Текст книги "Обретённая память (ЛП)"

Автор книги: Дэвид Ллевеллин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава вторая

– Джек?

Он десять минут просидел в одиночестве в своём кабинете, пока Оуэн и Гвен выводили Майкла из подвала D-4 в конференц-зал; десять минут, в течение которых он ничего не делал, только думал, и эти мысли по-прежнему были очень туманными. Как он мог позволить так себя провести? Как он мог не знать, что произойдёт?

Прожив целые десятилетия со знанием будущего, он приобрёл, по его предположению, своего рода самодовольство; покорность будущему и понятию судьбы. Не было смысла бороться с будущим или с судьбой, и теперь очень немногое его удивляло. Так почему это так сильно поразило его?

– Джек?

Он поднял взгляд на дверь. Гвен стояла у входа в кабинет, прислонившись к дверной раме, и мягко улыбалась.

– Ты в порядке, Джек?

Он стряхнул с себя дурное настроение, по крайней мере внешне, и улыбнулся в ответ.

– Да. Я в порядке, – сказал он. – Я просто рад, что у нашего гостя нет шести рук и любви к человеческой плоти.

Гвен засмеялась.

– Ты уверен, что ты в порядке? Я смотрела на монитор, когда ты был внизу. Ты выглядел так, как будто увидел привидение.

– Ага. – Он замолчал, а потом, уже с большей уверенностью, добавил: – Да. Я в порядке. А как он?

– Майкл?

Джек сделал глубокий вдох.

– Да. Майкл.

– С ним всё хорошо. Он немного потрясён. Немного дезориентирован. Но сейчас всё нормально. Оуэн проявляет свою обычную чуткость и врачебный такт. Ты же знаешь, как Оуэн это умеет.

– По тому, как я понимаю чуткость и врачебный такт, ты имеешь в виду допрос с применением мер физического воздействия?

– Что-то вроде того. – Гвен улыбнулась, но её улыбка быстро увяла. – Мы установили, что его зовут Майкл Беллини и что ему двадцать четыре года. Он сказал, что ты знаешь его имя.

– Что?

– Майкл. Он сказал, что ты знаешь его имя. Он сказал, что ты назвал его «Майкл».

– Должно быть, он что-то перепутал.

– Ты уверен? – спросила Гвен.

– Да.

– О. Потому что… мне показалось, что я его знаю. Понятия не имею, откуда, но это что-то вроде дежа вю, что ли. Или это как когда видишь кого-то, кого знаешь из передач по телику.

– Я его не знаю.

Гвен кивнула, закусив губу. Что Джек скрывает? Он был таким скрытным, когда дело касалось многих вещей, и каждый раз это вызвало у неё жгучее любопытство. Она доверяла ему, они все ему доверяли, но иногда казалось, то они совсем его не знают.

– Так ты спустишься? – спросила она.

Джек покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Пока нет. Мне ещё нужно кое-что сделать здесь. Вы продолжайте. Я присоединюсь к вам, как только закончу.

Гвен вышла из кабинета Джека и спустилась в конференц-зал. Майкл сидел на стуле у одного конца стола для переговоров, а Оуэн измерял его кровяное давление. Йанто и Тошико стояли в дальних углах комнаты.

Когда Гвен вошла в конференц-зал, Майкл посмотрел на неё расширившимися, растерянными глазами, потом перевёл взгляд на остальных.

– Итак, Гвен, – сказал Оуэн. – Послушай это. – Он повернулся к Майклу. – Кто премьер-министр Великобритании?

– Уинстон Ч-черчилль, – сказал Майкл; его голос был едва ли громче шёпота.

– Ладно… А кто возглавляет хит-парады?

– Фрэнки Лейн[8]8
  Фрэнки Лейн (настоящее имя Франческо Паоло ЛоВеччио, 1913–2007) – американский певец итальянского происхождения, добившийся наибольшего успеха на рубеже 1940-х и 1950-х годов.


[Закрыть].

Оуэн повернулся к Гвен и распростёр руки, словно инспектор манежа в цирке, объявляющий начало следующего акта.

– Оуэн, оставь это, – сказала Гвен. Она посмотрела на Майкла. Молодой человек выглядел таким напуганным, и ей казалось несправедливым превращать его в шоу уродцев.

– Он из 1953 года, – сказал Оуэн. – Или, если точнее, из двадцатого ноября 1953 года. Черчилль – премьер-министр, а Фрэнки Лейн возглавляет хит-парады с песней… подожди. Майкл, как называлась эта песня?

– «Answer Me», – робко произнёс Майкл.

– Оуэн, я сказала, прекрати. Это не игровое шоу. – Гвен повернулась к Майклу. – Ты знаешь, как очутился здесь?

Майкл покачал головой.

– Ты помнишь, откуда ты?

Майкл кивнул.

– Из Кардиффа, – сказал он. – Бьюттаун. Я живу в Фитцхеймон Терис. Где я?

Гвен посмотрела на остальных.

– Вы ему не сказали?

Остальные пожали плечами.

Гвен вздохнула и прислонилась к стене. Она смотрела на потолок, размышляя, как бы попроще сказать об этом. Как можно сказать кому-то, что он так далеко от дома? Иногда она чувствовала себя такой же потерянной и испуганной, как он сейчас, особенно в первые дни. Что она могла сказать ему?

– Вы по-прежнему в Кардиффе, – наконец сказала она. – Но это не 1953 год. Это было больше пятидесяти лет назад.

Глаза Майкла снова наполнились слезами, и он, содрогнувшись, беспомощно всхлипнул.

– Но… но это означает, что мне почти восемьдесят лет.

– Нет, – возразила Гвен, мягко улыбаясь, пытаясь успокоить его. – Тебе не восемьдесят. Ты – это по-прежнему ты. Просто ты находишься здесь.

– Но будущее? – Майкл покачал головой. – Как я могу быть здесь? Как такое могло случиться?

– Подожди, – сказала Гвен, обернувшись к Тошико. – 1953-й? У нас уже были гости из 1953 года. Как ты думаешь, это всё может быть связано?

Оуэн внезапно поднял взгляд, и на его лице отразилась странная смесь шока и надежды.

– Не думаю, – сказала Тошико. – Они пролетели через Разлом на «Небесной цыганке». Майкла привёл сюда не Разлом. Это точно связано с пульсом, который я уловила перед этим. Любопытно, что с тех пор, как мы привели сюда Майкла, я могу обнаружить два определяемых источника этого пульса.

– Два?

Тошико кивнула.

– Да. Майкл и подвал D-4.

– Что всё это означает? – спросил Майкл, который начал злиться. – Вы все несёте какой-то бред. Это всё бессмыслица. Это ночной кошмар, правда? Плохой сон? Это должен быть плохой сон. Я посмотрел слишком много этих дурацких чёртовых фильмов в кино. Все эти фильмы о летающих тарелках и космических кораблях…

– Это не сон, – сказала Гвен. – Что ты помнишь последним, перед тем, как очутиться здесь?

Майкл посмотрел вниз, и его плечи снова затряслись от едва сдерживаемых рыданий.

* * *

Сначала это было всё равно что сойти с «американских горок» – та же тошнота и то же ощущение перегрузки. Потребовалось несколько секунд, чтобы белый шум и огни перед глазами рассеялись, а потом он понял, что стоит на четвереньках и что земля под ним жёсткая, холодная и влажная.

А потом послышался шум.

Он не мог сказать, что никогда не слышал этого раньше, потому что он слышал, но много лет назад. Как гром, только это было ещё хуже грома. Это было громче, как будто кто-то стучал в огромную дверь, и с каждым стуком земля под ним дрожала.

За этим стуком слышался гул, этот знакомый гул, словно от миллиона рассерженных шершней. Бомбардировщики «Хайнкель». За пять месяцев все они научились по звуку отличать британские самолёты от немецких.

Майкл встал на ноги и огляделся по сторонам. Он был в переулке, в своём переулке, в конце Невилл-стрит. Много лет назад, когда он был ребёнком, он играл в этом переулке, бросая в стену монетки и гоняя мяч с Томмо и Могсом. Только, неожиданно понял он, это было не много лет назад. Они играли в эти игры в то же время, когда немецкие бомбардировщики летали у них над головами, а завывания сирен воздушной тревоги заставляли людей торопиться к убежищам.

Конечно, бомбардировщики не целились в дома, им были нужны железные дороги и склады. Просто так вышло, что рядом с железными дорогами и складами стояли жилые дома.

Он вышел на Невилл-стрит и увидел ночное небо, которое светилось адским огнём. Он помнил, как кто-то сказал ему, что единственная причина, по которой бомбардировщики забрались так далеко – то, что зенитные орудия на ипподроме Эли не сработали, только это было не много лет назад. Это было сейчас.

Было 2 января 1941 года, и Майкл Беллини шёл по улице, на которой вырос, по улице, на которой он не появлялся больше десяти лет. Там, по обеим сторонам улицы, стояли дома, которых ни он, ни кто-либо ещё, если уж на то пошло, не видели все эти годы, и всё же они до сих пор были здесь. Там были бегущие от дверей своего дома мистер и миссис Дэйвис, и миссис Дэйвис держала под мышкой своего любимца – йоркширского терьера. Там, в середине улицы, стоял мистер Харрис, командир ПВО, важный в своём оловянном шлеме, лающим голосом отдающий приказы побыстрее скрыться в убежищах.

Майкл размышлял, видит ли его кто-нибудь, когда мистер Харрис ответил на его вопрос.

– Эй, ты… Парень! Давай сюда, внутрь, быстрее. Это тебе не грёбаная прогулка. Это воздушная атака!

Он уже слышал от него эти слова раньше; это не было дежа вю. Майкл уже слышал, как мистер Харрис говорил те же самые слова тем же самым голосом. Глядя дальше вдоль улицы, мимо мистера Харриса, он видел три фигуры у открытой двери дома номер 26; мальчик лет одиннадцати, не больше, девочка постарше и женщина, чьи волосы всё ещё были накручены на бигуди.

На мгновение Майклу показалось, что его сердце вот-вот остановится или что он наконец, к счастью, проснётся, но этого не произошло. Бегущими из своего дома на Невилл-стрит он видел свою мать, свою сестру Марию и самого себя.

Мистер Харрис повернулся и начал орать на них троих, и, хотя Майкл не слышал его слов из-за гула самолётов и рёва взрывов, он помнил это. Мистер Харрис спрашивал их, куда они идут, и мать Майкла отвечала, что они направляются в дом её сестры на Клэр-роуд, потому что там есть убежище Андерсона[9]9
  Разновидность недорогого бомбоубежища, которые изготавливались в конце 1930-х годов для жителей Великобритании. Такие убежища вмещали до 6 человек и выдавались бесплатно всем домовладельцам, чей доход был меньше 250 фунтов в год, а тем, кто имел более высокий доход, продавались по цене 7 фунтов стерлингов. Однако убежищами данного типа могли пользоваться только те, у кого были дома с собственным садом.


[Закрыть]. Мистер Харрис велел им поторапливаться, и они побежали.

Майкл знал, что случится дальше.

Когда они пробежали половину Невилл-стрит, мать Майкла остановилась. Она сказала им с сестрой продолжать бежать, пока они не доберутся до дома тётушки Меган, и бросилась обратно к дому. Может быть, она что-то забыла.

Наблюдая, как он и его сестра бегут к концу улицы, Майкл внезапно понял, что это его шанс. Может быть, именно поэтому он здесь. Может быть, на этот раз всё может быть иначе. Он побежал к дому, в котором вырос, не обращая внимания на звуки взрывов и гул самолётов. Он бежал, зная, что должно случиться, и кричал: «Мама!»

Бомба не попала прямо в их дом; она приземлилась где-то в садах за их улицей. В тот момент Майкл и его сестра были на Клэр-роуд, плачущие и испуганные, и не знали, что произошло.

Впервые столкнувшись с этим, Майкл увидел взрыв практически на долю секунды раньше, чем услышал его; слепящая вспышка белого света, а потом – огненный шар, взметнувшийся вверх и в стороны, уничтожая весь ряд домов, как будто они были сделаны всего лишь из песка и спичек.

Грохот и взрывная волна сбили его с ног, и внезапно вокруг стало темно, и всё, что он слышал – рёв огня и звук, с каким кирпичи, древесина и стекло дождём падали на холодную, влажную улицу.

Он с трудом поднялся на ноги и увидел зияющую воронку, наполненную огнём, на том месте, где стоял их дом, дома соседей, разломанные, словно мёртвые зубы, и саму улицу, заваленную мусором.

Он вытер слёзы, которые полились из его глаз, и увидел, что они стали чёрными от сажи и пепла. Он положил одну руку на грудь и почувствовал, что из его рубашки торчит кусок дерева. От простого прикосновения к нему грудь пронзила жгучая боль.

– Путешественник…

Кто-то звал его, только они его не звали. Они даже не повышали голоса. Это был как будто шёпот, который он как-то умудрялся слышать за рёвом огня и бомбардировщиков и за человеческими криками.

– Путешественник…

Он повернулся и увидел человека, идущего сквозь пламя. Мужчину, одетого в чёрный костюм и шляпу-котелок и держащего в руках зонтик.

А потом он потерял сознание.

Глава третья

– Я не мог помешать этому, – сказал Майкл, обхватив голову руками. – Я думал, что, может быть, у меня получится, но это всё равно произошло. Всё произошло.

Гвен вздрогнула, и волосы на её шее встали дыбом от напряжения, хотя она пока не могла понять, почему. Оуэн ушёл из конференц-зала, сообщив, что ему надо «пойти кое-что проверить», поэтому вместе с Майклом их осталось трое.

Гвен не хотелось верить ни одному его слову; ей хотелось думать, что это какая-то тщательно продуманная фантазия, и более молодая и менее опытная Гвен могла бы в это поверить, но она знала лучше. Ей нравилось думать, что она хорошо умеет судить о честности, что она всегда знает, когда люди лгут; это пришло с опытом работы. Она знала, что Майкл говорит правду.

– Ладно, – сказала она. – Потом ты оказался здесь? После взрыва? Это тогда ты очнулся тут?

– Нет… не знаю, – ответил Майкл. – Я так не думаю.

– А что насчёт того, что было до… – Гвен замялась. Ей следовало быть осторожной в словах. – До 1941 года. Где ты был до того, как обнаружил себя в 1941-м? Что случилось в 1953-м?

* * *

Он пока не осмеливался открыть глаза. Сначала речь была не более чем непонятным бормотанием, которое, казалось, отзывалось эхом, как будто разговор шёл в пещере или соборе, но в конце концов он смог разобрать и слова.

Он слышал мужской голос.

– Ладно, Маргарет, если быть откровенным, то, если он корчит из себя недотрогу, то я бы бросил его, как горячий кирпич. Такие мужчины не стоят внимания.

– Я знаю, – теперь женский голос. – Но я и правда очень ждала танцев. Он свинья.

– Он хуже свиньи, Маргарет, он боров. Тупой мудак. Половина мужчин в госпитале отдали бы правую руку ради того, чтобы пойти на свидание с такой девчонкой, как ты.

– Половина мужчин?

– Ну ладно, половина мужчин, которые не знакомы с музыкальным театром, если ты понимаешь, что я имею в виду… Но ты понимаешь.

Оба засмеялись, но внезапно замолчали, когда Майкл застонал. Он чувствовал боль. В груди, в голове, в шее – фактически, ему не удавалось найти хоть одну часть своего тела, которая не болела бы. Вдобавок к этому, он был обезвожен. Язык напоминал наждачную бумагу, а на губах остался привкус крови.

– О, кто-то проснулся, – произнёс мужской голос. – Маргарет, пойди позови доктора Хатчинса, и я продемонстрирую свой врачебный такт.

– Держу пари, это так.

Занавеска открылась, и, когда Майкл впервые открыл глаза, ему показалось, будто он стоит перед прожектором. Белая вспышка света заставила его сердце биться быстрее, а потом формы и очертания начали медленно прорисовываться, пока Майкл наконец не увидел медбрата.

– Доброе утро, солнышко… Итак, вы можете просто назвать своё имя?

Майкл произнёс своё имя, но из его рта не вырвалось ни звука. Его горло по-прежнему было сухим, и он вдруг почувствовал, как у задней стенки его глотки что-то щекочет. Медбрат поднял три пальца на левой руке.

– Сколько пальцев я показываю?

– Т… три, – прошептал Майкл.

– Вы знаете, где находитесь?

Он кивнул.

– Вы помните, что случилось?

Он покачал головой. Что случилось? Почему он в больнице?

– Хорошо. Не двигайтесь. Просто оставайтесь здесь… Всё… Вы же не хотите нанести себе травмы… Итак, как зовут премьер-министра?

– Уинстон Черчилль, – прохрипел Майкл.

Медбрат расплылся в улыбке.

– Правильно, – сказал он. – Ладно, Майкл, я медбрат Коллинз. Медсестра Гейт пошла за доктором Хатчинсом. Она скоро вернётся.

Доктор Хатчинс оказался лысеющим мужчиной в пенсне и галстуке-бабочке, с копной белых волос на затылке. Над его лбом красовался неровный жёлтый шрам, который, решил Майкл, остался от травмы, полученной на войне; на первой войне. Он говорил коротко, как человек, который служил в войсках, так что это был не просто домысел. Но даже при этом в нём было что-то мягкое и успокаивающее, что-то, что позволило Майклу расслабиться.

– Вы в Королевской больнице, Майкл. Вы здесь уже четыре дня, физически, но не духовно. Вы помните несчастный случай?

Майкл покачал головой.

– Какой несчастный случай?

– Вы работали в ночную смену, в порту. Там произошёл взрыв. Ваш начальник сказал, что там было что-то связанное с керосином.

Взрыв. Он помнил взрыв – или, по крайней мере, думал, что помнит. Его память заполнилась картинками из другого периода его жизни, где тоже были огонь и боль, но это было не то. Это было что-то другое.

– К счастью, ваши ранения, кажется, не такие тяжёлые, как мы поначалу опасались. Несколько синяков и царапин, трещина в ребре, но ничего не сломано. Нет ничего такого, с чем мы не могли бы справиться.

Там был ящик. Он помнил ящик и корабль. Он был там с Фрэнком, и Уилфом, и Хассаном.

– Хассан… – сказал он. – И остальные. Что с остальными?

Доктор Хатчинс снял очки и закусил губу.

– Мне жаль, Майкл, – произнёс он. – Не знаю, как вам это сказать, но им не так повезло, как вам.

Доктор Хатчинс встал и повернулся к медбрату Коллинзу.

– У него есть семья, с которой мы должны связаться?

– Да, – ответил медбрат Коллинз. – Его сестра. Она живёт в Бьюттауне. Она была здесь вчера.

Доктор Хатчинс кивнул и снова повернулся к Майклу. И улыбнулся. Майкл подумал, что, наверно, он улыбается так всем своим пациентам, особенно, должно быть, тем, кого жалеет. Когда он вышел из палаты, Коллинз и Гейт направились за ним, и Майкл остался один.

Сестра пришла к нему чуть позже в тот же день. Её глаза покраснели от слёз, и она была не накрашена. Он не помнил, когда в последний раз видел её без макияжа. Может быть, когда умер их отец.

– Я так волновалась, – сказала она, почти до боли сжав его руку. – Когда они сказали мне, что Фрэнк, Уилф и тот третий мальчик…

– Хассан, – подсказал Майкл, едва сдерживая слёзы.

– О, Господи, – сказала его сестра. – Я не хотела потерять тебя. Я имею в виду, у меня есть Родри и малыш, но ты… Ты мой брат.

Она поцеловала его в лоб перед тем, как уйти и сказала, что к возвращению домой его будет ждать ужин. Ему было радостно видеть, как она улыбается, уходя.

В ту ночь он спал плохо. Старик с кровати напротив почти всю ночь орал и звал медсестёр и свою «мамочку», даже притом, что он был не моложе шестидесяти. Майкл мог лишь смотреть в окно, на ночное небо и убывающую луну, и думать о ящике и взрыве.

Теперь он вспомнил всё; шведский корабль, выплывающий из тумана, шум внутри ящика, а потом – взрыв. Что-то произошло во время взрыва, что-то, что он не мог описать. Этот звук не показался ему похожим на звук взрыва. Будучи ребёнком, он слышал бомбы, и это не было похоже на них. Это было похоже на турецкий барабан или, может быть, на звон огромного колокола, где-то у него внутри. Всё его тело покалывало, словно его пронзали сотни тысяч микроскопических булавок, и даже с закрытыми глазами он мог видеть сияющий белый свет, словно от миллиарда солнц; свет, который, казалось, проникал сквозь него.

Утром его разбудил медбрат Коллинз, который вытащил у него из носа желудочный зонд, из-за чего Майкл подавился, и принёс ему чашку чая и подгоревший тост. Старик с кровати напротив теперь спал как младенец, вероятно, обессилевший после того, как кричал благим матом всю ночь.

Посетители пришли ближе к полудню.

Двое мужчин, оба в костюмах. Одному из этих людей было чуть за тридцать, решил Майкл; второй выглядел немного старше. У того, что был помоложе и повыше, было виноватое выражение лица и драматический шрам на левой его стороне. У старшего и менее высокого мужчины были большие тёмные глаза и густые брови. Усевшись на стул возле кровати, мужчина постарше заговорил первым.

– Доброе утро, мистер Беллини. Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете?

Майкл кивнул и спросил, кто они такие.

– Меня зовут мистер Кромвель, а это – мистер Валентин. Мы работаем на Союз. Мы пришли, просто чтобы задать вам несколько вопросов.

Майкл снова кивнул, но ничего не сказал.

– Вы что-нибудь помните о взрыве, который произошёл в четверг ночью?

Майкл на мгновение задумался. Что он должен был ответить на это? Что-то здесь было не так. Они не были похожи на кого-то из союзников. Они больше походили на полицейских.

– Нет, – наконец сказал он. – Не так уж много. На самом деле, ничего.

Кромвель взглянул на Валентина, а потом снова повернулся к Майклу.

– Понимаю. Мы до сих пор расследуем причины взрыва. Возможно, возникла проблема с некими материалами, находившимися поблизости.

И эта фраза. Она звучала странно. Она была неуклюжей, как будто Кромвель придумал её на ходу.

– Вы заметили ещё какие-нибудь проблемы, кроме ваших травм? В общем? – спросил Кромвель.

Майкл покачал головой.

– Никаких признаков тошноты? Головных болей? Странных сновидений?

Зачем кому-то из Союза знать о чужих головных болях и странных снах? Майкл бросил взгляд в коридор, надеясь привлечь внимание кого-то из медсестёр. Если бы он мог притвориться, что ему плохо, они могли бы прийти и сказать Кромвелю и Валентину оставить его в покое.

– Вы испытали что-нибудь… необычное? – спросил Кромвель.

– Нет, – ответил Майкл. – Нет… я… ничего такого, нет.

– Понятно. Ладно, нам может понадобиться задать вам ещё несколько вопросов, когда вам немного полегчает. Вы ведь не планируете покидать Кардифф в ближайшее время?

Майкл покачал головой.

– Хорошо. Хорошо. Ну, думаю, пока мы закончили. Поговорим попозже, мистер Беллини. Выздоравливайте.

Кромвель встал, и, прежде чем уйти, они с Валентином одарили Майкла улыбками Чеширского кота, которые странно смотрелись на их лицах – особенно у Валентина.

Майкла выписали из больницы на следующий день. Никто не встречал его у дверей. Его сестра работала на сигаретной фабрике, а зять, Родри, был в порту. Хотя у Майкла всё ещё болели ноги, он дошёл до Бьюттауна пешком в невзрачной, серой и жёсткой пижаме, которую ему дали в госпитале.

К тому времени, как он добрался до узких, похожих на ущелья улиц Бьюттауна, окружавших Тигровую бухту, день уже близился к вечеру, и он уже мог слышать доносящуюся из пабов фортепианную музыку. Он слышал и хриплый смех играющих в карты ирландцев, и непонятную болтовню китаянок в прачечных. Дети играли на улицах, по которым шли в бордели моряки, а полицейские старались не обращать внимания ни на что из того, что не грозило перерасти в драку.

Теперь, конечно, всё это казалось ему знакомым. Он жил в тенистом, задымлённом Бьюттауне с тех пор, как умерла его мать. Отец перевёз их сюда, чтобы быть поближе к своей работе в порту, когда он ещё работал. Разумеется, в скором времени он потерял работу; вскоре после того он начал пить. Они жили все вместе – его отец, его сестра и он – на нижнем этаже террасного дома, прямо под семьёй итальянцев, которые постоянно ругались и дрались.

Майкл знал Бьюттаун как свои пять пальцев, и тем не менее, когда он возвращался в тот день, ему казалось, будто что-то изменилось. Здания почему-то выглядели по-другому, как будто их построили из какого-то другого камня. Всё казалось более настоящим.

Крошечный домик на Фицтхеймон Терис, который он делил с семьёй своей сестры, встретил его ароматом ноги ягнёнка, медленно поджаривающейся в духовке. Он в одиночестве сидел на кухне, пил чай и курил, пока домой не вернулась его сестра, неся на руках его маленького племянника.

– О, ты дома! – радостно воскликнула она. – Подожди, я только положу Роберта в кроватку. Еда скоро будет готова, и Родри вот-вот вернётся.

Родри был немного старше Майкла и его сестры, неприветливый и насмешливый человек, который всегда казался Майклу странно пугающим. Майкл никогда не понимал, что Мария в нём нашла, но она всегда отвечала, что без Родри им негде было бы жить. Когда Родри закончил свою смену в порту и полчаса просидел в ванне в пристройке, вся семья собралась за столом, включая Роберта, который сидел на высоком стульчике и играл с пластмассовой погремушкой и кольцом-прорезывателем для зубов.

Родри наконец заговорил, угощаясь печёной картошкой:

– Забавная вещь этот взрыв, – сказал он своим обычным грубым тоном.

– Что ты имеешь в виду под «забавным»? – переспросил Майкл, чувствуя себя неспособным скрыть своё негодование.

– Ну, они закрыли весь порт, а тот корабль всё ещё здесь. Всё утро там были люди. Не команда. Просто люди и вездеходы. Вроде армейских. Забавно. Они считают, что это была бомба.

Майкл сделал вид, что не слушает, накладывая себе на тарелку морковь и горох, а потом потянувшись через стол за соусником.

– И никакой полиции, представляешь, – продолжал Родри, – что и в самом деле забавно. Надо думать, такой большой взрыв должен был привлечь полицию.

Подняв взгляд от своей тарелки, Майкл увидел Родри, уставившегося на него с таким выражением на лице, словно его это почти забавляло. Было слишком опрометчиво надеяться, что зять действительно поймёт, что всё это значило для него; видеть, как его друзья были убиты таким способом. Фрэнк и Уилф. Хассан.

Когда с едой было покончено, Майкл ушёл в свою комнату, почти ничего больше не сказав ни Марии, ни Родри и только чуть-чуть позабавлявшись с племянником. Он лёг на кровать и включил радио.

Они снова передавали ту песню, эта песня Фрэнки Лейна сейчас играла практически постоянно. Он подумал, что это самая романтичная песня, которую он слышал когда-либо раньше; до всего этого. Теперь слушать её было больно. Почему они продолжают её передавать?

Он снова натянул башмаки и в панике выскочил из дома. Сестра побежала к входной двери и крикнула ему вслед:

– Майкл! Куда ты?

– Погулять, – мрачно ответил он. – Я приду не поздно.

«Корабль и пилот» был типичным бьюттаунским пабом, заполненным типичными бьюттаунскими мужиками: портовыми рабочими, моряками и бродягами со всех уголков земного шара. Грубые старики, которым было что рассказать, тихо сидели, баюкая свои пинты, и играли в домино, пока ровесники Майкла участвовали во всех ритуалах молодёжи, попивая горький «Брейнз»[10]10
  Марка пива, производится в Кардиффе.


[Закрыть], рассказывая анекдоты и соревнуясь со всеми подряд в армрестлинге.

Люди смотрели на него странно, и он очень хорошо это чувствовал. Они должны были слышать о том, что случилось, но никто ничего не сказал. Они просто вот так смотрели на него.

В дальнем углу паба готовили сцену для Ширли, местной певицы, и её музыкантов, но болтовня вокруг не стихала.

– Что произошло?

Майкл поднял взгляд. Это был сын Фрэнка, Пит. Он был чуть старше Майкла, но такого же телосложения, как его отец, задира от природы, с предплечьями, как у Попая[11]11
  Персонаж комиксов и мультфильмов (с 1929), особенно популярных в 1930-е гг., смешной пучеглазый морячок, обладавший способностью превращаться в суперсилача каждый раз, когда он съедал банку консервированного шпината.


[Закрыть]. Любопытно было то, что он не казался злым, а Пит почти всегда выглядел злым, как будто специально нарывался на драку. Теперь он выглядел просто грустным, как будто что-то у него внутри умерло. Майкл ничего не ответил.

– Что произошло? – повторил Пит. – Ты был с ним, когда это случилось. Что произошло?

– Не знаю, – ответил Майкл. – Я не помню.

– Ты не помнишь? Я… – Пит бросил взгляд в угол помещения, сделал глубокий вдох и закрыл глаза.

– Честное слово, Пит, – сказал Майкл. – Я ничего не помню. Был взрыв, а потом я очнулся в больнице. Это всё, что я помню.

– Но что вы там делали ночью, в такое время?

– Не знаю, – сказал Майкл. – Я не знаю.

Остальные посетители паба замолчали, потому что Ширли вышла на сцену и начала своё выступление с «Stormy Weather»[12]12
  Песня, написанная в 1933 году и ставшая особенно популярной в 1940-е годы. В разное время исполнялась многими известными певцами, в том числе Фрэнком Синатрой и Билли Холидэй.


[Закрыть]. Пит смотрел на Майкла сверху вниз с пугающей напряжённостью – черты того Пита, которого он знал, злого, жестокого Пита, возвращались к нему. Майкл встал, оставив свой пинтовый стакан недопитым.

– Мне жаль, Пит, – сказал он, направляясь к выходу из паба. – В самом деле. Мне так жаль.

Он прошёл полпути по узкой, Викторианских времён канаве Уэст-Бьют-стрит, до угла угольной биржи[13]13
  Угольная биржа – сборный пункт углеторговцев, в котором происходили крупные сделки на уголь.


[Закрыть], когда вдруг увидел их.

Кромвеля и Валентина.

Они стояли в тени, но он видел их обоих. Как будто они даже не пытались спрятаться. Он точно знал, что они не из Союза.

Он продолжал идти, ускоряя шаг, и слышал доносившиеся откуда-то сзади шаги двух бегущих мужчин, потом рёв автомобильного двигателя, визг колёс по влажным булыжникам.

Майкл побежал.

Свет фар выхватил его из темноты, но Майкл не посмел оглянуться. Почему они гонятся за ним?

Именно в тот момент он почувствовал это; сначала появилось странное ощущение в ногах, которое распространилось по всему телу, пока не добралось до головы, почти как удары статического электричества. Улицы вокруг него озарились ярким светом, невозможным в это время суток, и всё стихло. Он повернулся, наткнулся взглядом на подъезжающую машину и увидел, как она остановилась посреди улицы; её фары по-прежнему горели. Позади неё Кромвель и Валентин тоже замерли на месте, не касаясь ногами земли, как будто их кто-то подвесил на невидимых нитях. Как будто весь мир вдруг перестал вращаться – только для него.

А потом была боль. Ужасная боль, пронизывавшая его, пульсирующая и подчинявшая его себе, пока он не упал на землю, мучительно зажмурив глаза. Прошло несколько секунд, и появилась тошнота, а потом он осознал, что стоит на четвереньках и что земля под ним жёсткая, холодная и влажная, и что он слышит звуки бомб.

* * *

– Кромвель и Валентин? – спросила Гвен. – Этих двух мужчин звали Кромвель и Валентин?

Майкл кивнул.

– И всё это произошло в ноябре 1953-го?

– Да, – сказал Майкл.

Гвен повернулась к Тошико.

– Где Оуэн?

– Он в прозекторской. Сказал, что ему нужно что-то проверить.

– Ладно, – сказала Гвен. – Можешь пойти и позвать его? Нам нужно начать разбираться в этом.

– А что с Джеком? – поинтересовалась Тошико.

– Он в своём кабинете. С ним что-то не так. Только я не знаю, что именно.

Гвен посмотрела на Йанто, надеясь, что он знает ответ, но он выглядел таким же озадаченным, как она сама.

– Йанто, – сказала она. – Можешь произвести поиск по именам Кромвель и Валентин? В 1953 году в Кардиффе не могло быть много людей по имени Валентин.

Йанто стоически кивнул и вышел из зала заседаний, и Тошико последовала за ним.

Гвен повернулась к Майклу.

– Отдохни немного, – сказала она. – Мы собираемся… – она замолчала.

– Собираетесь что? – спросил Майкл.

– Не знаю, – ответила Гвен. – Собираемся помочь тебе.

Майкл с несчастным видом отвернулся от неё. Похоже, её слова его не успокоили.

– Я имею в виду именно это, – сказала она. – Это наша работа. – А потом с улыбкой добавила: – Не бывает тайн слишком больших, не бывает головоломок слишком… э-э… головоломных.

Майкл улыбнулся – впервые за то время, что Гвен его видела, – и она кое-что почувствовала, что-то знакомое, и с беспокойством осознала, что ночь будет долгой.