Текст книги "Шкатулка сновидений"

Автор книги: Дэвид Мэдсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Теперь я отчетливо слышал звук: словно шум волн на берегу, точно шелест, таящийся в морской раковине. Он становился громче или приближался.

– Что это?

– Я не хочу знать, – прошептал доктор Фрейд.

Малкович действительно немного напоминал лошадь, только не слишком изящную, не очень гордую и, уж конечно, отнюдь не быструю. Кожаные ремни упряжи обвивали его пухлое, дряблое тело, излишне подчеркивая огромное брюхо и заплывшую жиром грудь.

– Не воспользоваться ли удилами? – предложил доктор Фрейд.

– Мой рот недостаточно большой для этого! – встревожено крикнул Малкович.

– Ну, насмешил! – пробормотал я.

– Что? Я всё слышал!

– О, ради Бога, просто тяните!

Его лицо побагровело, стало почти фиолетовым, на шее, точно канаты, проступили вены, долгие годы скрытые жировыми складками, он задыхался, и пыхтел, и дрожал – но экипаж медленно выкатился во двор.

Отлично, Малкович, всё, хватит. Теперь надо отвязать лошадей и запрячь их.

Только сделать это нам так и не удалось – в этот момент шум кричащей и бранящейся толпы внезапно разорвал ночную тишину. На секунду мы замерли. Я слышал отдельные голоса:

– Сожжем всё дотла!

– Нам нужен маньяк! Он может оказаться внутри…

– Так пусть сгорит там!

– Он убьет нас, если мы не убьем его первыми…

– Он монстр, животное, кровожадный ублюдок!

– Сжечь его, сжечь его, сжечь его!

– …вместе с его друзьями-лунатиками…

– Старика и толстяка… убьем их всех! Слезящиеся глаза доктора Фрейда уставились на меня, потом на Малковича – и в них вспыхнул ужас.

– Внутрь! – зашипел я. – В экипаж!

– Они пришли по наши души, доктор… спасите меня! То есть нас, я хотел сказать…

Доктор Фрейд вскарабкался в экипаж и захлопнул дверь. Я вскочил на место кучера, а Адельма устроилась рядом. Она ободряюще сжала мою руку. Я схватил поводья.

– Что вы делаете? Что происходит? – выл Малкович.

– Сваливаем, друг мой!

– Но лошади…

– Нет времени на лошадей! Тяни, тяни, если хочешь жить!

Малкович напрягся и дернул, тяжело дыша и шумно отдуваясь, точно пара старых тяжеловозов; сделал два шажка вперед, один назад, еще один вперед, и еще один, и снова один назад. Медленно, нестерпимо медленно, экипаж сдвинулся с места.

– Я не могу! – закричал Малкович. – Он меня убьет!

– А если ты этого не сделаешь, тебя убьет толпа! – крикнул я в ответ, для убедительности сопроводив слова ударом ноги по его шее.

– Прекрати, прекрати!

– Тяни, тяни, тяни!

Экипаж, двигаясь под действием собственного веса, прогремел по булыжникам двора и выехал через ворота. Малковичу явно стало немного легче. Обогнув угол дома, он вытащил экипаж на улицу перед замком Флюхштайн. Вообще-то, хоть мне и не хотелось этого признавать, он неплохо справлялся. В любом случае, ему такое упражнение должно было пойти на пользу. И тут я придумал отличную вещь.

– Малкович!

– Что?

– Тяните экипаж – и похудеете. Станете стройным. Вы поняли?

– Нет, правда? Серьезно?

– Тяните от всего сердца, вложите всю свою душу!

– Стройным, стройным! – с энтузиазмом взвизгнул он, и экипаж рванулся вперед.

Тут из-за угла позади нас высыпала толпа. Оглянувшись, я увидел, по меньшей мере, несколько сотен людей, большинство из которых размахивало оружием и горящими факелами. Они выглядели весьма пожилыми – благодаря мне, полагаю – некоторые яростно грозили нам костылями.

– Вот они!

– Не дайте им уйти!

– Остановите их, остановите их!

Внезапно я заметил, что, помимо Адельмы, на кучерском сиденье расположился еще один пассажир.

– Привет, Хендрик, – голос был старческим, хриплым – и в то же время ребяческим.

– Папа! – выдохнула Адельма.

Граф Вильгельм совсем ссохся: пергаментная кожа свисала тонкими складками, ее испещряли многочисленные пятна, похожие на поросль лишайника. Однако его глаза, хотя и слезящиеся, блестели детским весельем.

– Папочка вернулся, чтобы сказать «пока-пока»! – проскрипел он.

– Что?

– Я так счастлив, только не могу сказать, почему. Не скажу, не скажу!

Мы с Адельмой быстро переглянулись. Граф же запел:

 
До встречи с тобой, дорогая,
Я был так одинок, дорогая,
И не знал, чего ждать и хотеть.
Но ко мне ты пришла, дорогая.
Как принцесса из сна, дорогая,
Я тебя был рожден…
 

– Папа! – воскликнула Адельма.

– Полюбить! – выкрикнул граф. – Полюбить! Он прижал высохшую, клешнеобразную руку к губам и захихикал.

– Ты думала, я скажу «поиметь», да? О, а это непристойное слово?

– Очень непристойное.

– Не говори мамочке, что я был плохим мальчиком!

– Он что, пьян? – прошептала Адельма. – Я, конечно, и раньше видела его нетрезвым. Однажды он разделся перед миссис Кудль.

– Где?

– На террасе.

– Нет, я имею в виду, что именно он снял?

– А, – небрежно ответила Адельма, – ну, как обычно.

– Как обычно? – переспросил я.

– Да.

– А откуда ты знаешь, как бывает обычно?

– Я бы предпочла не отвечать на этот вопрос, Хендрик.

– Куда ты везешь мою маленькую Адельму? – поинтересовался граф.

– Подальше отсюда.

– А мамочка знает?

– Нет, и не узнает, если вы ей об этом не скажете, – сказал я и заговорщически подмигнул ему.

– Не скажу, если покажешь мне свою пипиську.

– Что?

– Ну, давай, покажи свою пипиську! А я покажу тебе свою, если хочешь!

– Спасибо, не надо, – отозвался я. – Адельма, твой отец не пьян. Он впал в маразм. Настолько состарился, что выжил из ума.

С обезоруживающей непосредственностью, на которую способны только дети, граф Вильгельм сообщил:

– Папочка хочет на горшок!

– О. Боюсь, что в данный момент это несколько затруднительно…

– Немедленно, прямо сейчас!

В этот момент граф каким-то образом умудрился соскользнуть с сиденья и свалился на землю. Некоторое время он бежал рядом с экипажем, потом ухватился за раму, и его поволокло за нами.

– Папа, что ты делаешь? Ты же убьешься!

– Папочка хочет на горшок!

– Он не только выжил из ума, он еще и не в состоянии контролировать собственный кишечник! – заметил я.

Внезапно граф разжал пальцы и, кувыркаясь, покатился по дороге. Он начал панически-весело хохотать, одной рукой придерживая зад.

– Божья коровка, улетай на небо! – кричал он, а экипаж, проехав мимо, оставил его позади. Последнее, что я увидел, – как граф Вильгельм устраивается в сточной канаве; не прекращая петь, он пытался стянуть с себя штаны. Его древний голос, надтреснутый и заунывный, звенел в холодном вечернем воздухе:

«На ферме было это, с откормленным теленком. Здоровый зверь, в него б могла пролезть рука ребенка…»

– Что случилось? – подал голос Малкович. – Мне отсюда, снизу, ничего не видно…

– Не останавливайся! Тяни! Тяни! – заорал я.

– Что?

– Ты что, хочешь остаться жирным до конца своей несчастной жизни?

Экипаж рванулся вперед одновременно с диким, нечеловеческим, леденящим кровь воем, вырвавшимся из двухсот глоток. Частично одряхлевшая толпа неслась за нами по пятам.

Видение, внушенное мной Малковичу – обновленный, стройный, привлекательный мужчина – несомненно, придало ему сил, но вес экипажа, вместе с доктором Фрейдом – хотя он не мог быть очень тяжелым – мной и Адельмой, начинал сказываться. Кондуктор часто просил дать ему небольшую передышку, только я не позволял. И даже когда завывающая, бранящаяся орда осталась далеко позади, я понукал и погонял его. В конце концов, мы должны были успеть на станцию раньше поезда. В пригороде Малкович начал спотыкаться, теперь я слышал скрежещущий, грудной скрип его дыхания. Поэтому пришлось пару раз воспользоваться кнутом, легонько пройдясь по толстой спине кондуктора. На одежде проступила свежая кровь, он завизжал.

– Это на благо, поверь мне! – прокричал я ему.

– Неужели?

– Конечно!

Я не хотел, чтобы он тратил дыхание на пустые перебранки, поэтому снова ударил его кнутом.

– Вот, получи!

Землю покрывал толстый слой снега. Белый ковер тянулся перед нами до самого горизонта, скрываясь в темноте – сахарный, сверкающий и, по крайней мере, для меня, странно трогательный. Удивительно, что снег лежал только вне города! Нас окружала ночь, полная снежинок, и лунного света, и хрустящего морозного воздуха, совсем как ночь нашего прибытия.

– Хендрик, – прошептала Адельма, приникнув ко мне. – Это ужасно романтично!

Я ощущал жар ее чувственного тела. Полные груди прижимались к моим ребрам.

– Полностью с тобой согласен, – ответил я.

Возможно, это было связано с покачиваниями экипажа, но я моментально возбудился. Эрекция почти причиняла боль.

– Как чудесно было бы, – шептала Адельма, легко прикусывая мочку моего левого уха, – заняться любовью под такими звездами.

– Да, но…

– Забавно, не правда ли? – продолжала она. – Все, что мы говорим о любви, вообще-то бессмысленно!

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, например, нельзя заняться любовью, потому что это не дело, которым занимаются; нельзя окунуться в любовь, потому что это не пруд, и не море, и не канава; и другой человек не может быть твоей любовью, потому что любовь – это то, что чувствуешь. Люди говорят, что любят шоколад, или вишни, или щенков, но с ними же нельзя переспать, верно? По крайней мере, не с шоколадом и не с вишнями.

– Адельма…

– О, Хендрик, давай?

– Давай что?

– Займемся любовью. Невзирая на невозможность такого действия.

– По-моему, это невозможно. То есть, здесь страшно неудобно.

– О, но только представь себе! Магия ночи, окутывающая снежная тишина, мы, соединившиеся в обоюдной страсти под безбрежным небесным пологом…

– Господи, я действительно этого хочу.

Тогда, со слегка неожиданной и нервирующей врачебной деловитостью, она предложила:

– Расстегни брюки. Я сяду к тебе на колени, и ты сможешь войти в меня.

– А как насчет твоих… ну…

– На мне ничего нет.

– А.

И мы осуществили это, хотя я по-прежнему держал в одной руке поводья, а в другой кнут. Адельма начала сладострастно двигаться, вздыхая и постанывая.

– Интересно, что бы сказал доктор Фрейд, если бы узнал?

– Узнал что? – выдохнул я.

– Что мы осуществляем плотское сношение всего в паре футов над его головой…

– Возможно, написал бы монографию… О, я не выдержу!

– Ты не выдержишь? – отозвался снизу Малкович. – А обо мне ты подумал?

– Быстрее! – вскрикнул я. – О, пожалуйста, быстрее!

– Я не могу быстрее! – завизжал Малкович. Я ткнул его в шею кончиком кнута.

– Не ты, идиот!

– Разве я не говорила, что это будет чудесно? – прошептала Адельма, приподнимаясь и опускаясь с удвоенной энергией.

– Я бы так не сказал!

– Заткнись, Малкович! – взвыл я; вспыхнувший где-то в нижней части спины огонь охватывал и пожирал всё мое тело.

– Остановись, о, прекрати! – застонал я, не в силах вынести наслаждения.

– Остановиться?

– Ты хочешь, чтобы я прекратила? – промурлыкала Адельма.

– Нет! Никогда, ни за что…

– Реши же, наконец, ты, кретин!

Оно приближалось, неиссякаемое пламя, неутолимый поток; внезапно кнут выпал из моей руки, поводья ослабли…

– Господь Всемогущий!

– Ради Бога! – взвизгнул доктор Фрейд.

Я посмотрел вниз. Дверь экипажа открылась, и оттуда свешивался пожилой джентльмен, его морщинистое лицо было перекошено от ужаса.

– Стой, стой!

Тут Малкович испустил страшный крик, и экипаж, казалось, поднялся в воздух. Перевернувшись, он прыгнул, точно привязанный к невидимой нити, и мои руки, тщетно ищущие опоры, схватили пустоту. Доктор Фрейд выкрикивал что-то, но я не мог разобрать ни слова, потому что мои уши – всю мою голову! – заполнил ревущий, свистящий звук, подобный мощному порыву ветра. Раздался громкий треск, полетели обломки дерева, и мое тело, каждая его кость, взлетело с кучерского места, будто под ударом гигантского кулака, а потом словно врезалось в каменную стену, по которой его безжалостно и размазали.

На короткое мгновение, перед тем как опустилась непроглядная темнота, я ощутил кожей мягкую, успокаивающую прохладу…

* * *

… ее источником оказался кондиционер в просторной комнате с высокими окнами, занавешенными пурпурным камчатным полотном. Я стоял на возвышении, лицом к аудитории, по меньшей мере, в сто человек. Вспышки камер. Какую-то ужасную секунду я думал, что это моя вторая попытка прочитать лекцию по искусству пения йодлем, и у меня по спине побежали тошнотворные мурашки; однако, нет, этого не могло быть, потому что рядом со мной на помосте в резных, позолоченных креслах сидели доктор Фрейд, Малкович и граф Вильгельм. По-видимому, они только что закончили аплодировать. Я стал мишенью множества выжидающих, любопытных глаз.

Откуда-то сзади раздался мужской голос, усиленный микрофоном.

– И, таким образом, с огромным удовольствием вручаю премию имени Лилли Франкенхаймер в жанре оригинальной современной фантастики господину Хендрику…

Мне?

Значит, я все-таки стал писателем! И не только: я написал роман, который признали достойным награды, я завоевал премию Лилли Франкенхаймер! Я, как говорят, «сделал это»! Я был настоящим автором. Мечты воплотились в жизнь.

– … удивительное литературное путешествие, «Шкатулка со сновидениями», отрывок из которого автор любезно согласился прочесть нам.

Тоненький голосок в моей голове надрывался: «Это точно сон, не сомневайся…» – но я заставил себя не обращать на него внимания. Жаль, я не расслышал свою фамилию, это было бы весьма полезно. Однако, что значат имена, когда меня наградили знаменитой премией Лилли Франкенхаймер? Точнее, я полагал, что знаменитой, потому что никогда раньше не слышал о Лилли Франкенхаймер. Правда, Инге Франкенхаймер однажды стащила у моей матери узор для вязания и выиграла конкурс на «Лучшую зимнюю шерстяную кофту на пуговицах без воротника», организованный в нашем городке монахинями. Забавно, что я вспомнил об этом в такой момент. Или я просто перепутал награды?

– Кроме того, по особой просьбе, мы хотели бы, чтобы это была противоречивая и подробная сцена соития Малковича с прелестной Адельмой.

Все затаили дыхание, кое-кто захлопал в ладоши.

– Кто об этом попросил? – проворчал я.

– Я! – произнес Малкович.

Посмотрев вверх, он игриво ткнул меня локтем в бедро.

– Нет, – решительно сказал я. – Лучше я прочитаю противоречивую и подробную сцену соития Адельмы с юным героем.

Кажется, до меня донесся разочарованный вздох аудитории.

– Он явно не собирается читать это, – заявил кто-то.

Труди Меннен! Повернувшись, я огляделся, но не увидел ее. Находилась ли она в комнате – или только в моем сознании?

– Да почему же нет?

Голос Адельмы я также узнал без промедления. Значит, Труди и Адельма были здесь вместе. Мне стало не по себе – это все равно, что посадить кошку с собакой в одну конуру… рецепт катастрофы.

– Это так вульгарно. Мой Хендрик достоин лучшего.

– Твой Хендрик? – раздраженно переспросила Адельма. – А я-то думала, ты уже поняла, что он принадлежит мне.

– Но, Адельма, я знала его задолго до тебя. Он полюбил меня первой.

– После встречи со мной он явно изменил свое мнение.

– Кроме того, тебя даже не существует. Ты – всего лишь сон!

– Уж лучше быть девушкой из его снов, – весьма удачно, на мой взгляд, парировала Адельма, – чем той, что он однажды невзначай завалил.

– Невзначай завалил? Да как ты смеешь!

– Святые небеса, посмотри на себя. Одни кожа да кости! Тебе никогда не удовлетворить такого мужчину, как Хендрик!

– Не то, что тебе, надо полагать?

– Мне это уже удалось, и не один раз.

– Но только во сне.

– Ты просто ревнуешь, – вскричала Адельма, – Слава Богу, мой бедный Хендрик…

– Мой бедный Хендрик!

– Нет, мой!

Их голоса становились все выше и выше, они визжали и орали друг на друга. До меня донеслись звуки борьбы. Потом вскрики превратились в острое, резкое гудение, пронзившее, словно бритва, мою несчастную голову; она закружилась, я ощутил мучительную тошноту…

* * *

… но нет, это были вовсе не их голоса. Это был отвратительный звон в моих ушах. Щека прижималась к снегу. Снег! И он был очень холодным. Мокрые струйки бежали по шее неприятными причудливыми узорами, вызывая дрожь и озноб. Открыв глаза и смахнув ледяную талую кашу, я с трудом медленно поднялся на ноги. Что, во имя Господа, произошло? Очевидно, не вручение премии Лилли Франкенхаймер в жанре оригинальной современной фантастики. Неожиданно для себя самого я почувствовал разочарование.

Потом я вспомнил: Малкович тянул экипаж, и, пока мы с Адельмой были поглощены друг другом, произошло крушение. Действительно, перед аварией я пребывал на пике высшего сексуального наслаждения. Только отнюдь не это сейчас занимало мои мысли! Я огляделся. Неподалеку валялись искореженные обломки экипажа, но ни следа Малковича, доктора Фрейда или Адельмы. Я позвал их, и тихая, звездная ночь насмешливо передразнила мой голос. Еще раз. Никакого ответа. Где они были?

Внезапно я посмотрел вперед – и увидел его: поезд.

Он стоял прямо здесь, длинный темный силуэт на фоне черного неба; в абсолютной темноте мягко светились желтые прямоугольники окон, из трубы поднимались отдельные струйки пара. По-видимому, он остановился, не доехав до станции. О, благодарю Тебя, Боже… поезд! Малкович, доктор Фрейд и Адельма, наверное, уже внутри. Задыхаясь и пыхтя, я побежал к нему, собираясь вскочить в один из вагонов, прежде чем он исчезнет в ночи. Черт с ним, с графским экипажем! Черт с доктором Фрейдом и Малковичем, всех к черту! – сейчас только Адельма что-то значила для меня. Я хотел тепла, безопасности и еды, хотел уехать вместе с поездом, куда бы он ни направлялся. Куда угодно! В этот момент, ощутив неожиданный порыв холодного ветра, кусающего меня за ноги, я посмотрел вниз – и понял, что на мне нет брюк. Должно быть, они соскользнули во время аварии. Брюки тоже к черту! Распахнув дверь, я ввалился в вагон.

Это оказался вагон-ресторан. На столах красовались ножи, стаканы, салфетки и все аксессуары для отличного ужина. Лампы с бисерной бахромой источали приветственный, дружелюбный свет. На одном из столов я заметил две тарелки и открытую бутылку вина. Мой нос обонял густой аромат мяса, запеченного с травами. Должно быть, Адельма уже заказала для нас ужин! Внезапно меня тронула эта неожиданная предусмотрительность, но последние события определенно сказались на моем душевном равновесии. Где сама Адельма? Бесконечно изможденный, я опустился на сиденье, и вздох облегчения исходил из самых первобытных глубин моего естества. Я дрожал, промок, был удручен и смущен, страшно устал, но передо мной стояла тарелка с чем-то горячим и благоухающим, как будто ждала, когда содержимое съедят. Взяв салфетку, я развернул ее и заправил за воротник куртки. Неожиданно я ощутил страшный голод.

Вдруг поезд начал движение!

Он дергался, и качался, и скрипел, но определенно двигался. От радости я чуть не расплакался! Поезд быстро набрал скорость, и все мое ноющее тело почувствовало, как он рвется вперед, во тьму, по направлению к… к чему же? Только кому какое дело, куда он направляется? Определенно не мне. Я посмотрел на еду, лежащую на китайской тарелке с золотым ободком. Она казалась изумительно прекрасной, но, полагаю, в моем состоянии не менее прекрасной показалась бы и куча сушеных коровьих лепешек. Я решил, что, после того, как поем, пойду на поиски Адельмы – сейчас же самым главным было отправить что-нибудь стоящее в желудок. Я подался вперед, вдохнул пряный аромат пищи и удовлетворенно выдохнул. Я вздохнул еще раз, но как…