Текст книги "Крайние меры"

Автор книги: Дэвид Моррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

2

Мичэм закрыл дверь и, поддерживая мать, первым прошел по коридору с деревянными панелями, украшенными пейзажной живописью: леса, поля, фермерские домики. Рамы картин выглядели старинными, никак не позже конца XIX века.

Они миновали гладко отполированную лестницу из древесины каштана с перилами, отделанными прекрасной резьбой. В конце коридора находилось несколько ярко освещенных комнат. Из одной появился мужчина в белоснежном пиджаке.

– Где вы были, Фредерик? – спросил Мичэм. – Маме пришлось открывать дверь.

– Я думал, миссис наверху, – ответил мужчина в белом. – Прошу прощения, сэр. К тому же я не слышал стука в дверь, потому что ходил в винный погреб. Искал «Ротшильд», как вы просили.

– Нашли?

– Да, сэр.

– Семьдесят первого года?

– Да, сэр.

– Хорошо. Мама, почему бы тебе не отдохнуть перед ужином? Фредерик проводит тебя в твою комнату. Возможно, тебе захочется посмотреть телевизор.

Судя по тону Мичэма, сам он телевизором не интересовался.

– Вот-вот начнутся «Сады Эдема», миссис Мичэм, – сказал Фредерик.

– Да, знаю, – произнесла, сразу оживившись, старушка, и, поддерживаемая мужчиной в белом, пошла к крошечному лифту.

Когда кабинка с шумом начала подъем, Мичэм вернулся к Джилл и Питтману.

Они вошли в одну из комнат, расположенных по обеим сторонам коридора, заставленную книжными шкафами, где стояли переплетенные в кожу тома, в основном по вопросам юриспруденции. Мебель не бросалась в глаза, была старинной, массивной и, как догадывался Питтман, баснословно дорогой. Ковер восточной работы со всех четырех сторон не доходил до стены ровно на три фута, открывая прекрасный дубовый паркет.

– Присаживайтесь. – Жестом руки хозяин указал на кресла. – Может быть, попросим Фредерика что-нибудь нам принести?

Питтман и Джилл опустились в кресла друг против друга, а Мичэм остался стоять у камина.

– Благодарю. Ничего не надо, – сказал Питтман.

– А я как раз собирался выпить коктейль, – заметил Мичэм. Его гостеприимство поразило Питтмана.

«В чем дело? Парень был готов дать нам коленом под зад до того момента, пока я не упомянул Гроллье. А теперь пригласил в кабинет и предложил коктейль. Или ему просто хочется выпить, что вряд ли, или же он надеется, что от алкоголя у нас развяжутся языки».

– Коктейль – это хорошо, – сказала Джилл. – Вы сами что предпочитаете?

– Водку с мартини.

– Прекрасно.

Мичэм распорядился принести напитки и опустился в кресло рядом с камином.

– Академия Гроллье. – Он перевел внимательный взгляд с Джилл на Питтмана.

– Да. Насколько я знаю, ваш отец там учился.

– Бесспорно. Но я все же не понимаю. Почему из всех учеников Гроллье вы выбрали для интервью именно его?

– Потому что он учился в одном классе с так называемыми «Большими советниками»: Джонатаном Миллгейтом, Юстасом Гэблом, Энтони Ллойдом...

Выражение лица Мичэма стало еще более жестким.

– Мне известны имена «Больших советников». Но отец, после того, как оставил Гроллье, не поддерживал с ними никаких отношений.

– Однако во время учебы был с ними довольно близок.

– Что дает вам основание так думать? – поспешно спросил Мичэм.

– На первом году обучения ваш батюшка слушал курс политологии. Количество слушателей было весьма ограничено. Всего шесть человек. Пятеро «Больших советников» и...

– Мой отец.

Впервые за все время Мичэм позволил себе выдать какую-то информацию. Питтман никак не проявил своего удивления.

– Да, – вступила в разговор Джилл. – Вполне естественно, что тесное общение с блестящими молодыми людьми дало вашему отцу возможность понять их идеи, ставшие залогом успеха в будущей политической деятельности и карьере.

Мичэм продолжал внимательно изучать гостей.

– Отец никогда не обсуждал со мной эти вопросы.

В комнате воцарилось молчание. Мичэм, по всей вероятности, решил ограничиться данной им информацией.

– Но может быть, он говорил что-нибудь о «Больших советниках»? – спросил Питтман. – Делился впечатлениями, встречая их имена в газетах? Упоминал о чем-то, что позволяло глубже понять, как формируются их идеи?

– Ничего подобного он со мной не обсуждал, – решительно ответил Мичэм.

– Не комментировал их действий, получавших противоречивые оценки?

– Нет, мне известно лишь, что он вместе с ними учился.

Надежды на какую бы то ни было информацию явно не было.

В комнате вновь воцарилось молчание.

В дверь постучали. Появился Фредерик с подносом, на котором стояли бокалы и сосуд с мартини.

– Фредерик, у нас нет времени на коктейль. Я только что вспомнил, что через пять минут мне должны позвонить из нашего офиса в Сан-Франциско, – сказал Деррик Мичэм.

Фредерик, уже начавший опускать поднос на стойку буфета, замер.

Мичэм поднялся и, подойдя к Джилл и Питтману, произнес:

– Не люблю заниматься делами по вечерам. Наверное, поэтому и забыл о звонке. Позвольте проводить вас к выходу. Сожалею, что не смог оказаться вам полезным, но отец был человеком скрытным и редко обсуждал со мной свои личные дела, тем более что Академия Гроллье осталась далеко в прошлом.

Питтман тоже поднялся.

– Еще один, последний вопрос. Не знаете ли вы, почему ваш отец так и не закончил Гроллье?

Мичэм дважды моргнул.

– Он оставил курс, который слушал вместе с «Большими советниками», – добавил Питтман. – А затем и вовсе ушел из Гроллье.

– Я передумал, Фредерик, – произнес Мичэм. – С офисом в Сан-Франциско можно связаться и завтра. Когда позвонят, скажите, что меня нет.

– Хорошо, сэр.

– Дайте нам, пожалуйста, мартини.

– Будет сделано, сэр.

Мичэм уселся, явно ощущая неловкость. Питтман и Джилл тоже опустились в кресла. Фредерик разлил мартини и подошел к каждому с подносом, предлагая при этом на выбор маслины или маринованные луковички.

Питтман с наслаждением отпил глоток в меру охлажденного, прекрасно приготовленного напитка, и неожиданно сообразил, что почти не употреблял спиртного с того момента, когда пять дней назад последовал за Миллгейтом к поместью в Скарсдейле. А ведь до этого поглощал огромное количество алкоголя. Не мог прожить дня и особенно ночи без того, чтобы не напиться. Но тогда он бежал от реальности. Теперь же не мог позволить себе ничего подобного.

Ситуация была несколько напряженной. Никто не произносил ни слова, ожидая ухода Фредерика.

3

Когда наконец за дворецким закрылась дверь, Мичэм буквально выдавил из себя вопрос:

– Чего вы от меня хотите в действительности?

– Мы вам уже сказали – узнать, каково было отношение вашего отца к Гроллье и «Большим советникам».

– Ну, если, как вам известно, отец ушел из Гроллье после первого года и поступил в другую школу, значит, его отношение было амбивалентным.

– Упоминал ли он когда-либо о своих учителях? О Данкане Клайне, например?

Мичэм посмотрел Питтману прямо в глаза и бросил:

– Это не имеет никакого отношения к книге о системе образования.

– Простите, не понял?

– Вы здесь вовсе не потому, что пишете историю Гроллье. – Мичэм порывисто поднялся. – Вы все знаете о Гроллье. Ходите вокруг да около, говорите намеками, но вам все известно.

– Не понимаю.

– Иначе вы не упомянули бы Данкана Клайна.

– Он преподавал политологию в группе, которую оставил ваш отец.

– Данкан Клайн был сексуальным извращенцем.

Потрясенный заявлением Мичэма, Питтман чуть не поперхнулся мартини.

– Извращенцем?

– Вы хотите сказать, что не знали этого?

Казалось, с Мичэма спала броня и он остался совершенно беззащитным.

– Что-то там произошло, это мы знаем, – сказал Питтман. – Настолько необычайное и трагическое, что Джонатан Миллгейт не мог забыть об этом даже на смертном одре.

– Не знаю, о чем говорил Джонатан Миллгейт. Знаю, что сказал отец, когда я собрался определить своих мальчиков в Гроллье. Отец тогда, вопреки обыкновению, дал волю эмоциям и заявил, что его внуки ни при каких обстоятельствах не будут учиться в Гроллье. В любой другой школе, только не там. В Гротоне, например, эту школу он в конечном итоге окончил сам, после чего поступил в Йель.

– Но почему ему так не нравилась Гроллье? – спросила Джилл.

Мичэм хмуро смотрел в пол, видимо, колеблясь, и наконец решился:

– Пожалуй, пора сказать все. Вряд ли в Академии с тех пор что-нибудь изменилось. Должен же кто-то положить конец этому.

– Поточнее, пожалуйста. Чему положить конец?

Мичэм нервно барабанил пальцами по бокалу.

– Но это не для печати, – помолчав, произнес он.

– Как вам будет угодно.

– Да, именно так. – Мичэм, казалось, боролся с собой, выдавливая слова. – Этот преподаватель великой школы, политолог Данкан Клайн был педофилом.

Питтман в недоумении уставился на него.

После недолгого колебания Мичэм продолжил:

– В закрытой школе для мальчиков он чувствовал себя как рыба в воде. Из рассказов отца я понял, что Данкан Клайн был блестящим преподавателем, остроумным, веселым. Он умел увлечь даже самых талантливых, словом, являлся харизматической личностью. К тому же, очевидно, был прекрасным спортсменом, преуспевающим в академической гребле. Из каждого нового класса он отбирал наиболее способных – небольшую группу из пяти-шести человек – и вел их через все годы обучения в Гроллье. Подозреваю, что при отборе он руководствовался и тем, насколько далеки мальчишки от своих родителей и насколько сильно нуждаются в субституте отцов. Во всяком случае, мой отец никогда не был близок к своему папочке. Данкан Клайн проводил с ними свои семинары. Тренировал их в гребле, и его группа регулярно обыгрывала на дистанции официальную команду Гроллье. Постепенно у учителя и учеников возникали все более интимные отношения, до тех пор пока... Я уже сказал, новая группа из каждого года поступления. Одни кончали, на их месте появлялись другие.

Питтман почувствовал приступ тошноты.

С выражением брезгливости на лице Мичэм отпил мартини и продолжил:

– Отец отверг домогательства Клайна. Тот отступил, но затем снова взялся за свое, уже более настойчиво. Отец наотрез отказался, и тогда Клайн либо от ярости, либо от страха быть разоблаченным сделал для отца пребывание в школе невыносимым, ставил перед ним немыслимые задачи и издевался, когда мальчишка оказывался неспособным их выполнить. Академические успехи отца упали так же, как и состояние его духа. Дома во время пасхальных каникул у него, видимо, произошел нервный срыв, и в Гроллье он больше не вернулся.

– Неужели родители вашего отца ничего не могли предпринять против Данкана Клайна? – с негодованием спросил Питтман.

– Предпринять? – Мичэм в недоумении посмотрел на Питтмана. – Что же, по-вашему, они должны были сделать?

– Сообщить обо всем властям. Поставить в известность директора Академии.

Мичэм взглянул на Питтмана, как на идиота.

– Сообщить?.. Вы, вероятно, не очень хорошо представляете себе ситуацию. Начало 30-х. Расцвет консерватизма, преследования. Уверяю вас, о совращении детей никто и заикнуться бы не посмел. Во всяком случае, в приличном обществе. Бесспорно, аристократы молчаливо признавали существование такого порока, очень редкого, по их мнению, и уж, конечно, не в избранном обществе, а где-то в низах, среди бедняков.

– Великий Боже, – только и смог произнести Питтман.

Мичэм волновался, и чем дальше, тем больше. Он отпил еще мартини и продолжил:

– Таково было в те времена господствующее мнение. Академия Гроллье всегда похвалялась своими выпускниками, губернаторами, сенаторами, конгрессменами. Затесался среди них даже один президент Соединенных Штатов. Так что заявить о каких-то сексуальных домогательствах на территории столь великого учебного заведения значило бы поставить под сомнение репутацию многих и многих весьма уважаемых людей. Подобное заявление просто не приняли бы в расчет, обвинив разоблачителя либо в глубоком заблуждении, либо в злонамеренности из-за собственной низкой успеваемости. А если быть до конца честным, то когда мой отец рассказал все своему отцу, тот влепил ему пощечину, обозвал лжецом и запретил впредь говорить об этой мерзости.

Изумлению Питтмана не было предела.

– Итак, мой отец держал все в тайне до тех пор, пока я не собрался отдавать сыновей в школу Гроллье.

– Убежден, остальные школьники подтвердили бы заявление вашего отца, – сказал Питтман.

– Вряд ли. Родители просто не позволили бы своим отпрыскам лезть в такую грязь. В любом случае разговор мы ведем беспредметный. ДЕЛО ТАК ДАЛЕКО НЕ ЗАХОДИЛО.

Голубые глаза Джилл светились азартом. Подавшись всем телом вперед, она спросила:

– Хотелось бы знать, все ли «Большие советники» были объектами сексуальных домогательств Данкана Клайна? Или кто-то из них его отверг?

Какое-то время Мичэм внимательно изучал свой бокал, потом ответил:

– Их было немного, всего несколько человек, и они продолжали посещать его семинар. Отец мне все рассказал, когда мои сыновья уже поступили в среднюю школу, и было слишком поздно предпринимать что-либо против самого Клайна. Он умер в начале пятидесятых. К тому времени он вышел в отставку и жил здесь, в Бостоне. День, когда отец прочел в газете о смерти Клайна, оказался самым счастливым в его жизни, а у него их было так мало. Поверьте!

Мичэм прикончил мартини и мрачно посмотрел на поднос, видимо, размышляя, не выпить ли еще.

– Не знаю, какая у вас цель, – произнес он, – но если в Гроллье преподавали и другие учителя, подобные Клайну, и если преподают до сих пор, а вы в своей книге выведете их на чистую воду, мы с вами сделаем доброе дело.

Беря быка за рога, Питтман спросил:

– Вы разрешите вас процитировать?

Мичэм отреагировал весьма резко:

– Безусловно, нет. Такого рода популярность мне не нужна. Я же сказал, что наш разговор не подлежит публикации. Просто я указал вам нужное направление. Убежден, вы найдете людей, которые согласятся подтвердить сказанное мною. Поговорите с «Большими советниками». – Мичэм явно развлекался. – Может быть, они согласятся на публикацию своей информации?

– В реанимации Миллгейт сказал медсестре: «Данкан. Снег. Гроллье». Любопытно, при чем тут снег? Вы не знаете?

– Никаких идей. Во всяком случае, отец никак не связывал Данкана Клайна со снегом.

– Это жаргон. Может, он имел в виду кокаин?

– И опять – никаких идей. Сомнительно, чтобы это жаргонное словечко использовали в начале тридцатых, тем более такая достойная личность, как Джонатан Миллгейт.

Питтман разочарованно пожал плечами и обернулся, услышав стук в дверь.

В комнату вошел Фредерик.

– Мистер Мичэм, внизу у дверей два полисмена.

4

Питтману стало жарко. В кровь поступила новая порция адреналина.

Мичэм выглядел удивленным.

– Полисмены?

– Детективы, – пояснил Фредерик. – Интересуются, не приходил ли к вам человек по имени Мэтью Питтман. Он путешествует с женщиной и... – Взгляд Фредерика остановился на Питтмане и Джилл.

Мичэм нахмурился.

– Куда ведет этот выход? – Питтман вскочил с кресла и прошел к двери в дальней стене. Единственной, не считая той, через которую они вошли и которую Питтман не мог использовать: там стоял Фредерик и к тому же в любую минуту мог появиться детектив. Джилл следовала за ним. Он слышал ее шаги.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Мичэм.

Питтман уже успел распахнуть дверь и бежал по узкому коридору.

– Стойте! – кричал Мичэм.

Питтман пробежал мимо кухни, заметив через открытую дверь повара во всем белом, который от изумления открыл рот. Не останавливаясь, Питтман промчался дальше по коридору бок о бок с Джилл.

Они достигли застекленной двери, через которую был виден мощенный булыжником двор.

Питтман распахнул ее, и сердце упало. Мрачный двор отделяли от улицы высокие металлические ворота, еще более высокая стена и перестроенный в гараж каретный сарай.

«Нам ни за что отсюда не выбраться!»

В отчаянии он остановился и оглянулся. В дальнем конце коридора возник Фредерик. В дверях кухни стоял повар. Чей-то тяжелый топот доносился из вестибюля особняка.

Справа от них лестница вела на верхний этаж. Питтман неожиданно понял, что не все пути к спасению отрезаны. Он побежал наверх, волоча за собой Джилл. На площадке лестница сделала поворот, и Питтман, ускорив движение, оказался в небольшом зале на втором этаже.

В зал выходило множество дверей, и все они были закрыты. Питтман вздрогнул, когда одна из них распахнулась.

На пороге появилась престарелая леди Мичэм.

– Почему такой шум? Я едва слышу телевизор.

Питтман успокаивающе поднял руку.

– Миссис Мичэм, в вашей спальне есть замок?

– Разумеется, есть. Разве бывают спальни без замков? Неужели вы думаете, что мне нравится, когда ко мне врываются вот так, как вы! Что вам здесь надо?

– Благодарю. – Питтман вбежал в спальню и втащил за собой Джилл, которая совершенно не понимала, что он задумал.

– Сюда нельзя, – заявила миссис Мичэм.

Питтман захлопнул дверь и защелкнул замок. В углу хорошо обставленной комнаты с кружевными занавесками на окнах и с кроватью под балдахином стоял телевизор, из него доносилась музыка, которая почти заглушала стук кулачков миссис Мичэм в дверь.

Джилл посмотрела на Питтмана.

– Ну, и что дальше?

И тут же все поняла, когда Питтман подбежал к окну. Прямо под ним находилась двускатная крыша гаража. Питтман открыл окно и приказал:

– Вперед!

По непонятной причине Джилл не тронулась с места.

– В чем дело?

Джилл направилась к дверям, обернулась и взглянула на Питтмана.

– К окну! – кричал Питтман.

Джилл двинулась к окну, сбрасывая на ходу туфли.

– Стоило только раз надеть юбку...

Подол разорвался сразу, как только она подняла ногу и полезла в окно. Стук в дверь становился все громче. За ней раздавались сердитые мужские голоса. Дверь дернулась, кто-то снаружи навалился на нее плечом.

Морщась от боли в поврежденных ребрах, Питтман протиснулся вслед за Джилл в окно, стараясь удержаться на гребне двускатной крыши. В это время из спальни донесся треск. Джилл добралась до конца крыши и спрыгнула, но не на землю, а на что-то, едва заметное в наступающих сумерках, что явно вело к соседнему дому.

Питтман достиг края крыши и увидел, что Джилл спрыгнула на гребень окружающей двор стены, примерно в фут шириной, которая тянулась налево вдоль всех домов до конца квартала. Слыша позади себя крики, Питтман спустился на стену и двинулся вслед за Джилл. В груди все горело.

Теперь Питтмана тоже не было видно из окна. Стараясь изо всех сил сохранить равновесие на неширокой стене, он торопился за Джилл, которая, зажав в одной руке туфли, а в другой сумочку, босиком балансировала на крыше соседнего каретного сарая, тоже перестроенного в гараж.

Из-под ноги девушки выскользнула черепица и с шумом разбилась о булыжник внизу. Джилл повалилась на бок и начала сползать вниз. Питтман успел поймать ее за руку. Она выронила туфли, которые упали во двор и теперь валялись среди осколков черепицы.

Питтман потащил Джилл дальше через крышу к стене, но неожиданно замер. Продолжения стены за этим гаражом не было. Только здания. Внизу, у дверей гаража, стоял красный «ягуар».

Питтман спрыгнул на крышу машины, почувствовав, как она прогнулась под ним. Джилл соскочила вслед за ним и чуть не поскользнулась, настолько хорошо был отполирован автомобиль. Питтман подхватил ее, а затем, держа за руки, осторожно спустил вниз на булыжную мостовую и сам прыгнул следом.

Владелец «ягуара», видимо, собирался уехать, и ворота, ведущие на свободу, оказались распахнутыми. Промчавшись по подъездной аллее, беглецы выскочили на тускло освещенную узкую улицу за углом дома Мичэма.

Лишь три стоявших у тротуара машины отделяли их от верного серого «дастера».

– Веди. – Джилл бросила ему ключи от зажигания и завозилась где-то на полу у заднего сиденья.

Питтман, отъезжая от тротуара, слышал шум за спинкой водительского кресла.

– Джилл, что ты там делаешь?

– Стаскиваю эту треклятую юбку и залезаю в джинсы. Юбка лопнула сзади по шву до самого пояса. А я не желаю демонстрировать в участке нижнее белье, если меня арестуют.

И столько смущения было в ее голосе, что Питтман не смог удержаться от смеха, хотя был напуган и едва дышал.

– С юбками покончено. И с туфлями тоже, – заявила Джилл. – Какая есть, такая есть. И плевать мне на все. Ведь мы только и делаем что бежим. Теперь кроссовки, свитер и джинсы. Остальное к чертям. И как это полиция нас достала у Мичэма? Кто мог?..

Питтман мрачно смотрел прямо перед собой. – Да. И мне это совсем не нравится. Кто же мог настучать?

– Погоди! Дай подумать... Это было известно одному человеку – тому, которому я звонила.

– Ассоциация выпускников?

– Да. Видимо, он звякнул моему папочке, хотел содрать с него кругленькую сумму за оказанную дочери услугу.

– Скорее всего, так оно и было. Отцу известно, что ты в розыске. И, пообщавшись по телефону с этим типом, он сразу же позвонил в полицию и направил копов по нужному адресу.

– Надо быть более осторожными.

Питтман медленно и спокойно, чтобы не вызвать подозрений, свернул на Чарльз-стрит. Зажег фары в одно время с остальными машинами.

– Именно, – сказал Питтман. – Более осторожными. Кстати, что ты там задумала?

– Ничего я не задумала. Просто натягивала джинсы. Я же сказала!

– Да нет. Там, в доме. В спальне. Мне показалось, ты хотела остаться.

Джилл ничего не ответила.

– Только не уверяй, что я ошибся, – произнес Питтман. – Была у тебя такая мысль?

– Мелькнула на какое-то мгновение, – после некоторого колебания ответила Джилл. – Я старалась внушить себе, что не могу вечно находиться в бегах. Что полиции я не нужна. Что меня хотят убить люди Миллгейта. Значит, надо остаться, объяснить полицейским, почему я скрываюсь, а заодно убедить их в твоей невиновности.

– Да, конечно. Держу пари, в участке просто лопнули бы от смеха. – Питтман вполне понимал мотивы Джилл, но ожесточился при мысли о том, что она могла бросить его.

– Почему же не осталась, а побежала за мной?

– Вспомнила, как семь лет назад ты угодил в тюрьму после того, как попытался взять интервью у Миллгейта. Ты сам мне об этом рассказывал.

– Было дело. Ко мне подсадили двоих парней, явно работавших на него, и они сделали из меня котлету.

– А охранники что?

– Не очень спешили. Никак не могли допить свой кофе. Ясно, что их купили.

Неужели Джилл способна покинуть его? Эта мысль ранила сердце.

– Значит, ты пошла за мной из чувства самосохранения? Верх взял здравый смысл?

– Вовсе нет, – ответила Джилл.

– Боялась за свою жизнь?

– Ничего похожего. Моя безопасность тут ни при чем.

– Но тогда?..

– Я беспокоилась о тебе. Боялась оставить тебя одного в беде.

– Брось. Я и один прекрасно справился бы.

– Ты даже не понимаешь, насколько ты уязвим.

– Еще как понимаю, особенно в тот момент, когда в меня стреляют.

– Эмоционально уязвим. В прошлую среду ты, как известно, собирался стреляться.

– Я не нуждаюсь в напоминании. Кстати, этот выстрел избавил бы многих людей от больших неприятностей.

Джилл перелезла через спинку на пассажирское сиденье.

– Этими словами ты лишь подтвердил мою мысль. Без поддержки ты не смог бы сопротивляться. Мне не приходилось встречать существа более одинокого. Ты давно сдался бы, не будь рядом человека, о котором надо заботиться.

У Питтмана похолодело в груди. Не в силах что-нибудь сказать, он миновал Бостон Коммон и проехал по Коламбус-авеню, в точности повторяя прежний маршрут, но в обратном направлении.

– Я не оставила тебя просто потому, что не захотела.

Наконец Питтман заговорил:

– Надо сказать, что за пару секунд ты многое успела продумать.

– Я и раньше об этом думала, – возразила Джилл. – Кроме того, хочется знать, уживемся ли мы, когда жизнь войдет в нормальную колею.

– Если войдет, – с ударением произнес Питтман и добавил: – Если жизнь когда-нибудь станет нормальной и мы выскочим живыми из этой истории.

– У меня появились какие-то новые ощущения, – сказала Джилл. – Особенно когда ты представил меня в качестве жены...

– Что же это за ощущения?

– Мне понравилось.

Изумленный, он не нашел нужных слов и лишь слегка коснулся ее руки.

У Питтмана перехватило дыхание. Он выехал из ряда и остановился у тротуара, когда услышал резкий звук клаксона. Он внимательно смотрел на Джилл, на ее подвижное овальное лицо, длинные шелковистые волосы цвета спелой кукурузы. Ее сапфировые глаза поблескивали в свете фар проходящих мимо машин.

Питтман наклонился и тихо поцеловал девушку, затрепетав от нежного прикосновения ее губ. Когда же Джилл обвила его шею руками, им овладело совершенно непередаваемое чувство. Поцелуй длился бесконечно. Джилл чуть приоткрыла губы, и он до конца впитал в себя их сладость.

Наконец Питтман вырвался из водоворота охвативших его чувств и, задыхаясь, откинулся на спинку сиденья. Не сводя глаз с девушки, он прошептал:

– Я никогда не испытывал ничего подобного.

– Тебе еще многое предстоит испытать, чтобы восполнить пробел.

Питтман снова поцеловал ее, пораженный вспыхнувшей в нем страстью.

Весь дрожа, он оторвался от Джилл.

– Мое сердце бьется так сильно...

– Знаю, – ответила Джилл. – А у меня кружится голова.

Взревел клаксон проезжавшей мимо машины. Питтман посмотрел в боковое стекло. Оказывается, он остановился в зоне, где стоянка запрещена.

– Меньше всего нам сейчас нужен штраф за нарушение правил.

Он отъехал от тротуара.

На углу следующей улицы Питтман заметил полицейскую машину, и теперь изо всех сил старался держать постоянную скорость, глядя прямо перед собой. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он увидел в зеркальце заднего вида, что патрульный автомобиль двинулся не за ними, а свернул на боковую улицу.

Питтман немного расслабил лежавшие на руле руки, подумав, что страх, который он сейчас испытал, куда сильнее обычного.