Текст книги "Что сказал бы Генри Миллер..."

Автор книги: Дэвид Гилмор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

«Высшая сила» получилась гораздо лучше, чем сериал «Грязный Гарри», она только усилила влечение зрителей фильма к пистолету, из которого «со ста ярдов из тачки можно выбить движок».

– Но я не потому хочу тебе показать эту картину, – сказал я Джеси.

– Не потому? – удивился он.

Я поставил фильм на паузу в самом начале – когда инспектор Грязный Гарри Каллахен сходит с тротуара на залитую солнцем улицу Сан-Франциско и подходит к машине убитой жертвы, тело которой с дырой в голове застыло в салоне. Позади Иствуда на тротуаре виден какой-то длинноволосый бородатый мужик.

– Узнаешь его? – спросил я.

– Нет.

– Это – мой брат.

И в самом деле, в кадре был виден мой брат-отшельник, которому случилось проходить по этой улице в Сан-Франциско, когда там снимали картину. Он четыре дня в диком возбуждении ехал на Запад, чтобы принять участие в каком-то религиозном ритуале, название которого у меня давно вылетело из головы. Но когда он постучал к сектантам в дверь, его туда не пустили. Тогда он купил билет на передававшуюся в живой записи программу Мерва Гриффина и вместо ритуала принял участие в ней. Потом с такой же быстротой, с какой приехал, он вернулся обратно в Торонто. Но так случилось, что в первый день, бродя по улицам города, он попал в кадр фильма.

– Это твой дядя, – пояснил я сыну.

Мы оба внимательно всматривались в экран. За всклокоченными длинными волосами и бородой было видно приятное лицо молодого двадцатипятилетнего мужчины, чем-то похожего на Криса Кристофферсона.

– А я его когда-нибудь видел? – спросил Джеси.

– Однажды, когда ты был еще маленький, он постучал к нам в дверь. Ему что-то было нужно. Я помню, как сказал тебе тогда пойти в дом.

– Почему?

Я снова взглянул на экран.

– Потому что братишка мой, – ответил я, – просто гений, когда речь идет о том, чтобы мутить воду и ссорить людей. Мне не хотелось, чтобы он наговаривал обо мне всякие гадости, когда тебе было еще только четырнадцать и ты готов был их слушать, развесив уши. Поэтому я решил держать братца от тебя подальше.

Потом мы снова вернулись к фильму. Застывший кадр исчез, действие продолжилось, и брат мой пропал с экрана.

– Но это не единственный повод, – продолжал я. – Настоящая причина заключается в том, что я моложе его, и он, бывало, пугал меня чуть не до смерти. В таких случаях дело часто кончается тем, что начинаешь ненавидеть того, кто тебя пугает. Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?

– Да.

– Я не хочу, чтобы такое случилось между нами, – сказал я. – Имей это, пожалуйста, в виду.

Именно эта последняя моя просьба значила больше, чем сотня извинений или объяснений.

Никакого журнала пожарного никогда не было и в помине – вся затея оказалась чистой воды жульничеством. Когда несколько недель спустя Джеси пришел на «работу», дверь была заперта, а Дэйла с приятелем-прощелыгой и след простыл. Они кинули моего парня на пару сотен долларов, но его это вроде бы не сильно расстроило. Эта работа сослужила ему свою службу в качестве первого шага на пути к достижению финансовой независимости от родителей. (Мне кажется, Джеси интуитивно понимал, что финансовая зависимость усиливает зависимость эмоциональную.)

Получить такую же работу, если не хуже, большого труда не составляло, и скоро Джеси ее нашел. Это была такого же типа контора, занимавшаяся телемаркетингом, то есть они продавали кредитные карточки бедным семьям на дальнем юге – в Джорджии, Теннесси, Алабаме, Миссисипи. На этот раз поболтать с хозяевами меня никто не приглашал. Иногда, когда Джеси вечерами возвращался домой, и голосу него был сиплый от разговоров и выкуренных сигарет, я, бывало, пытался его слегка поддеть.

– Объясни-ка мне, – говорил я сыну, – с чего бы это «Мастер-Кард» доверяет молодым пацанам в бейсбольных кепках торговать кредитными карточками. До меня это не доходит.

– До меня тоже, пап, – кивал он. – Но это работает.

Все это время от Ребекки не было никаких новостей – ее никто не видел ни в клубах, ни на улицах, она не звонила, в общем, ни слуху ни духу о ней не было. Как будто у нее имелся какой-то радар, предупреждавший ее, когда Джеси поблизости, и она исчезала. «Ты никогда меня больше не увидишь», – обещала она ему и слово свое держала.

Как-то ночью я проснулся без всякой на то причины.

Моя жена спала рядом, на лице ее было такое выражение, будто она решала какую-то сложную математическую задачу. Спать мне совсем не хотелось, но почему-то я чувствовал себя неспокойно. Я взглянул в окно. Вокруг луны вился туманный ореол. Накинув халат, я спустился по ступеням на первый этаж. На диване лежала пустая коробочка из-под компакт-диска. Джеси, должно быть, вернулся домой поздно и смотрел кино, когда мы уже легли спать. Я пошел к телевизору посмотреть, что это был за фильм, и в этот момент у меня возникло какое-то нехорошее предчувствие, словно я переходил границу запретной зоны. Мне подумалось, что я могу обнаружить что-то такое, что мне совсем не понравится. Какую-нибудь мерзкую жесткую порнографию, что-нибудь, что укрепило бы меня в необходимости использовать более действенные методы воспитания сына.

Но порочность, досада, чувство надзирательского нетерпения, уж не знаю, что там еще, пересилили мою осмотрительность, и я вынул диск из видеоплеера. И что же это было? Совсем не то, что я ожидал увидеть. Джеси, оказывается, смотрел тот самый гонконгский фильм, «Чунгкингский экспресс», который мы с ним ставили несколько месяцев назад. Те кадры, где худенькая азиатская девчушка одна танцует в квартире незнакомца. Какая песня слышалась за кадром? Ах да, «Калифорнийская мечта» – заводной хит «Мам и Пап», звучавший так свежо и круто, как он никогда не звучал в 1960-е[39]39
  Песня группы «Мамас энд Папас» («The Mamas and The Papas»), впервые записанная в 1966 году, оригинальное название «Californian Dreamin'». – Ред.


[Закрыть].

Я ощутил странную настороженность, как будто кто-то дернул меня за рукав, как будто я смотрел на что-то, но никак не мог понять, что это такое. Как бесценные марки в фильме Хичкока «39 ступеней». Что же это было?

Прислушавшись, я расслышал слабое пощелкивание, но где в доме находился источник звука, определить не смог. Я поднялся по лестнице – звук стал громче. На третьем этаже я уже хотел постучать в дверь комнаты Джеси (без стука посреди ночи, по-моему, не принято входить в комнату молодого человека), когда увидел сына в щель – дверь была приоткрыта.

– Джеси, – шепотом позвал я.

Он не ответил. Комната была залита зеленым светом, Джеси сидел за компьютером спиной ко мне. Из наушников у него на голове доносились звуки наподобие писка насекомых. Сын что-то писал. Я чувствовал, что вторгаюсь в личную жизнь – клик-клик, клик, клик-клик, – но очень уж она казалась одинокой: в четыре часа утра Джеси о чем-то писал какому-то парню, живущему за тысячи миль от нашего города. О чем он ему рассказывал? О рэпе, сексе, самоубийстве? И снова я представил себе, как Джеси стоит у глухой стены из скрепленных цементным раствором кирпичей, он не может на нее взобраться (там нет никакой опоры), не может сквозь нее пробиться (она очень прочная), он может ждать там вечность, чтобы что-то увидеть вверху – облако, лицо, сброшенный сверху канат.

И тут меня осенила внезапная мысль: девчушка удивительной красоты в том фильме, что смотрел Джеси – «Чунгкингский экспресс», напоминала ему Ребекку, и когда сын смотрел картину, ему снова хотелось быть с ней вместе.

Я спустился к себе в спальню, лег и уснул. Во сне я видел одну и ту же картину: мальчишку, стоящего перед глухой стеной.

На следующий день я раза три звал Джеси снизу, но он не просыпался. Тогда я поднялся к сыну наверх и легонько похлопал его по плечу. Он спал беспробудным сном. Ему понадобилось еще минут двадцать, чтобы спуститься вниз. В косых лучах восходящего солнца с деревьев опадала листва. Впечатление было немного нереальным, как будто дом стоял на морском дне. Пара кроссовок свешивалась на шнурках с линии электропередач (что за шутка глупая). Дальше по улице на проводах тоже висели кроссовки. Мимо по сметенным в кучки листьям на велосипеде проехал парнишка в красной футболке с короткими рукавами. Джеси, казалось, ни до чего не было дела.

Я хотел было ему посоветовать пойти в тренировочный зал, чтобы позаниматься спортом, но промолчал.

Джеси достал сигарету.

– Пожалуйста, не кури перед завтраком.

Сидя на стуле, он слегка подался вперед, чуть покачивая головой.

– Тебе не кажется, что мне нужно позвонить Ребекке? – проговорил он.

– Она все еще не идет у тебя из головы? (Дурацкий вопрос.)

– Я каждый день думаю о ней, каждую секунду. Мне кажется, я сделал большую ошибку.

После непродолжительной паузы я ответил:

– Мне кажется, Ребекка была для тебя как заноза в одном месте, и ты счастливо отделался от нее до того, как нажить с ней большие неприятности.

Мне было ясно, что Джеси отчаянно хочется курить, и что пока он не сделает пару затяжек, сосредоточиться на чем-нибудь ему будет непросто.

– Если хочешь закурить, – вздохнул я, – кури. Только помни, что мне от этого плохо.

Сделав затяжку, Джеси немного успокоился (мне показалось, что его лицо было бледнее обычного) и спросил:

– Мне всегда так паршиво теперь будет?

– Что? – не понял я.

– Мне теперь всегда будет недоставать Ребекки?

Я вспомнил Полу Мурс и мое собственное состояние после расставания с ней, – я тогда из-за нее за пару недель потерял двадцать фунтов.

– Это будет продолжаться до тех пор, пока ты не найдешь кого-то, кто будет тебе нравиться так же, как она, – ответил я.

– А если я себе просто подружку найду?

– Это не поможет.

– А если она будет просто хорошим человеком? Мама говорит, мне этого хватит.

Это замечание – подразумевающее вывод о том, что «хорошая» девушка заставит Джеси забыть о его влечении к Ребекке, – отражала ту сторону Мэгги, которая одновременно привлекала и сводила с ума. Эта женщина преподавала в старших классах школы в маленьком сельском поселке в Саскачеване, и когда ей было двадцать пять, она решила, что хочет стать актрисой. Мэгги бросила работу, со слезами на глазах распрощалась на станции с семьей и приехала в Торонто – за две тысячи миль от родного дома, чтобы воплотить мечту в жизнь.

Когда я впервые увидел Мэгги, она выступала в каком-то третьеразрядном мюзикле, и волосы у нее были выкрашены в зеленый цвет. Но теперь, говоря с нашим сыном о его жизни – в основном о его «будущем», – она почему-то совсем забыла о том периоде собственной жизни и давала Джеси такие нелепые и примитивные советы, что у меня это просто в голове не укладывалось. («Может быть, тебе этим летом съездить в математический лагерь?») Беспокойство Мэгги, ее озабоченность благополучием сына мутили ей разум, потому что в обычном своем состоянии она была сообразительной и вполне трезвомыслящей.

Лучшее из того, что она могла дать Джеси, был ее собственный пример, ее демократичная доброта, наделяющая людей преимуществом сомнений, которые его отец иногда с излишней поспешностью отметал лишь одной осуждающей фразой. Иначе говоря, Мэгги знала, как подсластить Джеси пилюлю.

– Намерения твоей мамы самые лучшие, – заметил я сыну, – но в этом вопросе она ошибается.

– Ты хочешь сказать, что я присох к Ребекке? – Джеси посмотрел на меня.

– Ну, конечно, не в прямом смысле этого слова.

– А что, если я никогда не смогу никого найти, к кому бы меня так же тянуло, как к Ребекке?

Я снова подумал о Поле Мурс, расставание с которой мне обошлось в двадцать фунтов живого веса. Она была брюнеткой с необычным прикусом – такой небольшой изъян неизвестно почему подчас придает женщине неестественную сексуальную притягательность. Господи, как же мне тогда недоставало Полы! Я извелся от тоски по ней. Меня мучили такие кошмары, что посреди ночи приходилось менять майку.

– Ты помнишь Полу? – спросил я сына. – Тебе было десять лет, когда она ушла.

– Она мне часто читала.

– Мне тогда казалось, что она будет меня преследовать всю жизнь, независимо от того, кто со мной будет. Потому что мне всегда будет казаться: да, конечно, но все-таки она не Пола.

– И что?

Я тщательно подбирал слова, чтобы мысль моя не звучала слишком безысходно.

– Все пришло в норму, но не с первой женщиной после нее, и не со второй и третьей. А когда это случилось, когда все как-то совпало и встало на свои места, я смог выбросить Полу из головы.

– Да, тогда ты какое-то время был как в воду опущенный.

– Ты помнишь об этом? – не поверил я.

– Еще бы.

– А что тебе запомнилось?

– Я помню, как ты ложился на кушетку спать после ужина.

– Я стал принимать снотворное, но это было большой ошибкой, – сказал я и после паузы добавил: – Тебе ведь тогда несколько раз приходилось ложиться самому, помнишь?

Я вспомнил ту кошмарную весну, слишком яркий солнечный свет, в лучах которого я как скелет тащился по парку с Джеси, который исподтишка бросал на меня испуганные взгляды. Как-то раз он взял меня за руку и спросил:

– Ну что, пап, ты теперь уже лучше себя чувствуешь, да?

Десятилетнему мальчику пришлось тогда присматривать за своим отцом. Господи!

– Я как тот парень в «Последнем танго в Париже», – сказал Джеси. – Все думаю, делала ли его жена с мужчиной в халате, который жил внизу, то же самое, что она делала с ним самим. – Я заметил неуверенный взгляд Джеси, брошенный в мою сторону. Он, видимо, сомневался, следует развивать ему эту тему или нет. – Ты как считаешь, так оно и было?

Я прекрасно понимал, о чем думает сын.

– Мне кажется, думать о таких вещах бессмысленно, – ответил я.

Но этого Джеси было недостаточно. Он всматривался в мое лицо, как будто хотел отыскать на нем какую-то малюсенькую точку. Я вспомнил те ночи, когда, лежа в кровати, пытался представить себе самые откровенные картины того, как Пола делает то, как Пола делает это… Я этим занимался, чтобы хоть как-то притупить нервный стресс, чтоб скорее дойти до предела, до такого состояния, когда меня бы уже вообще не волновало, что она делала своими пальцами, что она брала в рот, и так далее, и тому подобное.

– Избавление от мук, которые доставила тебе женщина, проходит по своему собственному расписанию. Можешь делать все, что тебе взбредет в голову: глотать таблетки, развлекаться с другими девчонками, заниматься спортом или не заниматься спортом, пить или не пить – до времени тебе ничего не поможет. Ты от этого не сможешь избавиться ни секундой раньше.

Сын выглянул на улицу. Наши соседи-китайцы работали в саду, переговариваясь друг с другом.

– Мне надо дождаться, когда у меня заведется другая подружка, – сказал он.

– До этого Ребекка тебя сможет свести с ума. Не забывай об этом.

Некоторое время Джеси смотрел прямо перед собой, уперев локти в колени и думая неизвестно о чем.

– Как считаешь, может быть, мне лучше ей позвонить?

Я уже открыл рот, чтобы ему ответить, но вовремя спохватился, вспомнив о том, как пасмурным утром в начале февраля, когда Пола уже от меня ушла, на оконном стекле таяли хлопья мокрого снега и каплями стекали вниз. Мне тогда казалось, что я сойду с ума от бесконечности дня, который надо прожить. Ты, приятель, здесь имеешь дело с чрезвычайно нежной субстанцией, и обращаться с ней надо очень осторожно.

– Как ты считаешь, Джеси, что она в таком случае сделает?

– Что?

– Она тебя накажет. Сначала будет водить тебя за нос, голову тебе заморочит так, что тебе станет казаться, будто все уладилось, а потом резко даст от ворот поворот.

– Ты так думаешь?

– Она ведь не дурочка, Джеси. Она прекрасно знает, что тебе надо. И именно этого ты от нее не получишь.

– Мне только хочется слышать ее голос.

– Я в этом сомневаюсь, – сказал я и вдруг увидел столько горя в чертах лица сына, в обессиленной опустошенности всего его тела, что мягко добавил: – Мне кажется, ты пожалеешь, если закрутишь с Ребеккой все по новой. Ты уже почти дошел до предела.

– До какого предела?

– Того, который надо преодолеть, чтобы выбросить ее из головы.

– Нет, я еще и близко к нему не подошел.

– Ты уже гораздо ближе к нему, чем тебе кажется.

– Откуда ты знаешь? Мне совсем не хочется быть грубым, папа, но как ты можешь это знать?

– Потому что у меня самого так было три миллиона раз, вот откуда, – резко ответил я.

– Я никогда не смогу через это перешагнуть, – проговорил Джеси, оставаясь во власти своей печали.

Я кожей чувствовал, что, как пот маленькими каплями, источаю раздражение, и не потому, что сын задавал мне эти вопросы, а потому, что он был несчастлив, а я ничего не мог сделать, совсем ничего не мог сделать, чтобы ему стало хоть немного легче. И потому я злился на него, как будто мне хотелось ударить ребенка, который споткнулся, упал и разбил себе колено. Джеси бросил в мою сторону один из тех взглядов, которые запали мне в память со времени его детства, беспокойный и огорченный взгляд, как бы говоривший: ну вот, он снова на меня злится.

– Знаешь, – сказал я, прочистив горло, – это сродни тому, когда человек пытается бросить курить. Месяц проходит, он напивается и думает: «Какого черта я это делаю?» Где-то на половине второй выкуренной сигареты он вспоминает, почему решил завязать с курением. Но теперь он снова курит. И выкуривает еще десять тысяч сигарет, прежде чем вернуться к тому же, с чего когда-то начал, решив бросить курить.

Джеси как-то неловко, застенчиво, даже нежно положил руку мне на плечо и произнес:

– Я, пап, тоже не могу бросить курить.

ГЛАВА 10

СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ я ужинал с Мэгги – загодя приехал на велосипеде к ней домой, в греческий квартал. Но после ужина, после выпитого вина мне не хотелось ехать обратно в город через мост на велосипеде, выписывая спьяну на дороге кренделя, поэтому вместе с велосипедом я потащился домой на метро.

Дорога домой много времени не занимала – всего минут десять – пятнадцать, но мне приходилось проделывать этот путь так часто, что он казался мне очень медленным, и я досадовал на себя за то, что не взял с собой никакой книги. Я смотрел на собственное отражение в оконном стекле, на входивших и выходивших пассажиров, на пролетавшие мимо стены туннелей и вдруг увидел… Кого бы вы думали? Полу Мурс, которая сидела с другой от меня стороны прохода через пять или шесть человек. Уж не знаю, сколько времени она там сидела, – я не заметил, когда она вошла. Некоторое время я пристально разглядывал ее профиль, остренький нос, выдающийся вперед подбородок. (Кто-то сказал мне, что она уладила проблемы с зубами.) Волосы у Полы теперь были длиннее, но в общем она почти не изменилась, осталась такой же, какой была, когда сказала мне те жуткие слова: «Я склоняюсь к мысли о том, что не люблю тебя…» Что за фраза такая корявая! Как она только умудрилась найти такие слова?

Примерно шесть месяцев, может быть, около года, точно уже не помню, я ощущал отсутствие Полы как острую зубную боль. У меня с ней посреди ночи случались такие интимные моменты, мы о таких вещах говорили, такое друг с другом вытворяли… а теперь оба сидели в одном вагоне метро, и сказать нам друг другу было нечего. Будь я моложе, мне бы такая ситуация, наверное, показалась трагичной, а теперь я воспринимал это – как бы выразиться точнее? – как будничную прозу жизни. Ничего в этом не было фантастического, ничего печального, обидного или праздничного, все было по-деловому обыденно. Магия встреч и расставаний с людьми, возникающими в вашей жизни и исчезающими из нее, на деле оказывается вовсе не такой таинственной, как могло бы показаться на первый взгляд. (Людям ведь надо куда-то уходить.)

И как мне объяснить это Джеси (какая-то индианка встала и вышла на станции Броадвью), как мне помочь ему пережить несколько следующих месяцев, может быть, год, перед тем, как он проснется однажды утром и вместо того, чтобы думать об утрате Ребекки (чувствовать эту зубную боль), зевнет, заложит руки за голову и подумает: «Сегодня надо сделать еще один ключ от дома. Ведь нельзя же жить, когда у тебя только один ключ, так и на неприятность можно нарваться». Совершенно банальная мысль, несущая с собой освобождение («Не забыл ли я закрыть окна на первом этаже?»), как будто прошла боль от ожога, и даже память об этой боли почти стерлась, так что уже не помнишь, даже пальцем показать не можешь, где именно так долго было больно, из-за чего весь сыр-бор разгорелся или кто и что делал с ее телом («Это же надо! Смотри-ка, соседи у себя новую березу сажают»).

Как будто вдруг оборвалась якорная цепь (и не можешь точно вспомнить, где ты был и что делал), и внезапно замечаешь, что мысли твои вдруг снова стали твоим достоянием. И кровать больше не пустая, а просто твоя – твое место, где ты можешь спать, читать газету или… Господи, так что же я собирался сегодня сделать? Ах да, ключ мне надо сделать от входной двери! Точно.

Как мне добиться, чтобы Джеси дошел до такого состояния?

Бросив взгляд на соседних пассажиров (со своего места поднялась молодая женщина, которая ела картофельные чипсы из пакетика), я заметил, что Полы в вагоне уже нет. Она вышла на предыдущей остановке. Не без доли удивления я понял, что на некоторое время вообще забыл о ее существовании – мы вместе миновали темные туннели, когда наши мысли были заняты чем-то другим. Что мы – причем я был уверен, что это относится и к ней, – уже привыкли с безразличием относиться к присутствию друг друга, и уже через пять минут наши мысли снова занимали обычные будничные дела. Как могло так случиться? Почему? Странно. Пожалуй, именно это слово здесь самое правильное. Но даже эта мысль пеня почти тут же перестала занимать. Уже когда я шел по платформе, катя велосипед, мне вдруг бросилось в глаза, что у той девушки с картофельными чипсами на зубах были ортодонтические скобки. Она ела с открытым ртом.

Как-то раз Джеси проснулся до полудня, и я решил отметить это событие просмотром фильма «Доктор Ноу» – первой картины о Джеймсе Бонде. Я попробовал объяснить сыну тот восторг, который вызвали фильмы о Бонде, впервые вышедшие на экраны в середине 1960-х годов. Они тогда казались на удивление цивилизованными, изысканными, но отнюдь не целомудренными. Когда зритель очень молод, кинокартины порой оказывают на него своеобразное действие – он воспринимает зрительные образы более непосредственно, чем взрослые. И относится к ним так, как в более зрелом возрасте уже относиться не может.

Когда я теперь хожу в кино, мне кажется, я обращаю внимание на массу разных вещей: на мужчину, который о чем-то говорит с женой через несколько рядов от меня; на кого-то, кто доел воздушную кукурузу, смял пакет и выбросил его в проход. Я слежу за тем, как отредактирован текст диалогов, подмечаю недостатки и ошибки посредственных актеров. Иногда, когда показывают сцену со многими статистами, я задаю себе вопрос о том, все ли они настоящие актеры, нравится ли им быть статистами или их гложет зависть к тем, кто играет ведущие роли? Так, в самом начале «Доктора Ноу» в сцене, происходящей в центре связи, играет молодая девушка. Она говорит там всего пару предложений, и больше я ни в одной роли ее никогда не видел. Я спрашиваю себя о том, что происходит потом со всеми этими статистами в массовках, участвующими в съемках приемов и балов, – как потом складывается их жизнь? Или они перестают сниматься и меняют профессию?

Такие вопросы, такие мысли отвлекают меня от фильма. В былые времена можно было рядом со мной стрелять из пистолета, но даже это не нарушило бы напряженного внимания, с которым я следил за разворачивавшимися передо мной на экране событиями. Я возвращаюсь к старым фильмам не просто, чтобы снова их посмотреть, а в надежде на то, что ко мне вернется то же чувство, с которым я смотрел их когда-то в первый раз. (Это касается не только кино, это относится ко всей моей жизни.)

Джеси поднялся на нетвердых ногах по ступеням крыльца. На дворе снова стоял ноябрь, еще несколько дней – и моему сыну исполнится восемнадцать лет. Как же так получается? У меня возникло такое ощущение, что мы празднуем его день рождения каждые четыре месяца, как будто время подгоняет меня большой метлой к могиле.

Я спросил Джеси, как прошел у него вечер. Да так, ничего особенного, все вроде бы в порядке. Заскочил к приятелю. Вот так. К какому приятелю? Пауза.

– К Дину.

– Что-то раньше ты мне ни про какого Дина не рассказывал.

– Просто кореш один.

Кореш? (Иногда, когда слышишь странные выражения, так и подмывает вызвать полицию.) Сын, очевидно, понял мое состояние по тому, как я на него посмотрел.

– И чем вы там у него занимались?

– Ничего особенного мы не делали. Так, телевизор смотрели. Скучновато было.

В его ответах звучала странная интонация, которая казалась помехой тому, чтобы высветить что-то лишнее на экране радара, чтобы не дать пришпилить на булавку бабочку разговора. По тротуару прошла женщина, лицо которой состарилось до времени.

– Ей бы волосы надо покрасить, – заметил Джеси.

– Мне кажется, с тобой сегодня что-то не то творится, – с тревогой сказал я. – Что ты пил вчера вечером?

– Пива немного.

– А что-нибудь покрепче?

– Да, слегка поддали.

– Что именно?

– Текилу.

– Похмелье после текилы тяжелое, – сочувственно произнеся.

– Это точно.

Мы снова некоторое время молчали. Странный день выдался, словно оцепеневший. Небо все белесое, точно доска обструганная.

– А наркотики в этот вечер текилы тоже присутствовали?

– Нет, – коротко ответил Джеси, как будто к нему это не имело никакого отношения, и добавил: – Да, и наркотики были.

– Какие наркотики, Джеси?

– Мне не хочется тебе врать, понимаешь?

– Понимаю.

Пауза. Нервы на пределе. Потом как удар наотмашь:

– Кокаин.

Женщина со старушечьим лицом прошла обратно, держа в руке небольшой пластиковый пакет с купленной едой.

– Я так себя мерзко чувствую, – признался Джеси. Несколько мгновений мне казалось, что он расплачется.

– Да, после кокаина часто себя чувствуешь отвратительно, – мягко сказал я и положил руку на его худое плечо.

Он быстро распрямился на стуле, как будто его имя выкликнули по списку.

– Да, вот именно. Я себя чувствую отвратительно.

– И где это происходило? У Дина?

– Его зовут не Дин. – Пауза. – Его зовут Чу-чу.

Что это еще за имя такое, черт побери?

– Чем же, интересно, этот Чу-чу себе на жизнь зарабатывает? – полюбопытствовал я.

– Он – белый рэпер.

– Неужели?

– Да. Точно.

– Он работает музыкантом?

– Не совсем.

– Он, значит, наркотой приторговывает?

Снова пауза. Уже распущенные было по домам войска снова встают в строй.

– Я зашел к нему вчера вечером. А у него всегда что-нибудь есть.

– И часто ты к нему так наведываешься?

Джеси устремил взор через окно на улицу.

– Ты бывал у этого Чу-чу раньше?

– Мне сейчас совсем не хочется говорить на эту тему, – сказал сын.

– Мне плевать, хочется тебе сейчас говорить на эту тему или нет. Ты заходил к этому Чу-чу раньше?

– Нет. Честно.

– А кокаином раньше баловался?

– Ну, не так.

– Не так?

– Нет.

Я перевел дыхание и спросил:

– Разве мы с тобой раньше об этом не говорили?

– О коксе?

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, – ответил я.

– Да, знаю.

– Что, если я тебя поймаю на наркоте, все наши договоренности отменяются. И плата за квартиру, и карманные деньги, со всем этим будет покончено. Ты помнишь об этом?

– Да.

– Или ты думаешь, я тогда с тобой шутки шутил?

– Нет, пап, но в одном ты не прав. Ты меня не поймал. Я сам тебе сказал об этом.

На это заявление я сразу не нашелся, что ответить. Через некоторое время я спросил:

– Ты звонил кому-нибудь?

Вопрос Джеси явно удивил.

– Откуда ты знаешь?

– Люди обычно так поступают, когда нанюхиваются кокаина. Они звонят по телефону. А потом всегда об этом жалеют. Кому ты звонил? Ты звонил Ребекке?

– Нет.

– Джеси!

– Я пытался. Ее не было. – Он подался на стуле вперед. – Сколько это еще будет продолжаться?

– Сколько времени ты эту дрянь нюхал?

– Всю ночь. Он все время новую приносил.

Я вошел в дом, из шкафа – из ящика, где лежат носки, – взял таблетку снотворного и вынес ее Джеси со стаканом воды.

– Запомни, – предупредил я, – ты это сделал в первый и последний раз. Повторишь снова, и тебе так худо будет, что мало не покажется.

Я дал сыну таблетку и велел ее проглотить.

– Что это? – Джеси взглянул на меня.

– Пусть тебя это не волнует. – Я подождал, пока он примет таблетку, немного придет в себя и сказал: – Сейчас мы с тобой не будем это обсуждать. Ты понял, что я сказал?

– Да.

Я сидел с ним, пока он совсем не стал засыпать под действием таблетки. От такого сидения у него развязался язык.

– Помнишь, что там говорили в том документальном фильме, «У подножия вулкана»? – проговорил он. – Когда консул рассказывает, как слышит с похмелья, что проходящие у него под окном люди с презрением произносят его имя?

Я сказал, что помню.

– Сегодня утром у меня случилось то же самое, – продолжал он. – Сразу как проснулся. Ты не думаешь, что я кончу так же, как тот парень?

– Нет. Сейчас не время это пережевывать.

Через некоторое время Джеси пошел к себе наверх. Я проводил его и на пороге в комнату сказал:

– Когда проснешься, настроение у тебя будет подавленное.

– Ясно. Ты злишься на меня?

– Да. Очень.

На следующий день с утра я слонялся по дому – места себе не находил. Джеси спустился вниз, когда уже начало темнеть. Он был голоден как волк. Мы заказали еду в «Суисс Шале»[40]40
  «Суисс Шале» («Swiss Chalet») – сеть ресторанов в Канаде и США, специализирующихся на блюдах из жареной курицы и копченом мясе на ребрышках. Первое заведение под этой вывеской появилось в Торонто в 1954 г.


[Закрыть]. Когда с ней было покончено, Джеси стер жир с губ, с пальцев и рухнул на кушетку.

– Я вчера наговорил здесь тебе всяких глупостей, – сказал он и тут же продолжил, как будто ему доставляли удовольствия те мучения, которые он при этом испытывал. – Мне там некоторое время казалось, что я стал рок-звездой. – Он застонал. – У тебя когда-нибудь такое случалось?

Я не ответил. Мне было ясно, что ему хотелось привлечь меня на свою сторону, превратив в соучастника. Но мне было не до игр.

– Когда я ушел от Чу-чу, уже светало, – продолжал Джеси. – У него все завалено коробками из-под пиццы, квартира у него вся загажена, уж извини, вся в дерьме, настоящая помойка. Я взглянул там на себя в зеркало. Знаешь, в чем я был? У меня на голове была повязана дурацкая бандана. – Он на секунду задумался, потом проговорил: – Только маме не говори, ладно?

– У меня, Джеси, от твоей матери секретов нет. Если ты мне о чем-то говоришь, я рассказываю об этом ей.

Он воспринял эту новость спокойно, слегка кивнув головой. Не удивился ей и не стал противиться. Не знаю, о чем он тогда думал. Может быть, вспоминал, что наплел мне вчера вечером, какие позы нелепые принимал, делал какие-то пустые жесты, которые лучше было бы оставить при себе. Но мне хотелось как-то утешить сына, помочь ему выбросить из головы воспоминания о коробках из-под пиццы, загаженных квартирах и все те мерзкие мысли, которые он передумал о самом себе, когда на рассвете возвращался на метро домой, а все вокруг него чувствовали в себе после пробуждения новые свежие силы, нужные им для наступавшего дня. Мне хотелось вывернуть Джеси наизнанку и промыть все его нутро теплой водой.