Текст книги "Убийство в Чесапикском заливе"

Автор книги: Дэвид Осборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава 2

Восточное побережье Мэриленда – это в сущности полуостров Дельмарва, представляющий собой протянувшуюся на сто пятьдесят миль прибрежную равнину, которая с западной стороны омывается водами Чесапикского залива, а на востоке имеет выход в сравнительно мелководный залив Делавэр, а через него уже в открытый Атлантический океан. Начинаясь неподалеку от Пенсильвании, этот полуостров тянется далеко на юг, переходя в высквоженную ветрами полоску песчаной отмели в районе Кейп-Чарльза в Виргинии, откуда, если пересечь Чесапикский залив, всего пятнадцать миль до Кейп-Генри и крупной военно-морской базы в Норфолке.

В отличие от шумного и оживленного Западного побережья Чесапикского залива, где находится порт Балтимор, где вокруг Аннаполиса и Военно-морского колледжа США можно постоянно наблюдать огромное скопление яхт, где, наконец, в залив впадают крупные судоходные реки Саскуиханна, Патаксент и Потомак Восточное побережье выглядит так, что кажется, будто ты попал в прошлое столетие. Несмотря на обилие маленьких заливчиков и бухт, в которых швартуются рыболовецкие суда и яхты, здесь по-прежнему царит красота тихой заводи, дремотное безвременье словно давно ушедшая неторопливая жизнь плантации присутствует в самом здешнем воздухе, пропитанном ароматом лесов и полей, и в то же время соленым дыханием моря, а города с названиями Оксфорд, Роял-Оук, Квинстаун и Шервуд воскрешают образы первых английских поселенцев.

К полудню я проехала большую часть полуострова и теперь держала путь на запад, к Чесапикскому заливу через округ Дорчестер. По мере того как бескрайние просторы кукурузных и соевых полей сменялись сосновыми рощами и дубовыми лесами, я ощущала, как погружаюсь в совершенно иной мир. Даже постепенно сужающаяся деревенская дорога напоминала мне петляющий ручеек или речушку, которые в великом множестве медленно, почти сонно несут свои воды к Чесапикскому заливу. Заканчиваясь узкими заливчиками и мелководными илистыми бухтами, они образуют тысячемильную береговую линию, своими очертаниями похожую на изодранный по краями кусок муслина. Здесь люди занимаются уже не сельским хозяйством, а морским промыслом.

Я миновала Кембридж и вырулила на дорогу, пролегавшую вдоль южного берега реки Литтл-Чоптэнк. Оставив позади церковь Троицы – исторический памятник 1670 года, затем деревушки Вулфорд и Мэдисон, я незаметно очутилась в Бернхеме.

Это совсем крохотный городок на берегу реки Бернхем, впадающей в Литтл-Чоптэнк. Прямоугольная площадь, посреди которой красуется традиционная пушка времен Гражданской войны с уложенными пирамидой ядрами, со всех сторон окружена плотной стеной кирпичных или деревянных построек. Небольшая церквушка. Дорчестерское отделение Национального банка, зеленная лавка Меритта, магазинчик с вывеской «Фураж и зерно Оуэна», скобяная лавка Эноса Брандта и гостиница «Бернхем», представляющая собой харчевню с несколькими комнатами для постояльцев, построенная в 1740 году и сохранившаяся почти в неизменном виде. Эта «городская стена» служит своеобразным символом старозаветной неторопливой стабильности, нарушаемой разве что автомобильной магистралью, которая связывает Бернхем с остальным миром.

Часы показывали половину третьего. Со все возрастающим волнением, похожим на чувство, испытываемое актером перед выходом на сцену, я медленно обогнула площадь. Мое внимание привлекли двое полицейских, стоявших возле сторожевого катера. Их присутствие здесь удивило меня. Но еще большее удивление я испытала в следующую минуту, когда один из них, молодой парень с одутловатой не по возрасту физиономией и брюшком, с которого свисала кобура, заслышав шум моей приближающейся машины, вытянул вперед руку, приказывая остановиться. Поскольку при этом он вышел на проезжую часть дороги, мне ничего не оставалось, как подчиниться. Когда я затормозила, он подошел ко мне и попросил предъявить водительские права и паспорт машины.

От неожиданности я лишилась дара речи. Он не мог обвинить меня в каких-либо нарушениях, поскольку стоял ко мне спиной, пока я не приблизилась к нему на расстояние менее трехсот пятидесяти метров.

– Куда направляетесь, Маргарет?

Это была последняя капля, переполнившая чашу. Отчасти потому, что я никогда не питала особой любви к полиции и совершенно не выношу фамильярности со стороны незнакомых людей, но главным образом по причине нервного напряжения, связанного с посещением «Брайдз Холла», я была не в силах сдержать раздражение.

– Если вы обращаетесь к миссис Барлоу, – огрызнулась я, – поскольку мы с Вами, кажется, незнакомы, то я отвечу: в «Брайдз Холл».

Мое замечание явно задело полицейского. Он молча вернул мне документы и, указав на узкую дорогу за гостиницей «Бернхем», сказал:

– Вам туда.

– Я ездила этой дорогой еще тогда, когда Вас, наверное, и на свете-то не было.

Я включила мотор, нажала на газ и рванула вперед, едва не сбив его с ног. Выруливая с площади, я увидела в зеркале заднего обзора, как он стоит, уперев руки в бедра, и смотрит мне вслед. Вид у него был отнюдь не радостный.

Мало-помалу успокоившись, я проехала, должно быть, с полмили, то и дело объезжая колдобины и не переставая дивиться, почему починкой дороги не займутся попечители «Брайдз Холла», если у окружных властей нет денег или просто не доходят до этого руки. Вряд ли школа испытывает недостаток в средствах – ее фонд составляет сорок миллионов долларов, если не больше. И вдруг совершенно неожиданно я выехала на знакомую дубовую аллею. Саженцы этих могучих деревьев, окруженных буйными зарослями туи, были привезены из Англии двести с лишним лет назад.

Аллея кончилась, дорога круто повернула в сторону щита с надписью «ЕХАТЬ МЕДЛЕННО» – и вот уже впереди огромные, укрепленные на массивных гранитных столбах кованые ворота с вывеской школы. А за ними – подъездная дорога из гравия, ведущая мимо открытых кортов к Главному Корпусу, великолепнейшей постройке середины восемнадцатого века. До Гражданской войны и позже, во времена мисс Мередит Тейлор, Главный Корпус с его выдержанной в классическом стиле открытой галереей и колоннадой служил центром раскинувшегося на площади в пять тысяч акров поместья, именовавшегося «Драммерз», где разводили скот и… рабов. Насколько я понимаю, в те времена не делалось особого различия между этими двумя видами чрезвычайно прибыльного товара, который на протяжении пяти поколений поставляло семейство Комптонов, стяжавшее себе известность в политических кругах Мэриленда тем, что яростно боролось за права штатов, пока падение Конфедерации не положило конец его могуществу.

Во времена мисс Тейлор вся жизнь была сосредоточена в Главном Корпусе, и ни одна из прочих усадебных построек не использовалась. Просторных помещений с высокими потолками в Главном Корпусе было вполне достаточно для двадцати пяти барышень, которым мисс Тейлор прививала изысканные манеры. При сменившей ее мисс Кэдбери и последующих ее преемницах была предпринята реставрация других зданий, а к началу первой мировой войны была завершена реконструкция всех имевшихся в усадьбе построек и вдобавок началось сооружение новых.

Я въехала в ворота и, добравшись до середины подъездной дороги, увидела справа от себя, за кортами, верхушки двух мачт и высокие бушприты «Королевы Мэриленда», пришвартованной к причалу в узкой, дремотной бухточке Бернхем по соседству с двумя эллингами, где хранится множество принадлежащих школе байдарок, гребных лодок и парусников. «Королева Мэриленда», служившая точной копией знаменитой «Королевы» – оснащенного гафелем и стакселем шестидесятифутового по ватерлинии почтового судна, бороздившего воды Чесапикского залива в начале XIX века, – была подарена школе богатой выпускницей из Чикаго в 1926 году и заменила собой куда более скромный рыболовецкий траулер. Теперь траулер используется для обучения девочек парусному спорту. Мне была видна также и его невысокая, похожая на обрубок, единственная мачта.

По мере приближения к Главному Корпусу в поле зрения попадали и другие строения, которых насчитывалось уже не менее дюжины. Большие и совсем миниатюрные, они со всех сторон обступали затененный вязами прямоугольный газон. Ближе всех к дороге прилегала злосчастная церквушка. Три невысоких кирпичных строения наискосок от нее первоначально служили «гаремом», где сотни молодых рабынь, не зная отдыха, вскармливали свое потомство. Сейчас они реконструированы под дортуары. Пять зданий в дальнем конце газона, на месте которых некогда размещались коровники и конюшни, отведены под аудитории и гимнастический зал.

За ними я разглядела низкую современную постройку – это была конюшня, где счастливые обладательницы собственных лошадей могли держать своих любимиц. В конце дорожки, обсаженной по обеим сторонам цветами, находилась Коптильня. Лет двенадцать назад Эллен Морни перестроила ее, превратив в гостевой домик с шестью апартаментами, отвечающими самому изысканному вкусу. Там останавливаются родители, приезжающие навестить своих чад.

Здесь следует сказать несколько слов об Эллен. Я училась в «Брайдз Холле» в одно время с ней. Будучи на год старше меня, именно она задавала тон насмешливо-уничижительному отношению ко мне со стороны других воспитанниц школы. Ее отец был знаменитым бостонским брамином, который в первый год моего пребывания в пансионе, к тайной моей радости, оказался замешанным в какой-то скандальной истории, стоившей ему карьеры.

При всей моей нелюбви к Эллен я не могла не признать ее огромных заслуг перед школой. Двадцать пять лет назад, когда она заняла директорское кресло, дела в «Брайдз Холле» находились в плачевном состоянии. Уровень преподавания катастрофически снизился, моральный облик преподавательского состава оставлял желать много лучшего. Воспитанниц из привилегированных семей с каждым годом становилось все меньше и меньше, школьная территория приобрела жалкий вид, постройки обветшали. Окончив колледж, Эллен решила посвятить себя деятельности на ниве просвещения и на первых порах получила место заместителя директрисы в одной из известных приготовительных школ неподалеку от Бостона. Тогда-то к ней и обратились попечители «Брайдз Холла», желавшие вернуть школе былую репутацию; они решили сделать ставку на человека, вышедшего из ее стен.

Их выбор оказался удачным. Благодаря присущим Эллен энергии, самоотверженности и уму пансион «Брайдз Холл» завоевал репутацию лучшего среди учебных заведений этого типа. К тому же Эллен неустанно пеклась о пополнении оскудевшей школьной казны и в этом тоже весьма преуспела. Вскоре она сделалась заметной фигурой на поприще частного образования. Кстати, директорство в «Брайдз Холле» открывает доступ к посту декана практически в любом престижном университете, что для большинства работников просвещения является пределом мечтаний. Не далее как в прошлую субботу я прочла в «Нью-Йорк Таймс», что Эллен обратилась с приветственной речью к восьмистам руководителям приготовительных школ на торжественном обеде в нью-йоркской гостинице «Вальдорф-Астория», где проходил ежегодный съезд Национальной ассоциации приготовительных школ. По сообщению газеты, члены НАПШ стоя аплодировали ей.

Размышляя обо всем этом, я не заметила, как дорога привела меня на овальную площадку, служившую для парковки. Я поставила свою машину рядом с серо-голубым «альфа-ромео» спортивного образца с откидным верхом и выбралась наружу. Некоторое время я просто стояла, собираясь с мыслями, как всегда завороженная поразительной красотой архитектуры Главного Корпуса. Это величественное трехэтажное белое здание совершенных пропорций дает идеальное представление об усадьбах южных плантаторов.

Должно быть, прошло больше минуты, прежде чем я сообразила, что кто-то окликает меня по имени:

– Маргарет! Маргарет!

Я подняла глаза и увидела Эллен Морни, собственной персоной спешащей ко мне вниз по ступеням.

Глава 3

Я не застала Эллен, когда осенью привезла Нэнси в «Брайдз Холл»; последний раз мы виделись с ней пятнадцать лет назад, на встрече выпускниц.

С неким тайным злорадством – надеюсь, простительным, если учесть наши, прямо скажем, не безоблачные отношения в школьные годы, – я отметила тогда, что время обошлось с ней не столь милостиво, как со мной.

При том, что по роду деятельности Эллен приходилось постоянно быть на виду, она, судя по всему, не уделяла должного внимания своей внешности и выглядела заурядной бесцветной классной дамой. Косметикой она то ли вовсе не пользовалась, то ли накладывала ее крайне неумело, одета была безвкусно, стрижка со всей очевидностью свидетельствовала о бездарности ее парикмахера, к тому же она располнела и ее фигура напоминала рыхлую бесформенную глыбу.

Казалось бы, за пятнадцать лет она должна была подурнеть еще больше. Представьте же мое изумление, когда я увидела перед собой изящную, элегантно одетую даму, которая быстрым шагом подошла ко мне, приветливо улыбаясь, взяла меня за руку и приложилась щекой к моей щеке. Я с трудом узнала в ней Эллен. Пожалуй, только голос, всегда казавшийся мне чересчур зычным и фальшивым, оставался прежним, – голос, да еще небольшая, но приметная родинка на левой щеке.

– Я так рада видеть тебя, Маргарет! Как поживаешь? Надеюсь, дорога не слишком тебя утомила?

– Спасибо, Эллен, все хорошо. Ну, а дорога через Нью-Джерси, прямо скажем, не способна порадовать глаз. Непонятно, за что этот штат прозвали «садовым».

Она улыбнулась.

– Утром звонила Джоанна, и я сразу же велела Герти Эйбрамз приготовить тебе номер. Ты ведь переночуешь здесь, не так ли?

– Если не возражаешь. Представляю себе, как ты занята.

– О чем ты говоришь! Нэнси будет счастлива.

Из Главного Корпуса вышли две старшеклассницы, и Эллен позвала их.

– Маргарет, я хочу представить тебе Констанс Берджесс. Констанс, познакомься с миссис Барлоу. Она – автор тех изумительных снимков Альп, которые в прошлом году были напечатаны в журнале «Лайф».

Я увидела перед собой редкостной красоты лицо в обрамлении светлых, отливающих платиной волос и глаза невообразимой голубизны. Я сразу же поняла, кто эта девочка. Нэнси упоминала о ней в своих письмах. Единственная дочь техасского миллиардера Хайрама Берджесса, в этом году она стала старостой школы – на столь авторитетный и почетный пост ее избрали сами девочки. Несмотря на юный возраст – я дала бы ей лет восемнадцать, – у нее была великолепная фигура зрелой женщины и весьма искушенный вид, который никак не вяжется с представлением о школьнице.

Мы обменялись рукопожатиями, и Констанс с заметным техасским акцентом сказала мне несколько приличествующих случаю слов. Затем Эллен представила мне вторую девочку.

– А это Синтия Браун. В нынешнем году Сисси удостоена звания капитана «Королевы».

К Сисси я сразу же почувствовала инстинктивную неприязнь.

Это была рослая девица с широкими мускулистыми плечами гребца и темными волосами, остриженными «под мальчика»; ее глаза, в которых читались вызов и ирония, были посажены, пожалуй, слишком близко к переносице, а рукопожатие оказалось до боли крепким. В ней ощущалась агрессивная самоуверенность и некая необузданная чувственность, заставляющая предположить, что у нее за плечами довольно богатый сексуальный опыт. Кроме того, я сразу же распознала в ней заводилу, которая не преминет воспользоваться своим физическим превосходством, старшинством и несомненными атлетическими способностями, чтобы терроризировать любого, кто младше и слабее ее.

Я выдавила из себя поздравления по поводу ее назначения капитаном «Королевы», заметив при этом, что в «Брайдз Холле» это всегда считалось весьма почетной обязанностью, после чего Эллен сказала:

– Констанс, не могла бы ты отнести сумки миссис Барлоу к ней в номер? Горничные наверняка уже его приготовили, так что дверь должна быть открыта.

– Конечно, мисс Морни.

Констанс извлекла из моей машины чемодан и сумку и передала их Сисси Браун, которая подхватила их так, будто это были перышки, и подруги направились к Коптильне прямо по газону. Надо сказать, что ходить по траве разрешалось только старшим воспитанницам, всем остальным полагалось обходить газон стороной, по огибавшей его посыпанной гравием дорожке. Глядя им вслед, я недоумевала, почему не проведена дорога к гостевому домику, ведь у останавливающихся в нем родителей может оказаться куда более внушительный багаж, нежели мой. И, словно прочитав мои мысли, Эллен заметила:

– Недавно я предложила провести дорогу к Коптильне, но попечители отвергли эту идею, сославшись на то, что в школе достаточно воспитанниц, и при необходимости отнести багаж можно поручить им. Представь себе, главным противником моего предложения выступил не кто иной, как Джон Рэтиген. Я готова была его убить. Ты ведь помнишь Джона?

Разумеется, я его помнила. Не так давно Джон был избран в Сенат от Калифорнии и возглавлял сенатскую Комиссию по вопросам воинской службы. Будучи и без того заметной и весьма неоднозначной фигурой в Вашингтоне, в последнее время он привлек к себе дополнительное внимание в связи с довольно некрасивым бракоразводным процессом. В бытность нашу с Эллен воспитанницами «Брайдз Холла» он учился в школе Святого Хьюберта, одной из лучших приготовительных школ для мальчиков в Честертоне, неподалеку отсюда, и был капитаном школьной футбольной команды. Одно время Эллен была пылко в него влюблена.

Я сказала, что, конечно же, помню Джона, но не знала, что он входит в число попечителей «Брайдз Холла».

Эллен рассмеялась и сообщила, что с некоторых пор это так. Видимо, довольная впечатлением, произведенным на меня известием о том, что в попечительский совет школы входит столь знаменитая фигура, она оставила эту тему и заговорила о другом.

– Видишь ли, ленч у нас уже был, но я могу распорядиться, чтобы для тебя что-нибудь приготовили и принесли ко мне в кабинет.

Я поблагодарила, сказав, что по пути сделала остановку и перекусила. У меня вдруг возникло ощущение, что отныне каждый мой шаг будет регламентироваться, особенно после того как Эллен продолжила:

– Тогда, возможно, ты хочешь привести себя в порядок перед встречей с Нэнси. Сейчас она должна быть в зале для занятий. У нее возникли затруднения с французским. Я сказала, чтобы сразу после занятий ее проводили ко мне в кабинет.

Твердая. Распорядительная. Властная. Итак, мне было велено явиться к ней в кабинет. Интересно, с какой стати я должна ей подчиняться? И зачем ей понадобилось приглашать нас с Нэнси к себе в кабинет? Мне не верилось, что она руководствуется всего лишь соображениями гостеприимства. Я хотела возразить, мол, Нэнси с таким же успехом могла бы прийти ко мне в номер, где у нас будет возможность пообщаться наедине, но вместо этого почему-то вежливо согласилась, презирая себя за малодушие. Я обещала быть у Эллен через пятнадцать минут. С тягостным чувством, будто я вернулась во времена своего ученичества, не отпускавшим меня с первой же минуты появления здесь, я покорно побрела к Коптильне.

Во время нашей короткой беседы ни Эллен, ни я ни словом не обмолвились о причине моего приезда. Более того, мы обе старательно обходили эту тему, что было вполне естественно. Смерть от несчастного случая в пансионе сродни настоящей катастрофе. Я знала: впереди у меня достаточно времени, чтобы выразить Эллен свое сочувствие и выяснить, что именно произошло.

Прежде чем пересечь газон, я помедлила. Церковь, где случилась трагедия, находилась буквально в двух шагах от меня. Дверь в ризницу была открыта, и на меня повеяло затхлым церковным запахом. Разумеется, тогда я еще не знала, как погибла Мэри Хьюз, но глядя на увитые плющом старинные стены, я испытала странное чувство – не знаю, как его определить, – ощущение чего-то жуткого, какого-то реального зла, от которого, несмотря на теплую погоду, меня охватила дрожь. Дрожь и желание бежать как можно дальше – не только от этой церкви, но и вообще из «Брайдз Холла». Это чувство было настолько острым, что, если бы не Нэнси, я, наверное, схватила бы свои сумки и, ничего не объясняя и не извиняясь, умчалась бы прочь.

Я уже собиралась продолжить свой путь, но меня остановило неожиданное появление в дверях церкви какого-то мужчины. Поначалу я приняла его за учителя. На вид ему можно было дать лет сорок – сорок пять. Не стану лукавить, его внешность показалась мне привлекательной, но не в расхожем понимании этого слова, связанном с представлением о грубоватой мужественности. Меня поразили его крупный чувственный рот, глубоко посаженные глаза и кошачья грация худощавого тела. Смуглая кожа и копна черных непокорных волос позволяли предположить, что в его жилах течет не то итальянская, не то греческая кровь. На нем были спортивные туфли, джинсы, рубаха и ветровка, застегнутая наполовину. Должно быть, я довольно долго не сводила с него глаз, потому что он неожиданно улыбнулся и, указав рукой в сторону Коптильни, сказал:

– Девушки пошли вон туда, миссис Барлоу. – Голос у него был негромкий, но твердый.

– Я знаю, – ответила я, удивившись, что ему известна моя фамилия.

Он обвел меня медленным взглядом, что, однако, не показалось мне неучтивым, затем снова улыбнулся, и я уловила в его глазах веселую искорку.

– Желаю вам приятно провести время, – проговорил он и скрылся в темноте старой церкви так же неожиданно, как и появился.

Я ощутила нечто похожее на досаду, как будто в стене, которую я непроизвольно воздвигла вокруг себя с первой минуты пребывания в «Брайдз Холле», внезапно появилась брешь. Интересно, какой предмет он преподает? Скорее всего физкультуру, – сразу же решила я. Это первое, что приходит в голову, когда в пансионе для девочек встречаешь мужчину, тем более привлекательного. Трудно предположить, чтобы человек со столь обаятельной внешностью преподавал математику или историю. Гораздо легче представить себе его за игрой в теннис, футбол или что-то в этом роде. Правда, в облике незнакомца было нечто такое, что не укладывалось в представление о спортсмене. Слишком умные глаза, – подумала я, – слишком тонкие черты и слишком мощная энергия, скрывающаяся за невозмутимой внешностью.