Текст книги "Шкатулка сновидений"

Автор книги: Дэвид Мэдсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Помедлив секунду, Малкович спросил:

– А что такое рандеву?

– Близкая встреча.

– Тогда, если вы откроете рот, ваши яйца получат рандеву с моим ботинком. Ясно?

– Вполне.

– Вообще-то…

Внезапно он понизил голос и перешел на неприятный доверительный шепоток.

– … есть способ… остановить сны, вот так-то!

– О?

– Вот именно! Как-то ночью я взял с собой в постель нож и, прежде чем заснуть, сунул его под подушку. Я подумал, что, быть может, мне удастся как-нибудь использовать его во сне, расправиться со старухой, я хочу сказать. Понимаете, к чему я веду?

– Не совсем.

– Что ж, это сработало. Она лежала там, сладкая и улыбающаяся, с голой задницей, как обычно готовая превратиться в каргу; только на этот раз, прежде чем мы дошли до дела, я полез под подушку – и нашел нож! Я начал ей угрожать, и она запаниковала. Я приставил нож к ее горлу и сказал, что если она не уберется из моих снов по-хорошему, то я вскрою ей брюхо, как жирной свинье.

– Боже! – воскликнул я. – И что же произошло?

– Она начала хныкать и просить, умолять меня не причинять ей вреда. Я прижимал лезвие к разным частям ее тела, просто чтобы посмотреть, чего она больше боится. Когда я поднес нож к ее животу, чуть выше пупка, она почти завизжала. И, должен признаться, это взволновало меня! Возбудило, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Вы ужасающий монстр!

Малкович, ухмыляясь, покачал головой.

– Ничего подобного! – прошептал он. – Но откуда вам знать, что чувствует настоящий мужчина, обладающий властью над женщиной?

– На что вы, черт побери, намекаете?

– Я ни на что не намекаю, я просто говорю: мне понравилось, когда она пресмыкалась, и рыдала, и чуть не описалась. Видит Бог, она достаточно мучила меня! Поэтому я вонзил острие в ее плоть – о, клянусь, совсем неглубоко, только поцарапал! – и увидел, как проступили круглые, яркие, крошечные капельки крови. Ощущения, которые я испытал от маленькой капли крови – ее крови! – были фантастическими… я был сексуальным, властным, подобным богу… и все одновременно. Я начал терять над собой контроль. Через несколько секунд она вскрикнула и исчезла. Испарилась! Я ее победил!

Малкович замолчал, чтобы перевести дух. В его свиных глазках блестело странное выражение, кожу покрывал пот.

– Но на следующее утро моя жена вышла из ванной и сказала: «Я, кажется, порезалась во сне. На моем животе запекшаяся кровь». Меня чуть не вырвало! Представляете, как я себя чувствовал? Я порезал мою бедную, дорогую жену, точно так же как и стерву из сна! С тех пор я больше никогда не брал с собой в постель нож. Я просто не смел. Поэтому она вернулась, зная, что под подушкой ничего не спрятано, издеваясь надо мной и грязно оскорбляя меня в лицо, выставляя себя напоказ и призывая доказать, что я все еще мужчина. Так оно и продолжается, ночь за ночью, и я ничего не могу с этим поделать, ничего. О, конечно, я хочу снова взять нож и напугать ее – а лучше прикончить, раз и навсегда. Но… о, святые небеса! Я слишком боюсь того, что найду рядом, проснувшись.

Малкович шумно засопел и вытер рукой красные щеки.

– Правда, в одну из ночей…

– Что? – испуганно прошептал я.

– … она доведет меня до последней крайности, и тогда я возьму с собой нож. Я избавлюсь от нее навсегда.

– А как же ваша жена? – воскликнул я. Малкович пожал плечами.

– С ее больными яйцеводами, – сказал он, – это можно расценивать как милосердие.

– Нет!

– А что вы предлагаете?

– Помимо разговора с доктором Фрейдом…

– Ни за что!

– Боюсь, что ничего. Извините, Малкович.

– Можно было догадаться, что от вас помощи не дождешься.

Когда он выходил из комнаты, я спросил:

– Кстати, а что стало с той фотографией?

– Она по-прежнему в моих трусах. Хотите взглянуть?

– Пожалуйста, закройте за собой дверь с той стороны.

Некоторое время я писал. Потом выглянул из окна и увидел коров, мирно пасущихся на лугу возле края леса, на границе земель замка Флюхштайн. Они медленно бродили, пережевывая жвачку, их большие карие глаза изредка моргали на ярком солнечном свету. Это были довольные, безмятежные создания, такие, какими они и должны быть от природы. Из дома вышли две симпатичные юные молочницы, с табуретами и металлическими ведрами.

– Сюда, сюда, Цветочек! Пора опорожнить твое тяжелое вымя! – звонко прокричала одна из них высоким, мелодичным голосом.

– Ко мне, Персик! Сюда, Нарцисс! – позвала другая.

Коровы послушно побрели туда, где устроились на своих деревянных табуретах молочницы, чьи ловкие пальчики были готовы оказать помощь набухшим коричневым соскам…

Дверь снова открылась.

– Вы что, пустили весь хлеб на тосты, юный Хендрик? – спросил граф, просовывая в комнату голову.

– Нет. Я же сказал вам, что не хочу тостов!

– А я их вам и не предлагаю! Не могу. В доме нет хлеба. Миссис Кудль неистовствует. Она не может испечь свежий хлеб, потому что муки тоже нет.

– Что ж, как я уже говорил, я не хочу тостов. Значит, это не имеет значения, верно?

Последовала секундная пауза. Затем граф осведомился:

– Ты что, всегда думаешь только о себе, ты, маленькое ничтожество?

– В данный момент – только о себе. Жизнь заставила. Дверь с грохотом захлопнулась. Потом снова открылась.

– Я хочу извиниться за «маленькое ничтожество», – пробурчал граф. – Не знаю, что на меня нашло.

Я незаметно улыбнулся.

– Ничего страшного.

– А. Хорошо. Я так понимаю, вы заняты?

– Да.

– Не забудьте написать Его Милости, что с тех пор вы больше не прикасались к интимным частям его жены!

Когда дверь закрылась в третий раз, я погрузился в мечты о том, как приятно было бы сейчас, вместе с Адельмой, выпить чаю в гостиной замка Флюхштайн…

– Как фрау Димкинс? – спрашивает Адельма, ее мягкое сердце заботится даже о благополучии слуг.

– Очень хорошо, рад сообщить! – отвечает Димкинс. – По крайней мере, если судить по ее аппетиту. Эта милая женщина ест, сколько пожелает и когда пожелает – и не набрала ни унции лишнего веса! Все такая же стройная и бойкая, как в день нашего знакомства. Некоторые до сих пор принимают ее за школьницу. Благослови ее Господь! И вас тоже, мисс Адельма, за беспокойство!

– Оставьте засахаренные сладости на подносе и можете идти, Димкинс.

– Да, мисс.

– Какой милый, добродушный человек, – замечает Адельма. – Не знаю, что бы мы без него делали.

– А что бы я без тебя делал? – отвечаю я, глядя прямо в ее прелестные голубые глаза и кладя засахаренное лакомство – клубнику с кремом – целиком себе в рот. – Адельма, я весь горю, мое тело жаждет тебя! Это испепеляющий жар…

– А мое – тебя. Ты должен знать об этом, Хендрик. Скоро, совсем скоро мы соединимся в радостях плотской любви.

Она украдкой бросает на меня застенчивый, полный неподдельной скромности взгляд, потом смотрит вниз, на засахаренную сладость – шоколадно-вишневую помадку – по-прежнему лежащую нетронутой на ее тарелке.

– Ты бы назвал себя… большим… мужчиной?

– Уверен, что я, должно быть, больше среднестатистического! – гордо отвечаю я.

Адельма медленно подносит руку к сложившимся в маленькое «о» удивления и опасения губам.

– Тогда ты должен быть очень нежным со мной, – тихо произносит она. – Нежным, и внимательным, и заботливым.

– А ты сомневаешься? – восклицаю я, одновременно тронутый и возбужденный ее уязвимостью и деликатностью.

– Ты станешь моим учителем в искусстве и технике любви, – продолжает Адельма. – Ведь я невинна и неопытна. Ты покажешь мне, как правильно расположить себя, чтобы движения моего тела сопутствовали твоим, расскажешь, каких ощущений ждать и как предаться их сладости, объяснишь наступление моей кульминации по отношению к твоей и как использовать…

– Адельма, пожалуйста! – умоляюще прерываю я, роняя надкушенное лакомство на роскошный шелковый ковер. – Еще немного – и ты возбудишь меня до неконтролируемого состояния…

– Значит, я немедленно прекращаю. Наша любовь осуществится сегодня ночью, Хендрик, и ни моментом раньше. Когда мы, обнаженные, будем лежать в постели, архиепископ Стайлер проведет Обряд Плотского Блаженства. Все уже организованно. Этот человек – почти святой. Каждый день он не меньше трех часов стоит коленопреклоненный, погрузившись в созерцательную молитву. А его жена – просто монахиня, как я понимаю. Его благословение сделает наше соитие верхом совершенства.

– Это будет прекрасно! – вскрикиваю я, чувствуя необычайный прилив эмоций…

И тут мои восхитительные мечты внезапно оказались нарушены.

– Хендрик? Хендрик!

Я выронил ручку.

– О Господи, ну что на этот раз?

Адельма буквально ворвалась в комнату и бросилась ко мне.

– Адельма!

– О, мой дорогой, мой дорогой!

Упав на колени, она обхватила меня за талию. Ее лицо было мокро от слез. Я наклонился и коснулся нежной щеки.

– Что случилось? – спросил я, уже зная ее ответ, по крайней мере, его сущность.

– Я… я люблю тебя… – судорожно пролепетала она. – Я это сейчас поняла. А раньше не понимала! Я просто думала, о Боже, не знаю, что я думала! Но я действительно люблю тебя, всем сердцем и душой, Хендрик, мой милый Хендрик…

– Я всегда любил тебя, Адельма, – произнес я. – С того самого момента, когда увидел тебя, полуобнаженную, читающую «Историю кириллического алфавита с примечаниями». Помнишь?

– Ту глупую книгу, – фыркнула она. – В ней вообще не было убийств. Ни одного!

– Убийств? – слегка смущенно переспросил я.

– Ведь в книгах всегда должны быть убийства?

– Возможно, не в «Истории кириллического алфавита с примечаниями».

– Именно это Димкинс и сказал мне.

– Забудь, что тебе сказал Димкинс. Вернемся назад.

– Куда?

– Ну, ты говорила, что любишь меня, разве не так?

– Правда?

Внезапно она вскочила на ноги и вытерла остатки слез тыльной стороной руки.

– С чего бы это я стала говорить такое? – ее голос мгновенно стал резким и высокомерным.

В отчаянии я произнес:

– Если ты хочешь, чтобы мы спали вместе, можно попросить архиепископа Стайлера благословить нас, когда мы будем лежать обнаженными в постели.

– Хватит мерзостей! Ты безумен! Все говорят, что ты сумасшедший!

– Кто все?

– Папа, доктор Фрейд, Димкинс, архиепископ, жена архиепископа, этот ужасный толстяк, который воняет…

– Малкович?

– Да, он. Он тоже считает тебя сумасшедшим.

– Значит, ты меня не любишь?

Адельма откинула голову назад и расхохоталась, почти закричала, как осел. Потом она опустила голову, ее глаза остекленели, уставились в никуда, и она зашептала:

– Я желаю тебя, мой любимый! Я тоскую и жажду, чтобы мы были вместе! Конечно, пусть архиепископ благословит кровать! Это будет чудесно!

Быстро уткнувшись лицом мне в шею, Адельма начала посапывать, и вздыхать, и что-то тихо, мягко напевать мне на ухо.

– Хендрик, забери меня отсюда, – выдохнула она.

– Что?

– О да, да! После того как мы впервые займемся любовью – непременно с благословения архиепископа Стайлера – забери меня из замка Флюхштайн. Пожалуйста!

– Адельма…

– Заберешь, дорогой? Заберешь? – умоляла она. Я коснулся губами ее губ, потом запечатлел на лбу Адельмы целомудренный поцелуй.

– Конечно, – сказал я. – Мы уедем вместе и никогда не вернемся. Вся жизнь будет в нашем собственном распоряжении.

– О, Хендрик!

В этот момент в дверь постучал доктор Фрейд.

– Какого черта вам здесь надо? – огрызнулся я.

– Вы просили сообщить вам, – медленно ответил он, пристально изучая нашу парочку.

– Сообщить что?

– Когда прозвонят на обед. Прозвонили. Он покачал головой и вышел из комнаты.

Обед я могу описать только словом «восхитительный». Ну, на самом деле, в голову приходят и другие прилагательные: богатый, экстравагантный, расточительный – и впервые бесхлебный. Сначала подали суп из кокосов и листьев лайма, приправленный имбирем, чесноком, чили, сочной кокосовой мякотью и свежими лаймами; затем жареные в масле цыплячьи печенки с фенхелем и ширазским винегретом, блестящие и темные, только что со сковороды; дальше шли подрумяненные филе тюрбо [61]61
  Тюрбо – большой ромб, рыба семейства ромбов отряда камбалообразных.


[Закрыть]с лесными грибами, жареный палтус, ягнячьи ножки с розмарином и лавандой в винном соусе и свиные отбивные с чечевицей; а на десерт – жареные сливы и черника в ароматном соку, пирог татин [62]62
  Пирог татин (tarte tatin) – закрытый пирог из слоеного теста, обычно с яблоками.


[Закрыть]с сыром марскапоне и мороженым и лимонные взбитые сливки. Я наелся почти до потери сознания.

– Отлично! – воскликнул граф, звучно испустив газы и вытирая платком блестящие от различных соков и соусов губы. – Миссис Кудль превзошла самое себя в кулинарном искусстве! Превосходно! Изумительно! Беззастенчиво греховно!

Внезапно он повернулся к двери, и на его лице появилось озадаченное выражение.

– Что это? – спросил граф, и в комнату вошла миссис Кудль с подносом, полным дымящихся тарелок.

– Antipasti assortiti [63]63
  Закуски ассорти (итал.).


[Закрыть], – торжествующе провозгласила она, – pasta е cieci [64]64
  Макароны с бобами (итал.).


[Закрыть], tonno e fagioli [65]65
  Тунец с фасолью (итал.).


[Закрыть], funghi trifolati [66]66
  Тонко нарезанные грибы (итал.).


[Закрыть]– и никакого хлеба, ни крошки, ни корочки!

Водрузив поднос на стол, она снова удалилась в направлении кухни.

– Не думаю, что смогу съесть еще хоть что-нибудь, – пробормотал Малкович, громко рыгая. – Мне станет плохо…

– Но дорогая миссис Кудль так беспокоилась…

Тут она снова появилась, на этот раз сопровождаемая двумя неотесанными парнями в запачканных фартуках. Они тащили огромную стопку подносов, чашек и блюд.

– Petits legumes a la qrecques [67]67
  Молодые овощи по-гречески (фр.).


[Закрыть]! – вскричала миссис Кудль. – Salade Messidor [68]68
  Овощной салат, заправленный майонезом (фр.).


[Закрыть], mouclade [69]69
  Мидии со сливками и белым вином (фр.).


[Закрыть], daurade crue a I’aneth [70]70
  Дорада (вид рыбы) в укропном соусе (фр.).


[Закрыть], foie de veau au vinaigre et aux deux pommes [71]71
  Печень теленка с уксусом и яблоками (фр.).


[Закрыть]! Fruits de mer [72]72
  Морепродукты (фр.).


[Закрыть], poires el pruneaux au vin rouge [73]73
  Груши и чернослив в красном вине (фр.).


[Закрыть]…

Дальше шли все новые и новые блюда, и я заметил, что изо рта миссис Кудль пошла пена. Ее лицо побагровело. Она зашаталась.

– Довольно! – воскликнул граф, с трудом поднимаясь на ноги. – Что, во имя небес, на вас нашло?

– Жареные перепела в соусе из маринованных печенок их птенцов, яички барашка с фаршированным языком – о, гусиные потроха и требуха! – полные сока, сосиски размером с пенис, сдобренные гвоздикой, кардамоном и цедрой маракуйи! Двухдневные поросятки, надушенные лавром и тимьяном, натертые зернышками черного перца, с задницами, набитыми… ах! помогите мне!..

Она упала на пол, и по ее бедрам побежали беспорядочные струйки мочи. Я услышал, как доктор Фрейд произнес:

– Позвольте мне осмотреть бедняжку. Я видная фигура в мире медицины. Дайте-ка ложку. Использую ее в качестве зонда.

Я торопливо покинул комнату.

Позже я сидел и представлял себе, как все будет. Сценарий был продуман до мельчайших деталей. Осуществление нашей любви…

Мы с Адельмой лежим в постели – огромной, завешенной бархатными и камчатными шторами, усыпанной розами из садов замка Флюхштайн. Воздух напоен их благоуханием. Бесчисленные свечи мерцают и подмигивают в медно-золотом сумраке. Под шелковыми простынями она берет мою руку и прижимает к своей левой груди – упругой и теплой, ладонью я чувствую твердеющий сосок. У меня эрекция.

Архиепископ Стайлер, в митре и ризе, изящно помахивает над нами кадилом, выписывая символ бесконечности. Позади него группа послушников, облаченных в белое и алое, звонко поет, заглядывая в свои обтянутые кожей требники. На их фоне возносится привлекательный тенор архиепископа:

 
Благослови сей искренний союз,
Излей с небес Божественный искус,
И вновь огонь возвышенных сердец
Зажжет безмерной страстности светец,
И пусть смущенье помыслов дурных
Не потревожит счастья молодых.
Всевышний! Души эти призови
На труд во имя сладостной любви!
 

Затем, подавшись вперед, он заговорщически шепчет:

– Это я сам написал. Что вы думаете? Напыщенная чушь, вот что я думаю.

– Очаровательно, Ваша Милость, – отвечаю я.

– Я думал переложить их на «Сумеречную задумчивость». Ну, вы знаете, декана Курмера.

Архиепископ передает кадило одному из послушников и берет у другого ветку мирта. Ее он погружает в серебряную чашу со святой водой.

– Я освящаю постель, в которой, обнаженные, как в первый день творения, вы лежите рядом, чтобы вскоре соединить ваши желания в священном акте сексуального соития. Это благородное и почетное действие, и его духовное, а также физическое понимание выражает то, что недоступно тварям на полях, но ведомо лишь мужчине и женщине: осмысленную самоотдачу друг другу. Так, сознательно и с радостью, истинно благословляю эту ночь любви. Аминь.

– Аминь, – хором отзываются послушники.

Они начинают медленно пятиться из комнаты, кланяясь и делая изящные ритуальные жесты, а архиепископ машет своей священной салфеткой, пока, наконец, не оставляет нас с Адельмой в одиночестве. Мы поворачиваемся, чтобы взглянуть друг другу в глаза.

– Ты готова, моя любовь? – шепчу я. Адельма кивает, застенчиво улыбаясь.

– Я готова, Хендрик. У тебя есть сливки?

– Да.

– А орудие?

– Да…

– А руководство в картинках?

– О да, да, да!

– В таком случае, любимый, думаю, мы можем приступить к соитию.

Я склоняюсь к ней и с почти математической точностью касаюсь ее губ своими, мои пальцы скользят по упругим грудям. Медленно перевалившись, оказываюсь между…

О, утешительное воображение! Мое сознание вернулось к тошнотворному мирскому настоящему.

– Что случилось с Адельмой?

– С Адельмой? Она больна? Она…

Вскочив из-за стола, я лицом к лицу столкнулся с доктором Фрейдом. Казалось, он постарел с момента нашей последней встречи, что, конечно же, было нелепо, ведь мы виделись за обедом всего полчаса назад.

– Так что с Адельмой? – настойчиво спросил я. Мой желудок трепыхался.

– После обеда она прибежала ко мне в слезах, – пробурчал доктор Фрейд. – Она просила меня освободить ее, но – к моему огромному сожалению – выполнить это оказалось не в моих силах.

– Господи, освободить от чего?

– Никогда не призывайте Бога в психологический анализ, – в голосе доктора зазвучали строгие нотки. – Он только усложняет дело. Бог – это невроз.

– Разве это не слова Фрейда?

– Да, это мои слова.

– Нет, я имел в виду другого… Ох, забудем! Значит, это психологический анализ?

– Это вскоре им станет, мой юный друг. Адельма повредилась умом. Она внезапно обнаружила, что ее мучают абсурдные, грязные фантазии…

– Какие такие абсурдные, грязные фантазии?

– Например, она вообразила, что влюблена в вас.

– Да как вы смеете! – воскликнул я, потрясая кулаком. – Что абсурдного или грязного в том, чтобы влюбиться в меня?

– Она вас ненавидит, – сказал доктор Фрейд. – Я сам видел, как она издевается над вами, как оскорбляет при первой возможности. Вы для нее отвратительны. А теперь ответьте мне, разве не абсурдно испытывать непреодолимое притяжение к чему-то, что вам противно?

– Я не что-то! – твердо ответил я. – И я ей не противен. Адельма действительно в меня влюблена.

– Откуда вам это известно? – поинтересовался доктор Фрейд, беспокойно постукивая тростью по полу.

– Конечно, это правда!

– Она отказывается от еды, кричит, и стонет, и все время зовет вас. Одно ваше имя, слетающее с ее губ, звучит как молитва! Когда вас нет рядом, она тоскует, не спит, чахнет…

– Так и должно быть!

– Вы чудовище!

– Не большее, чем вы, доктор Фрейд!

– Что вы имеете в виду?

– Бессердечный, жестокий «эксперимент», который вы проводите над собственной бедной дочерью, внушив ей, что в ее кишечнике поселилась змея…

– Она сама себя убедила…

– Да, с вашей помощью!

– Послушайте меня, Хендрик!..

– Где сейчас Адельма?

– В своей комнате, занимается любовью с Малковичем…

Я уставился на доктора Фрейда, не веря свои ушам.

– Что?

– Именно это я и пытался объяснить! Dummkopf [74]74
  Тупица (нем.).


[Закрыть]! Адельма твердит всем и каждому, что она безнадежно, отчаянно, безумно влюблена в вас, что без вас она хочет только умереть…

– Тогда зачем же, черт побери, она трахается с Малковичем? – вскричал я в яростном смятении.

Доктор Фрейд неодобрительно прищелкнул языком.

– Она искала вас, но не нашла. Кто-то сказал ей, что вы ушли договариваться насчет вашего тайного побега и можете отсутствовать несколько дней. О, она впала в неистовство, рыдала и завывала, царапала себе грудь, выдирала пучками волосы, визжала, кричала, что не вынесет без вас и часа. Ее мучения, если, конечно, они подлинны, поистине достойны сострадания.

– Кончено, подлинны!

– Тогда ей сообщили, – продолжал доктор Фрейд, – что Малкович с удовольствием утешит ее до вашего возвращения – согреет кровать, удовлетворит телесные потребности. И она, кажется, успокоилась.

– Кто сообщил ей это?

– Малкович, естественно.

– Я убью его! – воскликнул я и ринулся к двери. – Разорву на части голыми руками!

– Подождите! Хендрик! Подождите!.. Но я уже добрался до лестницы.

– Не надо драки! – шуршал позади старческий голос доктора.

В комнату Адельмы я ворвался как раз в тот момент, когда Малкович опускал на нее свое голое, потное, волосатое тело. Бугорчатые, пятнистые ягодицы волновались и раскачивались.

– Нет! – закричал я. – Адельма, нет!

Ее глаза, устремленные поверх толстого плеча Малковича, встретились с моими – и расширились в радостном изумлении.

– Хендрик! – вскрикнула она, с неожиданной силой отталкивая Малковича. Он свалился с кровати и упал на пол, широко раскинув бедра, его мужское достоинство увяло и сморщилось.

– Ты невообразимый ублюдок! – процедил я сквозь зубы.

– Я только пытался помочь, – прохныкал кондуктор. – Пожалуйста, не причиняйте мне вреда…

– Вред? Да я намерен убить тебя! Бросившись на Малковича, я ударил его коленями в живот и начал молотить кулаками по плечу. Он вскрикивал подо мной и извивался.

– Нет, нет, пожалуйста, не надо! – в его голосе звучал неподдельный ужас.

В этот момент вбежал граф Вильгельм, ему на пятки наступал запыхавшийся доктор Фрейд. Оторвавшись на миг, чтобы взглянуть на графа, я заметил, что он пребывает в крайне растрепанном состоянии: пиджак и рубашка порваны, брюки вымазаны грязью, один ботинок отсутствует. Граф посмотрел вниз, на меня – и у него отвисла челюсть.

– Чем вы таким занимаетесь? – прошептал он.

– Малкович…

– О, не отвечайте, я и так прекрасно вижу, чем!

– Послушайте…

– Содомируете Малковича прямо на глазах у моей дочери! У меня есть большое желание…

– Я не содомирую Малковича! У меня и в мыслях такого не было!

– Почему это? – капризно осведомился Малкович.

– Тогда почему он голый?

– Просто я собирался избить его до бесчувствия, вот и все.

– И для этого он разделся? – не унимался граф.

– Помогите! – взвыл Малкович. – Я не хочу быть избитым до бесчувствия…

– Заткнись! – рявкнул я, непроизвольно брызнув слюной ему в лицо – У тебя нет выбора!

– Я предупреждал его, – вставил, наконец отдышавшийся доктор Фрейд. – Я говорил ему, что здесь нельзя устраивать драки. Лично я порицаю жестокость.

– Как и любой нормальный человек, доктор Фрейд. Как мы все. Ну, мерзкая шавка, и что такого натворил несчастный Малкович, чтобы заслужить побои?

– Перечень его деяний бесконечен, – ответил я. – Однако этот конкретный случай – за попытку изнасилования вашей дочери.

Челюсть графа, совсем недавно вернувшаяся в свое естественное положение, снова отвисла. Он посмотрел на Адельму, которая по-прежнему лежала на постели обнаженной.

– Это правда, Адельма?

– Конечно же, нет, папа.

– Адельма!

– Я хотела, чтобы он это сделал. Я попросила его. Я слез с Малковича и встал на ноги.

– Послушайте, – произнес я. – Я пытался защитить ее. Она хочет меня, не Малковича.

– По словам Адельмы, все наоборот, – ответил граф. – Но обсудим этот отвратительный инцидент позже. Сейчас мне необходимо вывести на улицы войска.

– Зачем? – осведомился доктор Фрейд. – Какая-то опасность?

– Опасность? – переспросил граф. – Мой дорогой доктор Фрейд, там разворачивается полномасштабный бунт! А почему, вы думаете, я в таком виде?

– Но почему они бунтуют?

– Потому, – медленно произнес граф Вильгельм, по очереди оглядев всех нас и особо подозрительно – меня, – что нет хлеба.

– Нет хлеба?

Покачав головой, граф стер рукавом кровь с лица.

– Ни буханки, ни рулета, ни булочки – ничего. Магазины пусты, а пекари не пекут, потому что муки тоже нет. Люди уверены, что грядет голод. И так как я – Защитник Веры и Губернатор, они обвиняют во всем меня. Мне едва удалось спасти свою жизнь.

– А что со мной? – пробубнил Малкович.

– Вам-то голод не грозит! – фыркнул граф. – На своих жировых запасах вы протянете не один месяц!

– Я имел в виду его! – завопил Малкович, тыкая в меня обвиняющим пальцем, толстым, как сосиска. – Он все еще собирается избить меня до бесчувствия?

– Определенно, нет, – самоуверенно заявил граф Вильгельм. – Только не в моем присутствии. Ведь так, Хендрик?

Я молча кивнул и посмотрел на Адельму. Ее неожиданно ледяной, равнодушный взгляд встретился с моим и приковал меня к месту. Потом, с нарочитой, рассчитанной похотливостью, она подмигнула мне. Подмигнула!

– Отлично, господа, выведем войска и откроем арсенал!

– Я готов к битве! – воскликнул Малкович, неуклюже поднимаясь на ноги. Одной рукой он прикрывал гениталии. Учитывая недавние проявления его слезливой трусости, я счел это высказывание смехотворным.

– А я остаюсь здесь, – сказал я. – Вместе с Адельмой.

– О, нет! Если вы хотя бы на секунду вообразили, что я оставлю ее в обществе свихнувшегося сексуального маньяка вроде вас…

– Я сама могу о себе позаботиться, папа, – вмешалась Адельма.

– Нет, не можешь! Хендрик ненасытен! Я не буду так рисковать.

Граф попытался схватить меня за плечо, но я стряхнул его; за моей спиной возник Малкович, а доктор Фрейд неожиданно начал размахивать своей тростью, и я получил сильный удар по руке.

– Больно!

– Так и подразумевалось!

– Переломайте ему чертовы кости! Потасовка становилась все более яростной.

– Валите его! Бейте кулаками как можно сильнее!

Я двинул Малковича локтем в живот, и он вскрикнул; доктор Фрейд несколько раз ударил меня тростью по шее; потом Малкович с графом повисли на мне, сосредоточенно пытаясь повалить на землю. Я извивался и отбивался, но вскоре был прижат к стене. Я заметил, что у Малковича снова эрекция.

– Бейте по яйцам, туда, где больнее всего!

– О, нет, – задумчиво пробормотала Адельма. – Только не по яйцам.

В эту секунду я потерял равновесие и наполовину сполз вниз, тщетно пытаясь подставить руку. Малкович вцепился мне в голень. Падая, я ударился головой о подоконник, и где-то в моем мозгу, позади глаз, внезапно сверкнула резкая, пронзительно-болезненная молния. Веки закрылись. Крики превратились в приглушенное жужжание. Темнота.