Текст книги "Крайние меры"

Автор книги: Дэвид Моррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

14

Пока Джилл одевалась, Питтман связал бандитов по рукам и ногам, использовав для этого бинты и пластырь. Внизу завыли полицейские сирены, и Джилл с Питтманом выскочили в коридор. Встревоженные выстрелом соседи выглядывали из своих квартир, но, едва заметив Питтмана, быстро захлопывали двери.

Питтман подбежал к лифту, но тут же передумал.

– Мы можем оказаться в ловушке, – бросил он и потянул Джилл за рукав к лестничной клетке. Какое-то мгновение она сопротивлялась, но потом заспешила вслед за ним. С пятого этажа они добежали до третьего, потом до второго, а на первом замерли, прислушиваясь к вою приближающихся сирен.

Питтман набрал в легкие воздух и, указывая в конец коридора за спиной, спросил:

– Это выход?

– Да, но...

– Быстро. – Он схватил Джилл за руку и потащил через коридор к небольшому вентиляционному дворику с мусорными ящиками вдоль стен.

– Но здесь тупик!

– Я и пыталась вам это сказать. – И Джилл повернулась, чтобы бежать в обратную сторону.

– А это? – Питтман указал на дверь прямо перед собой, подбежал к ней, повернул ручку и застонал, обнаружив, что она заперта. Стараясь изо всех сил унять дрожь в руках, он вытащил армейский нож и радостно вскрикнул, когда отмычки сработали и дверь распахнулась. Оказалось, что она выходит в коридор здания, примыкавшего к дому Джилл. Как только Джилл прошла вслед за ним, Питтман запер дверь на замок. Пока полиция ее откроет, они с Джилл будут уже далеко. Когда они добежали до Восемьдесят шестой улицы, Питтман представил себе, как патрульные машины съезжаются сейчас к дому Джилл на Восемьдесят пятой.

В двух кварталах к востоку находился Центральный парк. Одежда Джилл – кроссовки, джинсы и свитер – позволяла ей бежать без всякого труда. Она лишь плотнее прижимала локтем сумочку. Еще в больнице, наблюдая за ее уверенными, изящными движениями, Питтман подумал, что девушка наверняка занимается спортом. И вот теперь ее длинный шаг и ровный ритм бега подтвердили его предположение.

Питтман и Джилл перешли на ходьбу, чтобы не привлекать к себе внимания, но, очутившись в парке, снова побежали. Двигаясь на восток, они миновали детскую игровую площадку, затем, свернув на юг, пробежали мимо взрослых, играющих в бейсбол на Большой поляне, оставив позади театр «Делакорт», озеро и замок Бельведер, и выбрали одну из узких тропок, вьющихся в районе парка, известном под названием Рэмбл.

Было уже почти два часа. Солнце, несмотря на апрель, припекало, и когда они достигли уединенной части обширного парка, Питтман был весь в поту. Обогнув группу крупных валунов, они постепенно замедлили бег и наконец остановились.

Издалека доносились звуки сирен. Питтман, пытаясь отдышаться, прислонился к стволу дерева, казавшегося зеленым из-за распускавшихся почек.

– Мне... Мне кажется... за нами не следили.

– Все равно. Это ужасно.

– Что?

Лицо Джилл было непроницаемо, как маска.

– Я еще раз прокрутила ситуацию. Мне не следовало бежать. Просто дома мне стало страшно.

– А сейчас разве вам не страшно? – спросил Питтман.

– Врываются эти типы. Вы убиваете одного. Раньше мне не приходилось видеть, чтобы так... Вы говорили странные вещи. Сбили меня с толку. Думаю, мне следовало дождаться полицейских. – Джилл провела ладонью по своим светлым волосам. – И вам тоже. Они помогли бы.

– Ну да, посадили бы меня за решетку, а потом прикончили.

– Это какой-то бред! Настоящая паранойя!

– А вы, очевидно, считаете нормой, когда к вам в дом врываются убийцы. Я не параноик. Я мыслю рациональными категориями. С вечера четверга везде, где бы я ни появлялся, меня пытались убить. Я не желаю оказаться в тюремной камере и превратиться там в мишень.

– Но теперь меня сочтут соучастницей.

– Вы и есть соучастница. Вы вовлечены в это дело, и полиция не станет вас защищать от убийц.

Джилл ничего не оставалось, как в полном замешательстве качать головой.

– Послушайте, – продолжал Питтман, – я всего лишь пытаюсь спасти вам жизнь.

– Но моя жизнь не нуждалась бы в спасении, не появись вы сегодня в моем доме.

От этой реплики Питтман дернулся так, словно получил пощечину. И хотя неподалеку, на соседней тропе, слышался детский смех, там, где стояли они, наступила мертвая тишина.

– Вы правы, я совершил ошибку.

– Простите, я не должна была вам этого говорить.

– Это вы меня простите, – произнес Питтман и пошел прочь. На его руке висел плащ, карманы оттягивали кольт, трофейный пистолет и обоймы, извлеченные из оружия двоих бандитов.

– Эй! Куда вы направились?

Питтман не отвечал.

– Подождите!

Питтман не реагировал.

– Подождите! – Джилл догнала его. – Я же попросила у вас прощения.

– Но вы сказали сущую правду. Не появись я в вашем доме, все было бы в порядке. И отец Дэндридж остался бы жив, не приди я к нему. И Миллгейт не умер бы, и Берт. Кроме того...

– Нет! Да выслушайте же меня наконец! – Джилл взяла Питтмана за плечи и повернула лицом к себе. – Вы ни в чем не виноваты. И я еще раз прошу прощения за мой упрек. Вы никому не желали зла. А ко мне пришли за помощью, в которой нуждались.

Неожиданно раздались голоса и быстрые шаги. Похоже, по тропинке кто-то бежал. Питтман отступил в кусты, сжимая кольт в кармане плаща. Джилл укрылась рядом. Три бегуна в ярких тренировочных костюмах – двое мужчин и юная стройная женщина, переговариваясь и смеясь, пробежали мимо. И снова все стихло.

– Вы очень рискнули, последовав за мной, – проговорил Питтман. – Вам лучше было позвонить в полицию, как вы и хотели. Заявить, что я заставил вас уйти вместе со мной, что вы опасаетесь нового вторжения бандитов в ваше жилище, и даже сообщить о моей невиновности, хотя в это вряд ли поверят.

– Нет.

– Что нет? Вы не хотите говорить о моей невиновности?

– Вообще ни о чем. Пожалуй, вы правы. В полиции меня допросят и отпустят. Но я по-прежнему буду в опасности. Если даже попрошу взять меня под охрану. Ведь так не может продолжаться вечно. В конечном итоге я опять останусь одна.

– И что же вы собираетесь делать?

– Остаться с вами.

– Со мной?

– Говорите, чем я могу быть вам полезна.

15

Одно из отделений «Сити бэнк», чьими услугами пользовалась Джилл, находилось недалеко, к югу от Центрального парка, на пересечении Пятьдесят первой улицы и Пятой авеню. Как обычно по воскресеньям, на Пятой авеню людей было совсем немного. Убедившись, что никто его не слышит, Питтман рассказал, как банкомат проглотил его карточку, видимо, по указанию полиции.

– Но с вашей карточкой пока все в порядке. Они еще не успели ничего сделать. Какую максимальную сумму вы можете взять?

– Точно не знаю. Кажется, банк выдает около тысячи долларов.

– Так много? – Питтман покачал головой. – Но если этих денег не окажется на счету, боюсь, у нас прибавится хлопот.

На лице Джилл появилось какое-то странное выражение.

– Думаю, все будет в порядке.

– Я понимаю, это большие расходы, но следует учесть наше положение. Снимите как можно больше.

Они вошли в вестибюль банка. Джилл сунула карточку в щель машины и, нажав соответствующие кнопки, ответила на все вопросы. Через минуту она уже положила в сумочку внушительную пачку двадцаток и десяток.

– Не забудьте карточку, – напомнил Питтман. – И листок с распечаткой вашего банковского баланса.

Он бросил взгляд на листок, интересуясь, какой информацией мог бы воспользоваться человек, нашедший его. На распечатке была обозначена оставшаяся на счету сумма, и Питтман мгновенно понял, что означало странное выражение на лице Джилл, когда он поинтересовался размерами ее счета.

– Восемьдесят семь тысяч долларов и сорок три цента?

Джилл стало не по себе.

– Да у вас здесь целое состояние.

– Распечатка – документ конфиденциальный. – Ее голубые глаза гневно блеснули.

– Я не сдержался и посмотрел, – извиняющимся тоном ответил Питтман.

– Но вы могли догадаться, что на жалованье медсестры нельзя снимать большую квартиру в Верхнем Вест-Сайде.

Питтман промолчал.

– Вы хотите сказать, что не подозревали о моем состоянии?

– Конечно. Откуда?..

– От дедушки и бабушки. Трастовый фонд. Часть облигаций начала погашаться. Теперь надо решить, как их лучше реинвестировать. Поэтому на счету так много.

Питтман с любопытством смотрел на нее.

– Мое благосостояние для вас проблема?

– Ничего подобного. Просто я подумал, что при такой куче денег вы могли бы угостить умирающего с голоду приличным обедом.

16

Ресторан на Семьдесят девятой восточной улице был невелик и непрезентабелен с виду: покрытый линолеумом пол, недекорированные кабины, красные пластиковые скатерти. Однако запеченная телятина, рекомендованная Питтманом, была великолепной, а не очень дорогое бургундское – просто превосходным.

Несколько столиков вынесли на тротуар, где светило солнце, и Питтман сидел рядом с Джилл, с наслаждением уплетая салат.

– Вторая порция, – сказала Джилл. – Мне кажется, вы никогда не насытитесь.

– Я же сказал вам, что голоден. Впервые за последнее время по-человечески ем. А то приходилось жевать на бегу. Как телятина?

– Высший класс! Каким образом вам удалось отыскать этот ресторан? Он не очень-то себя рекламирует!

Питтман доедал сдобренную чесноком булку.

– Я жил неподалеку отсюда. – Воспоминания заставили его помрачнеть. – Когда еще был женат.

– Были? – Джилл поставила бокал с вином на стол.

– Горе и счастье, видно, несовместимы.

– Теперь, кажется, я начала совать нос в чужие дела.

– Здесь нет никаких секретов. Моя жена оказалась сильнее меня. После смерти сына я совсем развалился, а она нет, хотя любила Джереми так же сильно, как я. Она испугалась, подумала, что я до конца дней не оправлюсь, что она потеряла сына, а теперь еще... В общем, она потребовала развод и сейчас вышла замуж вторично.

– Сочувствую. – Джилл едва не коснулась его руки.

Питтман пожал плечами.

– Она поступила весьма разумно. В прошлую среду я уже держал в руке пистолет... Но зазвонил телефон, и...

В широко открытых глазах Джилл мелькнула тревога.

– Вы хотите сказать, что газеты написали правду, что у вас были импульсы к суициду?

– Мягко сказано.

Джилл нахмурилась, лицо ее приняло еще более озабоченное выражение.

– Надеюсь, вы не станете разыгрывать из себя психоаналитика-любителя, – продолжал Питтман. – Мне уже известны все аргументы. «Убив себя, ты не вернешь Джереми». Тонко подмечено. Но, по крайней мере, прекратятся страдания. Да, есть еще аргумент: «Стоит ли идти вслед за сыном. Ведь Джереми отдал бы все, чтобы прожить жизнь до конца». Но дело в том, что моя жизнь гроша ломаного не стоит, не представляет собой никакой ценности. Что же ее жалеть? Знаю, что я идеализирую Джереми. Считаю его умнее, талантливее и остроумнее, чем он был на самом деле. Но отнять у него этих качеств нельзя. Если я и идеализировал его, то совсем чуть-чуть. Отличные оценки в школе. Потрясающее чувство юмора. Особое, присущее ему одному видение окружающего. Умение рассмешить в любой ситуации. А ведь ему было всего пятнадцать. Он мог завоевать весь мир, а вместо этого заболел раком и умер, несмотря на отчаянные усилия врачей. Какой-то бандит с пистолетом в руках грабит в данный момент винную лавку, и этот подонок жив, а сын умер. Я не могу дальше жить, все поставлено с ног на голову. Не могу оставаться в мире, который Джереми никогда не увидит. Не могу жить, вспоминая его муки, по мере того как болезнь сжирала его. Не могу вынести...

Конец фразы повис в воздухе. Питтман спохватился, что говорит слишком громко и быстро. На него уже стали оглядываться. Джилл сидела подавленная, откинувшись на спинку стула.

Питтман развел руками и пробормотал извинение.

– Нет, – ответила Джилл. – Я не стану разыгрывать из себя психоаналитика-любителя.

– Иногда на меня такое накатывает, что я не в силах сдержаться.

– Понимаю.

– Вы очень добры. Но с какой стати вы должны выслушивать все мои излияния?

– Доброта тут ни при чем. Вам просто-напросто необходимо время от времени избавляться от всего, что накопилось в душе.

– Это не так.

– Что?

– Избавляться... Думаю, что... – Питтман опустил глаза. – Полагаю, нам лучше сменить тему.

Джилл сложила салфетки, тщательно выровняв края.

– Хорошо. Тогда расскажите, что произошло в четверг ночью. Как вы попали в эту историю?

– Да, – согласился Питтман, гнев сменился смущением. – И это, и все остальное.

Он рассказывал целый час. Говорил негромко, умолкая всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо. И продолжал, когда Джилл расплатилась и они неторопливо двинулись по Семьдесят девятой улице.

– Какой-то кошмар.

– Богом клянусь, все это правда, – сказал Питтман.

– Но должен же быть способ докопаться до истины.

– Вот я и ищу его изо всех сил, этот способ.

– Не исключено, что вы воспринимаете все несколько однобоко. Кто-то должен помочь вам взглянуть на события под иным углом зрения. Давайте подумаем вместе, – сказала Джилл. – Итак, Миллгейта увезли из больницы после того, как некий репортер добрался до секретного доклада Министерства юстиции, из которого явствует, что Миллгейт был замешан в тайной попытке закупить ядерное оружие в бывшем Советском Союзе. Увезли потому, что опасались, как бы в больницу не проникли журналисты.

– Они опасались также отца Дэндриджа, – добавил Питтман. – Мало ли, что мог старик выболтать ему на исповеди, появись тот в больнице.

– Вы последовали за Миллгейтом в Скарсдейл. Проникли в его комнату, чтобы оказать помощь, но неожиданно появилась медсестра.

– Она слышала, как Миллгейт произнес несколько слов. «Данкан». Что-то о снеге. Потом «Гроллье». Гроллье, кстати, не фамилия, а название средней школы, в которой учился Миллгейт. Так сказал отец Дэндридж.

– Видимо, все это важно, раз они пошли на убийство?

На Пятой авеню Питтман затоптался на месте.

– В чем дело? – спросила Джилл.

Питтман посмотрел направо. Там, у ступеней музея «Метрополитэн», было настоящее столпотворение: уличные торговцы, автобусы, многочисленные такси. Конные полицейские пытались поддерживать порядок.

– Во-первых, мне кажется, что все взоры устремлены на меня, – произнес Питтман, покосившись на переброшенный через руку, набитый оружием плащ. – И во-вторых, я хочу как можно больше узнать о школе Гроллье.

С этими словами он увлек Джилл за собой на Семьдесят девятую улицу.

– Но как это сделать? Сведения о школе можно получить только в библиотеке или в университете. А сегодня воскресенье. Все закрыто.

– Есть и другие способы, – возразил Питтман.

17

Недавно побывавшее под пескоструйным аппаратом здание на Восемьдесят второй восточной улице смотрело на Ист-Ривер и идущую вдоль реки скоростную дорогу «Франклин Делано Рузвельт». Когда Джилл и Питтман свернули в тупик, известный как «Терраса Грейси», шум движения с «Ф.Д.Р.» стал едва слышен. Было уже почти пять часов, и заметно похолодало.

Джилл посмотрела на высокое кирпичное здание.

– Вы знакомы с кем-нибудь из обитателей этого дома?

– Здесь живет человек, у которого я когда-то брал интервью, – ответил Питтман. – Еще в самом начале этой истории я понял, что люди, с которыми мне приходилось по долгу службы беседовать, могут оказать неоценимую помощь. И моя бывшая жена, и все мои друзья сейчас наверняка на крючке у полиции. Но вряд ли сыщики вспомнят о людях, с которыми я встречался как репортер.

И все-таки Питтман нервничал.

В ухоженном вестибюле их приветствовал облаченный в униформу швейцар:

– Чем могу служить?

– Мы к профессору Фолсому. Он дома? Не знаете?

– Профессор только что возвратился с послеполуденной прогулки. Он ждет вас?

Питтман вздохнул свободнее. Ведь профессор мог переселиться в другое место или, что еще хуже, в мир иной.

– Скажите ему, пожалуйста, что я репортер и хочу поговорить с ним о неизвестной работе Уитмена [3]3
  Уитмен Уолт (1819 – 1892) – американский поэт и публицист. Реформатор американской поэзии, новатор свободного стиха. Наиболее известный сборник – «Листья травы» (1855).


[Закрыть], которую ему посчастливилось открыть.

– Будет сделано, сэр.

Пока швейцар звонил по телефону на стойке у стены, они ждали, никак не проявляя своего нетерпения. Только Джилл в недоумении прошептала:

– Уитмен? Какое имеет отношение Уитмен к нашему делу?

Вернулся швейцар.

– Профессор Фолсом будет счастлив принять вас.

Швейцар назвал номер квартиры и провел их мимо большого камина к лифту в дальней части вестибюля.

– Спасибо.

– Уитмен? – повторила Джилл, как только закрылись двери кабинки.

– Профессор Фолсом – специалист по творчеству Уитмена. В свое время преподавал английскую литературу в Колумбийском университете. Но лет пятнадцать тому назад оставил работу. Однако возраст не повлиял на его энергию. Он продолжил исследовательскую деятельность и пять лет назад наткнулся в одной из старых газет на труд Уитмена. Открытие вызвало острейшую дискуссию. Является ли произведение аутентичным? Действительно ли это неизвестное стихотворение Уитмена? Некоторые ученые отрицали этот факт. Проблема показалась мне интересной для широкого читателя, и я написал статью. Фолсом – чудесный старикан.

– Но он может узнать вас и вызвать полицию!

– Ему и в голову не придет, что репортер, с которым он беседовал пять лет назад, и маньяк, находящийся в центре внимания прессы, одно и то же лицо. Кроме того, у него нет телевизора, и встреча с газетчиком может его немного развлечь.

– Развлечь?

– Ну да, профессор почти не читает газет.

– Откуда же он узнает новости?

– Они ему не интересны. Он фанатик в области исторических наук, а также специалист в области образования. Думаю, нет ни одного колледжа, ни одной начальной школы, о которых он не знал бы.

Выйдя из лифта на пятнадцатом этаже, Питтман постучал в дверь.

Ее открыл высокий, немного сутулый пожилой человек в сером пиджаке спортивного покроя, белой рубашке и желтом в полоску галстуке, оттенявшем его немного бледное лицо, совершенно белую маленькую бородку и такие же белые волосы. Большие очки в металлической оправе с трифокальными линзами не могли скрыть глубоких морщин вокруг глаз.

– Профессор, меня зовут Питер Логан, а это Джилл, мой друг.

– Да. Швейцар сказал, что вы репортер. – Высокий голос профессора звучал очень мягко.

– Я готовлю статью о стихах Уитмена, тех, что вам удалось найти. В свое время вокруг них возникло много споров. Интересно знать, чем все кончилось.

– Вы искренне верите, что ваших читателей это заинтересует?

– Меня, по крайней мере, заинтересовало.

– Проходите, пожалуйста. Я всегда счастлив побеседовать об Уитмене.

Профессор провел их через прихожую, где у стены стоял прекрасно сохранившийся ореховый стол. Через открытые двери прихожей с обеих сторон виднелись другие образцы антикварной мебели.

– Прекрасная коллекция, – произнес Питтман.

– Благодарю вас.

В гостиной все предметы тоже были антикварными.

– Американская работа, – охотно объяснил профессор. – От середины до конца XIX века. Этот секретер принадлежал Натаниелу Хоторну [4]4
  Хоторн Натаниел (1804 – 1864) – американский писатель-романтик. Мастер психологических и аллегорических повестей и рассказов.


[Закрыть]. Тот ларец – Эмерсону [5]5
  Эмерсон Ралф Уолдс (1803 – 1882) – американский философ, эссеист, поэт. Крупнейший американский романтик.


[Закрыть]. А креслом-качалкой владел Мелвилл [6]6
  Мелвилл Герман (1819 – 1891) – американский писатель-романтик. Наиболее известное произведение – роман «Моби Дик» (1851).


[Закрыть]. Когда была жива жена, – он посмотрел на стену с фотографией очень миловидной пожилой дамы, – мы увлекались коллекционированием.

– А что-нибудь из вещей Уитмена у вас есть?

– Старый лис шагал по жизни налегке. Но я все же ухитрился найти несколько предметов. Они в спальне. В том числе и кровать, на которой я сплю. – Все это профессор говорил не без гордости. – Присаживайтесь. Не хотите ли чаю?

– Чай – это прекрасно, – сказала Джилл. Следующие полчаса они обсуждали вопросы поэзии и проблемы недавно открытых стихов с одним из самых обаятельных людей, которых когда-либо приходилось встречать Питтману. Питтман завидовал этому человеку. Припомнив слова Фолсома о его покойной жене, Питтман удивился, как можно, достигнув столь преклонного возраста, так сохраниться, несмотря на искреннюю скорбь.

Наконец он почувствовал, что настало время задать ключевой вопрос.

– Благодарю вас, профессор. Вы чрезвычайно любезны. Я и так отнял у вас массу времени.

– Ничего подобного. Меня мало кто навещает. Особенно после смерти жены. Только благодаря ей я вел активный образ жизни. Даже студенты теперь не приходят, не то что в былые времена.

– Не могли бы вы просветить меня еще в одной области? Один мой друг ищет хорошую школу для сына. Хочет поставить его на рельсы, ведущие в Гарвард или Йель. В частности, подумывает о Гроллье.

– Академии Гроллье? В Вермонте? Но если ваш друг не очень богат и не слишком знаменит, его, пожалуй, ждет разочарование.

– Настолько элитное заведение?

– В Гроллье учится не более трехсот человек. Ежегодно туда принимают семьдесят мальчиков, и места обычно расписаны со дня рождения будущего ученика. Комната, питание и обучение обходятся пятьдесят тысяч в год, к этому надо добавить щедрые пожертвования родителей на развитие Академии.

– Нет, для моего друга это слишком накладно.

Профессор Фолсом согласно кивнул.

– Я против системы образования, построенной на богатстве и привилегиях. Но справедливости ради следует сказать, что учат в Гроллье превосходно. Немного жестко и консервативно, на мой взгляд, но превосходно.

– Жестко? Консервативно?

– Программа обучения строится без учета индивидуальности. Студенту навязывают знания вместо того, чтобы дать ему возможность самостоятельно овладевать ими. Латынь. Греческий. Всемирная история с уклоном на Великобританию. Философия, в частности античная. Политология. Европейская литература, опять-таки с упором на Великобританию. Совсем мало литературы американской. Возможно, именно поэтому я не испытывал энтузиазма в отношении Гроллье. Экономика, алгебра. И, конечно, спорт. Мальчишка, обучающийся в Академии, если он не преуспеет в спортивных дисциплинах – в первую очередь в футболе и академической гребле, видах командных, – очень скоро оказывается отторгнутым.

– Соучениками?

– И самой школой, – ответил профессор. Он как-то вдруг постарел и выглядел очень усталым. – Цель Гроллье – вырастить игроков, способных выступать в команде под названием «Истеблишмент». Как вам известно, нонконформистское поведение вовсе не считается достоинством в обществе патрициев. Элите прежде всего требуются осторожность вкупе с консенсусом. Студентов там учат думать и поступать, как положено членам узкого круга, чьи интересы им предстоит выражать в будущем. На этом и построена вся система воспитания, – как физического, так и духовного.

– Очень похоже на программирование личности, – заметил Питтман.

– В определенном смысле любое обучение является таковым, – заметил профессор. – Но Гроллье дает прекрасную подготовку. Многие выпускники стали известными людьми. – Он назвал имена нескольких послов, губернаторов и одного президента Соединенных Штатов. – И это не считая многочисленных крупных финансистов.

– Кажется, Джонатан Миллгейт тоже учился там?

– Да, среди дипломатов есть много выпускников Гроллье. Юстас Гэбл. Энтони Ллойд.

Эти имена прозвучали настолько неожиданно, что Питтман вздрогнул.

– Юстас Гэбл? Энтони Ллойд?

– Советники многих президентов. Они добились таких успехов на поприще дипломатии, что их стали называть «Большими советниками».

Питтман изо всех сил старался скрыть охватившее его возбуждение.

– Какая прекрасная школа! – только и произнес он.

– Для некоторых весьма специфического типа высокорожденных учеников.