Текст книги "Этичный убийца"

Автор книги: Дэвид Лисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

– Не уверена, что ты прав, – сказала Дезире. – Все-таки это животные, а не люди. По-моему, мы имеем полное право пользоваться преимуществами своего положения в пищевой цепи. Мы же не осуждаем львов за то, что они охотятся на зебр.

– Но львы не могут не охотиться на зебр, – возразил Мелфорд. – Для них это не является морально-этической проблемой. Так уж они устроены, ничего не поделаешь. А мы сами решаем, готовы ли мы причинять вред животным или нет. Это наш личный выбор, а значит, по нему нас вполне можно судить.

– Ну ладно, согласна, – сказала она. – Но все равно я не уверена, что готова скорее умереть от какой-нибудь жуткой болезни, чем позволить ставить опыты на животных, чтобы найти подходящее лекарство.

– Да, это сложный вопрос. Для многих, возможно, даже самый сложный. Высоконравственный человек может легко отказаться от гамбургеров и хот-догов, а вот вопрос о тестировании медикаментов на животных представляет собой очень непростую дилемму. Здесь самое главное – никогда не забывать о том, что большинство опытов, которые проводятся на животных, совершенно бессмысленны.

– Да брось, – вмешался я. – Кому нужно проводить бессмысленные опыты?

– Не надо себя обманывать. Даже если допустить, что в медицинских лабораториях полно талантливых ученых, их работа все равно требует финансирования. Ученые ищут себе гранты и, чтобы получать их, вынуждены ставить опыты на животных. Это же проще простого: представители организаций, распределяющих деньги, свято верят в эффективность таких исследований, и даже самое логичное и научно обоснованное доказательство не способно поколебать их веру.

– А может быть, они верят в эффективность таких опытов как раз потому, что эти опыты действительно эффективны? – предположила Дезире.

– Большинство лабораторных животных – млекопитающие, как и мы, но это вовсе не значит, что они так же переносят болезни и реагируют на лекарства. Наши самые близкие родственники – шимпанзе, к нам они даже ближе, чем к гориллам. Но знаешь, что происходит с ними под воздействием фенилциклидина – «ангельской пыли»? [Фенилциклидин («ангельская пыль») – наркотик, получаемый из транквилизатора для животных, появившийся в начале 1970-х и распространенный преимущественно в США, обладает галлюциногенным эффектом, нарушает координацию движений и мысли] Они просто засыпают. Для шимпанзе фенилциклидин – сильнейший транквилизатор. Вы только вдумайтесь: наркотик, который превращает людей в настоящих чудовищ, шимпанзе просто усыпляет, – а ведь они самые близкие к нам живые существа на Земле. Так что воздействие какого-нибудь медицинского препарата на шимпанзе, крысу или собаку ровным счетом ничего не говорит о том, как на него будет реагировать человек.

– А мне казалось, что благодаря опытам на животных было сделано много открытий.

– Да, и, может быть, будет сделано еще больше. Но это еще не значит, что следует продолжать в том же духе. Защитники медицинских опытов очень любят этот аргумент: неужели вы были бы готовы отказаться от вакцины против полиомиелита? Ведь если бы медики не ставили опыты на животных, ее бы и в помине не было. Но это ложный аргумент. Разумеется, я гораздо лучше чувствую себя, зная, что такая вакцина есть, но люди – очень умные и изобретательные существа, а значит, всему есть альтернатива. Можно, например, привлекать к исследованиям добровольцев. В наши дни некоторые ученые уже начинают работать с компьютерными моделями – для таких исследований нужна только специальная программа. А говоря, будто без опытов на животных мы не добились бы тех же самых результатов, мы тем самым утверждаем, что наука вообще невозможна без животных. Чушь! Возможна, да еще как. Мы наверняка могли бы придумать что-нибудь другое. Если бы опыты на животных были запрещены законом, может быть, мы бы уже давно изобрели более мощные компьютеры, потому что тогда для спасения собственных жизней нам бы понадобились куда более сложные компьютерные модели. Кроме того, раз опыты на животных, как я уже сказал, не дают нам надежных результатов, возникает еще один вопрос: как много открытий мы могли бы сделать, если бы не полагались целиком на результаты этих опытов? Сторонники вивисекции любят ставить вопрос ребром: либо мы оставляем в покое животных и продолжаем болеть, либо проводим опыты и находим лекарства. Но что, если все наоборот? Что, если использование этих ненадежных биологических моделей отбрасывает медицину далеко назад? Возможно, если бы мы не ставили опытов на животных, то давно бы уже нашли лекарство от рака.

– Ну-у не знаю… – рассеянно протянула Дезире. – Ты очень складно говоришь, но я хочу, чтобы, если я заболею, врачи сделали бы все возможное для моего выздоровления.

– Ну разумеется, ты хочешь, чтобы они сделали все возможное. Но «все возможное» все равно должно быть в рамках разумного. Ты ведь не хочешь, чтобы они делали то, что заведомо не сможет тебе помочь.

– Да, уж конечно.

– Но даже если ты ничего не имеешь против опытов на животных и при этом считаешь себя человеком честным и имеющим хоть какие-то моральные устои, ты не можешь не признать, что должен быть какой-то порог, стандарт, определяющий круг ситуаций, когда к этому средству следует прибегать, а когда нет. Возможно, ученым следует внимательно рассматривать каждый конкретный случай и всякий раз решать, действительно ли так уж необходимо в данной ситуации пожертвовать жизнью обезьяны, собаки или крысы, и если да, то почему. А пока что никто не мешает людям убивать и мучить животных в свое удовольствие. К тому же многие опыты на животных не имеют никакого отношения к медицине. Например, производители косметики каждый год подвергают пыткам тысячи животных только для того, чтобы выяснить, нанесет ли очередная жидкость для снятия лака такой же вред глазам кролика, как предыдущая. Казалось бы, и так ясно, что не стоит заливать глаза едким веществом. Но этим ребятам мало одного понимания: они все проверяют.

– Но зачем? – спросил я.

– Откуда я знаю – зачем? Страховая ответственность и прочая чушь. Не знаю почему, но именно так они и поступают.

– Да брось, – возразила Дезире. – Ты хочешь сказать, что крупные корпорации тратят черт знает сколько денег на бессмысленные мучения животных? Я не верю.

– Да что ты? – Губы Мелфорда искривились в странной улыбке. – Значит, не веришь? Лемюэл, тебе во сколько нужно быть в условленном месте? В пол-одиннадцатого, одиннадцать, если не ошибаюсь?

– Угу, – нехотя подтвердил я.

– А до этого тебе никуда не надо?

– Ну, – отважился я, – было бы неплохо, например, в кино сходить.

– Ага, щас.

– Уж не знаю, что ты задумал, – заявил я, – но мне это точно не нравится.

– Догадываюсь, – ответил он, – что не нравится. Тебе это и не может понравиться.

Похоже, мы были уже на пути к цели, поскольку Мелфорд явно прибавил газу.

– Куда мы едем? – спросила Дезире.

– По правде сказать, я не собирался делать это именно сегодня. Но поскольку диспозицию я уже изучил, то почему бы и нет. – И он загадочно усмехнулся. – Мы едем в лабораторию.

ГЛАВА 28

Мы ехали около часа, все дальше и дальше от Джексонвилла, а за окнами проплывал однообразный пейзаж: забегаловки, стрип-бары, ломбарды. Затем Мелфорд свернул с шоссе, и мы проехали еще миль десять по лесным дорогам, пока наконец не остановились возле небольшого торгового центра, в котором размещались ювелирный магазин и прачечная. Мелфорд припарковал машину. Когда мы вышли, он вытащил из багажника огромный мусорный мешок, доверху набитый черными трикотажными тряпками. Это были спортивные костюмы.

– Покопайтесь тут, – сказал он, – и найдите себе подходящую одежду. Только пока не надевайте, а то спечетесь.

Мелфорд достал черную спортивную сумку и закинул ее на плечо, а затем выдал каждому из нас еще по какой-то тряпке.

– Это вам тоже пригодится, – заметил он.

Это были лыжные маски.

У меня и без того было предостаточно проблем с законом, и я не имел ни малейшего желания вламываться в лабораторию, где проводили опыты на животных. Но я счел за лучшее не спорить и не вносить сомнительных предложений – например, оставить меня в машине. Раз уж ввязался в эту историю, ничего не поделаешь.

Мелфорд достал из своей спортивной сумки флакон со спреем от насекомых, обрызгал нас и повел через густые заросли сосен. Было еще светло, но комары, почти не замечая спрея, уже жужжали возле моих ушей. В древесных зарослях кисловато пахло гнилыми листьями и гниющим где-то неподалеку опоссумом.

Дезире молчала, всем своим видам показывая, как сильно увлечена. А впрочем, какая ей разница, она ведь явно давно уже нарушает закон, так что одним преступлением больше, одним меньше – ей уже все равно.

Наконец заросли поредели, и Мелфорд поднял руку, как сержант, приказывающий своим солдатам остановиться.

– Пока что останемся здесь, – сказал он. – Сегодня суббота, так что в лаборатории должно быть пусто. Но все равно лучше дождаться темноты. Подождем здесь час-полтора, не больше. А я пока что покажу вам результаты проведенной мною рекогносцировки.

Он засунул руку в карман и извлек оттуда несколько клочков бумаги, которые аккуратно разложил на земле. Это были нарисованные от руки планы внутренних помещений здания.

– Но что ты все-таки собираешься предпринять? – спросила Дезире.

– Ничего особенного, – ответил он. – Банальную молниеносную атаку. Хочешь знать, чем занимаются защитники прав животных, – вот и посмотришь. Мы заберемся внутрь, сделаем несколько фотографий, соберем улики, а потом уйдем. Все предельно просто. А затем я передам нашу добычу в организацию по защите животных. Они опубликуют фотографии и постараются вызвать в обществе возмущение. Что может быть проще, правда?

– Да уж, – согласилась Дезире. – Дело выеденного яйца не стоит.

Выеденного яйца не стоит. Я поднял глаза и увидел здание, которое просвечивало меж древесных стволов. Около тридцати метров аккуратно подстриженной травы отделяло кромку леса от белого приземистого строения без окон. Его окружала узкая полоска кустов – и более никаких декоративных посадок. Здание казалось уютным и безобидным – разве что отсутствие окон могло показаться зловещим. На противоположном углу, перед океанским пространством парковки, из травы торчала бетонная плита, на которой было отпечатано название медицинской компании: «Медицинская компания Олдгема».

Именно такую надпись я видел на кружках и коробках в фургоне у Карен и Ублюдка. Тогда Мелфорд сказал мне, будто понятия не имеет, что это значит, – и вот теперь мы собираемся вломиться в здание этой компании.

Мы прождали почти до девяти, когда наконец стало достаточно темно. Мелфорд улыбнулся мне.

– Не волнуйся, – сказал он. – Мы привезем тебя на место вовремя, так что работу ты из-за этого не потеряешь.

Мы сидели в засаде, слушая стрекот цикад, кваканье лягушек и пение ночных птиц. Слабо освещенные окна медицинской компании Олдгема постепенно гасли, один этаж за другим.

– Они тут совершенно отстали от времени, – объяснил Мелфорд. – На севере ни за что не оставили бы лабораторию без должной защиты. Но во Флориде пока мало кто слышал о защитниках прав животных, так что эти сволочи чувствуют себя в полной безопасности.

Он огляделся по сторонам:

– Ну ладно, надевайте костюмы.

Дезире принялась было расстегивать джинсы, но Мелфорд только покачал головой:

– Не надо раздеваться, дорогая. Надевай прямо сверху. Нам, конечно, нужно незаметно проникнуть внутрь, но, оказавшись там, мы должны выглядеть как нормальные люди. – Он скользнул взглядом по ее топу. – Думаю, верхнюю часть костюма тебе лучше не снимать.

Как только мы натянули на себя черные костюмы и надели маски, Мелфорд махнул рукой, и мы, низко опустив головы, кинулись через луг.

Я почти сразу же взмок, но одновременно почувствовал прилив адреналина. На мгновение я вдруг осознал, что понимаю, почему Мелфорд живет именно так. Я почувствовал вкус к запретному, к нарушению границ, к отрицанию светских приличий, к отказу от спокойной и размеренной жизни. К тому же мы не были грабителями, и нами двигали не низменные побуждения: мы бросили миру вызов ради благородного дела, ради высшей цели. И в тот момент мне было наплевать, что это не мое дело и не моя борьба, что я не верю в высшие цели, – я просто чувствовал, что живу.

Мелфорд провел нас через едва освещенный двор здания, вокруг крыла и вверх по бетонным ступеням, к металлической двери. Он достал из сумки отмычку, ту самую, которой пользовался в фургоне у Карен, и через пару минут дверь со щелчком отворилась. Мы проскользнули внутрь.

Там оказалось темно хоть глаз выколи: ни окон, ни ламп. Мелфорд достал фонарик и велел нам снять маски и спортивные костюмы. Только Дезире осталась в свитере.

– Охрана небольшая, – прошептал он, – всего несколько человек, и камер почти нет. Если охранники вдруг появятся – молчите, я сам с ними поговорю.

Мы запихнули костюмы в сумку Мелфорда, он взвалил ее на плечо, и мы двинулись дальше. Вскоре мы оказались в какой-то кладовой. В комнате висели металлические полки, уставленные коробками, большинство из которых было помечено надписью «Медикаменты». Кое-где стояли стеклянные сосуды с жидкостями жутковатых цветов, пакеты с собачьим, кошачьим, кроличьим, крысиным и обезьяньим кормами. Каждый из видов корма распространял свой особенный запах, но откуда-то издалека доносились и другие – пахло химией и антисептиками.

Мелфорд наконец нашел дверь, ведущую прочь из кладовой, и мы вышли в длинный коридор, сложенный из шлакобетонных блоков, которые украшала только одна загадочная полоска. Пол был покрыт выцветшим бежевым линолеумом. Основное освещение не работало, но все же кое-где горели флюоресцентные лампы. Их нам было вполне достаточно, так что Мелфорд погасил фонарь. Вообще помещение очень напоминало больницу после отбоя.

Мы два раза повернули направо и поднялись по ступеням на следующий этаж, который почти ничем не отличался от предыдущего. Пройдя вслед за Мелфордом по коридору, мы остановились возле двери, на которой было написано «Лаборатория № 6». Дверь оказалась заперта, так что отмычка снова пригодилась. Дезире стояла на стреме и беспокойно оглядывалась, я старался разглядеть хоть что-нибудь через темный стеклянный прямоугольник в двери, а Мелфорд трудился над замком. Не прошло и минуты, как мы оказались внутри.

Когда дверь отворилась, я вдруг понял, что переступаю значимую границу – символическую и в то же время куда более материальную, нежели дверной порог. Да, я уже видел, насколько ужасна свиноферма, – видел мучения животных и их деградацию (если этот термин, конечно, можно применить к свиньям). Но ведь свиноферма все-таки принадлежала коррумпированному полицейскому, и ее основным назначением было выращивание животных, которых потом должны были убить. Это была всего лишь краткая остановка между небытием и смертью, и ничем другим она быть не могла. Свиньи были всего лишь будущим беконом, свининой, ветчиной, их гибель была предопределена и неотвратима. Там царили страдания и ужас, в которых, возможно, не было необходимости, но все-таки был какой-то практический смысл.

Но тут все было совсем по-другому. Вдоль трех стен лаборатории стояли небольшие клетки, в каждой из которых сидела коричневато-серая обезьянка размером с куклу. У них были осунувшиеся, безразличные мордочки. Комнату заливала вонь, но не такая, как на свиноферме. Это не был запах фекалий и прочих испражнений: здесь пахло плотью, разлагающейся заживо. Пахло свежим дерьмом и рвотой, мочой и гноем. Сперва мне показалось, что обезьянки спят, но, когда Мелфорд зажег свет, я увидел, что глаза их открыты. Все животные лежали на боку, большинство из них тяжело дышали; их широко распахнутые глаза с неизъяснимым ужасом следили за каждым нашим движением. Некоторые обезьянки издавали хнычущие звуки. Одна из них кусала губу и вновь и вновь отчаянно пыталась уцепиться пальчиками за прутья клетки.

На другом конце комнаты одно из животных вдруг приподнялось, резко вскочило и слабо, но с угрозой зашипело на нас, оскалив зубы. Затем ноги обезьяны подкосились, и она повалилась на коричневую кучу – не то собственных экскрементов, не то обезьяньего корма. Мелфорд снова сунул руку в сумку и достал оттуда фотоаппарат, который вручил Дезире.

– Начинай фотографировать, – велел он.

Сам Мелфорд тем временем принялся осматривать лабораторию и первым делом нашел планшет, которым победно помахал в воздухе:

– Отлично, вот он. Хотите знать, что делают с этими обезьянами? Думаете, на них проверяют лекарство от рака? Или средство для восстановления мозговых функций после инсульта? Или проводят кардиологические операции, чтобы научиться спасать младенцев с врожденными патологиями? Ну, еще варианты есть? Так вот, по ним определяют ЛД-пятьдесят, полулетальную дозу. Это самое обычное исследование, которое проводят для всех товаров повседневного спроса. Его цель – выяснить, какое количество той или иной продукции убивает пятьдесят процентов подопытных организмов. Таким образом проверяют и жидкость для прочистки канализационных труб, и хозяйственное мыло, и моторное масло, и вообще все, что угодно. А что проверяют здесь, хотите знать? Фотокопировальную бумагу. Сколько бумаги можно скормить этим обезьянам, пока половина из них не умрет.

Дезире вдруг перестала фотографировать. Взгляд ее остановился на обезьяне, которая лежала на боку, одну лапу откинув назад, а другой беспомощно прикрыв мордочку. Грудь ее поднималась и опускалась, издавая болезненные хрипы.

– Но зачем это нужно? Что дают эти исследования?

– Они позволяют узнать, сколько нужно фотокопировальной бумаги, чтобы убить пятьдесят процентов подопытных организмов, – повторил Мелфорд. – Пойми, эти эксперименты уже давно не имеют никакой реальной цели. Возможно, когда-то они и давали некий осмысленный результат, который, впрочем, все равно не мог оправдать подобной жестокости, но, по крайней мере, имел какую-то практическую ценность. Но теперь их проводят только потому, что так положено. Это стандартные исследования, их цель – дать страховым компаниям данные, позволяющие оценить надежность продукта и составить соответствующую документацию. Если отказаться от исследований, какой-нибудь юрист может подать иск, заявив, что компания-производитель не провела все необходимые проверки. Короче говоря, миллионы и миллионы животных мучат и убивают каждый год просто потому, что так принято.

– Я не верю, – возразила Дезире.

Я в тот день уже произносил эту фразу – когда смотрел на свиней и слушал Мелфорда, который объяснял мне, как их содержат, почему и какое воздействие это оказывает на них самих и на людей, которые едят их мясо. Я тогда тоже ему не поверил, хотя видел все собственными глазами.

– Ты уж поверь, – ответил Мелфорд. – Лемюэл, смотри-ка, нам повезло: тут и видеозаписи есть.

И пока Дезире фотографировала, мы с Мелфордом принялись запихивать видеокассеты в сумку. Затем мы погасили свет и покинули лабораторию. Мелфорд взглянул на часы:

– Конечно, не стоит испытывать судьбу. К тому же я не хочу, чтобы Лемюэл опоздал на встречу со своим боссом и превратился в тыкву. Но почему бы нам не заглянуть еще в одну лабораторию? Лично меня очень интересует лаборатория номер два: я о ней кое-что слышал.

Мы двинулись вслед за ним по коридору за угол и оказались возле следующей двери, из-за которой доносилось сдавленное поскуливание. Запах был почти такой же, как в предыдущей лаборатории. Когда Мелфорд включил свет, мы увидели, что комната доверху заставлена клетками, в каждой из которых сидела собака. Клетки стояли одна на другой в два или три ряда; между ними лежали тонкие листы фанеры, но толку от них было немного, так что экскременты животных из верхних клеток падали в нижние.

Собаки лежали, опустив морды на лапы, и следили за нами большими карими глазами. Несколько собак настороженно тявкнули, где-то в дальней части комнаты одна из них заскулила.

Мелфорд взялся за осмотр лаборатории и через некоторое время обнаружил желанный планшет.

– Только не это, – выдохнул он. – Через пару дней на них начнут проводить исследования ЛД-пятьдесят на пестициды. Обезьяны уже умерли наполовину, а этих ребят еще можно было бы спасти: они совершенно здоровы. Но мы, к сожалению, ничего не можем сделать. Это самое тяжелое в нашем деле. Если мы попытаемся их освободить, нас схватят, а собак посадят обратно в клетки. Все, что мы можем сделать, – это сфотографировать, собрать документы, передать улики в хорошие руки и дожидаться лучшего дня.

– А где они взяли всех этих собак? – спросила Дезире.

– Ну во-первых, многие приюты для бездомных животных заключают сделки с подобными заведениями. Они отправляют сюда пропавших животных, за которыми никто не пришел. Но помимо этого, лаборатории заключают незаконные сделки с похитителями животных. Эти ребята воруют чужих зверей и продают их в такие вот заведения по пятидесяти баксов за голову. Человек без чести и совести может очень неплохо на этом заработать.

Дезире опустила фотоаппарат.

– Мелфорд, мы не можем бросить их здесь. Если бы мы попробовали выпустить их в лес, у них, по крайней мере, был бы шанс.

– Мы не можем этого сделать, – ответил он. – Мы не можем вывести отсюда двадцать или тридцать собак так, чтобы охранники ничего не заметили.

– Как хочешь, а я их не оставлю, – ответила она.

– Нет, оставишь, – возразил Мелфорд. – Если мы все вместе загремим в тюрьму, это никого не спасет. Если хочешь идти этой дорогой – научись держать себя в руках. Нельзя же взрывать каждый «Макдональдс», мимо которого проезжаешь. Нельзя освободить всех животных, которые страдают на животноводческих фабриках. Я понимаю, тебе бы очень хотелось так сделать, но это невозможно. Иногда мысль об этом просто сводит с ума. Возникает чувство, что все, что ты делаешь, – сизифов труд. Но ведь битва идет не за текущий момент, не за одну секунду, не за год и даже не за десять лет – победа ждет нас в лучшем случае через несколько поколений. Поэтому приходится делать выбор. Мы делаем все, что можем, стараясь при этом не потерять свободу и возможность бороться дальше, постепенно разрушая систему. А если нас арестуют и собак снова посадят в клетки – никому от этого лучше не станет.

– Но ведь мы берем на себя право решать, кому следует жить, а кому умереть. Не значит ли это, что мы поступаем так же аморально, как люди, которые поставляют сюда животных?

– Нет, – отвечал Мелфорд. – Ведь это они привозят сюда животных, а не мы. А мы делаем все, что от нас зависит. В данном случае – собираем улики.

– Хорошо, – сказал я. – Тогда мы заберем хотя бы одну собаку. Ведь одну-то мы можем взять, правда?

– И как ты решишь, какую из них взять? – спросил он.

Я наугад ткнул пальцем. Это был черный пудель – конечно, не Рита, собака Вивиан, – но я был уверен, что Вивиан позаботится и о нем. Я подумал, что она воспримет это как божественный знак, как ниспосланное ей свыше утешение. Возможно, это была и дурацкая мысль, но она меня увлекла. Я решил, что смогу найти для этой собаки дом и человека, который будет ее любить. Идея спасения животных вдруг перестала быть для меня абстракцией и обрела конкретный смысл.

– Мы возьмем вот эту собаку, – объявил я. – Не хотите – можете уходить без меня.

Мелфорд выругался, но возражать не стал. Дезире одобрительно кивнула мне:

– Если Лем знает человека, который согласится взять эту собаку к себе, мы не можем оставить ее здесь умирать во имя «Черного флага» [«Черный флаг» (Black Flag) – товарный знак инсектицида].

– Но это же пудель, – сказал Мелфорд. – Он будет лаять.

– Не думаю. – Я чувствовал, что увлекаюсь все сильнее. – Неужели Мелфорд Кин, человек с железными нервами, побоится совершить благородный поступок?

– Но, Лемюэл, нужно вести себя разумно. Какой смысл в том, чтобы выиграть битву и проиграть войну?

– Но это же одна-единственная собака, – сухо возразила Дезире. – Лаять она не будет. Лично я на стороне Лема. Так что ты как хочешь, а мы ее берем.

Мне показалось, что Мелфорду понравилась твердость Дезире, хотя, возможно, он просто решил, что ее не переубедишь.

– Ладно, к черту! – сказал он. – Согласен.

Он подошел к клетке и стал осторожно ее открывать. Я был уверен, что Мелфорд – человек достаточно разумный, чтобы догадаться, что собака, с которой так плохо обращались, вполне может кинуться на него, но пуделиха покорно вышла из клетки и тут же лизнула ему руку. Я решил, что это добрый знак.

– Ну ладно, – сказал Мелфорд. – Теперь попробуем вывести ее.

Но, обернувшись, мы увидели охранника, который стоял в дверях.

Мелфорд, в отличие от меня, не заметил, как Дезире засунула руку в задний карман своих джинсов и достала оттуда складной нож. Она нервно теребила его в руке, но не стала пока открывать. Возможно, она всерьез верила, что Мелфорд – противник насилия, но сама явно еще не готова была подписаться под манифестом Фронта освобождения животных. Похоже, эта парочка была сделана из одного теста.

– Чем обязан? – спросил Мелфорд.

Он нашел где-то поводок и пытался теперь прицепить его к ошейнику пуделя. На охранника он едва взглянул.

– Кто вы такие? – спросил охранник.

Парню было за сорок, и избыточный вес уже явно доставлял ему неудобство при ходьбе. Он уставился на нас темными глазами, под которыми висели тяжелые мешки.

– Я доктор Роджерс, – ответил Мелфорд, – а это мои студенты, Труди и Андре.

Охранник продолжал на нас пялиться.

– Что вы здесь делаете?

– Я провожу «пятьсот четыре-же», – отвечал Мелфорд.

Лицо охранника приняло озадаченное выражение, и я догадался, что Мелфорд только что придумал эту фразу.

– Почему же никто ни слова не сказал мне о том, что вы будете здесь?

– Почему вы меня об этом спрашиваете? – отпарировал Мелфорд.

– Покажите мне ваше удостоверение.

– Я покажу его вам на выходе, – ответил Мелфорд. – Вы же видите, что сейчас я занят. Вы что, недавно работаете? Иначе вы бы знали, что нельзя отвлекать сотрудников, когда они занимаются животными.

Охранник на минуту задумался.

– Я был здесь сегодня весь день. Почему же я не видел, как вы входили?

Похоже, этот вопрос привел Мелфорда в замешательство – во всяком случае, он не нашелся что ответить.

– Ну ладно, – сказал охранник. – Я сейчас позвоню доктору Трейнеру, и если окажется, что он не в курсе, я вызываю полицию. А пока что заприте собаку обратно в клетку и следуйте за мной.

– Нет, постойте, – сказал Мелфорд. – Дайте-ка я вам сперва кое-что покажу.

Он отдал мне поводок и подошел к своей большой черной сумке. Дезире раскрыла свой нож. Я застыл в ужасе: сейчас Мелфорд возьмет пистолет и застрелит охранника, который просто выполнял свою работу и не сделал никому ничего дурного. Он не был воплощением злой силы, как Карен и Ублюдок. Этот чувак был просто честный работяга.

Я весь напрягся, готовый ринуться вперед, но когда рука Мелфорда вновь показалась из сумки, пистолета в ней не было. Вместо оружия в ней оказалась пачка денег – сплошные двадцатки, так что не знаю, сколько именно, но похоже, что около пятисот долларов.

– Не знаю, сколько вам платят за охрану этого жуткого места, – сказал Мелфорд, – но вы должны понимать, что здесь происходят очень нехорошие вещи. Так что предлагаю вам сделку: я отдаю вам эти деньги, и вы отпускаете нас вместе с этой собакой. Никто не заметит, что она исчезла. Никто не узнает, что мы здесь были. Если кто-нибудь о чем-нибудь спросит – вы ничего не видели и не слышали. Все очень просто.

Охранник взглянул на пачку денег, затем осмотрел комнату. Никаких следов пребывания посторонних не было. А поскольку многие клетки стояли пустыми, никто не заметил бы, что опустела еще одна. О том, что мы забрали видеозаписи, охранник не знал, так что сделка должна была показаться ему выгодной.

Он взял деньги.

– Через полчаса у меня снова обход, – сказал он. – Если к этому времени вы не уйдете, я вызову полицию и скажу, что никаких денег вы мне не давали.

– Вполне справедливо, – согласился Мелфорд.

Он обернулся и улыбнулся Дезире, которая уже спрятала нож в карман.

На обратном пути мы почти не разговаривали. Мы заехали в «Севен-илевен», купили собачьей еды и воды для пуделя, который с радостью накинулся на угощение. Я сидел вместе с собакой на заднем сиденье. Она не издавала почти ни звука. Всего одна собака, подумал я. Благодаря нам одну собаку не заставят жрать инсектициды – а это не так уж мало.

Я объяснил Мелфорду, где живет Вивиан, и мы остановились возле ее трейлера. Мелфорд привязал собаку у двери, позвонил в звонок, сел в машину, и мы уехали. Мы отъехали от дома уже на порядочное расстояние, когда дверь отворилась и где-то позади нас раздался сдавленный крик радости. Но вслед за ним раздался крик разочарования, которого мы уже не услышали: ведь это была другая собака, а Рита пропала – возможно, погибла. Но все же я надеялся, что бедную женщину утешит наш подарок.

Мы очень устали от приключений, но мне не давала покоя одна мысль: почему Мелфорд сказал мне, будто понятия не имеет, чем занимается Медицинская компания Олдгема, – ведь он, похоже, очень давно наблюдал за этим местом. И какое отношение все это имело к Ублюдку?

В самом начале одиннадцатого Мелфорд высадил меня у «Квик-стоп». Когда я вышел и машина уехала, я вдруг вспомнил, что Мелфорд сказал, будто наши дела с ним закончены и я могу идти на все четыре стороны. Значит ли это, что мы больше никогда не увидимся? Тогда он, возможно, обиделся, что я даже не попрощался. И разве мне было не наплевать, задел я чувства убийцы или нет?

Но куда больше меня беспокоило другое. Возможно, виной всему были события последнего дня – я никак не мог поверить, что Мелфорду нет больше дела до меня. Еще труднее мне было поверить, что до меня нет дела Игроку, Джиму Доу и прочим. Я знал, что смогу поверить в это, лишь когда вновь окажусь дома, вдали от Джексонвилла и книготорговцев.

Я направился к телефону-автомату, который висел рядом с дверью в «Квик-стоп». Звонить было, конечно, поздновато, но, к моему удивлению, Крис Дентон снял трубку после первого же гудка.

– Здорово, – сказал он. – Нашел я твоего парня.

– И что скажете?

– Не так уж много. Это бизнесмен из Майами, торгует продуктами животноводства, занимается продажей энциклопедий вразнос. Еще у него есть благотворительный фонд. Вот, собственно, и все. В тюрьме не сидел, арестован не был, и в прессе о нем тоже ничего нет, кроме обычной деловой чепухи.

– Что, и это – все? – спросил я.

– А чего ты ждал? Думал, я выясню, что он серийный убийца? Самая заурядная задница, как и все вокруг. Не хуже тебя.