Текст книги "«Нагим пришел я...»"

Автор книги: Дэвид Вейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 47 страниц)

Глава XLIV

1

«Мыслитель» был выставлен в Салоне 1904 года, и снова Огюст подвергся жестокой критике. Сторонники Школы изящных искусств, Институт и Академия называли его новую работу «чудовищем, обезьяно-человеком». Критики писали: «Посмотрите на эти ужасные руки, это не руки разумного существа, а отвратительная пародия на человека». Одна крупная парижская газета напечатала на первой странице статью, в которой говорилось: «Мосье Роден намеренно сделал человека уродливым и неуклюжим, намеренно огромным и грубым; к сожалению, скульптор не признает традиций и неспособен измениться, поскольку он слишком стар».

Однако друзья Огюста готовились отразить нападение. Они собрали по подписке пятнадцать тысяч, купили статую и преподнесли в дар городу Парижу.

Огюст был уверен, что муниципальный совет, все еще не простивший ему «дела Бальзака» и памятника Гюго, не позволит установить «Мыслителя» в Париже, а тем более в Пантеоне, о чем хлопотали друзья. Но Ральф Баль от имени Министерства изящных искусств предложил Родену компромиссное решение при условии, что он вернет деньги, полученные за «Врата ада». Когда Огюст согласился вернуть двадцать семь тысяч пятьсот франков вместе с процентами, министерство уговорило муниципалитет принять «Мыслителя», а Огюст, со своей стороны, обещал закончить фигуру в бронзе к 1906 году. Он гордился тем, что статуя будет установлена перед Пантеоном, – первое его произведение на площади Парижа. Мысль об этом помогла забыть о неудаче с «Вратами». И испытал еще большее удовлетворение, когда Министерство изящных искусств купило копию с гипсового оригинала «Мыслителя» и передало ее музею Метрополитен в Нью-Йорке и народу Америки в дар от народа Франции. «Мыслителя» едва ли можно сравнить со статуей Свободы, другим скульптурным подарком, который сделала Франция Соединенным Штатам, но на некоторых американцев, возможно, «Мыслитель» и произведет впечатление, хотя Огюст не был уверен, поймут ли его.

Огюст с радостью согласился председательствовать на банкете в честь Каррьера по случаю двадцать пятой годовщины со дня открытия первой выставки художника. Список гостей всключал знаменитостей. Среди них были: Клемансо, Бриан[126]126
  Бриан, Аристид (1862—1932)-французский политический деятель.


[Закрыть], Моне, Ренуар, мосье и мадам Кюри[127]127
  Кюри, Пьер (1859—1906) и его жена Склодовская-Кюри, Мари (1867—1934)-выдающиеся физики, открывшие радий и полоний и изучавшие явления радиоактивности.


[Закрыть], Пьер Лоти[128]128
  Лоти, Пьер, собственно Жюльен Вио (1850—1923) – французский писатель и морской офицер.


[Закрыть], Клод Дебюсси и Анатоль Франс. Огюст был особенно рад Ренуару – от ревматизма тот стал совсем инвалидом, и выйти из дома стоило ему героических усилий. Однако Огюст сильно обеспокоился, когда обычно пунктуальный Каррьер опоздал на торжество. А когда художник наконец пришел, вид у него был измученный и мрачный. Огюст заметил, что в ответ на поздравления гостей Каррьер с трудом заставляет себя улыбаться. Почему он столь угрюм и озабочен? – удивлялся Огюст.

Он заказал экипаж, чтобы отвезти Каррьера домой, зная, что художник, все еще пребывающий в бедности, не может позволить себе такую роскошь. В молчании они ехали к Монмартру, где Каррьер в течение многих лет жил с женой и пятью детьми. У дверей дома Каррьер сказал:

– Не знаю, что мне делать, Огюст.

– Делать? Как – что делать? Продолжать работу. После такого торжества ты сможешь писать еще больше, чем раньше. Теперь твои картины наверняка будут покупать, дорогой друг.

– Конечно, конечно. Меня теперь будут покупать, как Ренуара. Очень приятно, что он пришел сегодня. Удивляюсь, как он справляется со своей болезнью.

– А как мы все справляемся? Разумеется, только благодаря работе.

– Да, если можно работать. У меня рак, Огюст. Эта новость потрясла Родена, он не знал, что сказать.

– Мне было так плохо всю неделю, думал, не смогу прийти на банкет. Сегодня пошел к врачу и потребовал сказать правду. И он сказал.

Огюст пытался утешить друга, который всегда утешал его в беде:

– Доктор мог ошибиться.

– Он не ошибся.

У Каррьера был вид приговоренного к смерти. – А если сделать операцию?

– Врач, возможно, решит сделать операцию, но не стал меня обнадеживать. А пока велел мне продолжать работу, если смогу.

– Ты сможешь, сможешь!

– Не будем обманывать друг друга. Огюсту хотелось помочь другу, но как? Каррьер понял его чувства.

– Спасибо, дорогой мой, мне легче, когда ты рядом. И может быть, ты прав. Может, это еще и не так серьезно.

Несколько месяцев можно было думать, что Огюст действительно прав. Каррьер работал, хотя боль не оставляла его, и внимание, которым окружил его Огюст, помогало художнику с достоинством и смирением смотреть в будущее.

2

Огюст обрадовался, получив в сентябре восторженное письмо от Рильке. Поэт вновь высказывал свое глубокое уважение к Родену, его работе и таланту и спрашивал, сможет ли он увидеться с мэтром, вернувшись в скором времени в Париж.

Огюст немедленно послал Рильке теплое письмо. Он не только рад будет увидеться, писал Роден, но будет счастлив принять его у себя в Медоне. И когда Рильке высказал опасение помешать мэтру. Огюст попросил секретаря, третьего за последний год, послать Рильке телеграмму с приглашением. Роден проникался к Рильке все большей симпатией.

Книга Рильке о Родене вышла через год после их знакомства, но Огюст еще не держал ее в руках, да и что толку – она была на немецком. Когда Рильке уехал в Италию, а потом в Германию, посещал там замки и переезжал из города в город, словно не находя себе места, где осесть, Огюст почувствовал себя одиноким, хотя старался не признаваться в этом даже самому себе. Ни один человек не вызывал в нем такие чувства, как Рильке; он относился к нему по-отечески, как учитель к ученику и как герой к своему почитателю.

Первые дни пребывания Рильке в Медоне были счастливыми для обоих. Они наслаждались красотами осени на лоне природы и скульптурой – в Медоне у Огюста были собраны копии всех его работ. Огюста еще больше, чем в прежние встречи, восхищало глубокое понимание поэтом его произведений. Он добрел от горячих похвал и поклонения Рильке. Иногда чувствовал себя Людовиком XIV, но чаще – скульптором, философом и мыслителем.

Но как было играть все эти роли, когда в жизнь вторгался внешний мир? Огюста осаждали частные заказчики, и большинству он отказывал. Люди хотели познакомиться с ним; приходили торговцы антикварными вещами, которых он сам приглашал, – при случае он покупал античную скульптуру. Письма шли из разных стран, Огюст не мог справиться со всей корреспонденцией; ни один секретарь не мог разобраться в его делах.

Поэтому, когда он снова остался без секретаря и мысль о новых поисках привела его в уныние, Рильке предложил:

– Мэтр, может быть, я смогу вам помочь. Огюст просиял, а затем нахмурился.

– Спасибо, вы ведь поэт, а не секретарь.

– Вам и нужен поэт. Человек, который будет вас понимать.

Огюст колебался.

– Не на весь день, мэтр, но по мере надобности.

– Несколько часов в день?

– Да. И тогда я не буду злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Хорошо. – Значит Рильке останется у него. – И у вас будет время для творчества.

Вначале Рильке помогал Огюсту по два часа ежедневно, главным образом с перепиской; Огюст не знал языков, а Рильке, хотя и понимал по-французски, не полагался на свое умение правильно на нем изъясняться и писать, в особенности в важной деловой переписке. Однако постепенно, хотя поэт продолжал работать над своей «Книгой символов», заново перерабатывая стихи, и считал, что его дружба с великим скульптором во многом плодотворна, два часа удлинились до четырех, затем до шести, а потом, случалось, секретарская работа отнимала и весь день. Рильке старался не жаловаться и мужественно сохранял оптимизм и преданность делу, ибо, писал он друзьям, чувствовал, «что „великий старец“ очень нуждается в нем».

В ноябре Каррьеру сделали операцию. Художник уже не вставал с постели, и Огюст, опечаленный состоянием умирающего друга, стал очень раздражительным.

Рильке приписывал это состояние мэтра бремени славы и возрасту и старался не замечать его придирок. Но обиделся, когда мэтр резко предупредил, чтобы он не заводил романов с натурщицами, не то он его уволит; а сам мэтр был далеко не безгрешен.

Огюст отчитал поэта за то, что тот отдавал предпочтение женщинам старше себя.

– Это противоестественно, – заявил Огюст. – Даже я предпочитаю молодых женщин. И помните, не приближайтесь к моим натурщицам. Из-за этих романов я потерял много хороших моделей.

Состояние Каррьера все ухудшалось, и Роден совсем помрачнел. Обширная корреспонденция росла, и он не успевал отвечать. Рильке недостаточно хорошо понимал его французский язык, часто переспрашивал, и Огюста это выводило из себя. Огюсту было трудно сдерживаться при мысли, что дни Каррьера сочтены.

Больше всего Рильке огорчало, что мэтр стал обращаться с ним, как со своим служащим, все реже делился своими мыслями, спорил об искусстве. Он стал резок и придирчив, словно это он, Рильке, виновен был во всех бедах. И у поэта больше не оставалось времени на творчество, некогда было писать, читать да и просто размышлять.

Рильке подружился с мадам Розой. Сначала потому, что нуждался в человеке, с которым мог бы просто поговорить, а под конец был тронут ее материнским отношением. Розе нравился хорошо воспитанный молодой человек, и ей доставляло удовольствие готовить для Рильке вкусные блюда. Она не знала, нравятся ли ему эти блюда, в особенности суп из капусты, но кормить его надо получше: у него такой болезненный вид.

Постепенно между ними возникло своего рода понимание. Их огорчало одно и то же: часто мэтр покидал Медон и уезжал в Париж, не предупреждая ни Рильке, ни мадам Розу. Обед, приготовленный Розой с такой любовью, остывал, а встреча, назначенная кому-то по распоряжению мэтра, откладывалась на неопределенное время – никто не знал, когда мэтр вернется.

Однажды Рильке застал Розу, когда она тихонько беседовала с плохо одетым мужчиной. Увидев Рильке, Роза побледнела, поспешно сунула незнакомцу несколько франков и сделала знак уходить. Рильке не стал расспрашивать, хотя его любопытство было задето. Роза призналась сама:

– Райнер, не говорите мосье, хорошо? Он его не любит. Это наш сын.

– Сын? – Рильке удивился. Он слышал, что у Родена есть сын, но не ожидал его здесь увидеть.

– Они никогда не ладили. Огюст хотел, чтобы сын помогал ему в мастерской, но мальчик не такой, как вы. Вы понимаете и искусство и мэтра.

– Разве у него нет никакого таланта? Не унаследовал от отца?

– Талант есть. Он хороший гравер. Но ведь вы знаете, что такое скульптура, сколько она требует труда, а у него не хватает сил – неважное здоровье, и отец всегда так строг к нему. – Она поспешила добавить: – Да и ко мне тоже.

Но Рильке заметил, что, хотя в иные дни мэтр бывал поглощен работой и не замечал присутствия мадам Розы, однако когда она как-то поранила ногу, стараясь защитить свой «зверинец» – собак, уток и кур – от нападения ястреба-мародера, мэтр проявил к ней неожиданную нежность. Подхватил на руки, словно ребенка, и, невзирая на возраст – ему было уже шестьдесят пять, – бережно отнес в дом. У него были назначены встречи, но он оставался возле нее, пока не пришел врач и не заверил, что ранение пустячное и причин для беспокойства нет.

3

Огюсту потребовалось много сил и душевной стойкости, чтобы пережить утрату друга. Он работал над гипсовым слепком «Мыслителя», который должны были временно установить перед Пантеном, пока не будет сделан окончательный вариант в бронзе. Но когда умер Каррьер, работать стало невмоготу.

Последние недели он каждую свободную минуту проводил у постели больного. Каррьер все время бормотал: «Надо трудиться», и Огюст страдал от бессилия, видя, как друг тает у него на глазах.

У могилы Каррьера он говорил о доброте покойного, о его таланте и думал при этом, что бывали времена, когда художник терпел горькие обиды. Он заплатил за похороны и вручил вдове крупную сумму денег, а потом нужно было, как говорил Каррьер, снова «трудиться».

Известный торговец картинами, который раньше заявлял, что произведения Каррьера невозможно продать, дал вдове семь тысяч франков за одну картину. Теперь, когда художник умер, заявил он, его произведения вздорожают. Огюста насторожила неожиданная щедрость торговца, он пришел к нему и потребовал:

– Мы хотим узнать продажную стоимость картины. Я душеприказчик Каррьера.

Торговец выразил удивление:

– Я дал за нее семь тысяч франков.

– И получили семьдесят тысяч, – объявил Огюст. Уж он-то изучил все уловки торговцев, с тех пор как его произведения поднялись в цене.

Торговец покраснел и растерялся. Огюст в бешенстве сказал:

– Так я и думал. Вы пытались обмануть вдову. Если вы не отдадите семье разницу, я устрою публичный скандал.

– Откуда вы узнали, мосье Роден, что я продал ее за семьдесят тысяч? – пробормотал торговец.

Огюст сказал это наобум. Без лишних слов он принял деньги, написал расписку и передал деньги мадам Каррьер.

Вскоре временный гипсовый слепок «Мыслителя» был установлен перед зданием Пантеона. Огюст одобрил место и подумал, что в бронзе «Мыслитель» будет выглядеть даже лучше, естественнее. На следующую ночь его старые враги, студенты из Школы изящных искусств, разбили «Мыслителя» вдребезги. Варвары были опознаны; полиция арестовала нескольких. Утешало одно: первоначальный слепок сохранился. Уничтожить «Мыслителя» не удалось.

Глава XLV

1

Огюст был не в настроении брать новые заказы, когда Рильке принес письмо от миссис Шарлотты Шоу. Она обращалась к мэтру с просьбой сделать бюст ее мужа, Бернарда Шоу, писателя. Огюст наотрез отказался. Он не слышал о Бернарде Шоу, да у него и без того достаточно неприятностей с бюстами писателей. Он велел Рильке ответить отказом. Хватит с него, ворчал он, и бюстов миллионеров – те по крайней мере хоть хорошо платят.

Рильке поразился. Это уж слишком! Он слышал о произведениях Шоу, считал его восходящей звездой и очень хотел с ним познакомиться. Рильке написал миссис Шоу, что мэтр берет восемьсот фунтов за бронзовый бюст и тысячу за мраморный, и, если она переведет деньги в парижский банк на имя мэтра и не отступится, скульптор, возможно, согласится.

Через несколько дней Огюст получил письмо от Шарлотты Шоу, которое поколебало его решение. Она писала, что перевела тысячу фунтов за портрет ее мужа в бронзе или в мраморе, как мэтр сочтет нужным.

На Огюста это произвело впечатление. Ему нравилась такая решительность.

Далее миссис Шоу сообщала, что ее муж, известный писатель, поклоняется искусству ваяния. Он не позволит никому, кроме Огюста Родена, лепить Свой бюст, его сочтут просто идиотом, говорит он, если, живя в одно время с Роденом, он не добьется, чтобы его портрет сделал величайший скульптор мира.

Огюст повернулся к Рильке, переводившему письмо, и спросил:

– Этот Шоу действительно такой хороший писатель?

– Да, – сказал Рильке, полагая, что не уклонился от истины: по всей очевидности, писатель сам от имени миссис Шоу сочинил столь убедительное послание. – У него необычное лицо.

– Вот как? – Огюст вдруг заметил, что Рильке чем-то опечален. – В чем дело?

– Мой отец умер месяц назад.

– Почему же вы мне не сказали?

– Я хотел, но в это время умирал Каррьер, и вам было не до того.

– Вы любили отца?

Рильке удивил такой прямой вопрос. После минутного колебания он постарался ответить искренне:

– Нельзя сказать, чтобы мое чувство к нему было очень глубоким. Отец никогда не понимал меня так, как вы, но нас связывали узы родства.

– Прежде чем умираем мы сами, умирают наши корни, – сказал Огюст.

Огюст было направился к выходу, когда Рильке напомнил:

– А как быть с Шоу?

– Напишите, чтобы приехал в Париж, тогда посмотрим.

Огюст ожидал, что на этом все кончится, но в скором времени Шоу вместе с женой приехал в Париж и попросил о встрече.

Огюст не мог понять, нравится ли ему Шоу, но лицо этого человека пленило его. Он обнаружил в чертах Шоу нечто необыкновенное; и миссис Шоу сразу понравилась ему. Так трогательно хлопочет о муже, все время опекает его.

Он предложил:

– Нам будет удобнее работать в Медоне, в пригороде Парижа.

– Сколько это займет времени? – спросил Шоу.

– По меньшей мере месяц. – Огюст ожидал, что это их испугает, хотя теперь, увидев писателя, уже горел желанием лепить это интересное лицо.

– Вы не торопитесь, – одобрил Шоу. – Когда мы должны прийти?

Огюст задумался. Обычно он не разрешал никому, кроме модели, находиться в мастерской во время работы, но Шарлотта Шоу могла служить переводчицей, и, кроме того, она была ему симпатична. Он сказал:

– В десять утра.

– Мы приедем, – ответил Шоу.

Они прибыли точно в назначенное время, и Огюст сразу принялся за работу. Рильке был разочарован – его не пригласили в мастерскую. Он думал быть связующим звеном между писателем и мэтром, но мэтр даже не познакомил их, а просто сказал: «Мосье Рильке, мой секретарь». Они даже не знают, что он широко известный и любимый в Германии поэт, подумал Рильке. Шоу гордился знакомством с Рихардом Вагнером. Видимо, Шоу не поклонник поэзии, несмотря на свою любовь к музыке.

Это мало утешало Рильке, тем более что отношение к нему мэтра все ухудшалось. Рильке очень хотел ближе познакомиться с Шоу. Он и секретарем-то стал затем, чтобы расширить круг знакомств с известными писателями и художниками. Секретарские обязанности, напротив, лишали его этой возможности. Мэтр лепил Шоу каждый день с утра до вечера, и секретарской работы у Рильке значительно прибавилось. Мэтр сказал, что ему не до корреспонденции и приемов, пока он не закончит бюста, и свалил все дела на Рильке. А дел накопилось столько, что Рильке работал по шестнадцать часов в день, отвечая на письма, отказывая посетителям, откладывая встречи. И чувствовал себя все несчастнее.

Розе очень хотелось узнать, что за почтенная супружеская пара приезжает каждый день. Она заглянула в мастерскую. Но Огюст приказал ей уйти и даже не представил чете Шоу. Заметив вопрошающий взгляд миссис Шоу, он пробормотал:

– Она необразованна.

Шарлотта смутилась, а Шоу, посмеиваясь, сказал:

– Вот как надо обращаться с женщинами. А то от них спасенья нет.

– Да, – согласился Огюст.

Шоу был приятным человеком. И у него такие благородные черты. Огюст так и сказал Шарлотте: «У него голова Христа». Его удивило, почему она как-то странно улыбнулась в ответ, но он продолжал работу, пока их снова не прервали.

Толстая крестьянка-француженка стояла в дверях с хорошенькой дочкой. Женщина сказала:

– Мэтр, я слышала, вам нужны натурщицы. Можете не сомневаться, мосье, – моя дочка хорошего поведения.

Огюст резко ответил:

– Меня не интересует ее поведение. Скажите лучше – груди у нее крепкие?

И пока мать стояла как громом пораженная, мэтр, попрощавшись, поспешно вернулся к бюсту. Шоу спросил:

– Мэтр, вы не любите женщин?

– Люблю, – ответил Огюст, – но они должны знать свое место.

В тот вечер он заявил Рильке, что если ему опять будут мешать, то такой секретарь ему не нужен.

Рильке был в растерянности. Художник-скульптор Анри Матисс ждал встречи с Роденом – Роден обещал посмотреть его работы. Матисс отказывался уходить. Прошло уже много часов, а он все ждал.

И Рильке, несмотря на угрозу мэтра, сказал ему о Матиссе.

Огюст не рассердился, как опасался поэт. Он прошел к Матиссу и спросил:

– Где ваши рисунки?

Матисс, волнуясь, извлек их. Роден быстро взглянул.

– Слишком поспешно, слишком небрежно. Поработайте над ними еще. Когда переделаете их раз десять, приходите снова.

И ушел, оставив смущенного, сбитого с толку Матисса, который начал сомневаться, стоило ли обращаться к великому человеку.

На следующее утро Огюст начал работать над десятым вариантом бюста Шоу. Шоу был поражен. Большинство глиняных слепков казались ему вполне приемлемыми и похожими. Он начал было иронизировать в душе, но, увидев, что мэтр уничтожил бюст, который его не удовлетворял, даже несколько испугался.

Теряя терпение, он спросил:

– Мэтр, правда, что вы делаете десятки голов, прежде чем остановитесь на одном варианте?

– Чаще даже больше. Сначала я леплю черновые эскизы. Бюст – не просто портрет, это и портрет и скульптура. Но если вы устали, можем на сегодня кончить.

– Нет-нет! – воскликнул Шоу, меняя положение, чтобы немного отдохнуть. – Мне просто хотелось узнать, когда вы думаете закончить бюст?

– Это мое дело, а не ваше, – отрезал Огюст. – Разве вы слушаете советов, когда вам закончить работу?

Шоу улыбнулся, это начало его развлекать, и сказал:

– Конечно, нет. Но если вы тратите столько времени на каждую вещь, то вряд ли что-нибудь заработаете.

– Всегда находятся заказчики-миллионеры.

– Вы берете и больше, чем тысячу фунтов? – А вы, мосье?

– Я так послушно вам позирую, что вам следовало бы платить мне за это.

– Что ж, вы будете вознаграждены. Как вы сами изволили заметить, у вас будет бюст работы Огюста Родена.

– Это сказала моя жена.

– Она повторяла ваши слова, мосье.

Они легко понимали друг друга, и их обоюдное уважение заметно возросло. Огюсту очень нравился этот бюст, а Шоу с огромным интересом следил, как работает скульптор. Кронциркулями, с точностью до миллиметра, он измерил черты лица Шоу. Заставил лечь лицом вниз, осмотрел и ощупал затылок, шею, уши. Попросил Шоу лечь на спину и столь же внимательно изучил его лицо, ощупал своими чувствительными пальцами. Затем посадил Шоу так, что лицо писателя оказалось на уровне его глаз, и продолжал изучение и измерение головы. После чего он обрел уверенность и сделал десяток глиняных слепков, соблюдая точно выверенные размеры. Шоу умолк, пораженный такой точностью, а Огюст с минуту задумчиво смотрел на него и наконец сказал:

– Это пластика, а теперь надо передать выражение. А оно у вас без конца меняется.

Шоу спросил:

– Вы считаете, что ни один бюст не может передать изменчивости модели?

– Да, – ответил Огюст. – Все зависит от позирующего. Если позирующий хочет, чтобы ему польстили, как предпочитает большинство, бюст в таком случае получается фальшивым. А если он дает свободу скульптору, позволяет лепить то, что тот видит, полагаясь на свою наблюдательность и мастерство, заказчик, возможно, останется недоволен портретом, но портрет получится правдивым.

Огюст провел пальцами по коже Шоу, а затем по глине, чтобы ощутить тепло модели и убедиться, что линии лица переданы точно. Шоу сидел, погруженный в задумчивость.

Теперь Огюст лепил в лихорадочном темпе, уловив выражение, которое искал. День шел на убыль, тени удлинились. Шоу сидел, сосредоточенно следя за пальцами мэтра. Наконец скульптор произнес:

– Спасибо, мосье, спокойной ночи, – Шоу был уверен, что теперь бюст закончен.

Но на другой день Огюст возобновил работу; он стал делать новые варианты и не прикасался к бюсту, над которым трудился накануне. Шоу казалось, что эти новые бюсты он делает в стиле Кановы, Бернини, Донателло, Фидия, и он сказал:

– Я предпочитаю бюст, который вы сделали вчера. Он в стиле Родена.

Огюст приостановился.

– Согласен. Но надо попробовать еще несколько стилей, чтобы быть полностью уверенным.

– Теперь вы закончили?

Огюст удивленно посмотрел на Шоу. Как можно быть таким бестолковым, говорил его взгляд.

Для Огюста Родена, пока жива сама модель, бюст никогда не может быть закончен, подумал Шоу. Он спросил:

– Я хочу сказать, можно мне взять его с собой?

– Да, мэтр, можно ли взять его? – вставила Шарлотта.

– Вам нравится, мадам? – спросил Огюст, сам удивляясь своему вопросу. Его мало интересовало теперь чужое мнение.

– Да. Вы передали новое, совсем не известное мне выражение. Я не поверила, когда вы сказали, что у мужа есть что-то от Христа, но теперь понимаю, он может быть и таким, какую бы маску ни носил.

Шоу молчал. Он был смущен, скульптор обнаружил ту сторону его натуры, которую он скрывал, чтобы быть менее уязвимым.

Шарлотта спросила:

– Мэтр, можно взять бюст?

– Вы хотите иметь его в бронзе или в мраморе?

– А как, по-вашему, лучше?

– Я сделаю и в мраморе и в бронзе, – внезапно сказал он. – Нет-нет, доплачивать не придется. Это доставит мне удовольствие.

Шоу не мог удержаться от шутки:

– Бюст величайшего писателя, выполненный величайшим скульптором.

Огюст пожал плечами.

– Это решит время, которое порой бывает справедливым.