Текст книги "Музыка ножей"

Автор книги: Дэвид Карной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

8
Кинг-Конг

5 мая 2007 года, 10.15

В радиусе пятнадцати миль от дома Кристен только две бесплатные клиники, куда она могла бы обратиться. Одна – центр планирования семьи – находится в Редвуде, а вторая, которая так и называется, «бесплатная клиника», – в Пало-Альто. Светло-зеленое здание расположено в районе с очень оживленным движением, в нескольких кварталах от центра города. И хотя его специально построили во дворах, а не на улице, многие пациенты все же предпочитают парковаться подальше, чтобы их никто не заметил.

Клиника в Пало-Альто ближе и удобнее, но Коган решил, что Кристен не рискнула бы ехать туда и отправилась сразу в центр планирования семьи.

Тед высаживает Кляйна, звонит Джошу и спрашивает, нет ли у того фотографий Кристен. Он же знает, что у Джоша и Стива целая база данных составлена для их рейтинга популярности. Но Когану нужны хорошие фотографии. Без зерна и в фокусе.

Естественно, Джош спрашивает, зачем Теду фотографии.

– Это чтобы ее опознали, да?

– Да ты прямо Проницательный Билл.

– Может, расскажете, что задумали?

– Потом, ладно?

Вот так они теперь разговаривают. Они отлично понимают друг друга. Коган что-то рассказывает, а что-то нет, и Джош с этим смирился. Ныть и совать нос в чужие дела бесполезно, Коган сразу сворачивает беседу.

– Забавно. Вам в каком виде? – спрашивает Джош.

– Не понял.

– Цифра, бумага? Две на странице? Четыре? Или, может, слайд-шоу?

Тед как-то не подумал, что вообще-то существуют цифровые технологии. Интересно, как люди будут реагировать, если он будет им фотографии на планшете показывать? С одной стороны, атмосфера будет более доверительной. С другой – если его застукают с этими фотографиями на планшете, у него будет куча неприятностей.

– Вот что, – говорит Джош, прежде чем Тед успевает ответить, – я их на карту памяти скину и покажу, что у меня есть. Вам когда нужно?

– Завтра, – отвечает Коган. – Рано утром.

7 мая 2007 года, 14.45

– Останови-ка! – говорит Мэдден, глядя на экран. – Вот же он, въезжает на парковку. Это его машина.

– Точно, это твой красавчик, – отвечает Бернс, который держит в руках пульт дистанционного управления.

На мониторе время, 11.32. Значит, Коган сначала съездил в центр, а уж потом в бесплатную клинику. А вот он входит в здание. 11.33.21.

– Он разговаривает с той же женщиной, что и я, – сообщает Мэдден директору клиники, Ребекке. Она разрешила им просмотреть пленки службы безопасности, но энтузиазма при этом не продемонстрировала. – Как ее зовут?

– Это Хетер. В прошлом году она пришла к нам волонтером, а сейчас мы ей уже зарплату платим. Там частичная занятость, но все-таки деньги.

– Она сегодня здесь?

– Во вторую смену. Минут через двадцать придет.

– Смотри-ка, – Бернс показывает на экран, – у него целая куча фотографий. Не меньше четырех снимков. У нас столько нету.

Мэдден зачарованно наблюдает за тем, как Коган двигается и ведет себя. Смущенное вступление, пара обаятельных улыбок. Вот гад, он с ней флиртует! Вообще говоря, он всех, кто попадается ему на пути, пытается обаять. Ей же лет двадцать, может, двадцать один, с отвращением думает Хэнк. Подумать только, этому парню разрешали осматривать пациенток в больнице, давали полный карт-бланш. Он трогал молоденьких девочек. В голове не укладывается!

– Она покачала головой, – комментирует Бернс. – Вот, еще раз.

Мэдден не отвечает. Он борется с подступившей тошнотой.

– Хэнк, ты как?

– Нормально. – Ощутив, что напарник внимательно его разглядывает, Мэдден достает платок и вытирает лоб. – Все нормально, не парься.

Они смотрят пленку дальше. Звука нет. В кадр входит еще одна женщина. Хэнка потихоньку отпускает. Хетер передает ей какие-то бумаги. И снова что-то говорит Когану.

Полицейские досматривают пленку до конца. Коган садится в машину и уезжает.

– А эта Хетер, – оборачивается к Ребекке Коган, – она вам что-нибудь об этом говорила?

– Нет, она об этом не упоминала.

– Похоже, он ничего не узнал, – объявляет Бернс.

– Посмотрим, что она нам скажет. Через двадцать минут, вы говорите?

Директриса кивает и спрашивает:

– И что, он может быть опасен?

– Мы не знаем, что он задумал. Ладно, подождите, мы скоро вернемся. Пойдемте, мистер Бернс. Я вам латте куплю.

6 мая 2007 года, 11.33

Коган входит и с порога понимает, что девушка на ресепшен ему не поможет. У нее выбриты виски и высветлены волосы на макушке. В каждом ухе как минимум пять сережек плюс по две над бровями. На ее внешний вид Теду наплевать, в больнице он достаточно повидал фанатов пирсинга и татуировок. Нет, дело в том, как она на него смотрит. В лучшем случае равнодушно, в худшем – с раздражением. Явно мысленно спрашивает: ну, а ты какое дерьмо продаешь?

– Здравствуйте, – холодно говорит он, решив и вести себя соответственно. – Простите, что беспокою вас.

– Здравствуйте, – столь же холодно отвечает девушка. – В чем дело?

Так же, как и в центре планирования семьи, Тед достает удостоверение врача, старое, последнее у него отобрали, когда отстраняли от должности.

– Я работаю в больнице Парквью. – Тед машет удостоверением где-то на уровне груди. – У меня есть пациентка, которая, вполне возможно, обращалась к вам несколько месяцев назад. А может быть, и нет. У нее сейчас куча проблем. И мы пытаемся установить, приходила ли она сюда. Я понимаю, это давно было, но не согласитесь ли вы взглянуть на пару фотографий?

– А что за проблемы?

– Личного характера.

– У нас тут клиника, – говорит девушка. – Вы же знаете, мы не имеем права предоставлять информацию о пациентах.

Коган отвечает, что он все знает, но ведь она может просто взглянуть? Вполне вероятно, что эта пациентка к ним вообще не приходила, и чего тогда огород городить? Прежде чем девушка успевает отказаться или согласиться, Тед вытаскивает большой листок с распечатанными фотографиями и кладет на стойку.

На всех снимках Кристен выглядит чуть-чуть по-разному. Если приглядеться, понятно, что с двух фотографий удалили при помощи фотошопа ее друзей. На второй паре снимков ее запечатлели, когда она этого не ждала, хотя на одном из них Кристен пристально и немного сердито смотрит прямо в объектив.

Джош использовал зум, когда снимал ее, забравшись на скамейку в школьном дворе. Кристен стоит в толпе, но все остальные повернулись к фотографу спинами. И только Кристен смотрит в его сторону, и этот контраст создает отличный художественный эффект. Смотрит в камеру она и вправду очень серьезно и сердито, так что непонятно, о чем же она думает. Любит она вас или ненавидит? Все равно не угадаете.

– Это та самая цыпочка.

Тед моргает:

– Та самая – это какая? Что вы имеете в виду?

– Да про нее полицейский пару недель назад приходил спрашивать.

Она отодвигает снимки, но внезапно замирает. Что-то привлекло ее внимание. Девушка смотрит на нижнюю левую фотографию. Единственную, на которой Кристен в бейсболке с логотипом кинофестиваля.

– Что такое? – спрашивает Тед.

Девушка медленно поднимает голову, и вид у нее потрясенный и испуганный.

– А что с ней случилось? – спрашивает она.

– Вы ее помните?

– Может, и помню.

– Очень может быть? Или так, показалось?

– Вы в Парквью работаете?

– Ну да.

– У нас тут одна врачиха от вас добровольцем работает. Доктор Беклер.

У Теда сердце уходит в пятки.

– Я забыла, как ее зовут, эту Беклер, – несколько неестественно продолжает девушка.

Как бы Коган ни был сейчас увлечен своими мыслями, он все же догадывается, что его проверяют.

– Ее зовут Энн.

– А, ну да, Энн! – И все же она по-прежнему подозрительно его разглядывает. – Вы с ней знакомы?

– Да. Признаться, – несколько смущенно произносит Тед, – у нас было несколько стычек в операционной.

– Правда?

Тед уже собирается рассказать про свои отношения с Беклер более подробно, но в этот момент дверь за его спиной распахивается. Высокой темноволосой женщине на вид лет двадцать пять – тридцать. Взрослая, не подросток. Коган, повинуясь инстинкту самосохранения, убирает фотографии обратно в большой желтый конверт.

Женщина подходит ближе.

– Здравствуйте, – невыносимо бодрым голосом говорит она, явно стараясь скрыть волнение. – Доктор Гуман назначила мне прийти в 11.30.

– Добрый день! – приветливо отвечает секретарша и протягивает женщине анкеты для заполнения.

Анкеты и прочие бумаги лежат стопкой рядом с небольшой подставкой для информационных буклетов. Почти таких же, какие бывают на столах в бюро путешествий – с рекламой туров, курортов и круизов. Только эти брошюры рассказывают про такие путешествия, в которые лучше бы не пускаться.

– Доктор Гуман сейчас подойдет, – обещает женщине секретарша, – у нее еще пациент. Потом поворачивается к Когану и говорит гораздо тише, почти шепотом: – Уходите! Я не могу вам помочь, извините меня!

Тед растерянно улыбается и спрашивает:

– Как вас зовут?

– Хетер. А вам зачем?

– Хочу пригласить вас на чашку кофе. Вы любите кофе?

– Ага.

– Я как раз хотел в соседнюю кофейню зайти, купить капучино. Хотите капучино?

– Хочу. Но к вам это отношения не имеет.

– Я вернусь через пятнадцать минут, – спокойно продолжает Тед. – Буду сидеть в машине на парковке и ждать. Захотите кофе, выгляните на улицу, и я принесу вам чашечку.

– А если не выгляну?

– Я зайду с другого конца.

– А если я полицию вызову?

– Им я кофе покупать не стану.

7 мая 2007 года, 15.10

Если бы Мэдден и Бернс промотали запись вперед еще на пятнадцать минут, они бы увидели, что машина Когана возвращается на парковку. Камера на улице зафиксировала, как он стоит, прислонившись к капоту, и читает газету. Или притворяется, что читает. Проходит десять минут. Дальше на записи видно, как из служебного выхода появляется Хетер и подходит к Когану со спины. Картинка не очень четкая, но все же заметно, что он изумленно вздрагивает.

– Вы ее отец? – спрашивает Хетер.

«Так я его и спросила, – рассказывает Хетер. – Типа, вы ее отец? А он в ответ: господи, как вы меня напугали».

Мэдден и Бернс переглядываются.

– Почему вы решили выйти к нему? – спрашивает Хэнк.

– Не знаю. От скуки.

– И что было дальше?

– Ну, я подумала, если он не отец, может, его отец нанял? Мы поговорили об этом. А потом он рассказал мне, что произошло. И я как-то успокоилась. Знаете, все думают, раз я работаю в бесплатной клинике и так выгляжу и одеваюсь, значит, я активная лесбиянка и ненавижу всех мужиков. Но это неправда. Я не такая.

Мэдден и Бернс ждут, когда девушка расскажет им, какая она, но Хетер на этом заканчивает лирическое отступление.

– Значит, вы поговорили.

– Да. И в какой-то момент я решила, надо ему все рассказать.

– Что именно?

– Что я видела эту девушку. По крайней мере, мне так кажется.

Полицейские снова переглядываются.

– Если честно, я вспомнила бейсболку. И этот логотип кинофестиваля. У доктора была фотография девушки в бейсболке.

Девушка приходила восемнадцатого февраля часа в четыре дня, говорит Хетер, внезапно демонстрируя прекрасную память на детали. Обычно пациентки заранее звонят и узнают, работает ли клиника в воскресенье. Эта, наверное, тоже звонила. А может, и нет.

Внешность ее Хетер запомнила плохо. Светленькая вроде. И в бейсболке. Уставшая какая-то, но ничего такого, ни синяков, ни царапин. Не похоже, чтобы ее избивали. Если бы она была избита, Хетер отметила бы это в журнале регистрации. А так она всего лишь написала: «16.00. Блондинка. Совсем молоденькая. Вид, как у нашкодившего котенка. Боится, что контрацептивы не сработали. Говорит, что занималась сексом накануне вечером».

– Я заглянула в журнал, прежде чем выйти к нему.

Девушка сказала, что ее зовут Крисс Рей. С двумя «с». Сказала, ей почти семнадцать.

– Могла бы и получше чего придумать, – тихонько говорит Бернсу Хэнк. – Рей – ее второе имя.

– А Крисс – вместо Кристен, – добавляет Бернс.

– Ну наверное, – говорит Хетер. Она запомнила это имя только потому, что обожала фильм «Кинг-Конг». – Девушка не сказала, что ей шестнадцать. Сказала – почти семнадцать, прямо как в песне. Я ей ответила, типа, не переживай, нам все равно, сколько тебе лет. И еще сказала, что ее зовут похоже на героиню «Кинг-Конга». Фей Рей. В старом фильме, не этом новом, дурацком. И не с той актрисой, как ее там? Джессика Лэндж? Мы про это поговорили пару минут, и тут подошла доктор Гуман. Девчонке ужасно нравился Джефф Бриджес.

Да, было воскресенье, подтверждает Хетер. Самый тяжелый рабочий день. Пациентов полно. Хотя, глядя на парковку, этого не скажешь. Там мало кто из пациентов паркуется, только сотрудники клиники. В прошлом году охрана заметила, как подростки поливали машины краской из баллончиков и ковырялись в замках. Про это зачем-то в газетах написали. Но в основном, говорит Хетер, пациенты, и особенно подростки, паркуются в конце улицы, чтобы их тут никто не заметил.

– Они думают, если они на парковке машину не поставили, то вроде как и не считается, что они тут были, – объясняет Хетер. – Если они кого-нибудь знакомого встретят, всегда могут сказать, что ехали в другое место, а сюда заскочили спросить про средства контрацепции.

Где Крисс Рей оставляла машину, Хетер не знает. И результатов обследования тоже. А если бы и знала, то никому бы не сказала.

Примерно то же самое выслушал и Коган.

– Дайте-ка мне еще раз на фотографии взглянуть, – попросила она Теда. Разглядев их как следует, добавила: – Это почти наверняка она. Но имейте в виду, я этого не говорила. И вы ничего не слышали, договорились?

– Хетер, – Мэдден не может скрыть своего возбуждения, – можно я вам еще один вопрос задам? Последний?

– Ответ не гарантирую, но попробуйте.

– Я ведь приходил к вам месяц назад. Говорил с вами. Почему вы тогда журнал не проверили?

– Я ее не узнала. По вашей фотографии не узнала. Ну, что вы хотите, чтобы я сказала? Мне вообще с вами разговаривать не положено.

7 мая 2007 года, 15.36

Они с Бернсом обошли все окрестные клиники, и Хэнк очень гордился тем, как тщательно они всех опросили. А теперь по дороге к машине Мэдден материт сам себя за чрезмерную самонадеянность.

Дневник. Проклятый дневник! Если Хэнк и наделал ошибок, то только благодаря этому чертову документу. Вот было бы здорово, если бы никто не рассказывал Хэнку, откуда этот дневник взялся. И про то, что Кристен говорила, будто все там – сплошная выдумка. Просто дали бы и сказали: «Вот, держи! Как думаешь, это правда? Или фантазии?»

Мэдден не знает, что бы он ответил на этот вопрос, но читал бы уж точно куда более объективно. И не думал, что автор пытается скрыть подлинные факты затейливой выдумкой.

Факт: Кристен не писала о том, что ходила в клинику. В ее повествовании она сначала занималась сексом с Коганом, потом проснулась утром и поговорила с ним, потом, уже позже, поговорила с Керри.

«Я ей не сразу рассказала. Пока мы ехали домой, она только и трещала про то, какая я была пьяная и как она чуть не померла от страха. Гнала на меня, что у ее брата могли быть жуткие неприятности. Типа, если бы я отбросила коньки, брат был бы по уши в дерьме. Я ее спросила, разве не важно, что я все-таки жива? Есть ведь в этом и положительный момент, чего бы о нем не подумать?»

В следующие несколько часов и дней подруги чаще всего разбирались с возникшей между ними конкуренцией. Одна переспала с мужиком, с которым вторая переспать только мечтала. У обеих сильно пострадало самолюбие, но по разным причинам. Что интересно, идиотизм ситуации Кристен прекрасно осознавала и подсмеивалась над ними обеими в своем дневнике. Что придавало убедительности этому документу.

«Я поняла, что пережить то, о чем мечтает другой, – ужасное наказание. Ты совершаешь гнусную кражу, и результат того не стоит, даже если результат несколько лучше, чем ты ожидала. Главная беда в том, что Керри должна ненавидеть меня. Меня, а не доктора Когана. Но она слишком гордая и притворяется теперь, будто ненавидит только его. И она постоянно требует, чтобы я пошла и высказала ему в лицо, какая он скотина».

Мэдден ужасно зол на себя. Как он мог поддаться обаянию рассказчика и ничего не проверить? То, что другие свидетели подтверждали большую часть написанного в дневнике, мало его утешает.

– Ну что, Хэнк? – спрашивает Бернс.

Они сидят в машине, уже пристегнувшись, но Мэдден еще не завел мотор.

– По-моему, у нас проблемы, – отвечает он.

– Ты спрашивал родителей, обращалась ли она в клинику?

Мэдден старается вспомнить, как именно он задал вопрос.

– Я их спросил, ходила ли она к врачу после происшедшего.

– И они сказали, что ходила?

– Отец отправил ее к врачу, чтобы проверить, девственница ли она.

Они молча смотрят в окно. Машина припаркована в тенечке под эвкалиптовым деревом, засыпавшим все вокруг, и даже крышу их автомобиля, семечками и листиками.

– Знаешь, может, это и странно звучит, но тебе не кажется, что она пыталась защитить врача? – спрашивает Бернс.

– То есть?

– Допустим, она и вправду обращалась в клинику. И осмотр показал, что она занималась сексом накануне вечером. Это значит – с Коганом, правильно?

Мэдден рад тому, какой оптимистичный у него напарник. У Бернса стакан всегда наполовину полный. Хэнк не такой, он всегда предполагает самое худшее.

– Да, вывод такой, – отвечает Хэнк. – Но тогда чего он сюда приперся?

– Тоже верно.

Они молчат пару минут.

– Можно ему на хвост кого-нибудь приставить, – говорит Мэдден.

– Можно.

– На несколько дней. Посмотреть, что он задумал.

– Возможно, он ошибется. Сыграет нам на руку.

– Почему бы нет?

– Ты Питу про это расскажешь? – спрашивает Бернс.

– Не сейчас.

– А когда?

– Когда мы точно будем все знать.

– Что знать?

– Что он с ней спал. Или не спал.

– Ладно.

– Хороший ты парень, Бернс.

– Это я сегодня такой хороший. Но, если запахнет жареным, отвечать тебе. Это твой красавчик, не мой. И история какая-то жуткая. Только, если ты думаешь, что ты его посадишь и тут же в небе зачирикают птички и тучи рассеются, ты очень ошибаешься. Даже если парень виновен, это не твой врач. Не тот самый. И тут уж ничего не поправишь.

– Я знаю.

– Ну так успокойся и не парься так.

– Не могу. Пока не могу.

– Тогда заводи машину.

9
И получится вкусняшка

1 марта 2007 года, 13.45

Воткинс убил бы его, если бы узнал. Через две недели после вечеринки Джим позвонил Кристен из телефона-автомата рядом с университетом. За несколько дней до этого он подсмотрел в телефоне Керри номер Кристен, но позвонить решился только в воскресенье, когда вокруг было поменьше народу. И даже тогда ему храбрости ну никак не хватало. Джим набирал номер до последней цифры и вешал трубку. Снова все обдумывал. Наконец, на пятый раз он все-таки набрал все целиком. И снова бы повесил трубку, но Кристен ответила после первого же звонка.

– Привет, Кристен.

– Привет! А кто это?

– Это Джим. Брат Керри.

– А, привет!

С этими «привет» никогда не поймешь, хорошо это, что ты позвонил («Привет! Как я рада, что ты позвонил!»), или плохо («А, привет, это ты…»). Кристен говорила совершенно равнодушно, и Джим совсем разнервничался.

– Я просто хотел узнать, как у тебя дела. – Голос у него чуть-чуть срывался. – Керри сказала, все в порядке, но я решил сам проверить.

– Башка трещала пару дней, – ответила Кристен, – но сейчас все уже нормально. Слушай, ты извини, что так получилось! Говорят, у тебя были неприятности с братством?

Джим ужасно удивился. Чего он точно не ожидал, так это извинений. Вот черт, подумал он, может, Воткинс все-таки прав?

– Это ты меня прости, – сказал Джим, успокаиваясь понемногу. – Надо было мне проследить, чтобы ты столько не пила.

– Да ладно, могло быть и хуже. Спасибо, хоть промывание не пришлось делать.

Джим рассмеялся:

– Да уж! – Он не мог поверить своим ушам. Она еще и шутила! – Повезло, что у вас доктор оказался знакомый.

– Доктор Коган? Да, он классный.

Они поговорили еще с минуту. Джим снова извинился, потом она еще раз. Потом он сказал:

– Ладно, слушай, мне пора бежать. Я уже на встречу с профессором истории опаздываю. Можно я тебе еще потом позвоню? Ну, типа, узнать, как дела?

Тишина. У Джима перехватило дыхание и сердце бешено застучало в грудную клетку.

– Конечно, – наконец ответила Кристен. – Только больше никаких вечеринок. На этот год с меня хватит.

– Договорились. Вечеринок больше не будет.

Через пару дней он позвонил снова. На этот раз «привет» она сказала гораздо веселее, так что Джим даже подумал, может, она рада, что он звонит? Поэтому уже через минуту он решился пригласить ее в кино в следующее воскресенье.

– Слушай, я тут в выходные в кино намылился. Вроде пара фильмов хороших выходит. Хочешь со мной?

Сначала он думал, она его завернет. Кристен сказала, что один из новых фильмов она уже видела. И стала ему рассказывать, что она про этот фильм думает. Джим решил, это она его так аккуратно отшивает. А потом Кристен вдруг спросила:

– Во сколько?

– Во сколько тебе удобнее?

Они встретились перед кинотеатром в половине шестого, за двадцать пять минут до начала фильма. Джим нарочно выбрал этот сеанс. С одной стороны, время детское, то есть он, типа, вовсе и не на свидание ее позвал. С другой – у него была возможность еще куда-нибудь пригласить ее после фильма.

Он собирался отвести ее в «Синий мел», заведение неподалеку от центра Пало-Альто. Это был настоящий ресторан, со вторым этажом и зоной игр справа от входа, там стояли три бильярдных стола, затянутых кроваво-красным сукном, и стол для шаффлборда. [3]3
  Игра, в которой монеты или металлические диски щелчком передвигают по девяти клеткам.


[Закрыть]Публика в основном была вполне взрослая, работающая, но заходили и студенты Стенфорда. Джим с друзьями иногда заглядывали сюда в будние дни пощелкать монеты.

– «Синий мел», значит, да? – язвительно спросила его на следующий день сестра. – Ты такой культурный, Джимбо, это что-то!

Они там провели чуть больше часа, как раз хватило на три раунда. Кристен в шаффлборд никогда раньше не играла, так что первую игру Джим выиграл как нечего делать. Монеты у Кристен все время съезжали к краю поля. Но в середине второй игры она приноровилась и точно обыграла бы его в третьей, если бы он не провел потрясающий щелчок и не выбил ее фигурки из трехочковой зоны.

– Ну и о чем же вы разговаривали? – спросила Керри.

Как Джим и надеялся, игра очень помогла налаживанию отношений. Они оба расслабились. Во время первого раунда он все больше объяснял Кристен правила и показывал основные несложные техники. Во втором раунде они преимущественно сплетничали. Джим расспрашивал Кристен про девятиклассниц и десятиклассниц (теперь уже учившихся в десятом и одиннадцатом классе), которые, по его мнению, имели шанс стать очень популярными. Кристен рассказала ему, кто на самом деле сейчас популярен, а кто нет. И про двух придурков-компьютерщиков, которые придумали целый рейтинг популярности. Круто, конечно. Типа, они такой социологический эксперимент поставили. Написали программу, формулу специальную, которая учитывала разные факторы – внешность, с кем тусуешься (это из важного) плюс еще всякая мелочь.

– Мы довольно долго обсуждали этот ваш рейтинг популярности, – ответил сестре Джим. – Кто там на каком месте и почему. Говорят, ты на девяносто седьмом месте, а Кристен на девяносто втором.

– Ага, прикинь! Вот подлость-то! Я даже в первые пятьдесят не вошла.

После третьего раунда они решили, что вечер удался, и Джим проводил Кристен до ее машины. Вернее, это была машина ее мамы. Кристен рассказала, что со времен аварии, в которой бесславно погибла ее «джетта», тачка ей больше не светит. Папан обещал посмотреть на ее поведение. Их глаза встретились, и Джим понял, что она вспоминает тот вечер. Но ни один из них не сказал на эту тему ни слова.

– Ты ее поцеловал? – спросила его Керри.

– Нет.

Он попробовал.

– Спокойной ночи! – Джим потянулся вперед, но не прямо к ее губам. В последнюю секунду то ли он сменил направление, то ли она уклонилась, но он поцеловал ее только в краешек губ.

– Точно? – переспросила Керри.

– Да. А что она сказала?

– Сказала, ты поцеловал ее на прощанье.

– В губы?

– Ага.

Джим засмеялся. Свою сестру он знал отлично. Она блефовала, пытаясь выдавить из него информацию.

– Да ладно тебе! Она хорошая девочка. Кристен не станет рассказывать никому, что я ее поцеловал.

Керри печально вздохнула:

– Ну расскажи!

– Да нечего рассказывать! Мы сходили в кино. Поиграли в шаффлборд. Чего ты еще хочешь?

– Але! Мне нужны грязные подробности.

– Хватит, Керри! У меня нет настроения. Это детский сад!

– С ума сойти, какие мы нежные.

* * *

Джим не мог точно вспомнить, сколько времени прошло с того вечера до момента, когда он впервые услышал про дневник, но, наверное, около месяца. В ту субботу, за несколько часов до того, как Кристен покончила жизнь самоубийством, ему позвонила Керри:

– Ты уже слышал?

– Что именно? – сонно пробормотал он.

– Мама Кристен нашла ее дневник.

– И чего?

– Просыпайся давай! Там были всякие подробности про секс.

Джима так и подбросило. Вот теперь он и правда проснулся.

– Про секс? Какие подробности?

Керри молчала. Джим начал терять терпение. Он знал, что она специально тянет – ради достижения необходимого эффекта. Наконец он не выдержал:

– Керри! Хватит дурака валять! Какие подробности?

– Про ту ночь, когда она назюзюкалась в общаге…

Джим совсем напрягся.

– Ну, – едва дыша переспросил он, – и чего про ту ночь?

– Она занималась сексом.

– Она прямо так и написала?

– Ага. Помнишь того врача, к которому мы ее возили? Ну вот, он ее трахнул.

Желудок Джима скрутило узлом.

– Что?

– Ну да. Она с ним потеряла невинность. Кристен мне сразу все рассказала. Только я поклялась молчать. А теперь все узнают. Родители у нее совсем с катушек слетели – хотят его засудить.

У Джима все кружилось перед глазами. На секунду ему показалось, что он сейчас потеряет сознание.

– И кто про это знает?

– А черт их разберет. Родители. Полиция. По-моему, их уже вызвали.

– Что? – Джим перевернулся на бок и посмотрел на часы. – И когда они будут?

– Не знаю. А что?

– Да нет, ничего.

– Джим, ты чего-то совсем не в форме. Папа же велел тебе завязывать квасить.

– Я вчера не пил.

– Джим!

– Не пил. Честное слово!

Хотя вот сейчас выпить точно бы не помешало.

– Ты дома? – спросил он сестру.

– Да, а что?

– А полиция с тобой тоже будет разговаривать?

– Не знаю. Наверное.

– Никуда не уходи. Я сейчас приеду.

– Если они придут, я им правду скажу. Слышишь, Джим? Я не буду ради нее врать. Я ей так и сказала.

– Мне бы хотелось сначала понять, что именно ты считаешь правдой.

* * *

Джим и Кристен никогда не обсуждали случившегося в доме доктора. В подробностях уж точно нет. Но по некоторым ее замечаниям Джим понял, что Кристен влюблена в Когана. Она рассказала про музыку, которую Коган ставил в операционной, когда работал. И про то, что она записала для него диск. Джим даже заревновал. Ему не хотелось говорить про этого врача, но Кристен постоянно про него вспоминала. Как-то раз они встретились, и она была чем-то очень расстроена. Джим спросил, в чем дело, и она сказала, что случайно столкнулась с Коганом в магазине и он с ней очень холодно разговаривал.

– Ты что, преследуешь его? – пошутил Джим, который совершенно не понимал, почему Кристен переживает по такому дурацкому поводу.

Она сердито посмотрела на Джима. Всякий раз, как он высказывался неодобрительно в адрес этого хирурга, Кристен мрачнела и яростно сверкала глазами.

И все-таки Джим просто должен был задать ей кое-какие вопросы. Он ничего не мог с собой поделать. Только подумает, а вопрос уже сам изо рта выскакивает. Влюблена она в него? Влюблена, конечно, он это точно знал. И на тебе, вроде он про себя говорил, а сам уже произносит:

– Он тебе нравится, да?

– Доктор Коган? Как человек – да, нравится. Он обаятельный. И всегда главный. Без всяких усилий. Рядом с ним спокойно.

– Я понял. Но ты ведь хочешь…

– Чего я хочу?

– Ладно, забей.

Как-то раз Кристен рассказала ему, что ведет дневник. И Джим сразу подумал: интересно, что она про меня там понаписала? И тут вдруг – бах! – спрашивает вслух:

– А ты про меня там что-нибудь написала?

– Ясен пень.

– Хорошее?

– В смысле?

– Ну, ты про меня хорошее написала?

Кристен улыбнулась:

– Я о многих пишу не очень хорошее. И постоянно жалуюсь.

– Ты поэтому дневник завела? Чтобы было куда пар выпускать?

– А фиг его знает, зачем я его завела.

Они сидели в «Старбаксе» и пили китайский чай. Кристен смотрела в стол и играла с бумажным пакетиком из-под сахара. Складывала из него малюсенький квадратик. А потом подняла голову и произнесла фразу, которую он уже никогда не забудет:

– Есть вещи, которыми хочется поделиться, рассказать и забыть. И есть вещи, которыми поделиться нельзя, но очень хочется помнить. Дневник помогает мне поделиться всем, чем хочется, и при этом никому не рассказывать.

* * *

Как отреагировал Воткинс? Джим рассказал ему, что Кристен покончила с собой и что к нему приезжали полицейские и задавали вопросы. Воткинс сжал кулаки. Если он и не собирался ударить Джима, то уж кого-нибудь ему точно надо было ударить.

– Покончила с собой? Ты охренел?

– Вчера, – ответил Джим.

Он и сам еще не верил. Ему не хотелось рассказывать об этом Воткинсу, но по общаге уже поползли слухи, что к Джиму приходила полиция. И Джим решил, лучше он сам расскажет, чем тот узнает через десятые руки. Джим хоть понимает, о чем говорит.

– И что, она вела блог?

– Нет. Не блог. Дневник на бумаге. Для себя, а не для других людей. Не нравились ей блоги.

– А ты-то откуда знаешь? – испуганно завизжал Воткинс.

– Мне сестра рассказала.

Джим поклялся, и не один раз, что точно держался их версии.

– Они на доктора гонят. Просто пытаются понять, что произошло той ночью.

– Не верю, – монотонно повторял Воткинс, сидя на краю кровати. – Не верю.

Воткинс был не просто потрясен. Джиму даже показалось, что его расстроила смерть Кристен.

– Чему ты не веришь?

– Что она трахнулась с доктором.

– Скорее, это он ее трахнул.

– Раз написала, значит, это она с ним трахнулась.

– Не понял.

– Странно как-то, – все повторял Воткинс. – Что-то тут не так.

– Это ты сам странный, придурок, – сказал Джим. – Что тут такого?

Воткинс поднял голову.

– Повторяй, как договорились, понял? – угрожающе прошипел он. – Если все всплывет, мы в говне по самые уши, дошло? Нас могут обвинить в ее смерти.

– Каким образом? Она же ничего не помнит.

– Она мертва, кретин! Мертвые вообще ничего не помнят. Зато у них есть гнусная привычка не давать забыть живым. Так что будь начеку. Прижмут – не трусь. Если что, защищайся, и решительно. Они нападают – ты нападай в ответ. Будь тверд и ни в коем случае не психуй. Понял, Пенек?

– Защищаться твердо и не психовать, – повторил Джим. А что тут еще скажешь?

– Отлично. Держись своего, и получится не версия, а вкусняшка.

* * *

– Привет! – ответила Кристен. Она посмотрела на определитель номера и думала, что знает, с кем говорит.