Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Дэймон Найт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Фиш скорбно покачал головой:

– Нет, мой мальчик. Ужасно жаль, Дэйв, но… – Он рассеянно сложил чек и сунул его в карман.

– Я думал… вы говорили… в том смысле, что это не очень серьезно…

Фиш продолжал качать головой:

– Выяснилось, что все идет куда хуже, чем ожидалось. Теперь даже нельзя сказать, сможет ли он вообще когда-нибудь рисовать.

– О Боже, док! – пораженно отозвался Дэйв.

– Да, такие дела. Такие случаи… доктора знают о них куда меньше, чем хотят тебе показать, Дэйв.

Тем временем Фиш продолжал сверлить глазами письмо, едва прислушиваясь к собственному голосу. "Будет оплачен, как только дизайн будет выполнен…".

– Послушай, – сказал он, прерывая сочувственное бормотание Дэйва. – Здесь ведь не говорится, [кто] должен его выполнить, так? Видишь вот здесь? Сказано: "как только дизайн будет выполнен".

– Стаканчик воды, пожалуйста, – позвал другой посетитель.

– Сию секунду, сэр. Знаете, док, по-моему, это идея. – Он боком отходил вдоль стойки, продолжая говорить: – Видите ли, расчертить по масштабу и сделать настоящую роспись смог бы любой – в смысле, любой толковый художник. Черт возьми, думаю, я могу и сам это сделать – если только Джордж не против. И если все уладить с комиссией… Что ж, для меня это совсем неплохая перспектива. – Он поставил перед посетителем стакан, не глядя вытер стойку и вернулся.

Фиш согнулся над стойкой, вороша бороду и хмурясь. "Уилмингтон" – всего лишь фамилия. Дэйв может взять на себя эту роль, может не взять, и, с одной стороны, это даже хорошо, потому что тогда сам Фиш останется за кадром. Но, черт побери, если все сойдет, тогда Дэйв действительно станет Уилмингтоном, и вполне возможно, что он захочет распоряжаться по своему собственному…

– Послушай, Дэйв, – спросил он, – а ты и вправду хороший художник?

– Право, док, вы ставите меня в неудобное положение… Но ведь им все-таки понравилось, как я представил дизайн, разве не так? Знаете, я там использовал цветовую гамму из густо-лазурного и светло-желтого с примесью розового, чтобы сделать рисунок… радостным, что ли. И ей-богу, если у меня получилось на бумаге, я вполне мог бы сделать это и на стене.

– Идет! – с жаром согласился Фиш и похлопал Дэйва по плечу. -

Джордж еще ничего не знает, но уверен – он уже нашел себе славного помощника!

Стройная девичья фигура внезапно выросла перед Фишем из-за кадки с пальмой.

– Мистер Уилмингтон? Не могли бы вы уделить мне немного времени?..

Фиш замешкался и потянулся привычным жестом к подбородку, хотя бороду он сбрил уже больше года назад. Без бороды он чувствовал себя несколько незащищенным, и лицо начинало дергаться, когда Фиша, как сейчас, заставали врасплох.

– Уфф, ну да, мисс…

– Норма Джонсон. Мы не знакомы, но у меня тут несколько рисунков…

С собой у Нормы была большая черная папка на ленточках. Фиш сел рядом с девушкой и стал разглядывать рисунки. Вроде бы ничего, но какие-то скуповатые – вроде тех, что с помощью машины производил он сам. На самом деле Фишу нравились рисунки с какой-нибудь изюминкой, как у Нормана Рокуэлла, но, когда он однажды настроил машину на что-то подобное, агент – самый первый, тот гнусный проходимец Кониолли – заверил его, что на "жанровую продукцию" нет спроса.

Пальцы девушки подрагивали. Очень стройная и бледная брюнетка с большими выразительными глазами. Наконец Норма перевернула последний рисунок.

– Годятся ли они хоть на что-то? – спросила она.

– Ну что ж, здесь чувствуется сильное воодушевление, – не моргнув глазом заявил Фиш. – И очень тонкое владение материалом.

– Я могу рассчитывать на успех?

– Ну-у…

– Видите ли, дело вот в чем, – быстро сказала девушка, – тетя Мэри хочет, чтобы я осталась в Санта-Монике и выехала только на следующий год. Но я не хочу. Тогда она согласилась послать меня учиться за границу, если вы сочтете, что у меня настоящий талант. Но если у вас другое мнение, то я сдаюсь.

Фиш внимательно оглядел девушку. Ногти коротко подстрижены, но в то же время выглядят ухоженными. Незатейливая белая блузка, синий жакетик и юбка; веяло от Нормы лесными духами. Фиш почуял деньги.

– Ну что ж, милочка, – начал он, – вот что я вам скажу. Вы, конечно, можете отправиться в Европу и потратить кучу денег – десять, двадцать тысяч долларов. – Девушка даже не моргнула. – Пятьдесят тысяч, – учтиво поправился Фиш. – Но что толку? Тамошние коллеги знают куда меньше, чем хотят вам показать.

Ощупью она стала пыталась найти перчатки и сумочку.

– Понимаю. – Норма стала было подниматься. Фиш положил ей на плечико пухлую ладонь.

– А вот что я бы вам предложил, – сказал он, – почему бы вам вместо этого годик не походить сюда и не позаниматься со мной?

Бледное лицо девушки вытянулось от удивления.

– Ах, мистер Уилмингтон, в самом деле?

– Ну, любой, у кого есть талант, какой виден в этих рисунках… – Фиш похлопал по папке, лежавшей у Нормы на коленях. – Так что просто необходимо что-то предпринять, иначе…

Девушка взволнованно встала.

– А вы не могли бы сказать это тете Мэри? Фиш огладил перед своей розовой рубашки.

– А как же, с радостью, милочка, с радостью.

– Она как раз ждет в вестибюле.

Фиш последовал за Нормой и познакомился с тетей Мэри, которая оказалась прелестной женщиной лет пятидесяти – немного пухленькой, но все равно очаровательной в своем коричневом льняном платье. Они договорились, что Норма снимет студию неподалеку от дома мистера Уилмингтона в Санта-Монике и что мистер Уилмингтон несколько раз в неделю будет заглядывать туда и щедро делиться с девушкой своим богатым опытом, получая десять тысяч долларов ежегодно. Это составляло, как заметил им Фиш, менее половины от той суммы, которую он обычно получал за крупные заказы; но ничего-ничего – всякая малость тоже на пользу.

Стенные росписи, реклама учреждений, текстильные дизайны, частные заказы коллекционеров – черт возьми, всего навалом!

По правде, Фиша серьезно беспокоило только одно – сама машина.

Теперь он держал ее под замком во внутренней комнате снятого им дома – двадцать комнат, впечатляющий вид на Тихий океан, множество помещений для вечеринок; и до сих пор Фиш обращался со сложнейшим аппаратом примерно как с детским педальным автомобилем. Со временем он распознал и записал значение каждой из десятков маркированных кнопок на машинках, помеченных как "Bank", и теперь при помощи обычной комбинации кнопок мог получить любой нужный рисунок. Вот, в частности, заказ на витражи для церкви: "Религия", "Люди", "Палестина", "Древность" – и пожалуйста, все готово.

Беда заключалась в том, что машина никогда не рисовала дважды подряд одно и то же. Выполняя тот заказ с витражами, Фиш получил один рисунок с изображением Христа, а затем, как ни старался, не смог получить еще один – так что пришлось заполнить пробел святыми и мучениками. Церковь, конечно, выразила недовольство. А иногда по вечерам ради собственного удовольствия он повадился испытывать возможности машины – например, ставил ее на "Исторические лица" и "Romantisk", что, похоже, было машинным названием текущей эпохи, а затем нажимал кнопку "Overdriva" – и наблюдал, как разные знаменитости появляются на бумаге с огромными карикатурными носами и зубами, будто частокол.

Или ставил ее на "Любовь", а затем на различные времена и места – "Древний Рим" давал весьма пикантные рисунки, а "Самоа" – еще покруче.

Но всякий раз машина выдавала все более скудные рисунки; в конце концов она вообще перестала производить что-то подобное.

Может, в хитрую штуковину было встроено что-то вроде цензора?

Может, машина [осуждала] Фиша?

Он продолжал размышлять о тех странностях, которые сопровождали доставку машины. Адрес у грузчиков был правильный, а что же было ошибочным… время? Во всяком случае, ясно, что машина предназначалась не ему. Но кому? Что еще за "двин"?

Частей было восемь – шесть блоков, основная машина и еще один аппарат, который, как выяснил Фиш, мог увеличивать любую деталь рисунка почти до натурального размера. Со всем этим он управлялся. Управлялся с регуляторами, что придавали рисунку сложность или простоту, большую или меньшую глубину, меняли стиль и настроение. Единственными кнопками, в назначении которых Фиш не разобрался, оставались три красные, помеченные как "Utplana", "Torka" и "Avsla". Ни одна из них вроде бы ни на что не влияла, Фиш и так и сяк пробовал нажимать все три, но никакой разницы не наблюдалось. В конце концов он оставил их в том положении, в каком они были с самого начала: "Torka" нажата, две остальные отпущены; ничего лучшего он придумать не сумел. Хотя, такие большие и красные, они наверняка имели важное значение.

Фиш также нашел о них упоминание в буклете: "Utplana en teckning, press Knappen "Utplana". Avlagsna ett monster fran en bank efter anvandning, press knappen "Torka". Avsla en teckning innan slutsatsen, press knappen "Avsla".

"Press knappen, press knappen" – это, должно быть, значит "нажмите кнопку". Но когда? И еще этот " monster" – тут Фиш немного забеспокоился. Пока что он был вполне удачлив, выясняя, как управляться с машиной безо всяких аварий. Но что, если его по-прежнему ожидал подвох – что, если буклет был [предупреждением]?

Фиш беспрестанно шнырял по пустому дому – пустому и неухоженному, поскольку он не рискнул нанимать слуг. Никогда нельзя знать заранее, кто вознамерится за тобой шпионить. Дважды в неделю приходила уборщица и все здесь немного прибирала – все, кроме запертой комнаты, ну, и время от времени. Фиш приводил сюда пару девушек – поразвлечься. Но на следующее утро неизменно их выставлял. Разумеется, раньше он был знаком с множеством людей, много путешествовал… Но когда Фиш решил стать Уилмингтоном, ему пришлось порвать со всеми старыми друзьями, а новых он не заводил из боязни выдать себя. А кроме того, все вечно что-то вынюхивали. В результате, будь оно все проклято, он не был счастлив. А что, черт побери, толку во всех деньгах и во всем купленном на них барахле, если они не делают его счастливым? Впрочем, очень скоро пакет акций той нефтяной компании начнет давать прибыль – агент заверил Фиша, что бурильщики уже в нескольких сотнях футов от нефти… Тогда он станет миллионером, сможет удалиться от дел – уехать куда-нибудь во Флориду.

Фиш остановился у стола в библиотеке. Раскрытый буклет по-прежнему лежал там. Вот ведь в чем загвоздка: даже если это какой-то известный язык, то кому можно показать буклет? Кому можно довериться?

Тут Фишу пришла в голову одна идея, и он склонился над столом, разглядывая желтые страницы с невразумительным текстом. В конце концов, некоторые слова можно разобрать, – а значит, не требуется показывать кому-либо ни всю брошюрку целиком, ни даже целое предложение… А где, кстати говоря, эти конверты для заказа информации, что пришли вместе с роскошным комплектом Британской энциклопедии? Должны быть где-то здесь.

Фиш перерыл все ящики стола и наконец выудил оттуда папку и блок проклеенных желтых марок.

Кряхтя, Фиш уселся за стол и после длительного пережевывания сигары, черновых набросков и вычеркивания напечатал следующий текст:

["Уважаемые господа!

Прошу вас проинформировать меня, к какому языку принадлежат прилагаемые слова, а также каковы их значения. Будьте также любезны отнестись к данному делу со всем вниманием, поскольку оно не терпит ни малейших отлагательств".]

На отдельный листок Фиш выписал все сомнительные слова из параграфа о красных кнопках, хитроумно перемешал их так, чтобы никто не смог догадаться, в каком порядке они располагались. С каким-то дурацким ощущением он аккуратно дорисовал все кружочки и точечки. Затем написал на конверте обратный адрес, приклеил одну из желтых марок и постарался отправить письмо прежде, чем успел об этом пожалеть.

– Мой риторический вопрос, – хитроумно обратился Фиш к молодому физику, стараясь перекрыть общий гам на приеме с коктейлями, – имеет чисто научную подоплеку. Скажите, могли бы вы сделать машину, умеющую рисовать? – С лучезарной улыбкой он смотрел на маячившее перед ним пятно в роговых очках – физиономию молодого человека. Фиш принял на грудь уже три «Мартини» и – вот так так! – порядком поплыл. Но в то же время, ясное дело, полностью себя контролировал.

– Гм, а что рисовать? Если вы имеете в виду карты и графики, то конечно, или что-нибудь вроде пантографа, чтобы увеличивать…

– Нет-нет. Рисовать пркрсные кртины. – Последние два слова несколько смазались. Фиш качнулся взад-вперед. – Чисто риторический вопрос. – Прицелившись, он успешно опустил бокал на проносившийся мимо поднос и взял оттуда другой.

– А-а… Ну, тогда нет. Да, определенно нет. Насколько я понимаю, имеется в виду, что такое устройство создавало бы оригинальный рисунок, а не просто выдавало то, что в нем запрограммировано. Тогда в первую очередь понадобится невообразимо громадный банк памяти. Скажем, если потребуется, чтобы машина нарисовала лошадь, ей надо будет знать, как выглядит лошадь отовсюду и во всех положениях. Затем ей придется выбрать из, скажем, десяти – двадцати миллиардов подходящий вариант, а затем нарисовать эту лошадь в нужной пропорции со всеми остальными деталями рисунка и так далее. Но если вам. Боже сохрани, нужна еще и [художественность], тогда, полагаю, придется рассматривать отношение каждой детали ко всем остальным в соответствии с неким эстетическим принципом. Лично я даже не знаю, как тут подступиться.

Фиш потянулся пухлыми пальчиками за маслиной.

– Значит, говорите, невозможно? – спросил он.

– Ну, во всяком случае, при теперешнем техническом уровне.

Полагаю, мы не особенно продвинемся в делах искусства еще лет сто или двести. – Пятно улыбнулось и подняло бокал с коктейлем.

– Понятно, – произнес Фиш, беря молодого человека за отворот пиджака – отчасти чтобы не дать ему уйти из поля зрения, а отчасти себе для поддержки. – А теперь предположите, что у вас есть такая машина. И что машина эта все время что-то забывает. Какая тут может быть причина?

– Что-то забывает?

– Именно так. – С катастрофическим ощущением, что он выбалтывает лишнее, Фиш собрался было продолжить, но тут его остановила внезапно опустившаяся ему на плечо рука. Принадлежала рука одному из представителей золотой молодежи – великолепный костюм, великолепные зубы, великолепный платок в великолепном кармане.

– Мистер Уилмингтон, я лишь хотел заметить, каким шедевром представляются мне ваши новые стенные росписи. Одна исполинская нога.

Не знаю, что бы это значило, но мастерство просто потрясает. Мы непременно должны встретиться как-нибудь вечерком в передаче "Восемь на семь", чтобы вы нам все объяснили.

– Никогда не снимаюсь для телевидения, – ответил Фиш, хмурясь. От подобных приглашений он отбивался уже год.

– Ах-ах, как жаль. Рад был с вами повидаться. Да, кстати, меня просили передать, что вас к телефону – вон там. – Золотой юноша указал и отплыл в сторону.

Фиш извинился перед собеседником и взял рискованный курс через комнату. Телефон стоял на одном из боковых столиков, черный и унылый.

Фиш небрежно взял трубку.

– Алло-о?

– Доктор Фиш?

Сердце Фиша заколотилось. Он опустил бокал "Мартини" на стол.

– Кто это? – решительно спросил он.

– Док, это Дэйв Кинни.

Фиш ощутил прилив облегчения.

– А-а, Дэйв. Я думал, ты в Бостоне. Вернее, думал, ты и сейчас там, но связь…

– Я здесь, в Санта-Монике. Слушайте, док, тут кое-что случилось…

– Что? Что ты здесь делаешь? Я все-таки надеюсь, ты не прогуливаешь школу, иначе…

– У меня летние каникулы, док. Послушайте, тут вот какое дело. Я в студии Нормы Джонсон.

Фиш застыл с черной трубкой в потной руке и не мог ничего сказать. Безмолвие так и гудело в проводах.

– Док? Миссис Прентис тоже здесь. Мы тут вроде как собеседовали и считаем, что вам следует приехать и кое-что объяснить.

Фиш с трудом сглотнул.

– Док, вы меня слышите? Думаю, вам следует приехать. Тут уже зашла речь о полиции, но я предложил сначала дать вам шанс, так что…

– Я сейчас буду, – хрипло перебил Фиш. Затем повесил трубку и застыл, огорошенный, приложив обе руки к пылающему лбу. О Боже, три, нет, четыре бокала "Мартини" – и надо же такому случиться! У него кружилась голова. Казалось, все присутствующие стоят на зеленом ковре с небольшим наклоном – вся эта золотая молодежь в лоснящихся летних куртках и пастельных тонов женщины с белозубыми улыбками на лживых физиономиях. Разве есть им дело до того, что теперь Фиш может извлекать из машины только части тел? Последним оказался большой мозолистый кулак, а теперь эта нога… И комиссия, само собой, не преминула пожаловаться. Предъявили массу претензий, но в итоге ногу пришлось взять, так как заказ был уже анонсирован. А сегодня утром позвонили его агенту. Какой-то церковной общине в Индиане понадобились пробные скетчи. И так все шло прахом прямо на глазах, а теперь еще и [это].

Дэйв, будь он неладен – тут думаешь, что хоть он-то будет сидеть как гвоздь в Бостоне… И как его, черта, угораздило налететь на Норму?

Один из газетчиков бросил дармовую закуску и устремился по следу

Фиша, когда тот нетвердой походкой направился к двери.

– Постойте, мистер Уилмингтон… Как насчет истинного смысла той ноги?

– Прочь с дороги, – оборвав его, рявкнул Фиш. Он добрался на такси до дома, велел водителю подождать, быстренько заскочил под душ, выпил чашку черного кофе и вышел обратно – трясущийся, но уже заметно трезвее. Будь прокляты эти коктейли… Он никогда так не набирался, если пил одно пиво. Вообще, там, на Платт-Террас, все было куда лучше; какого черта его угораздило влезть в эти безумные игры с искусством?

В желудке у Фиша звенела пустота. Он припомнил, что даже не обедал. Но теперь уже поздно. Фиш взял себя в руки и позвонил в дверь.

Открыл ему Дэйв. Фиш приветствовал парня радостными возгласами, тряся его вялую руку:

– Дэйв, мой мальчик! Рад тебя видеть! Давненько, давненько! – Не дожидаясь ответа, он прошествовал в комнату – серое, лишенное окон помещение, всегда действовавшее ему на нервы; потолок был полностью застеклен и лежал наклонно высоко над головой; сквозь полупрозрачные стекла просачивался холодный и тусклый свет. В одном углу стоял мольберт, а на голых стенах было приколото несколько рисунков. В дальнем конце комнаты на пухлой красной скамеечке сидели Норма и ее тетушка.

– Норма, как ты, детка? И миссис Прентис здесь – вот уж истинное наслаждение!

Впрочем, Фиш не слишком кривил душой – тетушка Нормы действительно выглядела превосходно в новеньком темно-синем костюме.

Фиш имел основания полагать, что излучает былое обаяние, и ему показалось, что глаза женщины заблестели от удовольствия. Но лишь на какой-то миг, а затем ее лицо посуровело.

– Что я тут слышу? Почему вы даже не приходите навестить Норму? – потребовала она ответа.

Фиш продемонстрировал глубокое изумление:

– Ну… как же так, Норма, разве ты ничего не объяснила своей тетушке? Прошу прощения, минутку. – Он устремился к рисункам на стене.

– Ну вот, хорошо. Вот эти, Норма, просто превосходны; видны значительные улучшения. Симметрия, знаешь ли, и эта динамичная плавность…

– Им уже три месяца, – буркнула Норма. На девушке была мужская рубашка и хлопчатобумажные брюки; она, похоже, недавно плакала, но лицо успела аккуратно подкрасить.

– Знаешь, детка, я хотел вернуться – даже после всего, что ты мне наговорила. Знаешь, я ведь приходил сюда раза два, но ты не откликалась на звонок.

– Неправда.

– Ну, значит, тебя просто не было дома, – охотно исправился Фиш и повернулся к миссис Прентис: – Норма, знаете, была не в духе. – Он понизил голос. – Примерно через месяц после начала занятий она велела мне убираться и больше не приходить.

Дэйв неторопливо пересек комнату и молча сел рядом с Нормой.

– Подумать только, брать деньги с бедного ребенка ни за что! – страстно возмутилась миссис Прентис. – Почему же вы их не вернули?

Фиш подтащил складной стул и сел к ней поближе.

– Миссис Прентис, – тихонько проговорил он, – я хотел уберечь Норму от ошибки. Вот что я ей сказал давай ты все же выполнишь наше соглашение и годик со мной позанимаешься, сказал я. А если и тогда будешь недовольна – что ж, я с радостью верну все до последнего цента.

– От вас не было никакого толку, – с истерическими нотками в голосе произнесла Норма.

Фиш одарил ее взглядом, полным скорбного терпения.

– Да он просто войдет, посмотрит, как я работаю, и скажет что-нибудь вроде: "Здесь чувствуется большое настроение", или "Симметрия хороша", или еще что-нибудь такое же [бессмысленное]. Я так издергалась, что даже [не могла рисовать]. Тогда, тетя Мэри, я вам и написала, но вы были в Европе. Черт возьми, я должна была что-то сделать, разве нет? – Девушка так крепко стиснула пальцы в кулак, что они побелели.

– Ну-ну, милая, – прошелестела миссис Прентис и положила руку племяннице на плечо.

– Я посещала дневные занятия в Культурном центре, – проговорила Норма сквозь зубы. – Ничего другого я себе просто [не могла позволить].

Глаза миссис Прентис засверкали от негодования.

– Не думаю, мистер Уилмингтон, что нам следует и дальше это обсуждать. Я требую, чтобы вы вернули все деньги, которые я вам заплатила. Мне кажется, это просто непорядочно – такой известный художник – и [унизился] до…

– Миссис Прентис, – сказал Фиш, снова понизив голос, – если бы не моя вера в блестящее будущее Нормы как художницы, что ж, я теперь же вручил бы вам все до по-след-не-го цента Но в данном случае она совершает большую ошибку, так что я снова предлагаю…

– Док, – грубо перебил его Дэйв, – черт возьми, вы как можно скорее вернете ей деньги. – Он подался вперед, обращаясь к старшей из женщин: – Если хотите знать, как его настоящее имя, то перед вами Гордон Фиш. Так он, во всяком случае, назвался, когда мы с ним познакомились. Все это обычное мошенничество. Вовсе он никакой не художник. Настоящий Джордж Уилмингтон – его племянник; это инвалид, проживающий в Висконсине. Док просто представился его именем, так как юноша слишком болен, чтобы появляться на публике, и все такое.

Пожалуйста, вот правда. Или, по крайней мере, та ее часть, что известна лично мне.

– Такова, стало быть, твоя благодарность, Дэйв, за то, что я устроил тебя в художественную школу? – грустно спросил Фиш.

– Вы пробили мне стипендию, но вам это ничего не стоило. Я выяснил у директора. Наверное, вы просто хотели убрать меня с дороги, чтобы я не болтал лишнего. Ладно, док, тут все в порядке. Но когда я встретил Норму – вчера у дверей вашего дома…

– Что? Когда?

– Около десяти.

Фиш поморщился; он тогда лежал в постели с больной головой и не откликнулся на звонок. Если бы он только знал!

– Вас не было дома, ну, мы разговорились, и… Знаете, одно дело прикидываться собственным племянником, а совсем другое – обещать кого-нибудь обучить, когда вы сами не способны толком линию провести!

Фиш поднял руку.

– Послушай, Дэйв, есть кое-что, о чем ты и понятия не имеешь. Ты уверен, что меня зовут Гордон Фиш? А ты когда-нибудь видел мое свидетельство о рождении? Может, ты знаешь кого-то, кто помнит меня ребенком? С чего ты взял, что меня зовут Гордон Фиш?

– Да вы же мне сами сказали.

– Верно, Дэйв, сказал. И еще ты говоришь, что настоящий Джордж Уилмингтонг – инвалид, живущий в Висконсине. А ты его когда-нибудь видел, Дэйв? Может, ты бывал в Висконсине?

– Нет, не бывал, но…

– И я не бывал. Нет, Дэйв, – Фиш важно понизил голос, – все, что я о себе рассказывал, – всего-навсего ложь. И я это признаю. – Теперь самое время пустить слезу Фиш обратил свои мысли к кредиторам, к проблемам с машиной, к продавцу акций нефтяной компании, что сбежал на юг с деньгами, к адвокатам, которые обобрали Фиша до нитки, пытаясь эти деньги вернуть, – и вообще ко всеобщей неблагодарности. Теплая капелька сбежала по щеке, и, наклонив голову, Фиш смахнул кулаком соленую влагу.

– Как же так? – пробормотал сбитый с толку Дэйв.

– У меня были свои причины, – через силу ответил Фиш. – Вполне определенные причины. Но знаете, мне мне тяжело об этом говорить.

Oростите, миссис Прентис, могу я ненадолго остаться с вами наедине?

Она немного подалась вперед, сочувственно глядя на Фиша. Должно сработать – такая женщина не может выдержать вид плачущего мужчины.

– Я, конечно, не возражаю, – вставая, сказала Норма. Девушка направилась к двери, и Дэйв последовал за ней. Вскоре дверь за ними закрылась.

Фиш высморкался, небрежно вытер глаза, браво распрямился и убрал носовой платок.

– Полагаю, миссис Прентис, вы не знаете, что я вдовец. (Глаза ее широко раскрылись.) Да, это правда, я потерял мою дорогую жену. Обычно я, правду сказать, об этом не рассказываю, но теперь почему-то… Не знаю, доводилось ли вам, миссис Прентис, терять близкого человека.

– Разве Норма вам не сказала? – взволнованно ответила она – Я вдова, мистер Уилмингтон.

– О, я не знал! – заявил Фиш. – Но как странно! Я что-то такое почувствовал… какую-то [вибрацию]. Простите, миссис Прентис… можно мне звать вас Мэри? Знаете, после моей утраты… – Надо бы пустить еще слезу; стоит только начать, дальше они уже текут сами. – Я стал сам не свой. Представьте, даже не хотел жить. Целый год не мог дотронуться до карандаша. И даже сегодня не могу провести хотя бы линию, если кто-то за мной наблюдает. Вот, стало быть, и причина всей неразберихи. Эта история с моим племянником и прочее – я просто все выдумал, считал, так будет легче. Знаете, я бываю так неловок, когда речь идет о такте.

Словно слон в посудной лавке. Вот и вся история, Мэри. – Фиш откинулся на спинку стула и еще разок энергично высморкался.

Глаза миссис Прентис увлажнились, но ее прелестное личико выражало настороженность.

– Честно говоря, просто не знаю, что и думать, мистер Уилмингтон.

Вы говорите, что не можете рисовать на людях…

– Пожалуйста, зовите меня Джордж. Видите ли, это называется психологической травмой.

– Ну а как вам такое предложение? Я на несколько минут вас покину, а вы что-нибудь нарисуете. Думаю, тогда…

Фиш грустно покачал головой:

– Все гораздо сложнее. Я не могу рисовать [нигде] – только в одной из комнат моего дома. Это связано с портретом жены и некоторыми сувенирами. – Он с трудом сглотнул, но в третий раз слезу пустить не решился. – Мне очень жаль, я нарисовал бы для вас все, что угодно, если б мог, но…

Мэри некоторое время молча сидела, размышляя.

– Тогда, скажем, вот как. Вы, мистер Уилмингтон, отправляетесь домой и что-нибудь рисуете – к примеру, набросок моего лица, по памяти.

Полагаю, любой квалифицированный художник может это проделать?

Фиш заколебался, не рискуя возражать.

– Ну вот, видите, и все будет улажено. Ведь вы не можете раздобыть мою фотографию и отослать ее в Висконсин – просто не хватит времени. Я дам вам… ну, скажем, полчаса.

– Пол…

– Вполне достаточно, разве не так? И значит, когда через полчаса я приду за вами, если у вас будет нужный набросок – что ж, тогда станет ясно, что вы говорите правду. Если же нет…

Прижатый к стене, Фиш не пал духом. Он встал с доверительной улыбкой.

– Пожалуй, это будет по-честному. Только знайте – [вашего] лица мне никогда не забыть. И еще хочу вам сказать, насколько мне легче теперь, после нашей случайной беседы, и… что ж, лучше я пойду и приступлю к рисунку. Жду вас через полчаса, Мэри! – Он помедлил у двери.

– Я приду… Джордж, – сказала она.

Кряхтя и спотыкаясь, Фиш прорвался через весь дом, громко хлопая за собой дверями. Повсюду жуткий бардак – на полу в гостиной разбросаны диванные подушки и газеты; но ничего-ничего, вот выйдет она за него замуж, будет кому убраться в доме. Теперь надо – Фиш открыл заветную комнату, лихорадочно сорвал крышку с большой машины и принялся нажимать кнопки на одном из блоков, – теперь надо только сделать проклятый набросок. Один шанс из сотни. Но все же лучше, чем ничего. Фиш включил машину, в беспомощном нетерпении наблюдая, как манипуляторы высунулись наружу и повисли без движения.

Лицо – и схожесть! Единственная надежда – сложить его из отдельных фрагментов. В машине уже не действовало ничего, кроме некоторых почти бесполезных элементов, которые выдавали технические рисунки, архитектуру, а также анатомические фрагменты. Только бы хватило еще на одно лицо! И чтобы оно было хоть чуть-чуть похоже на лицо Мэри!

Машина вдруг щелкнула и повела линию. Фиш замер, с отчаянной тревогой наблюдая за тем, как связное движение двух вращающихся осей переводит прямой толчок манипулятора в стройную линию. Одно удовольствие смотреть – даже если в результате ничего и не выйдет. Вот линия стала закругляться; теперь манипулятор поднимался, возвращаясь обратно Нос! Машина рисовала нос!

На вид нос напоминал греческий – правильной формы, но великоват и не слишком похож на аккуратный точеный носик Мэри. Но ничего-ничего, он-то сумеет ее уговорить – Фишу бы только товар, а уж он-то его продаст.

Пусть хоть [какое-нибудь] женское лицо – только не очень уродливое. Ну, вперед – теперь глаза!

Но манипуляторы остановились и снова повисли в неподвижности.

Машина тихо гудела; циферблаты светились; ничего не происходило.

Снедаемый нетерпением, Фиш взглянул на часы, хлопнул по ним ладонью, снова внимательно в них всмотрелся, изрыгнул проклятия и быстро зашагал прочь из комнаты. В последнее время машина иногда вот так замирала, будто все пыталась и пыталась заработать, но почему-то не могла, а затем – щелк! – снова включалась. Фиш поспешил обратно, заглянул в комнату – пока ничего, опять ушел и стал расхаживать взад-вперед по пустому дому, выискивая, чем бы заняться.

Тут он впервые заметил, что в корзинке под щелью для писем лежит какая-то корреспонденция. Большей частью счета. Их он сразу швырнул под диван в гостиной, но среди макулатуры оказался и пухлый коричневый конверт со штемпелем "Информационной службы Британской библиотеки" в углу.

Так давно это было, что Фиш не сразу и сообразил. Через пару недель после того, как он отослал то письмо, пришла открытка с учтивым текстом, подтверждающим получение заказа, а затем несколько месяцев ни звука. Со временем Фиш решил, что ответа он уже не получит. Такого языка просто нет… Что ж, посмотрим. Он надорвал краешек конверта.

Тут его беспокойный взгляд отвлекся на стенные часы в столовой.

Не забывать о времени! Рассеянно сжав в руке конверт, Фиш снова ринулся в заветную комнату. Машина по-прежнему не двигалась, гудя и светясь. На бумаге – ничего, кроме благородного носа.

Фиш забарабанил по боковой стенке большой машины, но в результате лишь отбил себе кулаки. Затем треснул по работавшему блоку. Ничего.

Тогда он отвернулся, заметил, что все еще сжимает конверт, и раздраженно сунул туда руку.

Внутри лежала скрепленная сверху скобкой жесткая оранжевая папка.