Текст книги "Шкатулка сновидений"

Автор книги: Дэвид Мэдсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– А Адельма там будет? Я бы хотел с ней побеседовать. Неожиданно граф крайне распутно подмигнул мне.

– Побеседовать? О, да, просто отлично! Побеседовать! Ну ничего себе! Я прекрасно знаю, чего ты хочешь от Адельмы, ты, грязный похотливый кобель! Провести тщательное обследование? Это больше похоже на правду! Что ж, удачи! Теперь я не сомневаюсь, что произошло чудесное, удивительное исцеление!

– Спасибо, ваша светлость, – пробормотал я.

– Конечно же, Адельма там будет.

– Значит, я тоже буду.

Обряд Исцеления назначили на три часа пополудни.

В Собор Тройственных Ключей меня отвезли в открытом экипаже. К моему изумлению, на улицы высыпали толпы людей, которые приветственно кричали и громко аплодировали. Хотя они выстроились в идеальную линию, время от времени охрана в униформе жестоко отгоняла их. До меня доносились обрывки разговоров:

– Это он! Ох, смотрите, это он!

– … мы с Францем непременно придем на вторую лекцию…

– Говорят, он превратился в буйного лунатика. Сумасшедший, как графские коровы. Но такой сильный, такой отважный! Ура!

– Это чудо!

И совсем лишнее:

– По-моему, в юбке он был гораздо симпатичнее!

Рядом со мной в экипаже восседал граф Вильгельм, увешанный медалями и официальными регалиями, на его голове красовалась нелепая «военная» шляпа с широкими белыми перьями, развевающимися на легком ветру. Напротив сидели доктор Фрейд и Малкович, оба в черных костюмах и при галстуках; костюм Малковича, как и кондукторская униформа, с трудом вмещал его грузное тело. Наклонившись, Малкович почесал свои гениталии.

– Вам обязательно это делать? – спросил я. – Это недостойно!

– А что ты знаешь о достоинстве? – сварливо пробрюзжал кондуктор.

– Малкович, постарайтесь проникнуться духом события, – вмешался доктор Фрейд.

– Да, сэр. Только ради вас, доктор Фрейд.

Его назойливая лесть вызывала у меня тошноту. Доктор Фрейд похлопал меня по колену, подался вперед и прошептал:

– Здесь может быть контора по переписи населения!

– По-моему, это уже не важно.

– Отчего же?

Я пожал плечами.

– Но вы ведь по-прежнему хотите узнать, кто вы такой на самом деле?

Я пожал плечами.

– Не сейчас, доктор Фрейд. Смотрите, мы уже приехали!

По мере приближения к ступеням собора толпа густела и становилась все более возбужденной. В воздух полетели несколько шляп. Зазвонили колокола. Я увидел архиепископа Стайлера, сопровождаемого свитой дьяконов, послушников, мальчиков со свечами, ключников и кадильщиков, выходящих из сумрака за огромными бронзовыми дверями. Архиепископ был облачен в роскошный стихарь [50]50
  Стихарь – длинное платье с широкими рукавами, обычно парчовое, церковное облачение чтецов, дьяконов, нижнее облачение священников и архиереев, поверх него надевается риза.


[Закрыть], усеянный крошечными жемчужинами, золотой пояс, манипулу [51]51
  Манипула – часть облачения дьякона, перевязь с крестами по левому плечу.


[Закрыть], богато расшитую епитрахиль [52]52
  Епитрахиль – часть облачения священника, расшитый узорами передник, надеваемый на шею и носимый под ризой.


[Закрыть]и массивную ризу [53]53
  Риза – парчовое, тканное золотом или серебром одеяние без рукавов, верхнее церковное облачение священнослужителей.


[Закрыть]из золотых и серебряных нитей. На его великолепной митре [54]54
  Митра – в православных и католических церквях высокий головной убор высшего духовенства.


[Закрыть], окруженные розовым камчатным полотном и пурпурным бархатом, красовались Тройственные Ключи. Из инкрустированных драгоценными камнями кадил, которыми с почти геометрическим изяществом помахивали мальчики с соломенными волосами, курились белые облачка фимиама. Я слышал поющий в соборе хор – медленное, протяжное, печально-радостное созвучие, поднимающееся выше и выше, в какие-то эфирные дали, полные благочестия и света. Пение трогало за душу.

Когда мы выбирались из экипажа, граф Вильгельм подтолкнул меня локтем и прошептал:

– Не забудьте, это – Обряд Исцеления, что подразумевает вашу болезнь. Постарайтесь выглядеть больным. В конце службы вы можете вскочить полностью исцеленным, тогда архиепископ объявит новый выходной в память об этом знаменательном событии.

– Сделаю все, что в моих силах, – ответил я. Изнутри собор был наполнен сладкими ароматами, холодным полумраком, золотым мерцанием, пугливым присутствием божественного начала, прячущимся в игре света и тени; из высоких ниш строго глядели вниз раскрашенные святые: Святой Партексус с позолоченным фаллосом, Святой Ромо со слепым львом, Святая Аверина, держащая свои разорванные груди на серебряном блюде; перед пышными усыпальницами мерцали принесенные по обету свечи; над Главным алтарем висела огромная икона с Тройственными Ключами, ее увивал дымок курений амбры, розмарина, кедра и мирта. Легкие дуновения витали в огромном храме, перенося и рассеивая эхо шепота тысяч прихожан. На мраморном полу святилища, инкрустированном ромбами из оникса и порфира, выстроились ряды послушников в роскошных рясах. Хор пел «Созерцай начало конца» и «Трижды благословенная Тройка, Тройственные Ключи», тексты которых, как я позже узнал, сочинил Мартин Мартинсон, дирижер хора. А хор действительно производил впечатление: строгая математическая конструкция, каждый голос, прежде чем стать частью непрерывного канона, постулирует тезис и антитезис, плавно сливающиеся в гармоничном синтезе, который восходит от основной тональности, захватывает все второстепенные, поднимается к острой кульминации на доминанте [55]55
  Доминанта – пятая ступень диатонической гаммы.


[Закрыть]– и снова нисходит, успокаивается в размеренном всеобщем минорном шепоте. Или что-то вроде этого.

В ризнице меня ожидали деканы, дьяконы и подьячие, все облаченные в золотые одежды.

Вперед вышел дородный мужчина с красным лицом.

– Ага! – экспансивно воскликнул он. – Я – декан Курмер. А вы, должно быть, Хендрик, наш жертвенный агнец!

– Надеюсь, не буквально!

– Ну, не совсем! Ха, ха! Но вы – центральный объект нашего Обряда Исцеления, верно?

– Очевидно, да, – уклончиво ответил я.

– О, не волнуйтесь, обойдемся без харизматической, пневматической и кататонической ерунды!

– Рад это слышать.

– Видите ли, – продолжал декан Курмер, – некоторое время назад мы откололись от Единой Древней Гностической и Апостольской Церкви, и архиепископ Стайлер провозгласил себя Верховным Примасом [56]56
  Примас – в католических и англиканских церквях почетный титул главнейших епископов.


[Закрыть]Церкви в этой части света. Граф Вильгельм, конечно же, Защитник Веры, только это ничего не значит, потому что на самом деле здесь нечего защищать. Знаете, было чересчур много догматов – непреложных и неизменных, необходимых для спасения и тому подобной чепухи – но мы предпочитаем более тонкий подход, свободный и едва намеченный. Оставляет большое пространство для маневров. Кроме того, раньше было слишком много правил и установок. Например, духовенство соблюдало целибат [57]57
  Целибат – обет безбрачия.


[Закрыть]– и с этой проблемой мы столкнулись, когда Его Милость пожелала жениться на Ане Огнарович, леди, которая теперь имеет честь быть его женой…

– Значит, клерикальный целибат отменили?

– Господь Всеблагой, нет! Мы не экстремисты, в том-то все и дело. Мы составляем via media [58]58
  Срединное течение, средний путь (лат.).


[Закрыть]. Целибат отменен только для того, кто занимает пост Верховного Примаса.

– И таким человеком оказался архиепископ Стайлер.

– Именно. Но не только это – у нас более пятидесяти выходных, религиозных праздников, утвержденных архиепископом, по одному на каждое пятое первое число месяца.

– Но ведь это… я хочу сказать… это математически невозможно!

– Молодой человек, мы говорим о духовных, а не математических материях. Кроме того, это возможно, если каждый день – первое число. По пятым первым дням Его Милость состязается с графом в метании колец.

– Как удобно!

– Да, мы тоже так считаем, – серьезно заметил декан Курмер. – Наши центральные догматы после раскола не изменились: в делах веры – ничего слишком трудного и быстрого, много свободного времени для каждого и пышные публичные обряды. Чего еще желать?

– А как насчет моральных наставлений? Декан энергично потряс головой.

– Грязное дело, – раздраженно ответил он. – Моральные наставления принесли Единой Древней Гностической и Апостольской Церкви бесконечные проблемы, поэтому мы с радостью избавились от них. Кроме того, то, чем мужчина занимается в одиночестве – его личное дело. Или женщина. Или даже то, чем мужчина и женщина занимаются вместе – ха, ха! Не наша забота – подглядывать в чужих спальнях. Там и без нас наблюдателей хватает. А теперь раздевайтесь догола и облачайтесь в священное одеяние. Их у нас много! Думаю, пятнадцатый размер вам отлично подойдет.

В святилище мы вошли пышной процессией: кадильщик, ключник, мальчики со свечами, подьячие, дьяконы, деканы – потом я – и, под пурпурным балдахином, который несли четыре рыцаря-хранителя Тройственных Ключей, архиепископ Стайлер. Все собравшиеся встали и вместе с хором запели «Как наверху, так и внизу» в незнакомой для меня тональности.

– Поклонитесь людям, – шепнул декан Курмер. Я поклонился.

– А теперь ложитесь на Алтарь Вторичной Несказанности.

– Где это?

– Прямо перед вами.

Действительно, перед Главным Алтарем возвышалась переносная мраморная плита с подножием из разноцветного порфира. Я неторопливо вскарабкался на нее и лег на спину. Я успел осмотреть толпу, но не нашел Адельму. По коже бегали мурашки. На мне было только пожелтевшее – то ли по замыслу, то ли по недосмотру – священное одеяние, и я сильно замерз. Потом я взглянул вверх, в далекие лазурные небеса, населенные putti [59]59
  Амуры (итал.).


[Закрыть]с гирляндами роз, испещренные золотыми звездами, которым для сияния не требовались ни ночь, ни темнота.

– Наш брат Хендрик смертельно болен! – бесстыдно провозгласил архиепископ. – Поэтому мы призовем бесконечную и неизбывную силу Тройственных Ключей! Объединим наши хвалы и мольбы для его исцеления, благословим его тело елеем здоровья, попросим великодушную милость трижды благословенных Ключей излечить раны, которые мы, в нашей прискорбной слабости, излечить не можем!

Его увенчанная митрой голова наклонилась ко мне.

– Сейчас я совершу помазание, – тихо сообщил он.

– Спасибо.

– Вы должны снять священное одеяние.

– Но у меня под ним ничего нет!

– Ну и отлично, пускай они все видят! – прошипел архиепископ с внезапной злобой. – Так же, как видели мою жену!

– Я уже объяснял…

Два ухмыляющихся молодых послушника стащили с меня рубаху. Я услышал, как один из них шепнул другому:

– Стесняться-то особо и нечего!

Затем помазание началось.

Архиепископ Стайлер погрузил указательный палец в маленькую серебряную тарелочку, которую держал его личный помощник, и нарисовал мне на лбу знак Тройственных Ключей; затем коснулся моих губ, горла, сосков, пупка, потом – милосердно обойдя гениталии – колен, голеней и подошв моих ног.

Я начал задремывать. Я ничего не мог с этим поделать! Сначала я пытался сопротивляться и держать глаза широко раскрытыми, чтобы отогнать плотное облако амбрового наркоза, обволакивавшее меня со всех сторон – но тщетно. Сон подкрадывался и тихонько уносил мое сознание, как рассвет уносит бледную серебристую луну. Последнее, что я расслышал, были плагальные лады [60]60
  Плагальные (средневековые, церковные) лады – лады лежащие в основе церковной музыки западноевропейского средневековья, использовавшиеся и в многоголосной музыке Возрождения.


[Закрыть]хора:

– Isax punquit dy tixana dex – pqarnix deta sulimit рух.

– Что это? – через силу пробормотал я.

– Древний таинственный язык первобытных священных текстов, – ответил архиепископ Стайлер, намазывая мои подошвы маслом и заставляя меня подергиваться. Вроде бы сегодня утром я вымыл ноги…

– Что это значит?

– Никто не знает. Если бы мы знали, что это означает, язык перестал бы быть таинственным, верно? Идиот!

Тут я сдался.

* * *

Она разбудила меня поцелуями… … во все те места, что помазал архиепископ: лоб, губы, горло, соски, пупок и – на этот раз не упустив мое возбужденное мужское достоинство! – подошвы ног. Она двигалась под простыней.

– Адельма… – прошептал я.

Тут она скользнула вверх, и ее голова оказалась рядом с моей, на теплой влажной подушке.

– Значит, ты проснулся, – сказала она.

– Так ли?

– Ну, технически, нет. Ты все еще спишь.

Мой желудок заволновался от тревоги и желания.

– Погоди, хочешь сказать, я только что проснулся во сне? Эта вторая комната, в которой меня ждал мужчина…

– Ты никогда мне об этом не рассказывал…

– Я никому еще не рассказывал. О Боже, лучше не говори! Профессор Бэнгс и его Unus Mundus Cubicus… Собор Тройственных Ключей… это тоже был сон?

– Конечно, нет, глупый! Ты по-прежнему лежишь на Алтаре Вторичной Несказанности. И тебе снится, что ты в постели со мной, как и в прошлый раз. Когда я сказала, что ты проснулся, я имела в виду, что ты заснул и снова проснулся во сне.

– Разве это возможно? Проснуться во сне?

– Естественно.

Я привлек Адельму к себе и прикоснулся языком к ее прелестным губам. Потом я захватил рукой одну спелую, дерзкую грудь и нежно сжал.

– Осторожнее, – мягко сказала она.

– Почему?

– Иначе получишь эрекцию прямо перед всем честным собранием. А это не входит в Обряд Исцеления.

– Архиепископ Стайлер придумает очередной праздник…

– Он и так его придумает.

– … Празднество Святого Восстания, – предложил я и почувствовал, что сейчас засмеюсь.

Адельма красиво вздохнула.

– Так не может продолжаться вечно, Хендрик.

– А не может ли… не может ли именно эта часть продолжаться вечно?

– Боюсь, что нет.

– А мне бы хотелось… – пробормотал я.

– Мне тоже. Но, боюсь, если тебе что-то нравится, ты почти наверняка этого не получишь.

Такая идея мне была совсем не по душе.

– По крайней мере, исходя из моего личного опыта, – добавила она.

Адельма натянула простыню нам на головы, и в теплой, ароматной темноте наши лица встретились. Я ощущал порхание ее век, легкое прикосновение ее губ к моим…

… и тут она начала мурлыкать какую-то странную, дрожащую мелодию, вначале без слов, потом с низкими, шипящими слогами, ее голос становился громче, набирал силу…

… isax punquit dy tixana dex – pquarnix deta sulimit pyx…

* * *

– Да будут трижды благословенны всеми почитаемые Тройственные Ключи! – воскликнул архиепископ Стайлер.

– Аминь! – с энтузиазмом отозвались собравшиеся.

– Неугасимо сияющие, неизменно вечные, отныне и вовеки веков!

– Аминь, аминь, аминь!

Огромный кафедральный орган выплеснул поток могучих звуков, волну грохота, грома – ошеломляющий ураган. Звонили колокола, раскачивались кадила, стяги вознеслись к потолку, собравшиеся хлопали, и я, украдкой осмотрев себя, с подлинным облегчением заметил, что все это ликование приветствовало не мою эрекцию, а завершение Обряда Исцеления. Я слез с Алтаря Вторичной Несказанности, и меня снова облачили в священное одеяние.

Стоящий сзади послушник прошептал;

– Вы можете поиметь меня, если хотите.

– Спасибо! – шепнул я в ответ, не оборачиваясь. – Но я не хочу.

– А что со мной не так?

– Ничего. Я просто не хочу вас, вот и все!

– Меня поимело все духовенство! – тут раздался подавленный смешок. – Иногда прямо на Главном Алтаре!

– Я не из духовенства! – возразил я, начиная сердиться.

– Педантичный ублюдок!

Обернувшись к тому, кто так назойливо домогался, вместо золотоволосого мальчика я с изумлением увидел морщинистого, смуглого карлика со злобными глазенками. Его ряса волочилась по полу святилища. Нелепейшее создание! Он ухмыльнулся, точно похотливая обезьяна, и я быстро отвернулся.

– Вы готовы продолжать, сын мой? – вопросил архиепископ Стайлер, непринужденно отпихивая карлика пинком.

– Более чем! – сказал я.

И мы, окутанные сладкими парами ладана, прошли через неф великого собора.

Снаружи, остановившись на верхней ступени, архиепископ поднял руки, и рев огромной толпы моментально стих.

– Наш брат Хендрик вернулся к нам! – воскликнул архиепископ Стайлер. – Восславим же пресвятые Тройственные Ключи! В вечную память об этом счастливом событии я провозглашаю народный праздник и отныне и вовеки веков нарекаю его «Празднество Чудесного Исцеления»!

– По-моему, это чересчур! – пробормотал я. – Начнем с того, что я не был болен!

Архиепископ хитро улыбнулся.

– Но ведь верующие никогда об этом не узнают, верно? Послушайте их!

Под возобновившиеся приветственные крики мы сошли по ступеням, и я, доктор Фрейд, Малкович и граф забрались в поджидавший нас экипаж. На мне по-прежнему было священное одеяние. Я внезапно понадеялся, что оно не станет такой же неотъемлемой частью моего гардероба, как юбка с фальшивыми бриллиантами. Однако мне не удалось сдержать улыбку.

– Похоже, у вас хорошее настроение! – заметил граф Вильгельм, сжав мое колено, пока мы занимали свои места.

– Да, похоже, что так.

– Он по-прежнему безумен? – с некоторым опасением поинтересовался Малкович. – Сработал ли Обряд Исцеления?

– Должно быть, да, – произнес я. – Он навел меня на одну мысль. Удивительную мысль.

– Какую же именно?

– Неважно. Единственное, что могу сказать, она меня чрезвычайно радует.

Но если бы я знал, что меня ждет в ближайшем будущем, я бы не стал пребывать в столь жизнерадостном расположении духа. Это точно!

7

Я попросил у графа бумагу и ручку и сказал ему, что хочу написать благодарственное письмо архиепископу.

– Это крайне мило с вашей стороны! – воскликнул граф. – Его Милость обожает признания и благодарности, особенно если ему пришлось устраивать публичный обряд.

– Это самое меньшее, что я могу сделать.

– О, раз мы заговорили о письме, быть может, попробуете убедить архиепископа, что ни пальцем не прикасались к его жене после того… случая?

– Но я действительно не прикасался!

– Что ж, значит, убедить его будет несложно. Я восхищаюсь, искренне уважаю мужчин, которые могут контролировать свои низменные сексуальные порывы. Понимаю, для вас это непросто. Ладно, а теперь я исчезаю! Сообщите мне, как только закончите, и я отправлю Димкинса с письмом в собор. Кстати, попросить миссис Кудль сделать вам несколько тостов?

– Честно говоря, граф, я бы предпочел что-нибудь более существенное. Дело в том, что с самого момента прибытия я не ел ничего, кроме хлеба.

Граф Вильгельм игриво, но увесисто толкнул меня кулаком в руку. Я поморщился.

– И чья же это вина, а? По правде сказать, продукты до сих пор не привезли, и на кухнях сейчас – шаром покати. Наверное, у старины Эрика Шлегерманна случился сердечный приступ, а другого извозчика пока не нашли. Эрик – это отец Густава. Помните, я рассказывал вам про Густава? Одна из моих коров оторвала ему яйца и петушок. Так вы хотите тост или нет?

– Спасибо, нет. Я попросил доктора Фрейда сообщить мне, когда прозвонят на обед.

– Как вам угодно! – весело отозвался граф и, выйдя из комнаты, шумно захлопнул дверь.

Я медленно подошел к стоящему у окна письменному столу и посмотрел вниз, на пачку ослепительно-белой графской бумаги. Поблизости расположились две ручки, маленькая баночка с черными чернилами и девственно чистая промокашка. Очень скоро я возьму одну из ручек и начну писать. Я сел. Секунду или две я глядел в окно, не думая ни о чем конкретном.

И тут же в дверь постучали.

– Да! – отрывисто рявкнул я, раздраженный тем, что мою задумчивость столь быстро прервали.

– Можно войти?

– Кто это?

– Это я, Малкович.

– Тогда нельзя.

– Хендрик… пожалуйста! Я хочу поговорить с вами!

– Хорошо, заходите, только давайте поживее, – немного помедлив, ответил я.

Дверь отворилась, и в комнату осторожно протиснулся Малкович. По-моему, он все еще немного боялся, что я всажу в него нож в приступе внезапного безумия. На самом деле, меня забавляла эта глупая идея. Точнее, забавляло ее воздействие на Малковича.

– Я вас побеспокоил? – спросил он.

– Вы всегда беспокоите меня, Малкович.

– Должен сказать, это взаимно!

– Вы за этим сюда пришли? Оскорблять меня? Ну, тогда…

– Нет, нет… не за этим, – ответил он, внезапно понизив голос, уже не так агрессивно.

– Ладно, и что вам нужно?

Не дожидаясь приглашения, Малкович грузно опустился на край моей кровати.

– Мне неловко, – начал он. – То есть, я не знаю, как, ну…

– Как что?

– Я подумал, что вы, учитывая, какой вы и все такое…

– Все какое?

– Послушайте, не воображайте, что это легко – прийти к вам вот так! Пришлось пробраться на кухню и уговорить миссис Кудль позволить мне добрый глоток абрикосового бренди. Только для храбрости, конечно.

Развернувшись на стуле, я оказался лицом к Малковичу.

– Знаете, Малкович, – издевательски сказал я, – это совсем на вас не похоже! Где мужчина, облеченный властью? Где кондуктор с особыми полномочиями, полученными от Министерства внутренней безопасности?

Тут, к моему изумлению, Малкович принялся всхлипывать.

– Я просто не знаю, что делать, – бормотал он, вытаскивая свой грязный носовой платок и шумно, долго сморкаясь.

Мне стало не по себе.

– Видите ли, Хендрик…

Обращение ко мне по имени, отличное от привычных «ты, мелкий негодяй» или «ты, грязная свинья», явно не сулило ничего хорошего.

– … я вовсе не тот, кем кажусь – не сильный, уверенный, умный, хладнокровный и привлекательный…

– Не волнуйтесь, вы никогда таким и не казались. Похоже, Малкович слегка смутился. Он понимал, что его оскорбили, только не понимал, из дружеских ли чувств или из неприязни.

– По правде говоря, – продолжил он, – я слабый, потерянный и беспомощный. Несмотря на мои особые полномочия. Да, я такой! Вы можете в это поверить? Я сам с трудом верю, Хендрик! Дошло до того, что я боюсь спать по ночам! Я держусь, сколько могу, потом, когда мои веки, наконец, слипаются, я опрокидываю полбутылочки и надеюсь, что теперь-то этого не случится. Но оно всегда случается.

– Надеетесь, что не случится чего? – поинтересовался я, ожидая отвратительных интимных откровений, включающих телесные жидкости какого-нибудь толка.

– Чего, сна, конечно же!

– Какого сна?

– О… о ней. Женщине из журнала. Ну, в общем, так все и началось. Видите ли, это произошло во время одного из долгих ночных перегонов в П…, когда поезд вел Хьюберт Данкерс. Да, в основном царило чудесное спокойствие, разве что около двух часов утра мадам Полински позвала меня и потребовала сделать массаж ног, а в оставшееся время я развлекался, листая старые журналы, которые люди часто забывают в купе. Мой любимый – «Светская беседа», но в ту ночь я нашел лишь один выпуск «Зубной гигиены» и одну «Моду для полных». Именно в ней-то я и увидел фотографию той женщины. Господь свидетель, настоящей красавицы! Я это сразу понял. Это, естественно, была реклама, и на женщине были только бюстгальтер и трусики, смоделированные для полных. Все на виду, если позволите так выразиться! Не скрою, мне нравятся зрелые женщины в теле – дамы с плавными изгибами и формами, а не вертлявые костлявые подростки. Поскольку я и сам отнюдь не скелет, думаю, это вполне естественно. Я не мог глаз от нее оторвать – от фотографии, я имею в виду. Я смотрел и смотрел, а потом, почувствовав определенные ощущения, забрался в туалет и взял себя в руки. Но ощущения не прекращались, и я не мог оторваться от женщины в трусиках и бюстгальтере. Она же смотрела в ответ, прямо сквозь меня, и, мне начало казаться, что она читает мои мысли. О, я понимаю, как странно это звучит! Даже глупо, но именно так все и было, поверьте мне! Я хотел, чтобы она сошла с фотографии, сбросила свое нижнее белье и занялась со мной любовью прямо на полу вагона. Я представлял, как подергивание и покачивание поезда возбудит нас, продлит удовольствие, присоединится к любовному трепету. Что ж, Хендрик, вы должны знать, как это бывает! К моменту прибытия в П… – около девяти утра – я по-прежнему таращился на нее, точно влюбленный молокосос, а мой пенис по-прежнему напоминал флагшток. Бедняга Хьюберт Данкерс очень переживал из-за меня. Он думал, что у меня случился припадок, но я так и не рассказал ему, что же произошло на самом деле. Ни в коем случае! К полудню об этом знало бы все Центральное бюро, и я выглядел бы форменным идиотом. И все-таки я вырвал фотографию из журнала, свернул ее и засунул спереди в свои трусы.

На следующую ночь она пришла во сне. Мне снилось, что мы встретились в спальне огромного современного дома на окраине города, где она жила. Она лежала на кровати, совершенно голая, и улыбалась мне, а в ее глазах застыло умоляющее ожидание. Без трусиков и бюстгальтера для полных она казалась еще красивей, чем на фото. «Тебе нравится мой дом?» – спросила она. Я ответил, что да. «Тебе нравится моя спальня?» Я снова сказал «да». «А я тебе нравлюсь?» В ответ я мог только кивнуть. Тогда она прошептала: «Займись со мной любовью! Немедленно, я вся горю от желания! Возьми меня много раз!» Что ж, меня не пришлось просить дважды! Я буквально сорвал с себя одежду и бросился на кровать. А потом – о Боже, лучше бы я никогда этого не делал! – потом, только я навалился на нее и приготовился войти, только я прижался губами к ее губам – о! Прямо на моих глазах она превратилась в самую отталкивающую, сморщенную каргу, какую только можно себе представить! Ей было не меньше восьмидесяти. Тошнотворно! Скажу вам, я моментально скатился на пол. «В чем дело? – спросила она дрожащим, хриплым голосом, полным ярости. – Ты же сказал, что я тебе нравлюсь!» Я ответил, что она действительно нравилась мне, но такой, какой была раньше, не сейчас. «То, какой я была раньше, всего лишь фотография, – прокаркала она. – Это ненастоящее. Иллюзия, созданная, чтобы убедить полных женщин покупать именно эти трусики и бюстгальтеры. А вот это – истинная я. Кроме того, фотография сделана двадцать лет назад». Когда я, как можно деликатней, попытался объяснить, что не смогу заниматься любовью с такой старой и омерзительной особой, она сказала: «О, но тебе придется! Иначе сон никогда не кончится. Ты больше не проснешься». Хендрик, у меня сердце ушло в пятки! Конечно, я не знал, правду ли она говорит, но я не смел рисковать! Поэтому я занялся с ней любовью, и это было еще отвратительней, чем я думал. Она вся состояла из перекрученных, сморщенных складок плоти, высохших, тонких и мешающих – точно пергамент, в ней не было ни капли естественного сока, а пахло от нее прогорклым жиром. Но самым ужасным оказался ее крик, почти визг, когда я, наконец, вошел в нее, она размахивала своими костлявыми руками и била меня по заду сморщенными голенями. Она хрипела, она сквернословила, она выкрикивала непристойности, она плевалась и извергала пену, словно бешеное животное, в жалком экстазе. Когда же все закончилось, она откинулась на подушки, задохнувшаяся и истощенная. «Что ж, – сказала она. – Тогда завтра в то же время?» И, мой друг, именно это и происходит с тех пор. Каждую ночь, регулярно, как часовая стрелка, я возвращаюсь в тот дом, в ту спальню и занимаюсь любовью с древней старухой. Я не могу убежать! Это настоящий ад, поверьте мне! Вот почему я всегда прошусь на ночные рейсы – там я хотя бы засыпаю в вагоне и не пугаю мою бедную жену. Ей и так тяжело приходится, с ее больными яйцеводами. Как я уже говорил, я пытаюсь бодрствовать как можно дольше, потом, в последнюю минуту, накачиваюсь абрикосовым бренди, или шнапсом, или тминной водкой. Но она всегда тут, обнаженная, отвратительная, ждущая меня. Боже мой, Господи, я схожу с ума! Почему она не уберется из моей головы, из моих снов и не оставит меня в покое? Вечно одно и то же: «Если ты не займешься со мной любовью, никогда не проснешься». Что ж, теперь я ей верю. Думаю, я поверил ей с самого начала.

Признаюсь вам, Хендрик, я начал избегать женщин. Иногда мне кажется, что, вместо того, чтобы заниматься любовью с проклятой старой ведьмой, я предпочел бы стройного молодого человека с хорошим хозяйством и без вопросов. Вроде вас, например. Ладно, скажу прямо, несколько раз я действительно смотрел на вас с интересом…

– Что?

– Но это не я, понимаете? Это она! Эта чертова жирная, безобразная, отвратительная старая корова, с которой я вынужден перепихиваться каждую ночь – ночь за ночью! О, хотел бы я никогда не видеть той фотографии!

– А вы не пробовали спровоцировать ее? – спросил я, уводя беседу подальше от сексуальной заинтересованности Малковича во мне.

– Что вы имеете в виду?

– Не пробовали отказаться заниматься с ней любовью, а потом просто подождать и посмотреть, проснетесь вы или нет?

Малкович уставился на меня, в его глазах мелькнуло презрение.

– О да, отличная идея! – фыркнул он. – А что если она говорит правду, и я никогда не проснусь? Проведу остаток жизни в коме? Или, еще хуже, навеки останусь в бесконечном сне рядом с этой ведьмой? Нет уж, слишком многое поставлено на карту!

– Это то, что сделал бы я, – заметил я. Малкович вскочил с кровати.

– Но я-то, слава Богу, не вы! И это лучшее, что вы можете предложить? Подвергнуть мою жизнь смертельной опасности? Какой я дурак, что решил обратиться к вам за помощью!

– Откровенно говоря, Малкович, в таких вещах я не специалист.

– Не то, что в пении йодлем, надо полагать? – злобно огрызнулся он. Потом, снова посмотрев на меня умоляющими глазами, произнес:

– Я боюсь заглядывать в журналы. По крайней мере, в те, с большими женщинами в нижнем белье.

– Почему?

– Однажды я попробовал – только посмотреть, что будет – и произошло то же самое. Великолепная, зрелая, пышная женщина превратилась в старую каргу, как только мы начали заниматься любовью. Она рекламировала смесь для выпечки с бананами и орехами в журнале «Дом и кухня», хотя я не представляю себе, как можно печь пироги в одном нижнем белье. О, женщины могут меняться, но сон остается прежним, понимаете? Клянусь, я схожу с ума! Иногда я ловлю себя на том, что гляжу на свою жену и словно ожидаю, что она тоже превратится в омерзительную старуху. Что ж, если подумать, она и так во многом омерзительная старуха, особенно когда переживает из-за яйцеводов… только самое ужасное, что она видит, как странно я на нее смотрю – с удивлением, и страхом, и злобой, все перемешано, понимаете? – и с некоторых пор она начала избегать любых… ну… интимных контактов. Я нормальный человек из плоти и крови, Хендрик, со всеми желаниями, нуждами и потребностями нормального человека! Я не могу и дальше переживать из-за приближения ночи, не могу ночь за ночью участвовать в этих тошнотворных, ужасных совокуплениях с мерзкой каргой, а потом обнаруживать, что моя собственная жена отворачивается, когда я ищу у нее утешения. Я пытался глядеть на другие фотографии – картинки с привычными, непримечательными вещами вроде стиральных машин, баров, пылесосов, чемоданов, вантузов – без толку. Вы даже не представляете, что можно сделать с пылесосом! Нет… она возвращается и насилует меня. Я слишком напуган, чтобы ложиться спать, и слишком утомлен, чтобы бодрствовать. Это должно прекратиться. Я больше не вынесу!

– А вы не консультировались с доктором Фрейдом?

Шишковатое лицо Малковича побагровело.

– Никогда! – воскликнул он. – Он перестанет меня уважать!

– А он вообще вас уважает?

– Конечно, да! Я не просто важный сотрудник Государственной железной дороги, я получил особые полномочия от Министерства внутренней безопасности! Не забывайте!

– Но доктор Фрейд – психиатр. Наверняка он может вам помочь!

– Хотите сказать, я сумасшедший?

– Нет, хочу сказать, что он может прекратить эти ваши ужасные сны.

– Лучше я буду видеть сны, чем расскажу о них доктору Фрейду. А если вы скажете ему хоть одно слово, уж я вас разукрашу, я…

Как и все толстяки, Малкович сыпал пустыми угрозами. Он знал это и знал, что я тоже это знаю.

– Не беспокойтесь, – небрежно отозвался я. – Ни слова о ваших ночных рандеву с жирной старухой.