Текст книги "Американский поцелуй"

Автор книги: Дэвид Шиклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Дуглас покачал головой, приходя в себя. Он поднялся.

– Николь, – сурово сказал он. – Что происходит? Это шутка, очередная нелепая семейная издевка?

– Нет, – Николь закинула ноги на стол, – мои родители вполне серьезно хотят нашей свадьбы. Я тоже.

– Пожалуйста, сядь, Дуглас, – сказала Полетт.

Впервые ее голос звучал серьезно. Дуглас сел.

– Это… это бред, – произнес он, – мы же просто ужинаем.

Самсон постучал пальцами по столу.

– Черт возьми, сынок, Полетт и я счастливо женаты уже двадцать пять лет, и знаешь почему? Мой отец все устроил. Мой отец и отец Полетт были деловыми партнерами.

– Моя девичья фамилия Депомпис, – объяснила Полетт.

– Правильно, – продолжал Самсон, – Депомпис. Как бы там ни было, наши отцы все решили. Мы тоже считаем, что вы с Николь подходите друг другу.

У Дугласа кружилась голова.

– Вы обсуждали это? В семье?

– Конечно, – подтвердил Самсон, – каждый вечер на протяжении недели.

– Простите, мистер… Простите, Самсон, но вы даже не знаете меня.

– О, черт возьми. – Самсон взмахнул рукой, будто отгоняя комара. – Николь знает тебя. Она говорит, что ты каждую неделю смотришь кино, так же как она каждый вечер читает книги.

– Это прелестно, – вставила Полетт.

Дуглас уставился на ученицу.

– Николь, – начал он, – тебе девятнадцать.

– В сентябре двадцать, – сказала Николь.

– Она пропустила год, – объяснила Полетт, – в третьем классе.

– Ну хорошо, двадцать, – согласился Дуглас.

– У нее ломается голос, – сказала Полетт.

– Простите. – Дуглас громко прокашлялся.

Боннеры молчали.

– Послушайте, – произнес Дуглас, – вы… я… ужин был чудесный, но… Давайте не будем ломать комедию. Я хочу сказать, что…

– Молодой человек, – обратился к нему Самсон, – вам нравится Николь?

Дуглас замолчал. Он ожидал, что сейчас из-за занавески выпрыгнет клоун, но тот не появлялся. Напротив Дугласа за столом сидела Николь в невообразимом платье и смотрела на него своими внимательными голубыми глазами. Впервые Дуглас представил себе, что она принадлежит ему. Он вспомнил Лилиан Маркс, последнюю женщину, с которой он встречался и которая обожала джаз. Он представил себя и Николь, едущих в кабриолете в Монтаук, как они держатся за руки, по радио играет нелепая музыка, которая нравится Николь. Он покраснел.

– Религия не имеет значения, – неистовствовал Самсон. – Николь убедила меня, что ты христианин, как мы. Она восхищается твоим интеллектом, и ты всегда ставишь ей пятерки. Так в чем проблема, Дуг?

Дуглас потер глаза кончиками пальцев.

– Это… Так внезапно, сэр.

Самсон фыркнул.

– Дуглас, – сказала Полетт, – мы очарованы вами. Особенно теперь, когда мы встретились.

Дуглас выпрямился.

– Да. Хорошо. Как я уже пытался сказать, Николь на одиннадцать лет младше меня. Вас это не… смущает?

– Нет, – ответил Самсон, – я старше Полетт на двенадцать.

– Мистер Керчек, – сказала Николь, – вам известно, мистер Керчек, что раньше девушки выходили замуж и рожали детей в четырнадцать?

– Давайте повременим с родами, – радостно хохотнул Самсон.

– Сейчас не Средневековье, Николь. – Дуглас глотнул бренди. – Ты еще колледж не окончила.

– Хорошо, но я окончу. Так ведь?

– Конечно, она окончит, – голос Полетт выражал обиду, – моя дочь не бросит учебу ради мужа.

– Нельзя бросать, – согласился Дуглас.

– Эй, – прорычал Самсон, – мы предлагаем тебе руку нашей дочери, Дуг, и дадим денег, но Принстон не обсуждается. Не пытайся отговорить ее.

– Я и не пытаюсь.

– Никаких уговоров, – произнесла Николь.

Дуглас тяжело вздохнул.

– Мне нужно в ванную, – сказал он.

– Хорошо, черт возьми, – произнес Самсон, – иди!

Полетт указала на коридор.

– Третья дверь направо.

Дуглас поспешно вышел из комнаты. Его разум был как в тумане. Он вспомнил свой торт. Ему пришли на ум педагогические курсы, которые он однажды посещал, где руководитель советовал ему следить за девушками-ученицами и их увлечениями.

«Именно это тут и происходит? – думал Дуглас. – Увлечение?»

Дверь в ванную была слегка приоткрыта. Дуглас уже собрался ее открыть, когда услышал звук спускаемой воды.

– Извините, – автоматически извинился он.

Удивленный, он отступил на шаг. Через секунду дверь открылась, и из ванной вышел черный кот. Он остановился у ног Дугласа и посмотрел прямо на него.

– Джон Стэплтон, – прошептал Дуглас.

– Мяу, – ответил Джон Стэплтон.

Дуглас был поражен. Джон Стэплтон слегка покусал язычок левого ботинка Дугласа, как бы пробуя его на вкус. Потом кот прошел по коридору и исчез.

«Бред», – решил Дуглас. Этот вечер, эта семья, этот кот – все они наваждение. Кот явился предзнаменованием, и Дуглас, умываясь, рассматривая в зеркале свою дикую прическу и глубоко дыша, пытаясь взять себя в руки, – не мог выкинуть Николь из головы. Он вспоминал ее простые серебряные сережки, которые она всегда носила. Он вспомнил о Мелвилле, цитату из которого она написала по памяти, уважение, которое она питала к книгам Грэма Грина, ее мертвую хватку, которой она держала хоккейную клюшку. Ее любимым фильмом была «Филадельфийская история», настоящий шедевр. Он присутствовал при ее страстном споре по поводу наказания на уроке этики, однажды она держала на руках ребенка кого-то из учителей.

– Я хочу поговорить с Николь наедине, – заявил Дуглас, вернувшись в комнату.

– Конечно, – разрешил Самсон.

– Одни, одни. – Полетт устало улыбнулась Дугласу.

– Идите в мой кабинет. – Самсон встал и пожал Дугласу руку.

Они были одни. Дверь в кабинет была заперта. Николь села на тахту, сняла туфли и скрестила ноги. Дуглас сел на краешек деревянного стула, чья спинка была украшена гербом. Дуглас не стал спрашивать, но решил, что это может быть фамильный герб.

Николь хрустнула пальцами.

– Через минуту я начну называть вас не мистер Керчек, а Дуглас.

– Неужели?

Николь вздохнула.

– Мистер Керчек, пожалуйста, выслушайте. Мне нужно кое-что сказать.

Дуглас собрался с мыслями. За дверью на диване сидела семейная пара, пила бренди и, может быть, гладила Джона Стэплтона. В кабинете рядом с ним находилась своевольная молодая женщина.

– Мистер Керчек, – начала Николь, – я знаю, как трудно найти в этом городе любовь. Я молода, но понимаю, что такое одиночество и как оно печально. – Николь провела рукой по ногам, – я знаю парня в этом доме, который привязывает девушек к кровати, думая, что они спасут его от одиночества. Именно об этой печали я говорю.

– Хорошо, Николь. Но мы-то тут при чем?

Николь приложила палец к губам.

– Послушайте. Я знаю, что могу быть нелогичной, Дуглас.

У Дугласа перехватило дыхание. Он почувствовал что-то похожее на страх.

– Например, сегодня, – продолжала Николь, – эта история с «Королем Лиром». Но есть еще кое-что, чего вы не знаете. Я видела вас в кинотеатре на прошлой неделе.

Дуглас опять покраснел.

– Показывали фильм «Стрелка» с Грегори Пеком. Это было во вторник, на девятичасовом сеансе. Я увидела рекламу фильма в газете и знала, что вы пойдете. И я тоже пошла.

Дуглас пытался вспомнить, что на нем было надето в тот вечер и что он ел в кинотеатре. Фланелевая рубашка? Мишки Гамми?

– Я сидела через пять рядов от вас и видела ваш силуэт. Я видела, что вы в восторге от парня, игравшего бармена. Помните, парень из кабака?

Дуглас закрыл глаза. «Она права, – пронеслось у него в голове. – Ей девятнадцать, и она права».

– Как бы там ни было, женитесь вы на мне или нет, но я хотела это сказать, – выдохнула Николь. – Это нехорошо, Дуглас.

Дуглас не открывал глаз. Он слушал.

– Нехорошо то, как вы живете. Все те тяжести, которые вы поднимаете, те мили, которые пробегаете, фильмы, которые смотрите. Это неправильно. Это одиночество.

Дуглас посмотрел на нее. Он видел изгиб ее шеи, ее виски, но в ее глазах было что-то еще.

– Ты хороший учитель и все такое, Дуглас, но ты просто убиваешь время. Это точно.

«Какого черта?» – подумалось Дугласу. Потом он спросил себя: «Как? Как я его убиваю?»

– Я вижу это по книгам, которые ты задаешь нам читать, по галстукам, которые носишь. – Николь жевала прядь волос. – Ты готов, Дуглас, готов к встрече с женщиной – с той, на которой ты женишься. – Николь слегка нахмурилась. – И думаю, что эта женщина – я. Я встречалась с несколькими парнями, я знаю жизнь, и… Ну, я просто знаю, чего хочу.

– Как? – вырвалось у Дугласа. Его рука, держащая бокал, дрожала, поэтому он поставил его на стол. Он чувствовал, что сейчас заплачет, но сдержался.

– Как ты можешь такое говорить?

– Я это я. – Николь взглянула на учителя.

– Ты влюб… – Дуглас изменил фразу. – Ты меня любишь?

Николь гладила себя по шее, потягивая бренди.

– Послушай. Я еду учиться в Принстон. И у меня гигантская семейная библиотека. Я просто считаю, что с тобой в кино должна ходить женщина, и этой женщиной должна быть я. Я готова ею стать.

Дуглас больше не мог сидеть на месте. Он встал и прошелся, так он всегда ходил в раздевалке перед боем. Ему хотелось кричать, ударить или быть побитым. Он хотел чего-то надежного, с ощущением чего он был знаком. Он остановился перед Николь, не зная, что делать.

– Расслабься, Дуглас. – Николь подвинулась на тахте.

– Нет. – Дуглас мотнул головой и опять зашагал по комнате. – Никаких «расслабься, Дуглас». Мне нужно тебе кое-что сказать. Мне тридцать один, и я… Я твой учитель, ради всего святого. Я имею в виду… это… Послушай, ответь мне, Николь.

– Да, – прошептала она, – отвечу.

– Это правда? То есть, я хочу сказать… Ты влюблена в меня?

– Я готова влюбиться, – ответила Николь, – это комплимент, но ничего большего предложить не могу.

Дуглас перестал мерить шагами комнату.

– Я схожу с ума, – тихо сказал он. – Я твердо стою на ногах, но схожу с ума.

Николь улыбнулась.

– У меня выпускной через месяц, меня сопровождает мой кузен Фред, а сам выпуск еще через две недели. Это будет нелегко, но в первую неделю июня я готова стать твоей безраздельно.

Дуглас рассмеялся практицизму в ее голосе. Он вспомнил о своей матери, о Чьяпасе и мексиканцах, о череде сочинений, которые он проверял уже шесть лет. Наверное, он проверил тысячи этих сочинений. И вероятно, была эпоха, когда люди мыслили, как Николь Боннер.

– Я могу ездить в Принстон, – объяснила Николь, – или приезжать к тебе по выходным. У меня немного эксцентричная семья, и я сама тоже, но так уж получилось. Что скажешь?

Дуглас поднял Николь на ноги. Он ощущал головокружение и страсть. Он не понимал своих чувств. Как отчаявшееся животное, он сделал последний прыжок.

– Николь, – его голос прозвучал серьезно.

– Да.

– Я… я хочу задать тебе еще один вопрос.

– Хорошо.

– Если ты пошутила и завтра сообщишь мне об этом, то я… – Дуглас сжимал и разжимал кулаки.

– Я не шучу, – сказала Николь.

Дуглас посмотрел в окно на панораму Нью-Йорка, потом на Николь.

– Уверена?

Николь дотянулась и легонько провела по волосам Дугласа.

– Домашняя короткошерстая, – прошептала она.

Дуглас взял ее руки в свои. Он улыбался. Его слегка пошатывало.

– Хорошо. Хорошо, если ты серьезно, то я хочу, чтобы ты кое-что сделала.

Николь нахмурилась.

– Никакого секса до свадьбы. А поцеловать можно.

– Молчи и слушай, – голос Дугласа дрожал от напряжения, – я не хочу поцелуев. Я хочу, чтобы ты меня ударила.

– Что?

Дуглас не мог сдержать триумфальной усмешки.

– Я хочу, чтобы ты ударила меня в живот со всей силы.

Николь отстранилась.

– Ты ненормальный.

– Нет, – Дуглас взял ее за плечи и поставил в стойку, – доверься мне. Если сделаешь, то я пойму, что мы… я просто узнаю.

Николь засмеялась.

– Ты сумасшедший.

– Ударь меня.

Николь склонила голову набок.

– Ты серьезно?

– Дай руку.

Николь вытянула правую руку.

– Сожми кулак. Нет, вот так, большой палец снаружи. Хорошо.

– Откуда ты знаешь, как…

– Заткнись и ударь меня, – Дуглас презрительно усмехнулся, – давай же. Посмотрим, что у тебя получится.

Жестокая радость показалась на лице Николь.

– Ну, смотри!

– Бей.

– Я ударю, Дуглас, – предупредила она.

– Давай.

Николь отвела кулак к бедру. Она бросила взгляд на дверь, за которой были ее родители. Дугласу казалось, что она сейчас рассмеется или сделает что-то непредсказуемое.

– Давай, малявка, – подколол ее Дуглас, и это произошло. Николь резко выбросила руку вперед и сделала то, что он хотел, то, чего они оба хотели.

СЕРЕНДИПИТИ

Леонард Банс желал одну женщину и собирался переспать с другой. Леонард работал в Манхэттене адвокатом в конторе «Спак и Хардисон». Обе женщины были помощниками адвоката в той же в фирме. Ту, которую Леонард желал, звали Ханна Глорибрук, а ту, с которой собирался переспать, – Элисон Шиперс.

Тридцатипятилетняя Элисон была ростом около пяти футов. Она была полной, грудастой, сильной, но очень застенчивой с мужчинами. Элисон выросла в штате Мэн, казалось, она создана для того, чтобы быть домохозяйкой или работать на консервном заводе. Она снимала квартиру в Грэймси-парк и носила мешковатую одежду, скрывавшую ее формы. По четвергам Элисон баловала себя суши, которые были одной из ее слабостей, затем делала маску для лица и смотрела телевизор. Субботними вечерами Элисон засыпала в слезах.

Ханна Глорибрук занимала соседний с Элисон кабинет. Ханна была блондинкой, ростом пять футов семь дюймов[4]4
  1 м 70 см.


[Закрыть]. У нее были выдающиеся скулы и щербинка между передними зубами. Ей было двадцать шесть, и она была единственным ребенком в семье. Мать Ханны умерла, а отец владел сетью дорогих магазинов парфюмерии и косметики «Глорибрук» в Нью-Йорке и Париже. Эти товары были созданы специально для Ханны. Распускала ли она волосы или забирала их в хвост, надевала платье или дождевик, Ханна поражала Манхэттен. Она попалась в ловушку собственной привлекательности и постоянно заботилась о своей внешности: береты, платья, чулки, костюмы. У Ханны был диплом политолога университета Тафт, она была обеспечена благодаря прибыли от продажи самых известных духов ее отца, «Серендипит»[5]5
  Термин, используемый в психологии, по значению близок к слову «интуиция». Образован от древнего названия Цейлона (Серендип), принцы которого обладали способностью обнаруживать нечто ценное случайно, во время поисков чего-либо совершенно другого.


[Закрыть], которыми она пользовалась каждый день. Она уже полгода работала в «Спак и Хардисон», где занималась бумажной волокитой, а во время ланча читала романы. Вечерами и на выходных Ханна пила пиво и надевала очки в черной оправе в стиле шестидесятых, которые делали ее похожей на сообразительную и хитрую кошку.

Что касается Леонарда Банса, то он был отчаявшимся холостяком. Ему было сорок три. В университете он собрал внушительную коллекцию призов и наград. Леонард с отличием закончил колледж, завоевал грант Родса и сейчас был в «Спак и Хардисон» ведущим юристом. Тем не менее его одиночество не было вызвано снобизмом и чувством превосходства над людьми. Причина была в огромном родимом пятне на правом виске. Пятно было красной рельефной отметиной на коже. Создавалось впечатление, что мозги Леонарда взорвались и стекают по виску к правому глазу. Леонард ненавидел родимое пятно. Он был уверен, что эта отметина перечеркивает все его достоинства и не позволяет ему иметь друзей и быть любимым женщинами. Леонард читал в глазах присяжных отвращение к себе и симпатию к своему клиенту, оправданному или осужденному из-за его внешности. Его угнетало, что Ханна Глорибрук, секс-бомба с четвертого этажа, никогда не снизойдет до него из-за его клейма, сделать с которым он ничего не мог. Заслужил ли мир, и в частности женщины, такого подозрительного отношения к себе или нет, свой образ жизни Леонард менять не собирался. Он ожесточился против красоты и правды, надеясь побороть и подчинить их, но никогда не рассчитывая на это всерьез.

Каждый вечер, глубоко засунув руки в карманы, Леонард прохаживался по улицам Мидтауна, вожделея каждую вторую женщину. Он желал молодых матерей с широкими бедрами, школьниц в мини-юбках, худых моделей на рекламных щитах. Поздно вечером у себя в квартире Леонард, сжимая кулаки, смотрел фильмы с Энн-Маргарет, Рэкел Уэлч и Катариной Росс. Леонард считал, что бог создал женщин для мужчин, чтобы мужчины тратили на них деньги, и если мужчина был обеспечен и свободен от нареканий, то женское изящество должно принадлежать ему. Женщиной, которую он жаждал сжать в своих объятьях, была Ханна Глорибрук. Но, учитывая свой недостаток, Леонард направился к столу Элисон Шиперс.

– Мисс Шиперс, – обратился он к ней, – вы подготовили резюме по делу Ковальски?

Элисон подняла глаза. У нее были четкие черты лица, как на карикатуре «Человек на Луне». На ней была белая блузка с золотой булавкой на груди, а на булавке – пронзенное сердечко.

– Почти, мистер Банс.

Леонард посмотрел, не подслушивает ли кто.

– Мисс Шиперс, – произнес он, – не составите ли вы мне компанию за ужином?

Элисон вспыхнула.

– Почему, мистер Банс…

Она неудовлетворена, пришел к выводу Леонард. Она трахнет меня, как изголодавшийся кролик.

– В «Дюранигане», в девять, – уточнил Леонард.

Через две комнаты отсюда была видна склоненная голова Ханны Глорибрук. Под платьем виднелись ярко-синие лямки от лифчика.

Ровно в девять Леонард и Элисон ужинали в ресторане «Дюранигане» на Медисон-авеню. От Элисон пахло ягодными духами, на ней было изящное белое платье, подчеркивавшее ее ноги. Она скромно улыбалась, потягивая коктейль и закусывая телятиной, а Леонард смотрел на ее крепкие бицепсы.

– Вы занимались спортом в колледже? – предположил он. – Может, греблей?

– Вы телепат!

В одиннадцать тридцать Леонард и Элисон остались одни в ее квартире, где он подливал ей вино и задавал вопросы. В полпервого он лежал между ее ног.

– Почему, мистер Банс? – тяжело дышала Элисон. Она гадала, неужели все это происходит потому, что она подготовила хорошее резюме по делу Ковальски.

Леонард раздвинул ее бедра, и ловко, по-змеиному задвигал языком. Он смотрел на ее тело и розовый лифчик. Когда он удовлетворял женщину языком, не нужно было поддерживать беседу. Элисон не видела его родимое пятно, а он, не видя ее лица, мог представлять себе хрупкую, поверженную Барбареллу[6]6
  Искательница сексуальных приключений из фантастического фильма «Барбарелла» (реж. Р. Варни, 1968). В роли Барбареллы снялась Джейн Фонда.


[Закрыть].

На следующий день Элисон не давала Леонарду прохода. Она принесла ему кофе и сжала его запястье.

– Я приготовлю ужин, – прошептала она.

«Доверчивая корова», – подумал он.

Мимо прошла Ханна Глорибрук на высоких каблуках и в шотландской мини-юбке.

Леонард слегка улыбнулся Элисон. Он все еще ощущал чудовищный ягодный аромат.

– Ужин – это здорово, – произнес он.

Так продолжалось около месяца. Леонард пытался найти подход к Ханне Глорибрук, отыскать повод для разговора. Каждый раз, когда он приближался к ее кабинету, Ханна делала какое-нибудь бессознательное действие – поправляла юбку или убирала выбившуюся прядь за ухо – и сердце Леонарда останавливалось, он невольно прикрывал свое родимое пятно и уходил. После этого Леонард использовал любые возможности выплеснуть энергию, которой заряжала его Ханна. Он громил оппонентов в суде, а потом сражался с телом Элисон в постели.

Теплым августовским вечером Леонард Банс оказался в «Черривуде» на Сорок второй улице. Он решил отдохнуть от пирожков с мясом, приготовленных Элисон, и ее толстых лодыжек. «Черривуд» был уютным баром со старым добрым скотчем и живыми рассказчиками. В зале с приглушенным светом можно было без труда найти себе место и посидеть в одиночестве.

Леонард заказал «Гленфиддич» со льдом, занял место в отдельном кабинете, повернувшись родимым пятном к стене. Он допивал уже второй бокал, когда почувствовал аромат, в котором не было и намека на ягоды. Он поднял глаза.

– Так-так-так, – сказала Ханна Глорибрук. – Ленни Банс.

Лицо Леонарда озарилось. Держа пинту «Гиннесса» и сигарету, Ханна стояла перед ним, на ней было черное платье с разрезом до талии. Ее светлые волосы были собраны в тонкий пучок, а глаза закрыты кошачьими очками, которых Леонард никогда не видел. Странно, но Ханна была босиком, без драгоценностей и макияжа. Самое главное, что она была одна.

Ханна затянулась.

– Привет, Ханна, – подсказала она. – Добрый вечер, мисс Глорибрук.

Леонард взволнованно поднялся, его колени задели стол.

– Простите! Ой! Извините, привет!

Ханна села напротив него. Леонард тоже сел. Он инстинктивно начал почесывать лоб – это была одна из его уловок, скрывающих родимое пятно.

– Я на самом деле не Ленни, – произнес он.

Ханна посмотрела его стакан на свет.

– Скотч, – констатировала она. – Оп! – Она глотнула из своего бокала.

Леонард огляделся. Несколько мужчин оторвались от своего виски и смотрели на Ханну. Он поймал свирепый взгляд двух жен, трех подружек и шести одиноких женщин, сидевших у бильярдного стола. Накрашенные женщины возвращались с бродвейского шоу, на них были драгоценности, а одна женщина была еще и на каблуках.

– Странно встретить тебя в таком заведении, – сказал Леонард.

Ханна выпустила дым через щель между зубами.

– Мне двадцать шесть, – ответила она.

– Ты босиком, – заметил Леонард.

– Да.

– Ты кого-то ждешь?

– Ты бы этого хотел?

Леонард вспыхнул и опять почесал лоб.

– Спорю, что ты кого-то поджидаешь, Ленни, – улыбнулась Ханна. – Спорю, что ты ждешь сексуальную шлюшку.

Леонард представил лицо Элисон.

– Потаскушку, – продолжала Ханна. – Девку.

– Слишком много слов, – вставил Леонард.

– Я болтлива до тех пор, пока мужчина меня не покорит. Тогда я делаюсь понятливой. Уступчивой. Сговорчивой.

Леонард покрылся густым румянцем.

Ханна протянула ему пустой стакан.

– Хочу еще.

Леонард поспешно заказал «Гиннес» и еще один «Гленфиддич». В голове он прокручивал события сегодняшнего дня, гадая, за что же он заслужил такую компанию. Когда он вернулся, Ханна зажгла новую сигарету.

«Она осталась», – ликовал он. Даже сквозь табачный дым он ощущал запах ее духов. Они пахли спиртным, а может, вечерним бризом.

Ханна выдвинула подбородок.

– Эти женщины пялятся на меня. Им не нравится, как я одета. Они считают, что я думаю только о сексе. Они завидуют.

– Ты всегда ходишь по городу без обуви?

Ханна пила крепкий портер.

– Ленни, давай обсудим не мои ноги, а что-нибудь другое.

– Хорошо. – Леонард лихорадочно придумывал тему. Он вспомнил о мятных конфетках, которые сжевал по дороге в бар.

– Ты веришь в Бога? – спросила Ханна.

– Да.

– Самое клевое место, где ты побывал?

– Новая Зеландия.

– Лучший в мире вид спорта?

– Футбол.

– Неправильно, – перебила Ханна. – Хоккей. Самая прекрасная женщина?

Леонард подумал о любимых актрисах, о руководительнице психологического тренинга, которую он когда-то хотел, о матери друга детства Джонни Вагса. Он задумался, смогла бы Элисон Шиперс сниматься в кино, даже во второстепенных ролях. Разве что в роли налогового инспектора, решил Леонард. Или конвоира.

– Время вышло, – произнесла Ханна.

– Женщина, о которой я мечтаю? – спросил Леонард.

Ханна засмеялась. Под столом она коснулась его ноги.

– Я, глупенький! – ответила она.

Леонард покраснел. Он инстинктивно дотронулся до родимого пятна.

Ханна опустошила свой бокал. Она перегнулась через стол.

– Я не похожа на зануду библиотекаршу, Ленни? – Она заговорила тише. – На женщину, которая умна, но любит, когда ее трахают?

Леонард не верил своим ушам. Он не говорил ни слова, боясь все испортить.

Ханна положила руку ему на колено.

– Кто самая красивая женщина на планете?

Леонард вспомнил о своем языке, о змее, живущей у него во рту.

– Ты, – прошипел он.

Ханна сжала его колено.

– Как насчет того, чтобы поехать ко мне и трахнуться?

Леонард почувствовал огонь внизу живота.

– О боже! Да!

– Пойдем, – произнесла помощница адвоката. Она подняла очарованного Леонарда Банса на ноги.

Квартира Ханны была на шестом этаже Примптона. Здание представляло собой темную таинственную башню на пересечении Восемьдесят второй и Риверсайд-драйв. Там был шикарный старый лифт, а на этажах горели масляные лампы. Квартира Ханны была богато украшена. Ее отец, Герхард Глорибрук, тратил доходы от фабрики на организацию охотничьих экспедиций по всему миру. Он часто привозил дочери свою добычу. Две гигантские твари, превращенные в чучела, вырисовывались в темноте комнаты. Подвешенная к потолку огромная хищная птица и приготовившаяся к прыжку черная пантера придавали комнате особый колорит.

– Ух ты! – вырвалось у Леонарда.

Ханна не включила свет, но зажгла четыре свечи по углам комнаты. Она стояла около пантеры, почесывая ее голову.

Леонард нервно покосился на свечи. Он подумал, что впереди его может ожидать тантрический секс, возможно, с элементами вуду. Он указал на птицу, размах крыльев которой достигал шести футов.

– Кондор? – предположил он.

– Это орел. – Ханна уже не курила. – Отец убил его на Амазонке.

– Надо же!

– Он родственник лесного орла, питающегося обезьянами на Филиппинах.

– А-а, – протянул Леонард.

– Разденься. – Ханна расстегнула платье.

Член Леонарда напрягся.

– Что?

Платье упало на пол.

– Мы будем трахаться в лифте.

У Леонарда пересохло во рту. Перед ним в черном лифчике и узких черных трусиках стояла богиня, которой он поклонялся шесть месяцев.

«Я возьму ее, – думал он, – возьму, как свою добычу». Он разделся до трусов.

Ханна сложила руки на груди, она смотрела на его боксерские трусы.

– Их тоже.

Леонард колебался из-за эрекции. «Прекрати, – сказал он себе. – Ты хищник». Глубоко вздохнув, он снял трусы.

– Хорошо, – распорядилась Ханна, – пойдем. – Она подвела его к двери, которая была распахнута.

Леонард коснулся руки Ханны, разглядывая ее живот. Он возбужденно дышал.

– Ты первый. – Ханна хлопнула его по заду, выталкивая в коридор. – Быстренько! Быстренько!

«Что за черт», – думал Леонард. Он выпрыгнул в коридор, приземлясь на четвереньки. Он усмехнулся и зарычал как зверь.

– Давай, детка, – стонал он.

Ханна захлопнула дверь у него перед носом. Леонард слышал, как задвинули засов. Его лицо вытянулось.

– Эй, – позвал он. Он все еще стоял на четвереньках. У него была эрекция.

– Ханна?

– Да, – отозвались за дверью.

– Открой.

– Не-а.

Леонард осмотрелся. В коридор выходило двадцать дверей, горело пять масляных ламп.

– Ханна?

Дверь не открывалась.

– Да?

– Я думал, мы собирались… заняться любовью в лифте?

– Вообще-то, я предлагала трахнуться в лифте.

– Правильно. – Леонард усмехнулся, он ждал. Вскоре он перестал усмехаться.

– Ханна?

– Да?

– Мы не будем трахаться в лифте?

– Ха!

Леонард приблизился к двери. Он прижался руками и ухом к ее гладкой поверхности, как взломщик сейфов.

– Ханна, я голый.

Ответа не последовало. Он услышал шум, как будто что-то тащили. Он подергал ручку, но дверь была заперта. Тонкая полоска света выбивалась из-под двери, он заглянул туда, рассчитывая увидеть ноги Ханны.

– Я прислонила свою пантеру к двери, – объяснила Ханна. – Она наблюдает за тобой. Я сняла всю одежду и сижу на пантере, как на лошади.

«Это шутка, – подумал Леонард. – Розыгрыш».

– Мои волосы смешались с шерстью пантеры. Это здорово.

– Ханна, – начал Леонард. – Это шутка?

– Представь, насколько я сексуальна, сидя верхом на этой застывшей, напряженной пантере, а к моей обнаженной груди не может прикоснуться ни один мужчина.

– Позволь мне войти, – умолял Леонард.

– Я не бледная, – непринужденно болтала Ханна, – если ты думаешь, что я бледная под бельем, то ты не угадал, дурачок. У меня ровный загар. Я загораю голой на крыше.

– Ханна, – несмотря на наготу, Леонард старался быть учтивым. – Это розыгрыш? Я угадал?

– He-а, это чистосердечный разговор.

Леонард начал колотить кулаком в дверь.

– Открой эту чертову дверь!

– Ленни, Ленни! – Ханна говорила ровным, убеждающим голосом. – Если не хочешь возвращаться голым через Центральный парк, то возьми себя в руки и послушай.

Леонард поднялся. Он прохаживался вдоль двери, его член свисал между ног. Он свирепо поглядывал на дверь. Как только Ханна ее откроет, пусть даже щелочку, он бросится и оседлает ее.

– Ленни, ты пришел в себя?

– Шлюха! – прошипел Леонард.

Ханна поцокала языком.

– Кажется, тебе еще нужно время. Я пока подвигаюсь на пантере взад-вперед, чтобы ее упругая спина возбудила меня.

Леонард продолжал ходить туда-сюда. Он осмотрел коридор, надеясь найти какой-нибудь ковер, чтобы прикрыться, но напрасно. Он посмотрел на часы, единственную вещь, оставшуюся на нем. Почти полночь. На восемь тридцать утра у Леонарда была назначена встреча с очень важным, состоятельным клиентом, Джоанной Крикмайр. Миссис Крикмайр, генеральный директор сети магазинов «Крикмайр», разводилась с мужем, прожив с ним двадцать один год, и была намерена оставить его без гроша в кармане. Она попросила «Спак и Хардисон» предоставить ей защитника с кровавым родимым пятном, потому что полагала, что адвокат должен быть отвратительным и звероподобным, и хотела подыскать специалиста соответствующей внешности.

– М-м-м-м, – в голосе Ханны слышалось сексуальное возбуждение, – м-м-м-м, о-о-о-о!

Леонард представил себе дорогу через Центральный парк. В такую теплую ночь там будет полно любовников и бандитов.

– Да, – шептала Ханна. – Боже, да!

Леонард остановился и прислушался. Из-за двери доносились скребущие, царапающие звуки, похожие на скольжение когтей по линолеуму.

– Ханна! Ты действительно собираешься…

– Ммм, – стонала Ханна, – не сейчас, Ленни, я занята.

Царапанье ускорилось. Леонард представил Ханну, сжимающую бедрами бока пантеры. Он постучал в дверь.

– Ханна, – зашептал он. – Ханна, пусти меня. Пусти… Пожалуйста.

Скрежет прекратился.

– Ты взял себя в руки?

– Да.

– Ты еще возбужден? Я имею в виду эрекцию?

Леонард зарделся.

– Не стесняйся, Ленни. Это бывает, когда мужчина слышит стоны наслаждения.

– Я предпочел бы видеть, чем слышать. Пусти меня.

– Не-а.

– Но почему?

– Потому, что в сложившейся ситуации ты разговариваешь со мной откровенно. Это жестоко, но необходимо.

– Я могу откровенно поговорить и внутри.

– Ленни, – Ханна дразнила, – принимая во внимание унижение, которому я тебя подвергаю, если я открою дверь и ты увидишь меня обнаженной, ты будешь со мной болтать или трахаться?

Леонард смотрел на масляные лампы, думая их погасить.

– Я могу постараться… довести наш вечер до конца.

Ханна захихикала.

– Ах-ах!

Леонард нахмурился.

– Я отымею тебя. Грубо и беспощадно!

Леонард услышал хлопанье в ладоши.

– Браво, – смеялась Ханна. – Кстати, ты, возможно, думаешь, не затушить ли лампы, чтобы скрыть наготу. Мой тебе совет, не делай этого. Иначе появится дворецкий, Сендер. Ты ведь не хочешь этого.

Леонард опять нахмурился, но тихо присел у двери, облокотясь на нее спиной. Колени он обхватил руками. До него доходили слухи о примптоновском дворецком.

– Еще, – продолжала Ханна, – не пытайся вызвать лифт. Он закрыт с полуночи до часу.

– Что тебе от меня надо? – спросил Леонард.

– Ты хочешь спросить, каковы мои требования? Когда берут заложников, то предъявляют требования.

– Я не заложник, я мшу встать и уйти в любой момент.

Ханна опять засмеялась.

– Ленни, Ленни.

Леонард закрыл глаза. Он был не в силах бороться. Он ощущал духи Ханны из-под двери.

– Хорошо, – признал он. – Я твой заложник.

В квартире Ханна действительно была без одежды, сидя верхом на пантере. Она получала удовольствие от животного, зажатого между ног. Но еще больше ее возбуждало, заставляя ее мозг и пах напрягаться, животное, пойманное за дверью.