Текст книги "Целитель, или Любовь с первого вдоха (СИ)"
Автор книги: Диана Билык
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 3
Давид. Наши дни
Малой притаскивает широкую тарелку с нарезанными бананами. Ровные кольца в шкурке аккуратно выложены по кругу блюда.
– Я не чистил, чтобы не потемнели, – поясняет Миша и убирает ладошкой упавшие на глаза темные волосы. Тянется взять кусочек фрукта, но тут же убирает руку, будто ошпарился, и смотрит на маму, безмолвно спрашивая ее разрешения. И она разрешает слабым кивком головы.
Я в который раз ловлю испуганный светлый взгляд девушки, втягиваю жадно горячий, пахнущий пряностями, воздух и понимаю, что у меня снова начинается эрозапой. И теперь никакие лекарства не помогут, разве что снотворное или ящик коньяка. Хотя тогда пострадает работа, а это недопустимо.
У меня есть пунктик – с замужними не связываюсь. Да только несколько минут, проведенные с Ласточкиной в одной комнате, кажутся мне бесконечной мукой. Она влечет меня безумно, до зубного скрежета и частого дыхания. И какого хрена это происходит именно сейчас – не врубаюсь! Губы покалывает, бедра сводит в болезненном спазме и сердце громыхает, отчаянно пытаясь выбить ребра.
Пора мотать отсюда, пока я не натворил глупостей. Обычно работа всегда спасала от влечения, получалось включить режим «врач-пациент», а сегодня все пошло не так. Точно – бабка сглазила!
Наблюдаю, как малыши расхватывают банан, словно никогда его не ели. Жадно, облизывая пальчики. Я не притрагиваюсь к фруктам, девушка тоже. Она смотрит на меня влажными глазами и, приоткрыв чувственные губы, тяжело дышит. У нее очень красивые губы, изогнуты в нежную линию, огранены острыми уголками, и цвет у них темно-вишневый, без помады и блеска. Манящий.
Тест уже показал предсказуемый диагноз, могу выписать лекарство детям, сделать малышке укол, чтобы сбить жар, и уйти. Но я тяну. До безумия, хоть чуть-чуть, но хочется побыть в атмосфере теплого дома, прикоснуться снова к этой странной незнакомке, от которой меня по-настоящему ведет, будто пьяного. Жажду быть максимально рядом, выяснить, что в ней такого волшебного, что скручивает жилы и кровь кипит в венах, разгоняя возбуждение до предела. Хочу ее изучить… узнать… будто это поможет излечиться от животной тяги к каждой юбке. Да только сейчас все настолько остро, что хочется заорать благим матом, только дети меня и тормозят.
Да, я испытываю желание всегда, но… чтобы меня будоражила конкретная женщина… Да и еще так зверски! Такое было только в глубокой молодости, когда интернатуру проходил на юге. Закрутил романчик с официанточкой тухлой прибрежной кафешки, и ее имени не знаю до сих пор. Мы дней десять куролесили, обзывая друг друга всякими уменьшительно-ласкательными кличками и практически не сближаясь. Она не позволяла, ничего о себе не рассказывала, мол, все равно курортный роман ни к чему не приведет, это несерьезно, и я был не против такого расклада. В свои двадцать пять я хотел только трахаться, бухать и развлекаться. А потом… она застукала меня с другой… и просто исчезла, а я из-за запоя и тоски чуть не провалил интернатуру.
Да, измена – мой рок, дамоклов меч над головой, ничего не могу с этим поделать, пытался позже лечиться, но от таблеток у меня полный анабиоз, а я любитель активности.
Откровенно, но после той задорной Веснушки с коротким золотистым каре все отношения были пресными, механическими и не удовлетворяющими. Сколько баб прошло через мои руки, ладно, не руки, что уж, – не сосчитать, и ни одна не задержалась в моей постели дольше, чем на месяц. А на сердце вообще никто не покусился, у меня там настоящий гранитный камушек. Постоянные отношения – это не про меня.
Глянув на часы, проверяю время. Почти одиннадцать, детям спать нужно, а я тут решил молодость вспомнить. Валить пора, а так не хочется.
Странно, где это отец семейства? Почему ребенок меня принял за него?
– Я вас тоже послушаю, – обращаюсь к затихшей девушке.
– Не стоит, – порывисто шепчет она, испуганно хлопая ресницами, серые радужки практически закрывают черные бездонные блюдца зрачков. – Я не больна.
Если это не возбуждение, то я – горный баран. Она ведь тоже плывет. Дыхание пунктирное, зрачки расширены, губы… Ох, уж эти губы… Смять бы их. Жестко. Трахнуть.
Откашливаюсь и отвожу взгляд.
– И все-таки. Раз уж приехал, проверю.
Дети тихо пьют чай и бодро дожевывают банан. Даже малышка, у которой разгулялась ангина, с удовольствием лопает. Хотя и морщится, глотая. Им этого угощения явно мало, а мамочка совсем без сил, не сможет ничего толкового приготовить. Мысли вьются вокруг какой-то странной ванили и желания им помочь, привести завтра с утра пакеты с фруктами и вкусняшками, но я понимаю, что это не мои дети и я не имею права вмешиваться.
– Вы когда спали последний раз? – обойдя кровать, присаживаюсь около девушки на мягкий табурет. Руки дрожат от волнения, как у пьяницы.
Теряю сноровку. Чтобы меня колбасило на приеме – это нонсенс, пора на пенсию, ей Богу.
Брюки напряжены, но благо белый халат все скрывает, а то приняли бы меня за извращенца.
Не виноватый я, оно само…
– Я просто не выспалась, – девушка сжимает тонкими пальцами одеяло, тянет его на подбородок, смешно прикрываясь, но я настойчиво сдергиваю.
– Если заболеете вы, дети сами не справятся. Я проверю, – движением руки прошу ее подняться, и хозяйка квартиры слушается. Знаю, на что давить – малыши для нее – вся жизнь, по глазам видно. Дрожит и прячет от меня взгляд, накрывая темное серебро густыми ресницами, но пододвигается ближе.
Худая, миниатюрная, максимум метр шестьдесят, кожа – молоко, словно она мало находится на солнце, сквозь домашнюю тонкую футболку торчат ключицы и острые плечи, невероятно соблазнительно просвечиваются тугие вишневые сосочки. Не облизнуть губы, глядя на эти вершинки, мне стоит большого усилия. Волосы у девушки длинные, густые, темно-каштановые, крупно вьются, стянуты в хвост простой резинкой, но пряди растрепались, вылезли на острые скулы и смешно торчат во все стороны. И она не пытается казаться лучше, чем есть, не жеманится, не дергается, не поправляет прическу, просто смотрит в глаза, как маленький буравчик – крошит кристаллик, входя внутрь меня, и сводит с ума. Цвет лица у девушки бледный, а вид изможденный – это не из-за болезни – она словно на заводе отпахала трое суток. Ей поспать нужно. И поесть нормально. Срочно.
Согреваю мембрану стетоскопа дыханием, что не остается незамеченным – девушка тихо выдыхает, скользя взглядом по моим рукам, чтобы снова судорожно потянуть ноздрями. Приблизившись максимально, немного приподнимаю край ее футболки и прикладываю к голой молочной коже инструмент. Вроде нагрел головешку, но девушка все равно дергается. Как будто ее током ударило.
Сердце работает на пределе. Бух. Бух. Бух.
И мое в унисон. Трах. Трах. Трах.
Она не дышит… смотрит на меня, замерев, будто я ее пришпилил на иголку, как бабочку.
– Все хорошо, – приходится прочистить горло, голос совсем сел. Отстраняюсь, потому что задыхаюсь в обволакивающем меня женском аромате и буквально захлебываюсь в холодных волнах ее глаз. – У малышей ангина.
Девушка, судорожно сглотнув, кивает, а я смотрю на нее, жадно изучая, и говорю на автомате:
– Жаропонижающее меньшей сейчас вколю, выпишу нужные антибиотики и лекарства для обоих. Сейчас еще Михаила осмотрю, но, похоже, ему уже и правда легче, – дожидаюсь ее реакции. Девушка испуганно хлопает ресницами и косится на детей. Разглядываю мамочку и с хрипом договариваю: – Обильное питье, фрукты и витамины. Пока воздержаться от хлеба и орехов. Свежий воздух, солнце и прогулки. Если вдруг дочке завтра станет хуже, звоните, заберем в стационар. Главное, не волнуйтесь.
Девушка слабо кивает, моргает, словно слезы гонит прочь, и, отвернувшись от меня, смотрит на детей с щемящей любовью. Так на своего малыша всегда смотрит Настюшка Гроза, жена моего лучшего друга. Одного из тех, кому повезло найти свою половину. Но им легче… У них моей особенности нет.
Облегченно выдыхая и кутаясь в одеяло, девушка ложится набок.
Мне трудно рядом с ней. До того трудно, что я поднимаюсь на каменные ноги и какое-то время хмуро смотрю в пол, устланный стареньким пошарпанным ковром, а когда могу, наконец, двигаться, возвращаюсь к малышке Юле.
Девочка облизывает пальчики, но, столкнувшись со строгим взглядом брата, тут же стыдливо прячет ручку под одеяло.
– Пока Миша уберет посуду, мы сделаем тебе укол. Плакать не будешь, Юла?
Девочка зыркает на брата, а тот поддерживает ее теплой улыбкой. Мол, я всегда рядом, ничего не бойся.
– Не буду, – уверенно обещает малышка, переводя на меня осознанный взгляд из-под русой торчащей челки. – Юлой меня папа называл…
– А мне можно? – подмигиваю, доставая шприц и ампулы с нужным лекарством.
– Конечно, – девочка держится молодцом, но по ее туманному взгляду понимаю, что температура и болячка забирает силы.
– Ложись на животик, – прошу малышку, и пока она медленно мостится, устало потираю глаза и сжимаю переносицу.
Как же я далек от нормальной жизни. Друзей, знакомых и любовниц – хоть отбавляй, а счастья нет. У этих малышей нет нормального питания и крова, но зато они есть друг у друга.
Они – настоящая семья, и это так классно, что я поворачиваюсь к их матери, чтобы снова, как мазохист, утонуть в ее глазах, но она, подложив ладошки под щеку, уже сладко спит.
Миша, вернувшись с кухни, первым делом идет к матери и осторожно укрывает ее плечи одеялом. Такой нежный и заботливый поступок, что у меня на миг заклинивает в груди. Он совсем кроха, но уже настоящий мужчина. Мальчишка жестом показывает Юле «тихо», а потом переводит на меня осознанный, взрослый взгляд. Бурлящий синими холодными водами. Ему по виду, вытянутому росту и граненым скулам, лет двенадцать, не меньше, хотя я же видел дату рождения в заявке и считать умею – ему почти десять. Может, Крис промахнулась, когда записывала Ласточкиных на прием? Хотя все еще зависит от физиологии отца. Если тот крупный, как я, то и сын будет рослым.
Мальчишка оценивает меня как-то иначе, будто примеряет, может ли доверять.
Я скидываю маску на подбородок, чтобы открыть лицо. Вдруг это поможет, и дети не станут паниковать и бояться, потому что оставить их одних в таком болезненном состоянии я не имею права, как врач, а как мужчина – все еще поглядываю на загадочную девушку, что давно и крепко спит, и хочу выяснить, что я в ней нашел – раз так искрит – явно что-то разглядел за такой короткий срок.
Слабо улыбаюсь малому и девочке, что все еще недоуменно на меня глазеют и молчат. Есть в них что-то дикое и необузданное, своевольное, но, в какой-то степени, правильное и притягательное.
Плечи мальчика вдруг опускаются, взгляд теплеет и он, поправляя домашнюю мятую футболку, подходит к нам. Ничего не говоря, устраивается рядом с сестрой, и она отодвигается на середину большой кровати, ближе к маме, тянется обнять ее ручкой, но мальчик перехватывает ладошку девочки на лету и шепчет:
– Не буди.
Малышка сопит обиженно, но все-таки поворачивается на бочок, вновь лицом ко мне, подкладывает под пухленькие щечки кулачки. И в этот миг она так похожа на спящую рядом женщину. Светлолицая, ровный носик, закрученные густые ресницы и цвет глаз – плавленное олово. У пацана черты лица более острые, хищные, крупные, волосы черные, а глаза не серые, а сине-голубые. Наверное, в отца пошел.
Оглядываюсь в поисках книги или журнала, но в комнате есть лишь высокий совдеповский шифоньер и на нем сверху выложены вязаные игрушки. Ни одной книги. Возможно, они в столе, что прижат к окну, но я не стану тревожить ни мать, ни детей, чтобы что-то найти.
Чем же детей занять, пока девушка спит?
– Ты сказки любишь, Юла? – спрашиваю тихо.
– Люблю, – Юля прижимается к ладошке брата, а он хмурится. – Те, что мама рассказывает, – делится малышка и устало прикрывает глаза.
Теряюсь. Выбор-то бесконечный. Какие сейчас истории популярны у семилетних детей?
– А что самое любимое? – пытаюсь сузить поиск. Я сказок много знаю, но хотелось бы учитывать пожелания публики.
– Мама сама их сочиняет, – шепотом хвастается Миша. Обнимает сестру, широким жестом притягивая к себе, ласково поглаживает по голове, и малышка утыкается лбом в его плечо и замолкает. – Какая ты жаркая… – бурчит недовольно мальчик, но и сам вдруг прикрывает глаза. Сон одолевает стремительно, особенно, когда несколько дней провел в горячке.
Я сижу, не двигаясь, на краешке постели, рассматриваю спящих детей и девушку, впитываю в себя их любовь. Наверное, это так называется. И только, когда ноги немеют от неудобного положения, поднимаюсь и бреду из комнаты, чтобы выдохнуть и прийти в себя.
Прикрывая за собой дверь, бросаю последний тревожный взгляд на девушку. И сердце галопом выскакивает под горло, запирая дыхание. Она такая нежная и красивая – тоже такую заботливую жену себе хочу, аж под ложечкой сосет от зависти. Но где же ее муж, вот в чем вопрос?
Горчит во рту от нелепого предчувствия, что с Ласточкиной не все в порядке. И бабка еще эта глазливая, ее бредни до сих пор крутятся в голове, как заевшая пластинка.
«Сорвешься – отвернешься от судьбы своей, справишься – награда будет горькой, но заслуженной».
В этой фразе нет никакого смысла, но я все равно повторяю ее про себя, как мантру.
Справлюсь? С чем? И что за награда? Горькая… Зачем мне горькая, я сладкую хочу.
Что-то сегодня явно пошло не так. Вот как вошел в этот подъезд – словно в новую жизнь шагнул. Мистика какая-то…
Халат оставляю в коридоре на крючке, туда же отправляю пальто, на хлипкую полку вмещаю портфель, прохожу по узкому коридору в полной темноте и попадаю в кухню.
Кот уже тут, когда успел смотаться из комнаты только, и следит за мной из-под стола, где стоит небольшая пустая плошка, видимо, для его корма, а рядом баночка с водой. Хотел подойти погладить пушистика, но он предупредительно зарычал.
– Ладно, охранник семьи, я тебя не трогаю, – вскидываю ладони и скептическим взглядом оцениваю квартиру.
Однокомнатная. И сейчас кажется еще меньше, чем с первого взгляда.
Кухня скромная, старая печка, кроха-умывальник, никаких бытовых приборов: микроволновки или кофеварки. Мебели критический минимум. Старые советские шкафчики в ряд над печкой и мойкой, обеденный миниатюрный стол рассохся давно и требует отпуск на помойке, в перекошенном от старости холодильнике мышь повесилась, пару кривых картофелин, подгнившая морковь в отсеке для овощей и молоко в бидончике, но и того мало осталось. На узких полках, слева от печки, ни крупы, ни хлеба, ни чая. Зато пышно зеленеет традесканция, спустившись почти до пола. В шкафах тоже пусто. Нихрена, даже в баночке с надписью «манка» ни зернышка. Сахарница пустая, в солянке на самом дне. Из посуды нашел несколько тарелок, две скромные железные мисочки, пару небольших кастрюль. Сковорода стоит на краю печки, чуть в стороне четыре чашки. Те самые, в которых Миша приносил чай – уже вымытые и перевернутые на сушке. Тут же единственная более-менее новая тарелка, с золотым ободком, на которой мальчишка приносил бананы.
Растираю кулаком ноющую не по-детски грудь. Почему эта женщина с больными детьми в таком жутком положении?
И они еще вызвали на прием дорогущего частного врача? А платить чем? На жратву явно не хватает.
Ситуация до того странная, что я невольно морщусь от покалывания между ребрами и снова открываю холодильник. Пусто, точно в моем сердце.
Как они выживают? Где мужик, который наплодил малявок? Он что не может семью свою прокормить? Алкаш, что ли? Хотя я в квартире даже намека на мужика не вижу, ерунда какая-то.
Так-с.
Выуживаю из кармана мобилку.
– Крис, – прикрыв дверь на кухню, чтобы не шуметь, при этом замечаю, что стекло на полотне давно выпало, а вместо него вставлена картонка. Охренеть.
– Ты где? Я же жду, – елейно отзывается на другой линии любовница.
– Отмени на завтра приемы, я буду занят, – зачем-то игнорирую ее вброс об утолении моей жажды – как-то совсем не до секса сейчас. Меня больше волнует, что с этой семейкой не так.
– Срочных нет, я передвину, – Крис – неплохая помощница, включается в работу моментально. На передок доступная, но легко прыгнет на другого, если я вдруг занят.
– Вот и отлично. Завтра меня ни для кого нет, – отключаюсь и еще долго пялюсь на экран, соображая, что творю. Ведь нет никаких причин задерживаться здесь, но…
Озираюсь на полочки возле холодильника, где ровными рядочками стоят поваренные книги. Все чистые и аккуратные, словно хозяйка их никогда оттуда не снимает. Да, конечно, зачем их доставать, если продуктов все равно нет?
Приложение откликается на прикосновение пальцев. Быстро делаю заказ, вбиваю нужный адрес и прячу телефон в карман, приглушив звонок до вибрации.
Какое-то время стою у окна и рассматриваю ночной двор высотки. Октябрь не радует теплом, и в квартире прилично зябко, а я в одной тонкой рубашке и джинсах. Но мне до того жарко, что хочется раздеться полностью. Расстегиваю несколько пуговиц, чтобы избавиться от удушливого ощущения на шее, и все-таки возвращаюсь в комнату.
Меня будто нитью тянет к этой троице, а настоящую причину понять не могу.
Когда захожу внутрь, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, замечаю Мурчика. Кот, скрутившись в ногах хозяйки черно-белым клубком, мягко мурлычет, оправдывая свою кличку. Малыши, обнявшись, крепко спят, а девушка постанывает.
Подступив осторожно ближе и наклонившись над ней, прислушиваюсь.
– Не забирайте их, пожалуйста… – срывается сиплое с ее пересохших губ. – Я все верну, все отдам. Не трогайте детей…
Так, пора подключать мозги и силы посерьезней. С Ласточкой явно что-то с не чисто. И я разберусь в этой хрени, чего бы это не стоило.
Глава 4
Ласточка. Наши дни
Кто-то, вызывая в голове и ушах болезненное напряжение, пронзительно вскрикивает.
Я распахиваю глаза и, не соображая, что делаю, несусь через коридор в кухню, откуда слышатся голоса. Распахиваю закрытую дверь и сходу влетаю в крупную грудь в белоснежной рубашке.
На миг перед глазами темнеет. От удара и дезориентации после сна отлетаю назад и шлепаюсь на попу.
Пытаясь прийти в себя, фокусируюсь на лице напротив и вмиг теряю последние крохи самоконтроля.
Губы, приоткрывшись, подхватывают недостающий воздух, в ушах гремит, отчего я не слышу, что говорит мужчина. Он подает руку, цепляется за плечо, но я отталкиваю.
Его взгляд, невольно опустившись, застывает у меня между ног, но тут же скрывается за густыми черными ресницами, а мужчина отворачивается в сторону.
– Вам лучше прикрыться, – тихо говорит он, протягивая руку.
Не сразу понимаю, что распласталась в одной футболке и безобразно расставила ноги.
Ночью было жутко жарко. Я на ощупь, не включая свет, сбегала в туалет, заодно проверила, закрыта ли входная дверь. Была закрыта. Значит, сынулька выпроводил врача и заперся, а деньги я утром на клинику переведу – так даже удобнее и вопросов меньше. Скинув мокрый от пота халат и домашнее платье, в котором я уснула, и, выудив любимую тонкую футболку, что заменяла мне ночнушку, набросила ее на голое тело. Прежде чем рухнуть снова в кровать, я все-таки проверила детей. Оба спали крепко и не лихорадили. Успокоившись, что опасность миновала, я заснула, как младенец.
Чтобы вот так неожиданно проснуться.
У меня получается развернуться, но ноги все еще ватные, немеют, потому я с трудом переползаю в ванную и, не оглядываясь, захлопываю дверь. Дышу. Или не дышу.
Я, наверное, сплю. Или брежу.
Боже…
Это не может быть он. Не может.
Закрыв ладонями лицо, тихо выдыхаю в руки, стараясь не закричать и не паниковать.
Все прошлое в прошлом.
Совпадение? Или он нашел меня?
Тот, кто предал и разрушил мою жизнь до корня и даже не подозревает об этом. Или все-таки?..
Да я даже имени его не знаю! Подлец!
И что теперь делать?
– Мама, ты в порядке? – спрашивает из-за двери Миша.
Мне приходится сжать горло рукой, чтобы ответить:
– Да, я сейчас… Умоюсь.
– Мы тебе сюрприз приготовили, – лепечет Юля. По голосу слышно, что ей лучше. Это придает сил, а на губы наплывает улыбка.
– Минуточку, детка.
– Мы ждем тебя, – отвечает дочка с веселыми нотками в голосе.
Чтобы встать, я несколько раз вдыхаю-выдыхаю, только потом хватаюсь за стиральную машинку мокрыми ладонями, и мое отражение появляется в зеркале. Растрепанное, бледное до неузнаваемости, заспанное. Однозначно – страшное.
Сидеть в ванной бесконечно долго не могу, я должна знать, что с детьми и почему этот… врач до сих пор не ушел.
Умываюсь спешно, чищу зубы и не могу совладать с дрожью, что катится по всему телу. Дыхание пунктирное, мир шатается, и я вынужденно стискиваю кулаки, чтобы прогнать слабость.
Зачем он явился? Почему именно сейчас?
Трусы на веревке все еще мокрые, но приходится надеть – у меня их парочка всего. На новые денег не хватает, стараюсь детям все покупать – им в школу каждый день бегать, а я обычно дома сижу – не сильно модничаю, нет необходимости. И красоваться не перед кем.
Здесь же нахожу старенький спортивный костюм, что последние месяцы на мне буквально висит, и мокрую до ужаса майку – хоть выкручивай. Октябрь, в квартире очень холодно и влажно, белье сушится неделями, а лоджия завалена хозяйским мусором – туда нам строго-настрого нельзя выходить. Меня, слава Богу, с детьми пустили сюда жить по доступной цене и прощают некоторые задержки по оплате, так что на мелкие огрехи и неудобства я не оглядываюсь.
Понимаю, что лифчик все-таки в комнате остался. В той кучке вещей, что я скинула ночью. Потому напяливаю майку на голое тело, содрогаясь от холода, а следом и остальное – теплее не становится, но я хотя бы не откровенно раздетая. Носки все протерлись, а тапочки за три года развалились – я их давно выбросила. Не надевать же сейчас теплые вязаные крючком угги, которые я делала по мастер-классу из интернета? Зато работать в них комфортно.
Прежде чем выйти, я долго стою у двери и пялюсь на потертую ручку, прислушиваюсь к отдаленным голосам и отскакиваю, когда с другой стороны слышатся чьи-то тяжелые шаги.
– Арина, – низкий мягкий тембр пришпиливает меня к стене. – Вы в порядке?
Может, это другой мужчина? Не тот парень, что так жестоко со мной обошелся. Я, наверное, спросонья ошиблась, увидела сходство в синих глазах и темных волосах, но сердце сжимается в груди, и до отчаяния не хочется выходить наружу.
Он слабо постукивает в дверь, но я не отвечаю. Просто не могу. Панический ужас застилает глаза пеленой и сцепляет на горле клешни.
– Арина! – и настойчивый грохот, отчего дверь ванны содрогается, принуждает меня отмереть и повернуть замок.
Дверь резко распахивается, утаскивая и мое дыхание в коридор.
Не дышу.
Смотрю в пол, боясь, что обозналась. Боясь, что это все-таки окажется именно тот самый парень, что много лет назад искромсал мое сердце.
– Что вы здесь делаете? – мой голос сипит, а взгляд, что получается поднять на врача, умеет резать.
Синеглазый, темноволосый, высоченный. Да, другая прическа, более мужественные скулы, крепче и рельефней плечи, но это ОН!
Да твою ж мать…
– Что вы говорите? – призрак из прошлого склоняется надо мной, но я шарахаюсь в сторону.
– Долго я спала? – пытливо разглядываю его лицо и изучаю реакцию.
– Почти сутки, – он касается моего локтя и, направив в сторону кухни и оставшись позади, проводит по коридору. Я не могу сопротивляться, потому что до ужаса шокирована.
– Мама! – вылетает навстречу доча, обнимает меня, вертится и кружится по кухне, едва не сбивая меня с ног. – Мама-мама, смотли, что мы плиготовили! Мы сами! Дядя Давид помогал немного, – она улыбается искренне и открыто.
– Тебе легче? – проверяю ее холодный лобик, целую за ушком и радуюсь, что болезнь отступила. – Показывай, что вы тут вытворяли, пока я спала, – поднимаю взгляд.
И понимаю, что попала не на свою кухню. Новые тарелки наполнены крупными пельменями, высокие изысканные чашки на столе дымятся золотистым чаем, по центру квадратного стола, не моего совсем – рассохшегося и потресканного – а нового, блюдо с разнообразными фруктами. Рядом сыр и конфеты. А еще сметана, варенье… Все помещение заставлено упаковками и пакетами.
– Что это? – в горле появляется ком. Поворачиваюсь к застывшему за спиной мужчине и свожу брови. – Сколько мы за все это должны?
Он на миг теряется, улыбка, что до этого украшала светлое лицо, растекается, превращаясь в оскал.
– Это жест доброй воли. Ничего не должны.
– Нет, я не приму, извините.
– Это не для вас, а для них, – врач показывает в сторону, намекая на детей.
Никто никогда копейкой не помог, только тянули все, требовали, выжимали, а тут… Будто в глаза бросили песок и крикнули, какая я плохая мать – детей плохо кормлю.
Он хотел унизить меня этим жестом? И смотрит так, словно я что-то мелкое и противное. Лет десять назад он смотрел на меня иначе.
– Сколько я. Вам. Должна?
– Я, наверное, пойду, – Давид снижает голос до опасной вибрации и, повернувшись ко мне мощной спиной, уходит в коридор.
– Мама, – шипит Миша, привлекая внимание к себе, – он же просто помогал нам! Как ты можешь?
– Цыц! – шепотом, чтобы никто не слышал. – Сидите здесь и ешьте.
– А ты? – ерзает на одном месте дочка.
– Я сейчас приду.
Выныриваю в коридор, прикрыв за собой дверь в кухню. Врач уже оделся, обулся и, услышав мои шаги, тянется рукой к дверной ручке.
– Подождите, пожалуйста, – мне неловко. Я не знаю, как себя вести и что делать. Ныряю в комнату, не дождавшись его ответа. Откровенно боюсь сталкиваться с ним взглядом и стараюсь меньше дышать. В столе я отложила деньги на вызов, но их явно не хватит, чтобы отдать за всю помощь…
Возвращаюсь, когда дверь уже плавно закрывается, но, глубоко вдохнув, успеваю перехватить ее и вывалиться босиком в грязный подъезд. По телу скользит осенний холод, а влажная одежда остывает быстрее, чем я ожидала. Меня до ужаса трясет, а Давид, скользнув по мне странным взглядом, уходит в сторону и замирает напротив лифта.
– Давид… – окликаю мужчину. Он уже нажал кнопку вызова и смотрит прямо, будто не слышит меня.
Его имя так странно ложится на язык, горчит немного, но и приятно отпечатывается на сердце.
Когда осталась одна, я множество раз перебирала в уме варианты, представляла, как того парня из прошлого можно называть, но так ничего и не легло на душу, а позже я запретила себе о нем думать. Появился Сережа, другая жизнь, дети…
Дверь лифта открывается, обнимает крупную фигуру тусклым светом, и врач ступает внутрь кабинки, а я срываюсь с места и в последний момент торможу створки ладонью.
– Прошу вас. Задержитесь на одну минуту.
Его холодный взгляд плавает по моему лицу, задерживается на груди, где в щель расстегнутой спортивной кофты просматриваются соски – напряженные от холода и натянувшие ткань мокрой майки.
– Идите в дом, – хрустящим шепотом. – Замерзнете.
Я переступаю с ноги на ногу, чувствуя, как леденеют пальцы.
– Я не уйду, пока вы не заберете деньги за вызов.
В синеве его глаз вдруг вспыхивает такая ярость, что мне приходится отступить. Врач оказывается рядом, а я не успеваю вдохнуть и, прижатая к стене его массивным телом, оказываюсь в ловушке.
– Иди… те внутрь, – как-то судорожно произносит он. Его ноздри расширяются, трепещут, а черные зрачки растягиваются на всю ширину голубой радужки.
Вдыхаю. Потому что легкие жаждут воздуха. Но снова плыву от мускуса, древесины и нагретого камня.
Сумасшедшая.
Вот почему он внешне так сильно изменился, а запах, аромат его тела, все тот же?
– Нет, – сипло, тихо бормочу, протягивая руку вверх, протискивая ее между нашими телами, выставляя перед лицом прошлого купюры. Довольно мелкие, но зато вся сумма за вызов. – Здесь за прием. За продукты я заплачу на счет, если можно.
– За продукты, значит? – он кривится и не сводит с меня глаз, не отходит, согревает жаром больших плеч. Мне кажется, что я чувствую сквозь тонкую трикотажную ткань, как бьется его сердце где-то под ребрами.
Да что не так? Я не звала его на помощь и не просила что-то покупать. Теперь эти вкусности выйдут нам боком, придется не десять часов работать, а двенадцать, чтобы хоть немного компенсировать расход.
Принять не смогу. Ни за что. Однажды я уже приняла помощь от мужчины и до сих пор не могу расплатиться…
Врач, не сводя с меня пронзительных глаз, перехватывает купюры, уводит руку в сторону, будто прячет их в карман, а я тихо выдыхаю.
Сейчас он уйдет, и все будет, как раньше.
По глазам вижу, что не узнал меня. Я сильно изменилась и больше не стригусь коротко и не крашусь в золотисто-пшеничный. И теперь я не глупая веселая дурочка, что верит первому встречному.
– Спасибо, что помогли и присмотрели за детьми. Если я что-то еще должна, говорите, – пытаюсь отстраниться, но мужчина не дает, нависает сверху. И если бы не прошлое, я бы оттолкнула его, погнала грязной метлой, но я помню наши поцелуи, нашу первую ночь. Нашу каждую ночь. Я помню все…
А он нет.
– Должна, – вдруг сипло отрезает Давид и, неожиданно быстро подавшись вперед и зажав меня в своих руках, прижимается губами к моим губам. Я не успеваю сделать вдох, крикнуть, запротестовать, как горячий язык пробирается внутрь и вытворяет во рту такое, что сложно назвать поцелуем. Это чистый секс. Животный и жадный.
– Извините, – врач отстраняется так же резко, как и прижался, заталкивает меня в квартиру и, исчезнув в коридоре, захлопывает дверь.
Я какое-то время стою ошарашенная его поступком, поворачиваюсь спиной к двери и, утыкаясь взглядом в потолок, молю, чтобы он и вправду ушел. Не смогу пережить очередной апокалипсис души… не смогу.
Стою несколько минут, не двигаясь и не дыша. В подъезде что-то шумит, гупает, шуршит, лифт с вибрацией уезжает, оставляя меня в полной тиши.
Я обнимаю себя, чтобы усмирить нервы, взять себя руки и пойти к детям, но цепляю пальцами пухлый карман спортивки. Вытаскиваю наружу стопку моих купюр и со стоном прижимаюсь к стене.
Нечестно теперь прикидываться хорошеньким… Давид.
