355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дэвид Осборн » Убийство в Чесапикском заливе » Текст книги (страница 7)
Убийство в Чесапикском заливе
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 15:44

Текст книги "Убийство в Чесапикском заливе"


Автор книги: Дэвид Осборн



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 12

Едва я рассталась с Нэнси, она, эта отвратительная девчонка, подкараулила меня снова в Главном Корпусе, за несколько минут до начала занятий.

– Миссис Барлоу!

Я застыла на месте, тотчас же осознав, что попалась в ловушку.

– Миссис Барлоу! – повторила она заговорщическим тоном. – Вы ведь сыщик, правда?

Изобразив улыбку, я ответила вежливо, но твердо: «Боже сохрани, нет!» – и решительно двинулась дальше. Она забежала вперед и преградила мне путь.

– Неправда, вы – сыщик, – заявила она. – Это Нэнси сказала.

– Ах, вот оно что. Нэнси действительно считает, что мне надо быть сыщиком. – Я решила как следует наказать внучку и поспешила прочь.

Анджела неотступно следовала за мной вниз по ступенькам крыльца и потом, когда я шла по гравиевой дорожке к себе в номер.

– Я могла бы рассказать вам кое-что интересное о Мэри Хьюз, миссис Барлоу.

– Не сомневаюсь, Анджела, – небрежно ответила я, продолжая идти дальше. Она же по-прежнему неотступно следовала за мной по пятам.

– Мне кое-что известно о Мэри. Я узнала об этом первая.

Я оставила ее реплику без внимания, и она продолжала:

– Я знаю, где Мэри была весь день. А Сисси Браун тем временем украла у нее из комнаты Мертвую Обезьяну.

Тут я остановилась.

– Сисси Браун?

– Ну, конечно. Сисси или сама украла Обезьяну, или поручила это своей подопечной.

Сейчас мы стояли возле церкви, и в сумеречном свете дня мне чудилось в ней что-то зловещее.

– Анджела, – сказала я, – это весьма серьезное обвинение. Но если ты уверена в своей правоте, то тебе следовало бы рассказать об этом мисс Морни и мисс Карр.

В ответ она злорадно улыбнулась.

– Держу пари, Мэри повесил кто-то. Накинул ей на шею веревку, и… – Она закатила глаза, вывалила язык изо рта и изобразила удушье.

Не в силах вымолвить ни слова, я просто стояла, глядя на ее отвратительное, одутловатое лицо.

Наконец я взяла себя в руки и сказала:

– Анджела, я думаю, ты и сама не веришь в это. Ну, зачем кому-то понадобилось бы убивать Мэри?

– Должно быть, она увидела что-то.

Подобно набатному колоколу в голове у меня зазвучали вопросы: «Увидела что-то? Где? Когда?»

– Или что-то сфотографировала.

– Анджела, пожалуйста, объясни все по порядку.

– Когда ходила к Балюстроду.

– Но ведь туда запрещено ходить, – заметила я.

Она снова улыбнулась, а я подумала: Боже мой, ведь она еще совсем ребенок, а сколько в ней хитрости!

– Все старшеклассницы встречаются там с мальчиками из школы Святого Хьюберта, – сказала она многозначительно, – в газебо.

– Ты видела, как Мэри направлялась к Балюстроду?

– Да. Это было в субботу. У нее были с собой бинокль и камера. Она собиралась фотографировать птиц. И еще у нее был магнитофон.

У меня вдруг засосало под ложечкой.

– Ты уверена в этом, Анджела? – спросила я.

На ее лице появилась торжествующая улыбка, а в пустых глазах вспыхнул огонек.

– Ну, видите? Я же говорила, что вам будет интересно.

Теперь я могла сказать ей, что больше ничего не хочу слышать. Мне необходимо было побыть одной, чтобы осмыслить только что обрушившуюся на меня информацию. Я взглянула на часы и изобразила тревогу.

– Анджела, спасибо за доверие, но посмотри, сколько времени. Ты опоздаешь на занятия. Мы поговорим еще как-нибудь потом.

Я поглядела на нее с чувством горячей признательности и быстро зашагала к Коптильне, подавляя в себе желание обернуться, потому что была уверена, что она стоит на том самом месте, где мы попрощались, и ждет, когда я обернусь. Я невольно содрогнулась, представив себе, какая мерзкая получится из нее женщина.

В тот вечер я обедала за столом Эллен Морни. Слава Богу, она снова осталась в городе, и тем не менее я чувствовала себя крайне неуютно, сидя рядом с людьми, сокровенные тайны которых мне были теперь известны. Я не могла заставить себя не то что заговорить с Онзлоу Уикесом, но даже взглянуть на него. А Артур Перселл показался мне еще более неприятным, чем прежде. Я была рада, что за нашим столом отсутствовала Конни Берджесс, а главное – Сисси Браун. Они вернулись на свои обычные места. В этот день, во время обеда, меня вдруг пронзила страшная мысль: не исключено, что ты сидишь сейчас рядом с убийцей.

Кофе я пила с Тэрри в преподавательской. Мы говорили о новом спортивном комплексе, когда мне подумалось, что, вероятно, во время Инквизиции Мэри пришлось рассказать о том, что она делала в тот злополучный день. Если так и если, как утверждает Анджела, она действительно ходила в заповедник Балюстрода и услышала или увидела там нечто такое, что было крайне нежелательно для кого-то, могла ли она поведать обо всем этом Инквизиции?

Вскоре Тэрри вызвали на собеседование с какой-то абитуриенткой, но я успела ее спросить, не склонна ли Анджела О'Коннелл к выдумкам.

– Нет, не думаю, – сказала Тэрри. – У нее много странностей, как вы, должно быть, уже заметили, но я не думаю, что она способна на ложь. Пожалуй, скорее наоборот. Она черпает какую-то сатанинскую радость в убеждении, будто все, что она говорит, – святая правда. Вы испытали это на себе, не так ли?

– Да. Сегодня она озадачила меня рассказом о том, что Мэри за несколько дней до смерти ходила в заповедник Балюстрода. В тот день, когда из ее комнаты исчезла Мертвая Обезьяна.

Тэрри кивнула.

– Она позабавила меня аналогичным рассказом на следующий день после Инквизиции. Боюсь, я отреагировала довольно резко. Я сказала, что Мэри достаточно натерпелась от старшеклассниц и что ни Эллен, ни я не заинтересованы в том, чтобы ее снова наказывать.

Я допила свой кофе и отправилась в старую Коптильню. Проходя по лужайке, я на минуту задержалась. На землю опустились сумерки, зажглись первые звезды в вышине, небо приняло розовато-фиолетовую окраску – близилась ночь. В окнах дома, где прежде обитали рабыни, а позже переоборудованного под дортуары, горел свет. В одном из окон я увидела Констанс Берджесс, беседующую с кем-то, кого я не узнала, и решила поговорить с ней. Как староста школы, она наверняка присутствовала на Инквизиции. Я постучалась, и дверь открыла Гейл Сандерс; она жила в одной комнате с Констанс Берджесс. Сидевшая теперь за столом Констанс сразу же встала, а когда я извинилась за внезапное вторжение и спросила, может ли она уделить мне несколько минут, любезно согласилась. Настолько любезно, что я решительно отказывалась верить, будто она украла у матери драгоценности. Зачем ей понадобилось красть, когда она имеет все, о чем может только мечтать любая девочка? Ее стереосистема, по-видимому, самая дорогая из новейших моделей, а по случаю ее шестнадцатилетия отец, говорят, подарил ей новенький «мазерати» с откидным верхом.

Когда я объяснила, зачем пришла и что хотела бы также видеть Сисси Браун, Конни в первый момент не могла скрыть беспокойства, но потом взяла себя в руки и попросила Гейл позвать Сисси.

Синтия Браун явилась немедленно, – ее комната находилась рядом, – и уже без Гейл, которая на Инквизиции не присутствовала. Сисси взглянула на меня и сразу же насторожилась, что я расценила как верный признак ее виновности. У меня появилась надежда, и я немедленно приступила к делу. Я знала, что обе девушки видели меня подолгу беседующей с Майклом Домиником и, должно быть, решили, что мой визит связан с проводимым полицией расследованием. Я, со своей стороны, не собиралась давать какие-либо объяснения на этот счет, если они сами не спросят меня об этом. А если спросят, решила я, скажу, что группа родителей поручила мне провести неофициальное расследование, но о моих беседах с воспитанницами не будет ничего сообщено школьному начальству.

Они не спросили меня ни о чем. Сначала я подумала, это потому, что я – выпускница школы, а значит, «своя», и уже поэтому должна уважать таинство Инквизиции. Однако вскоре выяснилось, что я заблуждаюсь. Я столкнулась с другой традицией – негласным кодексом молчания, исповедуемым старшеклассницами, или со «стеной». Мне не удалось выяснить ровным счетом ничего.

Разговор происходил примерно так:

– Вы не интересовались, как Мэри провела тот день? – спрашиваю я.

– Нет, миссис Барлоу. С какой стати мы стали бы спрашивать ее об этом, – отвечает Констанс.

Снова я:

– Никому не пришла в голову мысль о том, что Мэри могла нарушить запрет и отправиться во владения Балюстрода?

– О, не думаю, чтобы она отважилась на это, миссис Барлоу. Я хочу сказать, мы знаем, что в ваше время это было обыденным явлением, но сейчас никто такого себе не позволяет, – говоря это, Сисси Браун самодовольно ухмылялась, и я готова была заключить пари на что угодно – уж она-то провела на газебо немало времени с Онзлоу Уикесом.

Так продолжалось с полчаса. Вопрос за вопросом разбивался о стену молчания. В какой-то момент я чуть было не вышла из терпения.

– Вас послушать, так получается, будто вообще не было никакой Инквизиции, – сказала я.

Констанс Берджесс одарила меня очаровательной улыбкой и на сей раз с более четким техасским акцентом сказала:

– Мэри была очень одинока и легкоранима, миссис Барлоу. Поэтому мы отнеслись к ней совсем не строго.

– Сейчас Инквизиция не столь сурова, как прежде, – добавила Сисси.

Я изо всех сил старалась удержаться от угроз, поэтому признала свое поражение. Поблагодарила их за то, что они уделили мне время, и пошла к двери. А они смотрели мне вслед: Констанс с искренней наивностью, а Сисси Браун – со своей всегдашней самодовольной ухмылкой.

Однако оказавшись на воздухе и сделав несколько глубоких вдохов, я поняла, что эта ее ухмылка в какой-то степени относилась ко мне. Обе девицы так старательно возводили «стену молчания» и так упивались радостью победы, что, я думаю, им даже в голову не приходило, что избранная ими тактика уже сама по себе многое объясняет. Если даже они прибегли к фигуре умолчания просто так, и за этим не скрывается какого-то тайного умысла, в чем я сомневалась, значит, все равно они что-то скрывают.

Как бы то ни было, но в одном я была уверена твердо: Мэри Хьюз нарушила запрет, отправившись во владения Балюстрода, и это явилось причиной ее гибели.

На следующее утро я приняла душ и быстро оделась. Мне предстояло важное дело. Такое решение я приняла накануне вечером, перед тем как заснуть.

Я отправлюсь в Норфолк, штат Виргиния, что в трех часах езды отсюда. К матери Мэри Хьюз.

Глава 13

Путешествие на автомобиле от Кембриджа вдоль Восточного побережья к Норфолку оказалось не только интересным, но порой и весьма впечатляющим.

Мой путь от Бернхема сначала пролегал по дороге, идущей вдоль реки Литтл-Чоптэнк, что в округе Дорчестер, потом по длинному прямому шоссе я доехала до Сэлисбера в центре полуострова Дэльмарва, а там повернула на юг. Постепенно полуостров становился все уже и уже и вскоре я оказалась в Виргинии. Обширные просторы полей остались позади, передо мной была открытая всем ветрам длинная песчаная коса. Проехав по узкой дороге вдоль косы до Кейп-Чарльза, я очутилась среди сыпучих песков, карликовых сосен и чахлой травы, в настоящем морском царстве, населенном чайками, но также и цаплями и различной водоплавающей и степной дичью.

Чесапикский мост, соединяющий Кейп-Чарльзс Норфолком, протяженностью в восемнадцать миль, представляет собой уникальное сочетание наземной эстакады и тоннеля, пролегающего глубоко под дном океана. С эстакады, возведенной на искусственных островах по обе стороны моста, машины ныряют в тоннель, благодаря чему крупные океанские корабли имеют возможность беспрепятственно входить в Чесапикский залив.

Съехав с моста, я стала колесить по забитым машинами улицам Виргинии-Бич, а потом и Норфолка, причем дважды заблудилась, но в конце концов отыскала нужную мне дорогу. Мне предстояло одолеть еще один мост – переброшенный через порт Хэмптон-Роудз, где, казалось, сосредоточена добрая половина всего военно-морского флота Соединенных Штатов. Я ехала вдоль Джеймс-Ривер, держа путь на Хэмптон и далее – к знаменитому колониальному [3]3
  Поселение, основанное англичанами во время англо-американской войны 1812-1814 гг. и сохранившее поныне типично английский, или колониальный, стиль.


[Закрыть]
поселению Уильямсбург.

Семья Хьюзов жила в Джефферсон-парке, новом пригородном районе, в непосредственной близости от Хэмптона. Я отыскала нужный мне район, а потом и дом номер 43 на Райтс-лейн. Это был маленький домик загородного типа, отделенный от улицы опрятной лужайкой с красивыми клумбами.

Я вышла из машины и, пройдя по выложенной плитняком дорожке к дому, позвонила. Подождав немного, я позвонила снова, и на сей раз услышала за дверью шаги. Последовало щелканье замков и звяканье цепочки, и темнокожая женщина примерно моего возраста, необычайно миловидная и стройная, распахнула передо мной дверь. На ней было домашнее платье с фартуком, а откуда-то из глубины дома доносился аромат готовящегося обеда. Я извинилась за беспокойство и спросила, дома ли миссис Хьюз.

– Это я, – последовал ответ.

– Вы – мама Мэри Хьюз? – от удивления я чуть не лишилась дара речи.

– Да.

Она с трудом удерживалась от слез, хотя глаза у нее и без того уже были красные.

А потом вдруг завеса времени спала, и я узнала ее, а она узнала меня. Я отказывалась верить своим глазам.

– Салли!

– Да. О, Маргарет! Маргарет!

Мы обнялись, она заплакала. И я тоже.

Вот так, не размыкая объятий, мы пошли в комнату, я – объясняя на ходу причину моего приезда, она – говоря, что рада меня видеть и что я прекрасно выгляжу. Мы говорили одновременно и судорожно сжимали руки друг друга. Опустившись в гостиной на кушетку, мы некоторое время молча смотрели друг на друга.

– Я до сих пор не могу поверить в случившееся, – сказала она наконец.

Я согласилась, в это и впрямь невозможно поверить, а потом спросила:

– Когда ты вышла замуж?

– Примерно через пять лет после того, как ты окончила школу. Она рассказала, как встретила Джейка Хьюза, который тогда служил на флоте и одновременно учился на курсах, готовивших специалистов по техническому обслуживанию ракет; сейчас он уже офицер. В те далекие времена хорошенькая шестнадцатилетняя горничная в «Брайдз Холле» носила фамилию Шеферд – Салли Шеферд. Мы подружились, когда я обнаружила, что Салли любит читать, и охотно брала для нее книги в нашей школьной библиотеке. Помнится, она перечитала десятки книг.

Наша дружба еще более окрепла в последний год моего пребывания в школе после того, что случилось однажды весной во время ежегодного танцевального вечера в «Брайдз Холле». Несколько воспитанников школы Святого Хьюберта выпили ликера и стали буйствовать. Один из них, желая блеснуть остроумием, подошел ко мне и со словами: «Посмотрим, как они плавают», – вылил стакан темного фруктового пунша в глубокий вырез моего белого платья, а поскольку оно было моим единственным нарядом, то таким образом я лишилась возможности посещать все последующие танцевальные вечера. В испорченном платье, совершенно обескураженная и злая, я покинула зал и направилась по газону в свой корпус. Подходя ближе к церкви, я услышала доносившиеся из зарослей деревьев чье-то сдавленное рыдание и смех парней. Я поспешила туда и увидела Салли в окружении троих воспитанников школы Святого Хьюберта. Они основательно напились и совершенно утратили над собой контроль. Один из парней уже разорвал на ней блузку.

Ни минуты не колеблясь, я бросилась на обидчиков Салли, хотя их было трое, а я – одна. Что последовало затем, я помню очень смутно, потому что в моем сознании это было сплошное швыряние, царапанье, разящие удары и мой отчаянный крик. Парни, конечно, пустились наутек. К сожалению, в темноте я не разглядела их лиц и позже не смогла бы их опознать, да к тому же и Салли умоляла никому не рассказывать о случившемся. «Чернокожие девушки, – сказала она тогда, – рано учатся понимать, что подобные веши происходят на каждом шагу, и виноватыми всегда оказываются они же сами».

Я отвела Салли к себе в комнату и дала ей одну из своих блузок. Через два месяца я закончила учебу, и наши пути разошлись, как это чаще всего и бывает в жизни; сначала несколько длинных писем, потом просто рождественские открытки и наконец – ничего.

И вот сегодня волею судеб я оказалась в доме номер 43 на Райтс-лейн.

Я выразила Салли свои соболезнования, и она приготовила чай. Мне никогда не доводилось слышать, чтобы черная семья удочерила белую девочку, и я, преодолев смущение, сказала ей об этом. В любом случае ни одно агентство, занимающееся проблемами брошенных детей, не допустило бы этого.

– Каким образом черной женщине удалось обрести белую дочь? – загадочно улыбнулась Салли. – Очень просто. Все устроила Эллен. Равно как позже и зачисление Мэри в «Брайдз Холл».

– Но что подвигло Эллен на это? Ведь Мэри не ее дочь, правда?

Салли снова улыбнулась.

– Нет, конечно, не ее, но одной из ее служащих.

– Кого же?

Ответ Салли меня ошеломил.

– Гертруды Эйбрамз.

– Не может быть!

– Это правда.

– А кто отец девочки? – Я не успела закончить фразу, как уже знала ответ. Это тот самый преподаватель, которого Гертруда грозилась застрелить.

– Вероятно, он находил удовольствие в ухаживании за строптивыми женщинами, а Герти по этой части способна превзойти всех, – пояснила Салли. – Мне кажется, если она когда-нибудь и думала о близости с мужчиной, то, должно быть, даже себе самой не смела признаться в этом и тотчас гнала эту блажь прочь. А он так ухаживал за ней! Судя по всему, Герти была единственная женщина, которую он по-настоящему любил; обещал оставить жену и детей ради нее и так далее. Впрочем, всем женщинам хоть раз в жизни случалось выслушивать нечто подобное. Ну, если не всем, то, по крайней мере, большинству.

– А когда оказалось, что она беременна, а он жену все-таки не бросил, – подхватила я, – она заявила, что застрелит его.

Салли кивнула.

– Она была в полном отчаянии. Кажется, это был единственный случай, когда окружающие жалели ее. Эллен вынуждена была принять меры. К тому времени ей удалось наконец основательно поправить дела в школе, и больше всего на свете она боялась, как бы эта история не просочилась на страницы газет. Между тем Гертруда окончательно распоясалась. Поначалу она надеялась, что учитель и правда на ней женится, и всячески скрывала беременность, а потом оказалось, что время упущено и делать аборт уже нельзя. Когда родилась Мэри, Гертруда не решалась оставить ее в приюте, опасаясь, что если девочку удочерит какая-нибудь семья, то она уже никогда ее не увидит. Поэтому Эллен попросила меня взять Мэри без официального удочерения, а поскольку я не могу иметь собственных детей, я согласилась.

Слушая рассказ Салли, я испытывала одновременно и жалость к Гертруде, и восхищение благородством Салли, взвалившей на себя бремя воспитания ребенка с иным цветом кожи.

– Герти каким-то образом заявляла о себе? – спросила я.

– Знаешь, я очень боялась этого, – ответила Салли, – но она практически даже не напоминала о себе. Будто отказалась от девочки навсегда. Однако когда Мэри окончила начальную школу, Герти решила, что она должна во что бы то ни стало поступить в «Брайдз Холл».

– Из вредности? Чтобы досадить Эллен?

– По-видимому, да. Она пошла к Морни и стала ей угрожать, мол, на сей раз она все выложит газетчикам. И Морни, конечно, сразу же капитулировала. Что стоит «Брайдз Холлу» принять еще одну воспитанницу на казенный счет! Мы с Джейком были просто счастливы, хотя бедняжку там всячески третировали, поскольку ее родители не в состоянии оплатить ее учебу и содержание в школе. А потом случилось вот это. Мы так любили ее! О Маргарет, ты тоже полюбила бы ее. Она была такая хорошая! Очень, очень хорошая…

Я сидела молча, думая о том, как, должно быть, спокойно и уютно чувствовала себя Мэри дома. Это было видно по всему. Я думала о благородстве Салли и ее мужа; о любви, заботе и нежности, которыми они окружали девочку с первых дней ее жизни. И еще о том, как звонок из полиции однажды вечером положил конец всему этому. Отчаянный протест, невозможность поверить в случившееся, шок, а потом лавина неуемного горя и безысходной тоски.

Думала я и о настоящей матери девочки, этой странной, уродливой женщине, и о ее горе, которое она вынуждена таить от людей. При том, что Герти снедали непреходящие зависть и злоба по поводу ее приниженного положения в этой цитадели избалованных наследниц богатых родителей, должно же было найтись у нее в сердце хоть немного любви к Мэри. Недаром Нэнси говорила, что Мэри была дружна с Гертрудой и часто ходила к ней пить какао с печеньем. Как же далеки от понимания подлинного человеческого горя Констанс Берджесс и Синтия Браун, подумала я.

Полиция известила Салли о том, что Мэри убита. Майкл Доминик посетил их после похорон, чтобы с присущей ему деликатностью лично сообщить о случившемся.

– Лейтенант Доминик – приятный человек,– сказала Салли, – и он обязательно найдет убийцу. Но я не понимаю, Маргарет, зачем кому-то понадобилось убивать Мэри!

В самом деле – зачем?

В школьной канцелярии мне сказали, что все вещи Мэри были упакованы и отправлены родителям. Я совершенно непроизвольно спросила Салли о фотоаппарате.

– Его они тоже прислали. Вместе со всеми другими вещами. – Она вдруг настороженно взглянула на меня. – Почему ты спрашиваешь о фотоаппарате? Вчера звонили из школы – кто именно не знаю, – тоже интересовались фотоаппаратом. Когда я ответила, что он у меня, спросили, не осталась ли в нем пленка, и еще упоминались какие-то фотографии школы, которые они хотели бы использовать, потому что Мэри, мол, была очень хорошим фотографом. Но никакой пленки там не оказалось. Знаешь, она обычно привозила их в здешнее фотоателье. Там ей печатали фотографии бесплатно, если она разрешала использовать ее снимки в качестве рекламы. Последнюю отснятую пленку она прислала мне, чтобы я отдала ее проявить.

– Ты это сделала? – спросила я.

– Конечно. Никаких фотографий школы там не было, только цветы да птицы, снимки, сделанные в лесу.

В лесу! Меня охватило волнение. Это мог быть заповедник Балюстрода, если Мэри действительно ходила туда с фотоаппаратом, как утверждает Анджела О'Коннелл.

– А кто звонил, Салли, мужчина или женщина?

– Женщина.

– Можно мне взглянуть на снимки?

– Конечно.

Она пошла к серванту и достала из ящика конверт фирмы «Кодак» размером 7,5 х 12,5.

Я стала просматривать одну фотографию за другой. Местный фотограф был прав, так же, как и тот, кто звонил из «Брайдз Холла». Сделанные Мэри снимки свидетельствовали о редкостном умении выбрать сюжет и соответствующую ему композицию, не говоря уже о техническом мастерстве фотографа. Цветы во всем многообразии форм и красок выглядели на снимках словно живые, казалось, они благоухают и тянутся вам навстречу. Столь же великолепны были и птицы, снятые с помощью телеобъектива. И я снова с досадой подумала о жестокости воспитанниц школы, которые третировали и унижали такое тонкое и талантливое существо.

Дойдя до шестой и седьмой фотографии, я обомлела. На них был запечатлен дрозд, снятый с близкого расстояния. На фотографии были отчетливо видны его желтовато-коричневая спинка и белая грудка в густую крапинку. Он сидел на усыпанной цветами ветке дикой вишни, а на заднем плане и той и другой фотографии угадывались расплывчатые контуры сооружения, похожего на огромную открытую с четырех сторон беседку. Я сразу узнала газебо Балюстрода. А внутри газебо – две, тоже расплывчатые, фигуры людей, стоявших спиной к камере. Головы одного из этих двоих совсем не было видно, а фигура второго человека, одетого в нечто похожее на синий жакет, казалась бесплотной, словно тень. Знала ли Мэри, кто эти люди? Вероятно, поначалу она их просто не заметила, так как все ее внимание было сконцентрировано на дрозде. Но потом, видимо, обнаружила их присутствие и, конечно, узнала, а потому поспешила улизнуть.

Я сказала Салли, что эти две фотографии могут оказаться полезными для следствия, и спросила, могу ли я передать их вместе с пленкой полиции. Она согласилась. Потом я попросила разрешения взглянуть на магнитофон Мэри. Если она записывала пение дрозда, на пленке могут оказаться и голоса тех двоих, по. которым можно будет выявить обладателя синего жакета, а может быть, даже услышать разговор, не предназначавшийся для посторонних ушей.

Салли покачала головой.

– У Мэри не было магнитофона. Мы собирались подарить ей его на Рождество.

Значит, Анджела ошиблась? Но пока все ее слова, кажется, подтверждаются.

– Мэри когда-нибудь записывала птичьи голоса? – спросила я.

– Да, конечно. Постоянно. Но для этой цели она у кого-нибудь одалживала магнитофон. – Затем, поняв, к чему я клоню, она продолжала: – Среди ее вещей никаких кассет не было. Несколько кассет у меня сохранилось, но они были записаны прошлой осенью. Крики гусей, улетающих в теплые страны. И еще каких-то птиц. Маргарет, как ты думаешь, кто на этих фотографиях?

– Не знаю, Салли.

Но я намеревалась выяснить это во что бы то ни стало. Я позвонила в школу и попросила предупредить Нэнси, что мы поужинаем с ней вместе, когда я вернусь. Вечером предстояла репетиция в костюмах, но Нэнси не была занята ни в спектакле, ни за кулисами. Я пообедала с Салли и провела с ней практически весь день. Я знаю горе не понаслышке. Со смертью горячо любимого человека свыкнуться невозможно. Вы постоянно ощущаете его отсутствие, но обязаны свыкнуться с этим, смириться и продолжать жить, пока не наступит ваш черед.

Мне кажется, я помогла Салли облегчить душу, заставив говорить о Мэри. Я увезла с собой подарок – любимую фотографию Салли, на которой она запечатлена с Мэри. Смеющиеся, радостные лица. Эта фотография сгладила в какой-то степени воспоминания о той, другой, страшной фотографии.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю