Текст книги "«Нагим пришел я...»"

Автор книги: Дэвид Вейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 47 страниц)

2

На следующий день Огюст спросил Рильке, не искал ли кто-нибудь из важных людей встречи с ним в последнее время.

– Нет, я отвечал всем, что вам необходимо закончить важный заказ, – сказал Рильке. – Только один посетитель был весьма настойчив – нервный пожилой мужчина, Андре Шоле. Он, видимо, обиделся, когда я сказал, что вы заняты.

– Как так? – взорвался Огюст. – Шоле защищал меня во время «дела Бальзака», он подвергал себя огромному риску!

– Откуда мне знать? – Рильке был сбит с толку, он никогда не слышал о Шоле.

Смерив его гневным взглядом, Огюст сказал:

– Вам бы надлежало знать, это ваша обязанность. Шоле мой большой друг и талантливый писатель. Имя его достаточно известно. Когда он обещал зайти?

– Он не сказал, мэтр.

– Какая нелепость!

Рильке почувствовал себя ужасно. Не может он выдерживать такое напряжение. С каждым днем его обязанности становились все запутаннее и сложнее. Люди осаждали Медон, добиваясь свидания с мэтром, а тот запрещал пускать к нему кого бы то ни было; корреспонденция накапливалась, и вся вина валилась на секретаря. «Мэтр, видимо, просто болен», – решил Рильке.

Обнаружив как-то письмо, которое Рильке не показал ему вовремя, Огюст вышел из себя. Рильке пытался объяснить, что письмо лишь накануне получено и не такое уж важное, но Огюст не желал слушать.

Родену попалось на глаза письмо от молодого английского художника Ротенштейна[129]129
  По-видимому, имеется в виду Ротенштейн, Уильям (1872—1945)-английский живописец, график, коллекционер и историк искусства.


[Закрыть], с которым он был в дружеских отношениях, адресованное Рильке. Это показалось мэтру предательством – секретарь отнимает у него друзей.

– Да это настоящий грабеж! – закричал он.

– Я вовсе не хотел вас обидеть, мэтр.

– Но вы обидели.

– Я не собирался быть секретарем.

– То-то и видно.

– Что вы хотите сказать? – Лицо Рильке стало мертвенно-бледным, он выглядел совсем больным.

Огюст помедлил, не уверенный, стоит ли продолжать, но решил, что стоит; он – «мэтр», и никто не должен забывать об этом.

– Я хочу сказать, что вы обманули меня.

– В чем? – Рильке совсем растерялся.

– Вы воруете у меня друзей, теряете письма, на вас нельзя положиться.

Рильке постарался взять себя в руки, сдержался, ожидая, что последует дальше. Он чувствовал себя вконец уничтоженным.

– Я хочу, чтобы вы немедленно покинули мой дом. Как только соберете вещи.

Все еще кипя гневом, но торжествуя и чувствуя себя отомщенным, Огюст удалился.

Через два дня он получил от Рильке письмо. Письмо было очень сдержанным и без всяких встречных обвинений. Напротив, Рильке прочувствованно писал о том, что дружба с великим скульптором будет и впредь для него неиссякаемым источником вдохновения, и, несмотря ни на какие ссоры, Роден навсегда останется для него любимым мэтром. Лишь в самом конце была приписка, что обвинения возведены на него напрасно. Мэтр, как истинный великий художник, писал Рильке, обязан устранять со своего пути все мешающее работе и по этой причине избавился от него, Рильке.

«Так оно и есть», – подумал Огюст. Похвалы, расточаемые Рильке, утомили, стали чрезмерными. Относиться к Рильке, как к сыну, он не мог, из этого все равно ничего бы не вышло.

Огюст знал, что не может ответить на письмо Рильке, во всяком случае, сейчас: литейщики просили его посмотреть бронзовую отливку «Мыслителя».

Спустя некоторое время пришло теплое послание от Шоу. Не сможет ли мэтр сообщить ему подробности легенды о Пигмалионе, спрашивал Шоу – он пишет пьесу на эту тему. И в знак благодарности Шоу послал мэтру великолепное издание Келмскотта Чосера[130]130
  Чосер, Джефри (1340—1400)-крупнейший английский поэт, один из основоположников национальной английской литературы.


[Закрыть] с надписью: «Я наблюдал двух мастеров за работой: Морриса[131]131
  Моррис, Уильям (1834—1896)-английский художник, писатель, общественный деятель, связанный с социалистическим движением. Сыграл большую роль в возрождении художественных ремесел. В 1890—1891 годах создал Кельмскоттское издательство, которое выпускало книги, отличающиеся высокой культурой и художественной цельностью оформления.


[Закрыть], который издал эту книгу, и Родена Великого, который создал мой скульптурный портрет. Я дарю эту книгу Родену, смиренно написав на ней свое имя. Так я приближусь к бессмертию, потому что их произведения останутся в веках, а мои обратятся в прах».

В ответ Огюст послал чете Шоу два карандашных наброска Шарлотты, сделанные во время работы над бюстом, и написал на них: «Мадам Шарлотте Шоу в знак уважения».

Бронзовый отлив «Мыслителя» был установлен перед зданием Пантеона. На открытии произносились речи, читались стихи Виктора Гюго, чей памятник, выполненный Роденом, так и не был установлен; множество полицейских охраняло статую. Приказано было охранять «Мыслителя», пока страсти не улягутся.

Но Огюст чувствовал себя потерянным и опустошенным. С тех самых пор, как двадцать шесть лет назад он начал работать над «Вратами ада», он не расставался с «Мыслителем». И теперь, казалось, чего-то лишился. Ему хотелось, чтобы Каррьер был сейчас с ним рядом. Он бросил последний взгляд на «Мыслителя»[132]132
  В настоящее время «Мыслитель» находится в парке Музея Родена в Париже. Он был передан туда в 1922 году под тем предлогом, что статуя якобы мешает официальным церемониям, проводимым в Пантеоне. Решение о переносе «Мыслителя» было, очевидно, инсценировано реакционными академическими кругами, которые сохранили свое враждебное отношение к Родену и после его смерти.


[Закрыть]. Приходится сказать ему последнее «прости». Нужно приниматься за новую работу, если хватит сил. Бронза оказалась правильным решением. Огюст сумел передать свою идею. Теперь «Мыслитель» сильнее, чем прежде, в гипсе, выражал идею упорной борьбы первобытного человека с оковами животного состояния, его стремление к разуму.

Огюста окликнул знакомый голос, которого он не слышал много лет. Старый друг Буше! Он выглядел прекрасно – такой же вельможа, как всегда. Буше сказал:

– У вашего «Мыслителя» вид человека, который, начав мыслить, недоволен тем, что видит вокруг себя.

– Вы правы, – согласился Огюст. – Видимо, я сказал больше, чем хотел. Я все больше убеждаюсь, что человек начал мыслить слишком рано, еще не будучи к этому подготовленным.

Глава XLVI

12 июля 1906 года Альфред Дрейфус был полностью оправдан. Все приговоры были отменены, и его официально признали невиновным. Огюст воспринял эту новость как отголосок далекого прошлого. Трудно было поверить, что всего несколько лет назад история эта потрясла Францию и так жестоко ранила его самого. Казалось, с тех пор прошла вечность.

На портретные бюсты Родена был теперь такой спрос, что, даже когда он повысил плату до тридцати и сорока тысяч франков, чтобы отделаться от заказов, и запрашивал сумму большую, чем вся стоимость «Врат ада», ему охотно платили. Высокая цена, которую он назначал, вызывала у заказчиков еще большее желание иметь свой портрет в мраморе или бронзе, выполненный руками мэтра, словно только работа Родена могла завоевать им уважение потомства. Огюст был рад полному оправданию Дрейфуса. Он уже давно пришел к убеждению, что офицер невиновен. Но опечалился, вспомнив, что многие принимавшие участие в «деле Дрейфуса» и «деле Бальзака» уже сошли в могилу.

Желая исправить ошибку секретаря, он пустился на розыски Шоле. Он нашел его в убогом номере маленькой гостиницы на улице Жакоби. Шоле выглядел постаревшим и усталым, но обрадовался встрече. И когда Огюст стал извиняться за ошибку Рильке, прибавив: – Я его уволил, – Шоле сказал:

– Мне очень жаль. Ваш секретарь тут ни при чем, я был очень расстроен, я в то время нуждался в деньгах.

Огюст никогда не видел его таким приниженным.

– Сколько вам нужно, Андре?

– Теперь ничего не нужно.

– Это правда?

– Я написал новую пьесу, обещают поставить. Знаете, когда-то я был неплохим драматургом. Не думаю, чтобы подошла для Сары Бернар, для нее она слишком реалистична, но мне дали аванс.

– Если вам понадобится помощь, дайте знать. – И Огюст вынул из кармана и отдал Шоле, не считая, все имевшиеся деньги.

В пачке было несколько сот франков. Шоле растрогался.

– На вас, видимо, теперь большой спрос.

– Слишком большой, – проворчал Огюст. – Со мной хотят встретиться шведский король и король Англии. Как я могу им отказать?

– Кажется, Микеланджело отказал нескольким папам.

Огюст пробормотал:

– Короли, миллионеры… Я становлюсь придворным скульптором. По существу, я теперь только и занят их заказами. Надеюсь, вы не отвернетесь от меня за это?

Шоле взял руку Огюста и с благодарностью пожал.

– Пользуйтесь, дорогой друг, пользуйтесь. Бедность – это очень плохо, поверьте.

Вскоре король Греции посетил Медон, чтобы купить несколько произведений Родена для своей страны. Он подарил Огюсту торс из Акрополя и пригласил его в Афины. Огюсту понравился подарок – он любил греческую скульптуру, – но не снизил своих цен. Огюст пообещал посетить Афины, если сумеет освободиться от дел. Он пригласил короля к обеду, и тот принял Приглашение. Они сидели за столом, когда в столовую вошла Роза в кухонном фартуке подать блюдо королю – она сама готовила обед и боялась, что иначе ей не удастся увидеть Его величество. Огюст страшно рассердился: у них ведь есть слуги, но королю, видимо, было известно, кто она такая, и отступать было поздно. Огюст представил Розу королю, неловко пробормотав:

– Мадам Роза. Король сказал:

– Я польщен, – галантно поднялся, чтобы поцеловать ей руку. В растерянности Роза отпрянула назад, прошептала:

– Я простая экономка, – и выбежала из комнаты.

– Господи! – кричал на нее потом Огюст. – Неужели ты совсем не умеешь себя держать?

Роза была напугана, но молчала, вспоминая, как любезен с ней был греческий король.

Огюста посетил японский посол, который приехал посмотреть его прекрасные японские гравюры. Некоторые считали эти гравюры непристойными, их детали слишком недвусмысленными, но посол согласился с мэтром, что гравюры прелестны и не нужно их дурно толковать. Посол хотел отблагодарить хозяйку дома за гостеприимство, он не покинет Медона, пока этого не сделает. Пришлось позвать Розу. На этот раз Роза была в другом фартуке, под цвет глаз, руки в мыльной пене – она полоскала белье.

Вслед за тем Медон посетил король Англии Эдуард VII, и Роза так и не поняла, почему Огюст не разрешил ей познакомиться с королем. Огюст запретил ей даже выходить из комнаты, а на короля позволил посмотреть только из-за занавески.

Бывший принц Уэльский, еще больше растолстевший, по-прежнему интересовался «Вратами ада».

– С ними покончено! – объявил Огюст. – Да, я все еще работаю над фигурами, Ваше величество. Но только для себя. Не для публики.

– Очень жаль, – сказал Эдуард VII, разглядывая «Врата». Когда король Англии возымел желание забраться на лестницу, чтобы посмотреть на оригиналы «Мыслителя», Огюст не разрешил. На верхушке портала находилось птичье гнездо, и он не хотел беспокоить его обитателей. Эдуард VII пришел в недоумение, когда в ответ на его просьбу сделать бюст одной его близкой знакомой, мэтр заколебался. Эдуард VII сделал нетерпеливый жест, – о цене можно не беспокоиться. Гонорар, предложенный высоким гостем, был более чем щедрый, и Огюст не смог отказаться. Во время работы над бюстом дамы, которая оказалась необыкновенной красавицей, Огюст запретил королю находиться в мастерской. Эдуард VII так разгневался, что готов был отказаться от заказа, но Огюст остался непреклонным. Великодушно и умно поступил сам Эдуард VII: он сдался. Впоследствии Его величество не пожалел: законченный мраморный бюст он счел великолепным.

Затем Огюст вылепил бюсты трех американских миллионеров, и двое из этих заказчиков ему понравились. Джозеф Пулитцер был слеп, – Огюст впервые лепил слепого; а Томас Раян купил у него несколько произведений для музея Метрополитен в Нью-Йорке.

Огюст сомневался, стоит ли делать портрет Гарримана по фотографиям; фотографии, считал он, не передают характера модели. Он переделывал этот портрет много раз.

Когда Роза пожаловалась ему, почему он не представил ее королю Англии, он ответил:

– Ты не умеешь одеваться. И необразованна.

– Почему же ты не дал мне образования? – воскликнула она.

– Тогда я потерял бы тебя. – Он вздохнул. – Мне не следовало лепить портрет по фотографии. Получилась лишь еще одна фотография.

Роза посмотрела на портрет Гарримана и сказала:

– Это неплохо.

– Но и хорошего мало. На фотографиях он приукрашен. Эти богачи никогда не узнают, чего стоят мне их деньги.

– Так зачем ты берешь заказы?

– Довольно нам бедствовать. Я не вылезал из долгов до шестидесяти лет.

– И в этом причина?

Он смотрел на нее, как на безумную, а она думала: какое счастливое было время. Но она не успела ничего сказать – Огюст просил ее заняться обедом.

Радостная от сознания, что может услужить ему, Роза поспешила на кухню. Через час, когда она пришла звать к столу, он уже уехал в Париж. Роза, расстроенная, вернулась на кухню и нашла там маленького Огюста – он ел приготовленный ею обед. Она разразилась гневной тирадой против его отца, но сын равнодушно пожал плечами и сказал:

– А чего ты ожидала? – Покончив с мясом и вином, он попросил денег.

Неужели он никогда не станет взрослым?

– Но ведь я совсем недавно давала тебе, – сказала Роза.

– Это было две недели назад. Мне нужно купить одежду.

– Ты получил кое-что из отцовских вещей, – Старье.

– Когда ты наконец пойдешь работать?

– Чего твердить одно и то же. – Маленький Огюст встал из-за стола. – Если хочешь, чтобы я больше не приходил, не приду. – Он сунул мокрый пакет с пудингом в карман. – Бедная Роза, отец тебя все время обманывает.

– Нет, не обманывает, – сердито возразила Роза. – У меня есть друзья в мастерских, мне рассказывают, кто у него бывает. Он меня не обманывает.

– Значит, тебе известно, что он зарабатывает кучу денег. Должен же он давать тебе что-нибудь.

– Он дает только на хозяйство.

– Я знаю, ты припрятала несколько тысяч. Где они?

Она посмотрела на его седые волосы, лицо пропойцы, грязные ногти и подумала, что Огюста, когда он в хорошем расположении духа, можно назвать даже красивым, а мальчик наследовал от отца все самое худшее. Несчастная, бродячая собака, меняет все время женщин и называет себя художником, наверное, потому, что его отец скульптор, а между тем зарабатывает на жизнь только перепродажей старой отцовской одежды. Но когда он был таким вот печальным и усталым, ее материнское сердце не выдерживало. Разве можно ему отказать? Она дала ему пятьдесят франков и обиделась, когда он сказал: «Только и всего?» Ей показалось, что про себя он ругает ее последними словами. Наверное, какая-нибудь пьянчужка уже поджидает его. Но Роза промолчала, она не могла заставить себя даже попрекнуть сына. И он ушел, сделав вид, что не замечает мольбы в ее глазах. Надо было дать ему еще. Но деньги могут понадобиться и ей самой, с тревогой думала Роза.

Огюст вернулся из Парижа через неделю и не счел даже нужным объяснить причину отсутствия или извиниться за внезапный отъезд, и Роза заключила:

– У тебя новая женщина.

– Во всяком случае, не Камилла, – ответил он. Это не успокоило Розу. – Она красивая, – добавил он, думая, что Роза вспылит. Ему стало жаль ее. – Но тебя я любил больше всех – мы ведь до сих пор вместе.

– Я родилась, чтобы прислуживать тебе, – с горечью заметила она.

– Ну хорошо, хорошо… – Он повернулся, чтобы уйти, ему надоела эта сцена.

А у нее внутри все болело, хотелось крикнуть: «Когда же придет этому конец?» Как устала она от бесконечных обязанностей, где предел ее горю и нечеловеческому терпению, ради чего? Но слова не шли с языка, она страдала молча; по щекам текли слезы.

Тронутый ее болью, он остановился.

– Ты ведь знаешь, дорогая, я хочу, чтобы ты была счастлива тут, в Медоне.

– Можешь не беспокоиться, как-нибудь обойдусь, – ответила она.

Он взял ее руки, которые давно огрубели, и нежно прижал к губам, словно в них заключена была вся красота мира; щеки Розы вспыхнули от такой неожиданной ласки.

– Камилла была очень красива, Роза, и в то время я был безрассуден. Теперь же мне нужен только покой.

Можно ли верить ему? Она не знала. Он все еще мужчина, полный сил.

– А если ты опять станешь безрассудным? Ты всегда был безрассудным, – пробормотала она.

– Я ведь не каменный. А с чувством порой невозможно совладать. Но я-то знаю, кто мне дороже всех. Можно пообедать, дорогая?

«Нет!» – хотела крикнуть она, но вслух сказала:

– Приготовить мясо, Огюст?

– Что хочешь, моя милая.

Глава XLVII

1

В следующем году Роден был удостоен почетного звания докторе Оксфордского университета. Он сидел рядом с Марком Твеном, Камилом Сен-Сансом и генералом Бутом[133]133
  Бут, Уильям (1829—1912) – основатель и руководитель Армии Спасения.


[Закрыть] из Армии Спасения и удивлялся. Вспомнил, как плохо учился в школе – до сих пор не усвоил правил арифметики и правописания. Он так и не попал в Школу изящных искусств, а Папа и Мама были и вовсе неграмотны. И вот теперь его нарядили в великолепную мантию из красного шелка и черную четырехугольную шляпу, награждают званием доктора «honoris causa», пишут как о скульпторе-ученом.

Через час после приезда в Париж он зашел в мастерскую на Университетской улице посмотреть, как литейщики сделали отливку памятника Гюго. Ему вручили письмо от Рильке. Огюст поправил ошибки, допущенные литейщиками, и принялся за письмо. Читал медленно, недоверчиво, ожидая просьб, но письмо оказалось дружеским: поэт поздравлял Родена по случаю Оксфордской церемонии и писал: «Вы более, чем кто-либо другой, заслуживаете этого почетного звания». Если ему вновь представится возможность увидеться с мэтром, писал Рильке, он сочтет это за счастье.

Огюст ответил Рильке, что охотно повидается с ним в ближайшие дни.

Через неделю они встретились в Люксембургском саду, где аллеи были усыпаны спелыми каштанами. Это был один из любимых парков Огюста, и здесь стояли некоторые его статуи. Мэтр был в хорошем настроении. День был ясный, осенний, они гуляли по дорожкам; густая зеленая листва кое-где уже начала желтеть, кругом – обилие цветов всех оттенков и каких-то новых, невиданных прежде сортов.

Роден знал, что Рильке немного зарабатывает стихами и гостит у богатых покровителей, главным образом у пожилых женщин. Но он не касался этой темы, они условились не говорить о прошлом, а только о настоящем.

Рильке – все такой же темноволосый, стройный, с живым взглядом голубых глаз и тонкими усиками – был по-прежнему экспансивен; он восхвалял Майоля, работы которого только что видел.

– Его торсы очень хороши, – согласился Огюст. – Будь я помоложе, мне бы следовало у него поучиться.

– Но вы ведь были его учителем, мэтр.

– Скорее, советчиком. У таких людей, как Майоль, и своего таланта хватит. Обо мне говорили, будто я окружил себя покорными учениками, такими, как Майоль, Дюбуа, Камилла, Клодель, Бурдель, а по всей Франции не сыскать более самобытных и непохожих людей, чем они. У них только и было общего, что все они пришли ко мне учиться самостоятельности, независимости.

– Вам нравится Мане? О нем сейчас много говорят.

– Да, он мне всегда нравился. Я рад, что его работы теперь в Лувре.

– А Ван-Гог? Сезанн?

– У меня есть несколько картин Ван-Гога. Я встречал его несколько раз, случайно. Это был очень тихий человек, вечно погруженный в себя, в этом он немного схож с Сезанном.

– Вы были хорошо знакомы с Сезанном? – После смерти Сезанн стал для Рильке открытием, поэт питал к нему страсть.

– Не очень. Думаю, никто не знал его по-настоящему.

Огюст погрустнел, вспомнив о Моне, который уже давно утратил былую красоту, молодость и энергичность, и скорбел о том, что успех пришел к нему слишком поздно; он подумал о Дега – какие тот метал когда-то громы, устрашавшие великих мира сего. Теперь Дега бессильный старец, измученный годами и болезнями, бесцельно скитающийся по Парижу, полуослепший, неспособный больше писать; а Ренуар, хотя и стал знаменитостью, работает только сидя в коляске. Безжалостное время не пощадило его друзей-современников, мрачная осень пришла к ним.

Они подошли к отелю Бирон. Рильке жил в мастерской жены, которой в это время не было в Париже. С женой он виделся весьма редко. Печальное настроение Огюста развеялось. Он с первого взгляда влюбился в этот дворец восемнадцатого века, превращенный в девятнадцатом в квартиры. Отель Бирон стоял очень удачно, на тихой улице Варенн, как раз там, где она выходила на широкий бульвар Инвалидов, рядом с Домом инвалидов и могилой Наполеона[134]134
  Прах Наполеона был в 1840 году перенесен в собор Инвалидов.


[Закрыть]. Огюсту понравилась обширная территория, которую занимал дворец и прекрасный сад. Какой чудесный уголок, Медон в самом центре Парижа! А когда Рильке показал ему комнаты, Огюст понял, что именно здесь ему следует разместить свою мастерскую.

Комнаты были просторные, с высокими потолками и красивыми большими окнами во двор, расположенный перед дворцом, а с противоположной стороны окна выходили в сад. Огюст был пленен. Повсюду изящество линий и гармония.

– Это загородный дворец в самом сердце Парижа, – сказал он Рильке.

– Мэтр, в свое время его называли самым великолепным зданием Парижа. Кто только не жил здесь: Пейранк, парикмахер-авантюрист, Бомарше, герцог Бирон, знаменитый вельможа, папский нунций, посол русского императора. И, наконец, в течение многих лет монахини Ордена святого сердца.

– А кто живет теперь?

– Айседора Дункан, де Макс, Матисс. У них тут мастерские. И моя жена.

Огюсту нравилась Айседора. Она сильно изменилась после их первой встречи, стала женственней и безрассудней. Ходили слухи, что у нее столько же любовников, как у него любовниц. Огюст чувствовал, что она все еще мечтает о нем, и не только из-за его славы, и сожалеет о первой неудачной встрече. Но теперь он слишком стар. После Камиллы у него больше не было молодых любовниц.

Рильке сказал:

– Нижний этаж сдается, но за дорогую цену. – Я сниму. Узнайте, когда я могу переехать. Рильке это немного обидело, хотелось возразить:

«Я вам больше не секретарь, не слуга», но у мэтра был такой властный вид, что поэт сказал:

– Будет чудесно, если вы поселитесь здесь, неподалеку от могилы Наполеона. Наполеон и Роден, – добавил Рильке, раздумывая над этим сравнением. – Наполеон пытался разрушить мир и переделать его своими сильными руками, а вы из мягкой глины создали целую вселенную, населенную реальными людьми. И для меня, мэтр, ваши руки обладают большей силой.

– Спасибо, Райнер, вы очень любезны, но имя Наполеона будет жить в веках.

– Сомневаюсь. Мы уже никогда не почувствуем силу его рук, а плодами ваших рук люди будут наслаждаться всегда.

Огюст скептически улыбнулся.

– Сейчас мне хочется только одного, – сказал он, – поселиться в отеле Бирон и снова приняться за работу.