Текст книги "Американский поцелуй"

Автор книги: Дэвид Шиклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Раз уж моя сексуальная жизнь и матушка церковь связаны между собой, то я думаю, что в перерывах между заповедями Бог разрешает нам поступать настолько нежно и сознательно, насколько мы способны. А если вы ждете продолжения истории об отце Мерчанте, то катитесь к черту. Я знаю его так же, как мужская половина моих ночных гостей знает меня, то есть не знаю вовсе. Я не полноценный прихожанин церкви Святого Бенедикта, я даже никогда не видел отца Мерчанта нигде, кроме как за кафедрой из своего темного угла. Так лучше. Я избавлен от сопереживания отца Мерчанта, его служба не омрачена такими чувствами. Если вы милосердны и любите кого-то, то вашей правой руке не полагается знать, чем занята левая. Я хочу сказать, что не ваше дело, сколько я посылаю своему отцу и жертвую на церковь, и не мое дело вам это рассказывать. На самом деле, если бы я был лучше, я бы вообще ничего не сказал. В этом-то и проблема моей исповеди, предназначена ли она для священника или случайного человека вроде вас. Я должен быть безжалостен к себе и не рассказывать слишком много о том, как я целую и выбираю женщин, потому что вы решите, будто это ваша забота – понять, пожалеть или осудить меня.

В конце концов, я человек, и я вправе отказаться от тех странностей, о которых только что поведал. С моей склонностью носить оружие и вспоминать Фрэнсиса я могу стать одержимым очень быстро. И вы, вероятно, полагаете, что, связывая женщин, я могу перейти тонкую грань, отделяющую мое обращение с женщинами от изнасилования. Конечно. Я сильнее любой женщины, которую удерживаю, легко надену на нее рыбный шлем Фрэнсиса – я храню его под кроватью – и женская голова станет слепой, оглушенной, неузнаваемой. Потом я с легкостью застрелю ее. Мне это будет так же просто, как застрелить соседа. Я создам абсурдную ситуацию. Женщина будет умолять, но шлем не позволит прислушаться к ее словам.

Он псих, думаете вы. Он извращенец и монстр. Ну, я же еще этого не сделал, правда? Я никого не изнасиловал и не убил. Я осчастливил многих женщин, я даже завтракал с некоторыми. Как раз этим утром Ева была в моей постели, мы оба сидели, обнаженные, накинув еще теплые простыни, как королевская чета. Мы ели грейпфрут и наблюдали из окна за птичкой, щебечущей в ожидании рассвета. Небо было серебристого цвета.

– Что это за птица? – спросила Ева. – Воробей?

– Птеродактиль.

Ева засмеялась.

– Птеродактили вымерли. Они бродили по земле очень давно, с трицератопсами.

У каждого из нас было по грейпфруту. Своя тарелка и ложечка.

– Тогда это феникс, – решил я.

Ева толкнула меня локтем.

– Феникс – мифическое существо. Он сгорает и возрождается из пепла.

Птичка все чирикала. Я поцеловал Еву в бледное теплое плечо.

– Это просто маленький воробушек, – сказала она.

– Нет, – возразил я, – это чудо.

КУРИЛЬЩИК

Дуглас Керчек был учителем двенадцатого класса в старшей школе Святой Агнессы, на углу Западной Девяносто седьмой и Бродвея, а Николь Боннер – его самой выдающейся ученицей. Самая высокая – пять футов и десять дюймов, самая старшая – ей было девятнадцать, и самая умная, с безупречными пятерками, по мнению Дугласа, она не была красавицей – у нее не было очаровательного носика Ронды Фелпс или потрясающей осанки Мередит Бекерманн – но Николь была чертовски привлекательна. У нее была короткая темная стрижка в стиле Клеопатры, и мудрые голубые глаза, а ее последнее сочинение по пьесе «Отелло» заканчивалось такими строками:

Дорогой мистер Керчек!

Прошлой ночью в постели я читала «Страх и ненависть». Это легкомысленное и изощренное самокопание. Думаю, что не настолько люблю наркотики, хотя родители и заставляют меня каждый вечер пить бренди. Они считают это знаком внимания.

Я видела вас вчера в раздевалке, вы переобувались. На вашей лодыжке был синяк. Где вы так ударились?

С уважением,

Николь Боннер

Записка заставила Дугласа призадуматься. Он не любил Хантера С. Томпсона, но Николь написала «в постели» и заметила его ссадину. Это было в стиле Николь – замечать редкие, скрытые качества окружающего мира и привлекать к ним внимание Дугласа. Этот день не стал исключением:

– Яго полон похоти, мистер Керчек, – сказала Джил Экхард.

– Он коварный ублюдок и интриган вроде Макиавелли, – заметила Ронда Фелпс.

– Знаете, какое слово хорошо повторять по нескольку раз? – Николь жевала прядь волос. – «Полоскать». Подумайте, мистер Керчек. Полоскать. Полоскать.

Этим вечером, как обычно, Дуглас возвращался в свою запущенную квартиру. Ему шел тридцать первый год. Жил он один, в пяти кварталах от школы. В его доме было много мексиканцев, которые пили пиво и каждый вечер играли в покер в коридоре рядом с дверью Дугласа. Между собой Дугласа они прозвали Уно, потому что, когда бы он с ними ни сидел, заказывал только одно пиво, а потом раскланивался.

– Уно, – хихикали мексиканцы, – забери наши деньги, Уно!

Двенадцатилетний мальчишка Чьяпас грохотал жестянкой из-под пива.

– Получи свое лекарство, Уно.

Дуглас устало улыбнулся, прогнал их и открыл дверь.

«Полоскать, – повторил он, нахмурясь. – Полоскать».

Съев наскоро приготовленный бутерброд, Дуглас сел проверять сочинения. Он был ответственным преподавателем, носил короткие бакенбарды с пробивавшейся сединой. Еще у него было боксерское телосложение и гарвардский диплом магистра по английской литературе. Ни жены, ни подруги у него не было. Все вышеперечисленное делало Дугласа самой загадочной персоной для женского населения школы Святой Агнессы – как преподавательниц, так и учениц – но Дуглас вел сидячий образ жизни. Он любил книги, был страстным поклонником кино, волосы он подстригал каждый месяц у Чьяпаса, чей отец держал парикмахерскую в соседнем квартале. Дуглас был спокойным и, как он полагал, счастливым человеком. К тому же он был единственным преподавателем-мужчиной в школе Святой Агнессы. Шерил, Одри и Катя, три незамужние женщины из преподавательского состава, соперничали за свидание с ним, но Дуглас не обращал на коллег внимания. У Шерил были поразительные замшевые костюмы, смущавшие Дугласа, два бывших мужа Одри служили в полиции, а Катя, несмотря на длинные ноги и литовский акцент, была жестока с девочками. Таким образом, Дуглас проводил ночи в одиночестве, смотря фильмы, проверяя сочинения и от случая к случаю болтая с Чьяпасом и его компанией. Этим вечером Дуглас только собрался проверять сочинения, как зазвонил телефон.

– Алло, – вздохнул Дуглас. Он ожидал услышать голос матери, которая каждую неделю звонила из Пенсильвании удостовериться, не обвенчался ли еще ее сын.

– Добрый вечер, мистер Керчек.

Дуглас нахмурился.

– Николь?

– Да, сэр.

– Откуда у тебя этот номер?

– Из картотеки в кабинете директора. Как ваша нога?

Дуглас дважды чихнул. Это получалось у него инстинктивно, когда он не знал, что ответить.

– Будьте здоровы, – сказала Николь.

– Спасибо, – поблагодарил Дуглас. Он огляделся вокруг, ожидая, что комната наполнится студентами.

– Как ваша нога?

– С ней… с ней все хорошо. Я ударился о батарею.

– Правда?

На самом деле Дуглас, как немощный старик, поскользнулся в душе.

– Да, правда. Николь…

– Знаете, что происходит с моей лодыжкой, пока мы разговариваем?

– Нет.

– Джон Стэплтон лижет ее. Еще ему нравится грызть мою обувь.

Дуглас недоуменно заморгал.

– Джон Стэплтон домашний и короткошерстый. Иногда он лижет, но чаще кусает.

– Понятно, – произнес Дуглас.

Повисла долгая пауза.

– Джон Стэплтон – это кот, – пояснила Николь.

– Разумеется, – согласился Дуглас.

– Вам нравятся гночи?

Дуглас отложил сочинения рядом на диван.

– Извини, что ты сказала?

– Гночи. Итальянские картофельные клецки. Мы ели их сегодня на ужин. Папа сам готовит их каждый четверг. Это единственное, что он умеет готовить, но у него хорошо получается.

Дуглас закинул ногу на ногу.

– Ну так как? Вам нравятся?

– Гночи?

– Да.

– Да.

– «Да» – значит, что они вам нравятся или что вы понимаете, о чем я спросила?

– Да. Мне они нравятся.

Николь Боннер засмеялась.

– Когда мне ждать предложений из университетов? – спросила она. – Уже почти апрель.

Дуглас почувствовал облегчение, когда сменили тему.

– В любое время. Но ты пройдешь везде. Дело за тобой.

– Я хочу в Принстон.

Дуглас представил Николь, сидящую на кровати в общежитии, читающую и потягивающую сок. Он увидел мешковатый свитер, закрывающий ее запястья.

– Туда собирается Фицджеральд, – сказала Николь.

– Да, – согласился Дуглас.

– Он станет алкоголиком.

– Да.

– Знаете, что Джон Стэплтон приучен к туалету?

Дуглас громко хохотнул. Обычно это случалось в кино, когда он был один и фильм был глупым.

– Приучен к туалету? Что это значит?

– Значит, что он пользуется туалетом, как человек. Он забирается на стульчак, делает свои дела и нажимает на слив. Он чистюля.

– Николь, – произнес Дуглас.

– Это правда, сэр. Отец его целую вечность приучал. Зато теперь у нас нет ни одного лотка. Отец служил в морской пехоте.

Дуглас посмотрел на часы.

– Джон Стэплтон – необычное имя для кота.

– Он необычный кот, – ответила Николь.

– Думаю, что нам нужно заканчивать разговор. Почему бы нам не поговорить завтра в школе?

– Хорошо. Не хотела беспокоить вас в вечернее время.

– Ничего.

– Правда?

– Ну, – произнес Дуглас, – я имею в виду, что ничего страшного. Но, хмм, лучше поговорим завтра.

– Непременно, – сказала Николь и повесила трубку.

Дуглас написал Николь рекомендательное письмо в Принстон. Вот что там было:

Бегает ли она по хоккейному полю, критикует Уитмена или спорит со мной о фильмах Вуди Аллена, в Николь чувствуется непоколебимый дух и великодушная, беззащитная сила воли. Она читает по одному роману каждый вечер, не для того чтобы кого-то поразить, просто ей это нравится. Она собранная, умная и добрая. Если она решила, что ей нужно получить подтверждение какой-то гипотезы, забить гол в хоккейном матче или пригласить определенную музыкальную группу на выпускной, то она своего добьется.

Дуглас гордился своей рекомендацией, тем, что так красочно охарактеризовал свою ученицу. Такого рода тщеславие он себе иногда позволял. Когда дело доходило до жонглирования словами, на бумаге или в разговоре, Дуглас чувствовал в себе дар божий, он всегда знал, что нужно сказать. Именно поэтому на следущее утро после разговора с Николь Дуглас проснулся в расстроенных чувствах. Он десять минут разговаривал с девятнадцатилетней девушкой и при этом был ужасно косноязычен. Ночью ему снилось, что они с Николь босиком гуляют по пляжу. Во сне на Николь было черное бикини и голубая лента в волосах, как у Джеки Кеннеди. А Дуглас был одет в джинсы и футболку из джутового волокна. Каждый раз, когда волны касались их ног, Дуглас отпрыгивал в сторону, крича:

– Берегись ламантинов!

«Нелепо, – подумал Дуглас. – Стыдно». Он надел пиджак и галстук, решив сегодня устроить девочкам внезапную проверочную.

В школе, в учительской, Дуглас заставил себя завязать разговор с Шерил, математичкой в замшевом костюме. Когда прозвенел звонок на урок, Дуглас уверенно вошел в класс.

– Мистер Керчек, – Мередит Беркманн вскочила из-за парты. – Джил хочет пригласить вас посмотреть софтбол, но вы обещали посетить нашу игру «Судьи» против «Властителей», помните?

– Я помню, – сказал Дуглас.

– Подлиза, – повернулась Джил к Мередит.

Мередит смерила Джил взглядом.

– Исчезни с глаз моих, – фыркнула она.

Дуглас осмотрел аудиторию. В его группе было шесть девочек, лучшие ученицы старших классов. Спорщицы Мередит и Джил, потрясающая исследовательница Ронда Фелпс, Келли Де Мир, агностик, Нэнси Хак, которая была постоянно на каникулах, и Николь Боннер, сидящая у окна.

– Где Нэнси? – поинтересовался Дуглас.

– Бермуды, – ответила Ронда, – плавает с маской под водой.

Джил постучала по томику «Отелло».

– Давайте обсудим последнюю сцену.

– Чушь, которую несла Дездемона? – сказала Мередит.

– Мередит, – строго одернул ее Дуглас. Он посмотрел на Николь, потом на Келли. Они разговаривали меньше всех, Келли выглядела очень усталой, а Николь… «Ну, – решил Дуглас, – это потому, что она Николь». Она смотрела в окно, напомнив Дугласу детство, когда мальчиком он вглядывался в зеркало, пытаясь увидеть того, кто жил по другую сторону.

– Словарная проверочная, – объявил Дуглас.

Девочки потянулись за ручками и тетрадями.

– Синонимы с латинскими корнями к слову «воинственный», – сказал Дуглас, – два антонима к слову «глубокомысленный». Один пример синекдохи. И четыре названия книг Мелвилла. У вас пять минут.

Девочки без промедления начали писать. Дуглас с обожанием смотрел на них. Это были одаренные девушки, которые справятся с этим курсом и с любым другим литературным курсом в их будущей жизни. Дуглас ходил между рядов, смотря на их склоненные головы, на корни их волос и мочки ушей, размышляя, сколько из них приглашены на выпускной, кто из них станет преподавателем, как быстро Ронда выйдет замуж. Он заглянул в записи Мередит и Джил, у каждой уже было по семь синонимов к слову «воинственный». Келли закончила за три минуты и теперь рисовала петлю палача, ее фирменный знак, из букв «Т» и «С». Затем Дуглас заглянул через плечо Николь. На ее листочек падал луч света, там не было ни одного словарного слова. Николь писала какие-то фразы. Дуглас присмотрелся и задохнулся от удивления. Николь дословно и безошибочно воспроизводила первую страницу «Моби Дика». Дуглас ждал, что порыв ее энтузиазма закончится и она посмотрит на него, но девушка была поглощена работой. Он пытался припомнить, задавал ли он или какой-нибудь другой преподаватель из школы девочкам запоминать и пересказывать Мелвилла, но он знал, что дело не в этом.

Дуглас наклонился. Он почувствовал запах малинового шампуня от волос Николь. На полях он написал: «Я не просил это делать».

Не взглянув на него, Николь перечеркнула его надпись и дописала: «Это гораздо, гораздо лучше, чем то, что делаю я».

– Отложите ручки, – скомандовал Дуглас.

После занятий все шло как обычно. Полчаса Дуглас бегал трехмильный кросс по Центральному парку. Он вернулся в школу как раз вовремя, чтобы принять душ и успеть на игру «Судей». Рядом с раздевалкой, сидя на высоком подоконнике, его дожидалась Николь Боннер.

– Как ты туда забралась? – Дуглас тяжело дышал. Он еще не пришел в себя после пробежки.

– Взлетела. – Николь пристально смотрела на учителя. Ему хорошо были видны ее скрещенные лодыжки, совсем не синие. На ней была школьная форма и черные туфли на низком каблуке.

– Что ты читала сегодня? – спросил он.

– «Кинозрителя» Уокера Перси. Знаете ли вы, мистер Керчек, что тысячи бегунов умирают каждый год от сердечного приступа?

– Я не бегаю настолько быстро, чтобы заработать приступ, Николь.

Девушка сидела на подоконнике и уже не болтала ногами.

– «Приступ» – чудесное слово, чтобы громко его повторять. Приступ. Приступ.

– Мне нужно в душ, – сказал Дуглас.

Николь указала на него пальцем.

– Придумайте хоть одну причину, по которой мне следует поступать в колледж.

– Много времени для чтения, – ответил Дуглас.

Николь спрыгнула с подоконника, легко приземлившись в футе от Дугласа.

– Я приму это во внимание, – бросила она и ушла.

Три недели спустя, в середине апреля, Дуглас получил приглашение. Был вторник, с утра шел дождь. Перед богослужением Николь Боннер заглянула в учительскую, где Дуглас и Катя Зарова сидели на диване. Дуглас читал газету, а Катя рассматривала зацепку на чулке.

– Мистер Керчек, – позвала Николь.

Дуглас и Катя оторвались от своих занятий.

– Сюда нельзя ученикам, – сказала Катя.

– Мистер Керчек, мне нужно с вами поговорить с глазу на глаз. – Николь умоляюще сложила руки – на одной из них был серебряный браслет с желтыми нефритовыми дельфинчиками.

Дуглас поднялся. Катя Зарова фыркнула.

В коридоре Николь ослепительно улыбнулась.

– Меня приняли в Принстон, – сказала она.

Дугласу захотелось ее обнять. Он погладил ее по плечу.

– Это замечательно, – произнес он, – поздравляю.

Николь коротко кивнула. Дуглас удивился, увидев в ее руках Библию.

– В благодарность за рекомендательное письмо мои родители и я хотели бы пригласить вас на ужин в этот четверг.

– Ну, – смешался Дуглас, – это очень мило с вашей стороны, но в этом нет необходимости.

– Будут гночи, сделанные папой. Я убедила его, что вы обожаете гночи.

– Николь, – начал Дуглас.

Колокол прозвонил к службе.

– Вы говорили, что любите гночи, мистер Керчек.

– О, да, – быстро ответил Дуглас, – но, послушай, Николь… Я очень горд, что ты поедешь в Принстон, но тебе не надо…

– Я читаю Апокалипсис. – Николь постучала по Библии. – Вы удивлены?

Девочки проходили мимо Николь и Дугласа, болтая между собой.

– Пойдем, Ники, – позвала Ронда Фелпс.

– Доброе утро, мистер Керчек, – поздоровалась Одри Литтл, мужеподобная учительница физкультуры.

Николь склонила голову набок.

– А знаете, мистер Керчек, что в Апокалипсисе упоминаются создания, тела которых полностью состоят из глазных яблок?

Дуглас покачал головой. Он чувствовал легкое головокружение, ему требовалось жаропонижающее.

– Мои родители и я ждем вас в семь, в четверг. – Николь отступила назад. – Мы живем в Примптоне, угол Западной Восемьдесят второй улицы и Риверсайд-драйв.

– Примптон? – удивился Дуглас, но Николь Боннер уже убежала.

В четверг днем Дуглас подстригся в парикмахерской на углу. Чьяпас, в котором не было даже пяти футов, стоял на ящике для молока, водя электробритвой по бакенбардам Дугласа и улыбаясь ему в зеркале.

– На неделю раньше, Уно. Что-нибудь важное?

Дуглас улыбнулся.

– Да, точно.

Чьяпас насвистывал неизвестную мелодию. Он был только учеником, поэтому стриг Дугласа бесплатно.

– Желаю удачного свидания, Уно. Спорим, вы с Грейс Келли будете есть устриц.

– Хмм.

Чьяпас знал кинопристрастия Дугласа.

– Ой, – Дуглас вздрогнул, и Чьяпас опустил бритву. Дуглас повернул голову. Бритва срезала волосы до кожи.

– Ч-черт. – Чьяпас нахмурился. – Извини, Уно.

Дуглас прикрыл порез.

– Чьяпас, сегодня очень важный день.

Глаза мальчишки засверкали.

– Ты пойдешь на свидание?

Дуглас вспыхнул.

– Нет, уже не пойду.

Чьяпас исследовал голову Дугласа. Теперь на его голове был знак вопроса без точки.

– Не волнуйся, Уно. Это клево. Ей понравится.

– Это не она, – возразил Дуглас.

В семь Дуглас прибыл в Примптон. На нем был спортивный пиджак из верблюжьей шерсти, в руках он держал шоколадный торт из кафе «Моцарт». Вначале он думал принести бутылку вина, но потом решил, что это неприемлемо, так как Николь его ученица.

В холле его встретил высокий чернокожий швейцар с овальным шрамом на лбу. В кресле в углу холла сидел молодой человек в черном шелковом костюме, его лицо выражало крайнюю недоброжелательность.

– Дуглас Керчек? – окликнул его швейцар. – Сюда.

Дуглас последовал за ним в старый лифт фирмы «Отис», управляемый вручную. Уголком глаза Дуглас следил за сидящим молодым человеком, лацкан его пиджака был отвернут. Если Дуглас не ошибся, в кармане пиджака лежал пистолет.

– Верхний этаж. Пентхауз. – Швейцар пропустил Дугласа в лифт, нажал кнопку и вышел. – Удачи.

Двери лифта закрылись, и Дуглас в одиночестве начал подниматься. Он огляделся. Лифт был старинный, со стенами из красного дерева, которые пахли чем-то неуловимым, то ли средневековой монастырской библиотекой, то ли мастерской плотника. Когда он вышел из лифта, дверь пентхауза уже была открыта. Николь стояла опершись о дверной косяк.

– Добрый вечер, мистер Керчек.

Дуглас еле сдержал возглас восхищения. На Николь было самое изысканное черное шелковое платье, какое он когда-либо видел. Оно так выгодно подчеркивало формы ее тела, что казалось, будто его сшили прямо на Николь. Платье было таким же черным, как и ее волосы, и в какое-то мгновение Дуглас подумал, что при производстве шелка использовались толченые черные алмазы и чернила. На ее запястье был браслет с нефритовыми дельфинами.

– Привет, Николь, – проговорил Дуглас, – ты… потрясающе выглядишь.

– У вас знак вопроса на голове, – заметила Николь.

Дуглас дважды чихнул. Николь пожелала ему здоровья. Мужчина и женщина появились в дверях.

– Мои родители, – представила Николь, не глядя на них.

– Самсон, – доложил мужчина.

– Полетт, – улыбнулась женщина.

– Дуглас Керчек, – произнес в свою очередь Дуглас.

Самсон Боннер напоминал огромный контрабас. Его рост составлял больше шести футов; довольно большой живот совсем не портил его мускулистую фигуру. У него был громкий голос, переходящий в крик, и черные глаза. Боннер был известным адвокатом маститых консервативных политиков.

Его жена Полетт была худой и стройной, как флейта.

– Учитель, учитель, – щебетала она, – заходите, заходите.

Они вошли в квартиру. Самсон Боннер закрыл дверь. Полетт унесла коробку с тортом в другую комнату.

– Коктейли, – прогудел Самсон.

Дуглас осмотрелся. Пентхауз Боннеров напоминал штаб-квартиры скользких типов вроде Лекса Лютера, которые показывают в кино. В огромной гостиной был высокий потолок и мраморный пол. У стены стоял шкаф с книгами в кожаных переплетах, которые вполне могли быть из той самой монастырской библиотеки, запах которой он чувствовал в лифте. Еще в комнате находились два зеленых дивана, зажженный камин, стеклянный стол, накрытый к ужину, дубовая дверь, распахнутая в рабочий кабинет, и три огромных окна. Из них был виден как на ладони весь Манхэттен. Дуглас предположил, что из окон мансарды можно увидеть гаргулий, и оказался прав.

Полетт Боннер вернулась, в руках у нее был поднос с бокалами и шейкер для коктейлей.

– Сайдкар[3]3
  Род коктейля.


[Закрыть], пожалуйста.

Полетт поставила поднос на край стола напротив дивана.

– Мы семья, пьющая бренди, Дуглас, – провозгласил Самсон, – мы понимаем в нем толк.

– Хо-хо, – отозвался Дуглас. Он надеялся, что это прозвучит бодро и весело, но ошибся.

Раздали напитки. Женщины сели на один диван, мужчины на другой. Костюм Самсона Боннера был цвета слоновой кости. У его жены были черные, как у дочери, волосы и серое платье. Огонь в камине потрескивал, Дуглас потягивал свой напиток, по вкусу напоминавший лайм. В его родном городе Аллентон, штат Пенсильвания, он пробовал коктейли с лаймом.

– Я так горжусь Николь, – произнес Дуглас, – хм-м, вы, должно быть, тоже?

– Конечно, конечно, – быстро проговорила Полетт.

– Ну, черт возьми, – Самсон Боннер ударил кулаком Дугласа в плечо. – Если в Принстоне полно болтливых белых мальчишек, это не значит, что он хуже других учебных заведений. Разве я не прав?

– Нет, – ответил Дуглас, у которого заныло плечо.

– Что с того, что они выбирают и раскручивают, – объявил Самсон, – что с того, что они преемники старой школы? Что с того?

– Мы рады, что вы пришли, – вставила Полетт.

Дуглас переводил взгляд с одного родителя на другого. Кроме книжного шкафа, в комнате ничто не говорило об их начитанности.

– Как вам сайдкар, мистер Керчек? – поинтересовалась Николь.

– Это бренди и «Куантро», – объяснила Полетт.

– И лайм! – прокричал Самсон.

Дуглас улыбнулся и кивнул.

– Все, – сказал Самсон, – давайте послушаем мужчину. – Он погладил Дугласа по спине.

Наступило молчание. Дуглас глупо улыбался, пока до него не дошло.

– Вы это обо мне?

– Конечно, – проревел Самсон, – естественно, о тебе.

Семья Боннер застыла в ожидании.

– Ну… – Дуглас почесал свою пострадавшую накануне голову. – Что вы хотите услышать?

– Черт побери, откуда нам знать? – гаркнул Самсон.

– Вы хотите узнать обо мне? Я из Пенсильвании, и все в таком духе? – Дуглас посмотрел на Николь.

– Не, – решил Самсон, – научи нас чему-нибудь.

– Да, – глаза Полетт сверкнули.

– Научи нас чему-нибудь, – повторил Самсон, – или не получишь гночи.

Дуглас засмеялся. Остальные молчали.

Николь прокашлялась.

– Отец не шутит, мистер Керчек.

Дуглас перестал смеяться.

– Как это?

– Он полагает, – объяснила Николь, – что вы должны научить его и мою маму чему-нибудь, иначе вечер не продолжится.

Дуглас воззрился на студентку. Он понял, что она абсолютно серьезна, и быстро отвел глаза. Волосы Николь были забраны назад, и Дуглас опасался, что если будет слишком долго смотреть на контур ее висков, то ее отец, бывший моряк, заметит это.

– Хмм, чему бы вы хотели научиться?

– Черт возьми, тебе решать. – Самсон опять ударил Дугласа.

– Расскажите им о происхождении какого-нибудь слова, – предложила Николь, – только побыстрее. Я есть хочу.

Дуглас отодвинулся на другой конец дивана, подальше от кулака Самсона. Он перебирал в уме хорошо известные ему вещи. Книги.

– Я думаю, – начал он, – думаю, что расскажу свою гипотезу, почему Шекспир назвал своего героя Лиром.

Полетт была взволнована, будто Дуглас подвергался опасности.

– «Лир» по-немецки означает «пустой». А «Король Лир» – пьеса о жизни. Главный герой в конце сходит с ума, живет на природе, в лачуге, как Иов. Он опустошен, один наедине с правдой, – Дуглас поднял брови, – пустой человек.

– Браво, – выкрикнул Самсон. Он собрался хлопнуть Дугласа по плечу, но тот поспешно встал и налил себе еще коктейль.

– Пустой, пустой. – Полетт была очарована.

Николь прищурила глаза.

– Вы никогда нам этого не говорили.

– Что? – переспросил Дуглас.

– Мы читали «Короля Лира» в ноябре. Вы никогда не рассказывали о Германии. О названии.

Дуглас пожал плечами. Он поставил шейкер на стол.

– Ну, это только мое предположение. Прямых доказательств нет.

– Неважно, – произнес Самсон, указывая на Дугласа, – так оно и есть. Я понимаю, когда мне говорят, правда это или ложь.

– Хорошо, – согласился учитель.

– Это правда, и ты ее раскрыл. – Самсон показал Дугласу поднятый вверх большой палец. – Вечер продолжается.

Николь встала.

– Думаю, это очень эгоистично, вот что я думаю. – Она посмотрела на Дугласа.

– Что именно? – спросил он.

– Вы, – фыркнула Николь, – вы скрыли от студенток свою маленькую драгоценную теорию.

– Нет, подожди секунду, – возразил Дуглас.

– Нет. – Николь сложила руки на груди. Дуглас не мог этого не заметить. – Вы учитель, мистер Керчек. Предполагается, что вы должны выкладывать все свои мысли в интересах учениц.

– Звучит так, будто он сохранил свои мысли лично для себя, – подмигнул Самсон.

– Это только теория, – запротестовал Дуглас.

– Хм-м. – Николь подняла подбородок, теперь Дугласу стала видна ее шея, крохотная ямочка у ключицы. – Я разочарована, – холодно произнесла она, – я буду молчать, пока не подадут салат.

– Николь, – позвал Дуглас.

Но Николь пересела за стол.

Самсон потер руки.

– Давайте к столу, – проревел он.

За закусками Дуглас рассказал большую часть своей жизни Боннерам. Он нервничал из-за того, что Николь надулась и не произносила ни слова, в конце он поведал о своей стажировке в Японии, о приступе мононуклеоза и о неудаче на выпускном вечере с Хитер Ангелона.

– Сейчас-то с вами все в порядке? – поинтересовался Самсон.

Дуглас поднял глаза от тарелки.

– Сэр?

– Вы выздоровели? После мононуклеоза?

– О да. Это было тринадцать лет назад.

– Браво. – Самсон с жадностью отправил в рот ломтики огурца. – Послушай, больше никаких сэров. Я Самсон, черт возьми!

– Договорились. – Дуглас пытался поймать взгляд Николь. Она сидела напротив него, а Самсон и Полетт во главе стола. Николь не поднимала глаз от тарелки, поэтому взгляд Дугласа переместился на книжные полки позади нее.

– Самсон, – сказал Дуглас, – Полетт, у вас такое чудесное собрание книг. Вы прочли их все?

Самсон пристально посмотрел на Дугласа. Он выдержал десятисекундную паузу.

– Дуглас, – произнес Самсон, – я прочитал каждую из них от корки до корки.

– Правда? – Дуглас еще раз взглянул на полки. – Это невероятно.

Самсон нахмурился.

– Неужели, мистер Гарвард? Невероятно?

– Простите, – быстро извинился Дуглас.

– Вы вздорный молокосос, – заключил Самсон.

В животе у Дугласа похолодело, так с ним бывало в старших классах перед боксерским поединком.

– Самсон. Мистер Боннер. Я не хотел вас оскорбить.

– Ха, – закричал Самсон, – попался.

Дуглас посмотрел на женщин: они ухмылялись.

– Что? – не понял Дуглас.

Самсон ударил Дугласа по плечу.

– Я устроил тебе проверку, Дуг. Проверял твой темперамент.

– О. – Дуглас глотнул вина. – Ха-ха, – устало проговорил он.

– Теперь я присоединюсь к беседе, – вмешалась Николь.

– Черт возьми, – Самсон указал на книги, – я не прочел ни одной, Дуг. Это бесценная коллекция.

– Они фамильные, – сказала Полетт.

– Правильно, фамильные. – Самсон прожевал и проглотил кусок. – Николь их читает. Они принадлежали моему предку, Владимиру Боннеру. Он был принцем Карпатских гор или какой-то подобной дыры. – Самсон повелительно помахал рукой. – Дело в том, что он принц, а это его книги.

– Дело в том, что Боннеры принадлежат к королевскому роду, – пояснила Николь.

Самсон ударил по столу.

– Гночи! – проревел он. – Я сам их сделал. – Он огляделся, ожидая возражений.

Полетт подала главное блюдо, которое, Дуглас вынужден был признать, было великолепным. Он потягивал вино, беседа текла сама собой. Самсон обсуждал избитые темы: мэра, погоду, биржу ценных бумаг. Дуглас похвалил Самсона за гночи. Когда Самсон поинтересовался его детством, Дуглас рассказал, что был скаутом, но утаил, что убил бурундука. Полетт спросила о любимых фильмах Дугласа, и он удовлетворил ее любопытство. Каждый раз, когда Дуглас смотрел на Николь, она отводила взгляд. Постепенно Дуглас успокоился. Шардонне слегка ударило ему в голову, и он начал интересоваться случайными вещами: как сыграют «Янки» в этом сезоне, как холодно становится и как Николь не любит чистить фасоль. Незаметно тарелки опустели.

– Так, девочки, – распорядился Самсон, – давайте перейдем к охоте.

Полетт поставила перед каждым по глотку бренди.

– Кто жертва? – улыбнулся Дуглас. Он вытер рот салфеткой.

– Мы думаем, ты должен жениться на Николь, – произнес Самсон.

Дуглас чихнул несколько раз подряд. Все пожелали ему доброго здоровья.

– Что, простите? – переспросил Дуглас.

– Мы с Полетт хотим устроить вашу свадьбу. Николь – наш единственный ребенок.

Дуглас уставился на Боннеров. Они сидели на своих местах, вежливо улыбаясь. У Николь был такой же взгляд, как при оглашении результатов контрольных работ. Никто не смеялся.

– Вы, конечно, шутите, – сказал Дуглас.

– О нет. – Самсон Боннер потягивал свое бренди. – Я тебя не разыгрываю, Дуг.

– Он серьезно, мистер Керчек.

Дуглас опять ощутил холодок в желудке. В молодости он участвовал в соревнованиях под названием «Курильщики вечера пятницы», еженедельных боях в Джентльменском клубе. Джентльменами были трудяги Аллентауна, пившие виски и игравшие в карты по вечерам в пятницу на заброшенном мебельном складе. Каждые выходные они приводили компанию мальчишек из местных школ. За бифштекс на ужин мальчишки надевали перчатки и колотили друг друга на ринге в центре зала, а мужчины пили и веселились. Быть приглашенным на ринг среди аллентаунских подростков считалось особой честью, и Дугласа выбирали четырнадцать раз драться в его весовой категории. Двенадцать боев он выиграл, один раз нокаутом, а ему ни разу даже нос не сломали. Даже сейчас иногда, засыпая, Дуглас вспоминал свой бой с братом Хитер Ангелоны, Кармином. Кармин был на десять фунтов тяжелее Дугласа и вел по очкам до третьего раунда, в котором Дуглас свалил его апперкотом. Кармин потерял сознание. Мужчины в зале взвыли. Ударили в гонг. Дугласу запомнился запах сигар, привкус крови во рту. На лице Кармина, как ни странно, крови не было. Наблюдая, как мистер Ангелона приводит сына в чувство нашатырем, Дуглас захотел одновременно блевать и засунуть язык в рот Хитер.