщина.
Оглушительно красивая, не осознающая свою ценность лично для меня. Но и ясно дающая понять, что меня в свою жизнь никто просто так не пустит.
Терпеть не могу ломающийся женщин. Обычно избегаю, но сегодня и сейчас у меня срыв… башки из-за этой… Ласточки. Ласточки, твою ж мать!
Набираю ближайший номер, но Крис долго не отвечает, а потом, недовольно сопя в трубку, все-таки появляется на линии:
– Что? – и кому-то в сторону: – Погоди, шеф звонит.
Повернувшись к капоту задницей, приподнимаю голову, чтобы вдохнуть побольше воздуха и натыкаюсь на огонек окна на седьмом этаже. Безошибочно нахожу квартиру, будто караулил Ласточку под подъездом не один день. И замечаю легкое движение шторы. Вру. Далеко слишком, а я не зоркий орел, чтобы так видеть, но мне хочется, до безумия и хруста костей, хочется, чтобы она смотрела. Чтобы мучилась вопросами, кто я и зачем ее поцеловал. Потому что в следующий раз я приду к ней не как врач…
– Давид Рустамович, что вы хотели? – слышу в трубке ласковый голос. Какой наигранный официоз. Кристи явно развлекается, и я звоню не вовремя.
Сказать, что нужна ее маленькая услуга, язык не поворачивается. Бросаю взгляд на нужное окно. Свет погас, а мне все еще чудится, как малышня возится на кухне с тестом, как старательно лепят пельмени, как ходят на цыпочках по квартире, чтобы не разбудить маму. Боже, почему эта семья не моя?
– Срочных не было? – оживаю, но голос получается сдавленным, хриплым.
– Никого. Всех остальных перенесла на завтра и послезавтра. До вечера будет забито, так что сегодня лучше выспаться.
– Вот и отлично. Рад был тебя слышать, отдыхай.
Она хихикает, но снова не мне, а кому-то рядом, но я не обижаюсь – у нас нет ни чувств, ни обязательств друг перед другом.
– Спокойной ночи, Давид Рустамович.
Стоит отключиться, телефон пиликает снова, и я, увидев номер, невольно поджимаю губы.
– Вспомнил о сыне на ночь глядя? – язвлю, принимая вызов.
– Это Маргарита, – голос сестры, подавленный и сиплый, отрезвляет. – Отец сегодня… умер, – звучит на другой линии, а я тяжело выдыхаю.
– Сейчас приеду.
С отцом за последние годы так и не поговорили нормально, я лет тринадцать дома не был. Папа при каждой встрече корил меня за беспорядочные связи, будто следил за мной, хотя я ничему и никогда не удивлялся. Он часто высказывал, что единственный сын у него непутевый, мол, не привел домой достойную девушку, не настрогал внуков, а я злился. Злился за то, что он не понимает и не пытается помочь, только требует. Выбросил в восемнадцать на вольные хлеба и ждет, что я святошей стану.
А я поступил на медицинский, тянул все сам, брал только копейки с маминого счета, что она оставила мне в наследство. Полностью отказался вообще иметь дело с папиным бизнесом и достатком. Пусть все сестре остается, мне эти миллионы ни к чему.
Почему телефон отца из списка не удалил, сам не знаю. Как дурак надеялся, что он осознает, что я его сын, в конце концов.
Но о мертвых либо хорошо, либо никак? Да?
Сажусь за руль и понимаю, что возбуждение, как рукой сняло. Мне что, нужно родных хоронить, чтобы не выворачивало так? Ненавижу это. Себя больше всего. Может, если бы не ввязался в нелепые, ненужные отношения с Веснушкой… была бы у меня и семья, и дети, и красавица-жена. Я бы не выкорчевывал бы из себя чувства, не пытался найти любовь там, где ее быть не может.
– Явился, не запылился, – с порога ворчит бабушка и, презренно морщась, отворачивается от меня.
– И я рад тебя видеть, бабушка Фаня, – все равно подхожу к ней, обнимаю маленькие плечи и притягиваю старушку к себе. Целую в висок и чувствую, как она подрагивает от нервов. Сын все-таки умер.
– А я тебя нет, Давид, – почти шипит, пытаясь отстраниться, но я не пускаю.
– Знаю, – только теперь отхожу и без приглашения присаживаюсь за стол.
– Мог бы и не приезжать. Больной отец не нужен, а мертвый и подавно, – бабушка смотрит на меня сквозь слезы, а я невольно веду плечом и все-таки роняю взгляд в пол.
– Папа не говорил…
– А кто ты ему, чтобы говорить? Не сын так точно, – глаза когда-то любимой бабушки сужаются в темные щелки. – Приехал, чтобы наследство у Марьки забрать? Да, подонок?
– Что? – отклоняюсь на спинку стула, отчего она опасно взвизгивает. Находиться в этом доме и так неприятно, а выслушивать нелепые обвинения – вдвойне.
– Что слышал…
– Ба! Хватит, не нужно сейчас, – Марго устало прислоняется плечом к косяку и, связав руки перед грудью, бросает на меня холодный взгляд. – Ну, привет. Братец.
– Смотрю, и ты не скучала? – отвечаю ей зеркальным сарказмом. В груди ноет от всей этой ситуации, а во лбу жжет от взглядов родных, которым я давно чужой. Но я вырос из детских обид и не собираюсь трясти своей правотой перед их носом.
Думают, что мне все равно? Да пусть думают – так легче жить. Никто не лезет в душу и не смеет туда плевать.
– Не особо, – отвечает сестрица, перекосив рот.
Какая она красавица стала. Высокая, стройная, смуглая, как шоколадка, волосы до пупка достанут, а сейчас аккуратно лежал на плечах и прячутся за спиной, черные, как крыло ворона. Вся в маму. И глаза такие же – сталисто-серые. Это я на папу похож – голубоглазый, бледнолицый гигант. Наверное, потому он и ненавидел меня всю жизнь. Под себя пытался сломать и подстроить. Не получилось.
И не стригся я больше коротко из-за этой схожести с отцом, чтобы эта его манера быть идеальным не мозолила глаза в отражении. И не напоминала о прошлом.
– Что случилось-то с отцом? – начинаю я, когда безмолвные гляделки надоедают, а желание встать и уйти стягивает под коленями до ужасной боли.
– Рак легких, – выдыхает Марго и все-таки падает на отставленный в сторону стул.
– Почему мне раньше не сообщили? – понимаю причину и сам, но все равно спрашиваю.
Бабушка, естественно, фыркает и шумно поднимается со своего места. Стульчик едва не заваливается назад от рывка и упирается спинкой в стену.
– Ба, – окликает Марго, пытаясь ее остановить.
Но та лишь отмахивается, а я сжимаю под столом кулаки, провожая бабулю пустым взглядом. Когда-то в ней души не чаял, пока она не поддержала отца в холодной войне за мое право быть тем, кем хочу.
Не собираюсь чувствовать вину за то, что было. Не я ушел, меня выбросили. И кому моя жизнь нужна была, пока я столько лет пытался встать после падения? Да никому.
– Чем-то могу помочь? – не смотрю на сестру, взгляд блуждает где-то между окном и навесной полкой около холодильника. Вести себя непринужденно и слыть прожженным весельчаком я уже привык, но сейчас так сухо во рту, будто чистого спирта махнул.
– Не стоит. Справимся и сами.
– Зачем звала тогда?
Сестра, что до этого рассматривала свои руки на коленях, вдруг вскидывает голову. Слезы дрожат серебром в уголках глаз, срываясь тонкими прозрачными ленточками на бледные щеки.
– Я не звала, – огрызается и знакомо обозленно щурит глаза. – Сообщила только…
– А я взял и приехал, – усмехаюсь. – Какой негодяй, – качаю головой и, расцепив пальцы, что онемели от напряжения, поднимаюсь.
Какого хрена я в этот улей полез? Все же было прекрасно и спокойно, нет, надо было вспомнить, что у меня есть семья.
Ухожу из кухни, но замираю в дверях, когда в спину прилетает обиженное и надрывное:
– Ну и вали! И никогда больше не приезжай в наш дом! Ненавижу, – последнее Марго шепчет, срываясь в истерику.
– Послушаюсь твоего совета, сестрица, – с языка срывается очередная гадость, а челюсти натурально крошат эмаль. – Интересно, за что я тебе так опротивел? Ты ведь меня даже не знаешь, – взгляд через плечо, и мне приходится набрать побольше воздуха, чтобы договорить: – Мы больше десяти лет не виделись, как ты можешь понять любишь или ненавидишь?
– Какая разница? – она плачет и смотрит в глаза, пробивая в моей броне брешь. – Еще десять не увидимся, ничего не поменяется. Папы… – сглатывает, – все равно уже нет.
– Очень жаль, – с воздухом выталкиваю бесполезные слова и ухожу в коридор.
Хватит. Надоело терзаться. Мне здесь не рады. Это давно не мой дом и оставаться здесь смысла нет. Видимо, отец до конца не осознал свою вину и переложил ее на мои плечи. Я не стану оправдываться. Вот еще, нашли крайнего.
Входная дверь открывается с тяжестью, заношу ногу через порог, но кто-то влетает в меня со спины и тянет назад.
– Не уходи… Давид, пожалуйста… – шепчет сестренка, встревая лбом между лопаток. Обнимает за пояс, прижимается и дрожит.
И, обернувшись по оси и приподняв руки, я вижу перед собой не взрослую привлекательную девушку, за которой наверняка бегают толпы мужчин, а малышку-стесняшку с двумя хвостиками и вздернутым носиком. Помню, когда уходил из дома, она также держала меня за спину и просила остаться.
Но я все равно ушел.
– Маруська, ну… чего ты? – обнимаю ее и, притянув к себе, поглаживаю по спине.
– Я… хотела с т-т-тобой общаться, – говорит на выдохе, заикаясь, сминая мое пальто, размазывая пальцами капли слез по серому кашемиру. – Папа не разрешал. Ругал меня за малейшее воспоминание о тебе.
– Предсказуемо.
– А потом… я уже не спрашивала, думала ты сам не захочешь, ведь я так и не знаю, почему уехал.
Стерев ее горячие слезы пальцами, заглядываю сестре в глаза. Для этого приходится согнуться.
– Не реви, я плавать не умею, еще утопишь. Если хочешь, останусь, но, боюсь, разочарую тебя, а говорить о прошлом не люблю. Пусть папа забирает свои обиды в могилу, я их оттуда доставать не буду.
Маргарита слабо улыбается, вскидывает подбородок, чтобы рассмотреть меня получше. Долго и пронзительно смотрит, хлопает слипшимися ресницами и на выдохе говорит:
– Как же вы похожи… – и вдруг улыбается шире, яснее, но все равно сквозь слезы. – Маруська… так только ты меня называл.
– Ага, а ты меня Дависька… И перед друзьями позорила, малявка.
– Как сейчас помню: один тощий, второй – колобок. Слон и моська.
– Сейчас эти слон и моська спокойно поконкурируют с твоими женихами.
– Ай… Думаешь, папа позволил мне личную жизнь? Ага-ага, дважды.
– Как неожиданно, – хмыкаю.
Марго тянет меня за руку, назад, в кухню. Забрав пальто, усаживает за стол и на несколько минут убегает в коридор. Вернувшись, стыдливо прячет тонкие руки в карманы узких джинс, а потом кивает в сторону бабушкиной спальни.
– Злится на тебя, как и я… сама не знает, за что.
– Бывает, – веду плечом. – Я любви к себе и не жду, не за этим приехал. Думал, что помощь нужна, материальная, например.
– Нужна, но я не возьму, – сестра отходит к другой стороне кухни, зажигает чайник и, опираясь ягодицами на стол, спокойно рассказывает: – Папа последние годы болел, не могли понять, что с ним. Бизнес запустил, влез в долги. Меня заставил на экономическом учиться, чтобы я смогла дело подхватить, но подхватывать уже нечего…
– Как на него это похоже. Я об учебе.
– Знаешь, я была не против, – Марго приподнимает руки, чтобы убрать волосы назад, связывает их в тугой узел на затылке.
– Вырастил вместо сына, который отказался встать на вынужденный трон, – улыбка получается язвительной, в моем стиле, – покорную дочь. В духе папы, ничего не скажешь.
– Давай не будем? – сестра хмурится. – Он был сложным, но меня любил и оберегал.
Я, наверное, слишком резко зыркаю на Маргариту. Она вдруг скукоживается и отворачивается ко мне спиной.
– И тебя любил, – говорит сдавленно, но тут же замолкает.
– Это лишнее. Мне на его чувства с высокой горки плевать. Серьезно. Чай заваришь? Или лучше кофе. А то я сутки почти не спал.
– Конечно, – и пока Маруська возится с чашками, я разглядываю знакомую-чужую кухню. За время моего отсутствия многое изменилось: обои, цветы на окне, посуда и мебель, скатерть и салфетки, но запах остался такой же… ванильный, с легкой ноткой корицы, которую так любила добавлять в пряники мама.
Глава 6
Ласточка. Наши дни
Я поняла, что после множества ударов судьбы, ран от обид и падений не могу нормально существовать. Я будто упала в колбу и барахтаюсь там, боясь каждый раз сделать гребок вверх и упереться в пробку макушкой. И говорить искренне – разучилась. И верить без предрассудков – устала. И надеяться тоже… надоело.
Хочется все отпустить. Но ремни прошлого так стянули горло, что уже никуда: ни влево, ни вправо, ни назад, ни вперед. Ступор. Как вкопанная.
И сердце, как камень – не впускает в себя новые чувства, а старые не вызывают колебаний и не греют грудь. Наверное, это правильно: душа блокируется от внешних ударов, закрывается на всевозможные засовы, только бы никогда. Больше. Не болело…
Дописав еще несколько строк, застываю над клавиатурой. Капли беспричинно катятся по щекам. Бесполезные.
Прошлое нельзя ворошить – оно как осиное гнездо. Стоит тронуть, и все. Не спасешься.
Он не вспомнил? Или вспомнил, но не признался? Да и какой в этом смысл, ведь я давно вычеркнула его из своей души, и менять ничего не собираюсь. Пусть он катится подальше. Предатель!
До сих пор перед глазами та сцена, которую не стереть никак из памяти. Она горьким дымом забивает душу, терзает и ворочает остывшие угли моей любви.
А я любила… безумно. Спешила тогда, хотела признаться, надеялась, что он чувствует тоже самое, но подонок лишь попользовался, а после метнулся на другую, более опытную.
Моя авторская страница заполнена завершенными книгами, пестрит цашными названиями и хорошими рейтингами. Но есть на этом прекрасном полотне неплохого успеха черное пятно – недописанный роман. Сколько я не пыталась, придумать или вообразить, но эта история жила своей жизнью, а если точнее, моей. Я писала ее о себе. О нас.
Клацнув по названию, открываю читалку… Вспоминать, бегло скользя взглядом по строчкам, до ужаса больно, но я помню все, до каждой точки и запятой. Помню на чем остановилась, а теперь знаю, чем могу продолжить, но…
Тянусь к кнопке «удалить» и надолго повисаю. Сердце в груди входит в кураж, задыхаюсь от волнения и трепета.
Почему не выходит вычеркнуть эту мразь из своих мыслей?
Поднимаю голову и бросаю взгляд на улицу – там сынулька бегает за дочкой, изображая летучую мышь, а малышка смеется и верещит задорно, мне не слышно, но я знаю, что это так. Они хоть и дерутся бесконечно, ругаются, как кот с собакой, но брат за Юляшку горой.
Убираю руку от кнопки, не в силах нажать. Это не надежды – это какое-то жуткое желание поставить в этой истории точку. Но не так, сбежав, как трусиха, будто «делейт» избавит меня от страданий. Хочу отмщения – завершу финал по-своему. Дам героине, не мне, а той, из книги, хороший финал и забуду об этом навсегда.
Давид никогда не узнает, кто я. И никогда не узнает о сыне.
Но открыв файл книги, долго медитирую на курсор, а потом за час выписываю бессознательный поток мыслей. Убираю руки от клавиатуры, когда понимаю, что текст снова остановился. На словах: «Я помню наши поцелуи, нашу первую ночь. Нашу каждую ночь. Я помню все… А он нет».
Захлопнув крышку ноута, встаю и отхожу к стене. Долго прижимаюсь лопатками к холодным обоям, дышу в потолок и смаргиваю слезы. Нет. Из-за него я уже наплакалась.
– Пошел нахрен! – шепчу яростно и, прикрывая ладонями лицо, взрываюсь: – Тварь! Ненавижу…
С продаж книг за несколько дней получается скопить небольшую сумму. Я примерно посчитала, сколько Давид заплатил за продукты, но накопленного не хватало и на десять процентов долга. Деньги, что он всунул мне в карман в подъезде, я бросила на счет и перевела по реквизитам частной клиники им. Аверина.
Мне не нужны его подачки.
С утра детям было значительно лучше, и я отпустила их немного погулять во дворе, но так, чтобы из окон могла их видеть. Они у меня послушные, пояснять не нужно, почему волнуюсь. Да, много лет меня никто не трогает, будто забыли, но я знаю, что все это видимость. Стоит расслабиться – и придется опять бежать.
А так не хочется, все-таки у детей должно быть хоть какое-то, но детство, а у меня тихое уютное гнездышко, где могу чувствовать себя в безопасности.
Немного успокоившись, все-таки возвращаюсь к ноуту и долго смотрю на стол не в силах вернуться к работе. Этот подонок занимает все мысли, крошит последние силы, что у меня еще остались за многолетнюю борьбу за жизнь. Я не помню, когда отдыхала, нормально спала или ела. Все время пишу-пишу-пишу, чтобы выкарабкаться из тьмы и беспросветной бедности.
Но это мой выбор, никто не принуждал меня так жить, я сама решила, и теперь не в силах признать поражение. Да и отец не примет беглую дочь, ведь пошла против его мнения.
И мужа я никогда не любила. Доверяла, но не более, а теперь и этого нет. Разве мог нормальный мужчина оставить семью с кучей долгов? Он бросал мне раз в месяц кость на содержание детей и ни разу не заикнулся, когда вернется. О том, что малыши нуждаются в отцовской поддержке – вообще молчу. Они уже давно не спрашивают, где папа.
Если откровенно, я даже радовалась, что его нет рядом, потому что давно испытываю к этому человеку презрение и неприязнь. Да он и не муж мне, так – бывший сожитель. Сам решил не оформлять наши отношения, я и не настаивала.
Привычно бросаю взгляд в окно и не сразу понимаю, что не вижу детей. Может, в дом побежали? Но глаза цепляются за шикарное темное авто на стоянке около нашего подъезда. Рядом стоит знакомая высокая фигура в сером пальто. И вокруг него вьются мои дети.
Твою ж дивизию… Опять Аверин! Да что ему от нас нужно?
* * *
Ласточка. Ранее
– Никогда! Слышишь, никогда не поворачивайся ко мне спиной. Я не договорил!
Замираю у двери, но не оборачиваюсь. Папа сегодня перегнул все возможные палки и перешел нещадно все границы. Не стану это терпеть. И соглашаться с его дуростью – тоже.
Молчу. Мне больше нечего сказать. Так наговорилась, что голос почти пропал. И теперь я беспомощно жму горло ладонью, чтобы не лишиться еще и чувств. Папа, оказывается, выдать меня замуж собрался. Здесь и сейчас. Немедленно. Мол, пора. Мол, ему этот брак выгоден для бизнеса. А меня кто спросил?
Прекрасная партия, хотя жених и старше меня на пару десятков лет и у него уже есть взрослые дети, зато папин друг и партнер. Представить невозможно такое, я этому старперу понравилась с первого взгляда!
Уму непостижимо.
Была бы мама рядом, она бы сказала папе пару ласковых за это предложение, за одну мысль об этом, а так…
Мне самой придется отбиваться от отцовских идей.
– Куда собралась? – летит грозное в спину.
Я устала от его приказного тона, от постоянного угнетения моей воли. Туда не ходи, это не учи, это не носи…
– Хватит! – поворачиваюсь и впиваюсь в лицо отца яростным взглядом. – Я не маленькая, чтобы ты приказывал, – последние слова затихают, сорвавшись в шепот. Папа смотрит на меня так, будто собирается убить.
– Пошла вон… – шевелятся его тонкие губы. – Или выходишь замуж, или ты мне больше не дочь.
Кажется, пол накренился и пытается втащить меня в подвал. Качнувшись, отступаю от единственного родного человека в этом мире.
– Папа…
– Я все сказал. Ты знаешь, как для меня важно сейчас удержаться на плаву, знаешь, как я тяжело шел к этому.
– Но при ч-ч-чем т-тут я? – приходится сцепить руки перед собой, потому что пальцы ходят ходуном.
– Ты очень понравилась моему бизнес-партнеру. Это выгодный союз. Я должен отчитываться перед тобой?
– Да! Должен, если пытаешься меня продать, как вещь. Этот брак для тебя выгодный. А мне, как жить? Спать со стариком ради твоего успеха?
Он фыркает и, нервно открыв бар, достает бутылку коньяка, но не наливает, а отставляет ее в сторону.
– А почему бы и нет? Я ради тебя и матери делал все, даже слишком. Не вижу ничего осуждающего, сейчас многие бабы так живут, хватаются за кошелек потолще и…
– Я не одна из твоих шлюх!
Он лишь усмехается на мой вскрик, мол, что за представление.
– Поэтому мама умерла, да? – не получается угомонить сердце, оно словно не мое – стало крупнее и бьется до оглушительной боли в ребра. – Потому что ты так старался? Да? Так пыхтел на молодых кобылицах, что не успевал штаны натягивать…
– Замолчи! – повернувшись, отец бросает в меня гневный взгляд, сжимает в руке стакан и трясет им. – Ничего ты не знаешь.
– Что не знаю? Что у тебя денег не хватило на лечение мамы, зато находились средства водить сучек по ресторанам? Что ты, вместо помощи и поддержки, гулял и заливал глотку напитками покрепче?
– Я пытался заработать! – его крик оглушает, а звон стекла заставляет вздрогнуть и отступить к выходу. – Неблагодарная дрянь. Бери паспорт, повторять не стану. Ты выйдешь замуж.
– Нет. Зато я повторю. Я не подчинюсь. Никогда.
– Тогда, – папа ступает ближе, хруст осколков под его тяжелыми каблуками до ужаса пугает, – не держу.
– Я же твоя дочь, – пячусь. – Неужели ты выгонишь меня из-за этого?
– Не только выгоню, но и оставлю ни с чем. Выходишь за порог, и считай, что отца и дома у тебя больше нет. И денег на твои развлечения тоже.
Киваю, до конца не осознавая, что он и правда так сказал. Да это просто понты, игра такая жестокая. Папа пытается мне угрожать и припугнуть, чтобы я согласилась.
– Хорошо. Я соберу вещи и уйду.
– Э-э… нет. Ты уйдешь голая и босая, потому что твоего здесь ничего нет, – он бьет себя кулаком в грудь. – Это мой дом! Я его выстроил, кровью харкал, чтобы заработать на каждый кирпич.
– Возьму хотя бы телефон и документы, – поворачиваюсь к лестнице, чтобы подняться в комнату, но меня тормозит приказ, направленный в сторону, на охранника.
– Егор, возьми эту залетную девицу и вышвырни отсюда. И не впускай. Никогда.
– Но, – молодой высокий мужчина, что стоит в тени коридора, на миг теряется.
– Ты что, Меркулов, глухой? Вышвырни эту шваль из моего дома.
– Папа, пожалуйста… дай мне взять документы. Я ведь не смогу на работу устроиться…
Отец ступает ближе и, наклонив голову, смотрит в глаза. Я его не узнаю. Чужой, жестокий человек. Он бывал несдержан и груб, но чтобы вот так…
– Я дал тебе выбор, – на миг его выражение смягчается, но ноздри все так же угрожающе раздуты. – Еще не поздно передумать.
– Это выбор без выбора, – качнув головой, отступаю. Мне страшно, что он меня ударит, разобьет лицо и нос. Как в тот раз, когда я не хотела ехать с ним в столицу, на встречу с его партнерами. – Я говорю – нет.
Папа жестко кривится, словно это слово перечеркнуло наши прожитые вместе годы и его любовь ко мне, если она была… И, повернувшись ко мне в профиль, он широким жестом показывает на дверь.
– Вон пошла.
