Текст книги "Смерть в адвокатской мантии"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– И что? Это все, что у вас есть? – прошипел казначей. – Да кто вы такие? Третьесортный ирландский лордик и какой-то бывший констебль!

Сомервилл стукнул кулаком по столу. Пауэрскорт спокойно смотрел на него.

– Нет, господин казначей. Не все. У нас имеется еще кое-что, и мы порадуем вас продолжением. До сих пор речь шла о финансах. Пришло время сказать об убийствах. Убийствах Александра Донтси и Вудфорда Стюарта. Стюарт стал бенчером за два месяца до Донтси. Эти двое были очень дружны. Они не раз вместе выступали на процессах о крупных аферах и хищениях. Донтси был одним из немногих адвокатов, чей острый ум ценили в финансовых кругах Сити; с его смертью обвинение на процессе Панкноула много потеряло. Короче говоря, Донтси прекрасно разбирался в учетной документации. Я уверен, что он обнаружил ряд нарушений в системе денежных операций Куинза. Он говорил жене о том, что его беспокоят счета, он сказал коллеге, что бухгалтерия ведется «не по правилам». Незадолго до своей смерти Донтси навестил бывшего эконома Куинза и поинтересовался стипендиями неимущим студентам. Он явно шел по следу. А за несколько дней до смерти Донтси встречался с вами, господин казначей. Он приходил к вам вместе со Стюартом и, как я полагаю, угрожал предать ваши махинации огласке. У Александра Донтси были свои слабости, но недостатком смелости он не страдал. Ваш гнев, ваш крик не произвели на него впечатления. И тогда вы его убили. А Вудфорда Стюарта, которого не было на банкете, вы застрелили позже. По-видимому, спрятали его труп в своих личных апартаментах этажом выше, а потом ночью перенесли к церкви в Темпле. Я говорил сегодня о первом, втором, третьем, четвертом подозреваемом. Вы, господин казначей, – пятый. И я пришел к выводу, что те четверо невиновны. Единственный убийца – вы.

Бартон Сомервилл зарычал. Прекратив писать, он, словно копьем, прицелился ручкой прямо в сердце Пауэрскорту.

– Бред! – заорал он, брызгая слюной. – Вы никогда не сможете это доказать! В жизни не встречал такой некомпетентности в уголовном следствии! Эй, вы, – рявкнул он старшему инспектору, – а о вашем безобразном поведении я доложу министру внутренних дел!

– Вы, кажется, уже обращались к комиссару полиции, – сказал Бичем, – и из этого ничего не вышло. Не думаю, что теперь вам повезет больше.

Бичем и Пауэрскорт договорились, что будут с казначеем безупречно вежливы, во всяком случае, до тех пор, пока он не вынудит их к жестким действиям.

– А вы, Пауэрскорт, ваше «расследование» это просто дикая, наглая ложь! Я позабочусь о том, чтобы все узнали: вы не детектив, а шарлатан, выдвигающий вздорные обвинения без малейших доказательств!

– Ошибаетесь, господин казначей, – широко улыбнулся Пауэрскорт, зная, что это еще больше разъярит Сомервилла. – Доказательств у нас предостаточно. Цифры не лгут, ваши собственные записи не лгут, завещания не лгут. Лгут только весьма преуспевшие в этом занятии почтенные адвокаты.

– Да как вы смеете! – взвился Сомервилл и так треснул кулаком по столу, что чуть не вывихнул себе запястье. – Это клевета! Черт подери, за эту злостную клевету я привлеку вас к суду!

– Боюсь, господин казначей, – ласково поправил его Пауэрскорт, – что на скамье подсудимых скорее окажетесь вы. И намечается еще одно событие, о котором вас следует поставить в известность. – Детектив бросил быстрый взгляд на старшего инспектора: «поставить вас в известность» было у них условной фразой. – Сегодня утром я взял на себя смелость переговорить с Максвеллом Керком, бенчером и главой конторы, в которой работал покойный Донтси. Я показал ему цифры, только цифры, и не сказал ни слова об убийствах, но мне показалось, что у него возникли подозрения, не зря же он сейчас представляет сторону обвинения на процессе по делу Панкноула. Максвелл Керк потрясен. Он намерен завтра же созвать общее собрание членов Куинза и рассказать о том, что вы тут вытворяли последние двадцать лет. Керк понятия не имел, что деньги, которые он получал как бенчер, замараны подлым воровством. Полагаю, он будет добиваться резолюции, согласно которой вас попросят уйти в отставку добровольно, не дожидаясь увольнения с лишением адвокатской лицензии. К концу его выступления у вас не останется ни одного союзника.

– Он не сможет! Вам не удастся! Я запрещаю это собрание! Его нельзя созывать без моего разрешения! А вы еще за все заплатите, Пауэрскорт, попомните мои слова – вы очень дорого заплатите! Керк предатель! Не будет этого собрания!

– Уверяю вас, господин казначей, собрание состоится, – вступил разговор следователь Бичем. – А вот вас здесь завтра действительно не будет.

Старший инспектор встал и, подойдя к двери, вызвал сержанта и констебля, которые ждали в приемной.

– Бартон Обадья Сомервилл, вы арестованы по подозрению в убийстве Александра Донтси и Вудфорда Стюарта. Обязан предупредить: все, сказанное вами, может быть использовано против вас. Сержант, уведите его!

Пауэрскорт увидел, что стеллаж горгоны, где хранились папки со «специальными» счетами, пуст. Громкий топот за дверью, который они слышали во время разговора с Сомервиллом, означал, что полицейские приходили изъять вещественные доказательства. Сомервилл продолжал вопить. «Дорого, дорого еще заплатите, Пауэрскорт!» – несколько раз прокричал он, пока его вели вниз и выводили через черный ход. Горгона куда-то исчезла, видимо, сбежала в другое логово.

– Будьте осторожны, лорд Пауэрскорт, – сказал детективу Бичем, когда они прощались у подъезда. – Не думаю, что этим все закончится. Но как же здорово вы отделали подлеца!

– Да уж, надеюсь, настроение я ему подпортил, – усмехнулся Пауэрскорт. – Перспектива позорного провала на выборах теперь не даст ему ни секунды покоя.

Когда Сомервилла увозили в тюрьму, уже издалека донесся обрывок его угрозы: «…за все заплатите, Пауэрскорт!»

Часть полицейских из следственной бригады Бичема еще оставалась на территории Куинза, но никто из них не заметил, что лорд Фрэнсис Пауэрскорт отправился домой не один. Выскользнув из-за строжки привратника, за ним последовал коренастый мужчина с темной бородой. И всю дорогу, держась ярдах в ста позади детектива, этот человек то и дело поглаживал правый карман, будто хотел удостовериться, что некий чрезвычайно нужный предмет при нем.

16

Детектив медленно шагал к Манчестер-сквер. Надо же, какой лютой ненавистью воспылал к нему Сомервилл! Причем теперь он злился именно на него, Пауэрскорта, а о старшем инспекторе Бичеме, который так раздражал его поначалу, похоже, вообще забыл.

«Может, хоть картины помогут мне отвлечься», – подумал Пауэрскорт, проходя мимо Собрания Уоллес – музей располагался почти напротив его дома. Было без четверти пять, до закрытия музея оставалось еще больше часа, однако хранитель, бренча висевшей на его поясе огромной связкой ключей, уже обходил залы. Пауэрскорт проскользнул в бывшую гостиную хозяйки дома и остановился перед великолепным холстом Поля Делароша «Барка кардинала Ришелье на Роне». По водам Роны величаво скользила барка кардинала Ришелье; в прибуксированной сзади лодке, под охраной солдат с алебардами теснилась группа арестованных дворян-заговорщиков. Умирающий Ришелье все-таки вез на казнь в Лион своих врагов. Судно фактического правителя Франции было украшено алыми шелками, с борта свисал роскошный восточный ковер. Художника особенно занимала игра красок, отраженная в реке кардинальская, воистину султанская, роскошь.

В сознании Пауэрскорта все еще мелькали юристы, в обществе которых он провел этот день – живые и мертвые. «Интересно, – вдруг подумал он, – а кем мог бы быть Ришелье – красноречивым адвокатом или суровым судьей?» Детектив перевел взгляд на соседний холст, на котором преемник Ришелье, кардинал Мазарини, играл с друзьями в карты на своем смертном ложе, окруженный придворными интриганами. Что-то кичливое и порочное было в этих духовных лицах, наделенных светской властью. Но пора было идти дальше.

Пауэрскорт спутал время, в этот день галерея закрывалась не в шесть, а в пять, и хранитель заканчивал обход первого этажа, провожая последних посетителей к выходу. Оба полотна Делароша висели в бывшей хозяйской гостиной налево от главного входа, а он обходил галерею с другой стороны. Когда же, внимательно осматривая щеколды на окнах и дверях, он добрался до комнаты с холстами Делароша, Пауэрскорт уже успел подняться на второй этаж. Детектив подошел к своему любимому «Пейзажу с радугой» Рубенса и вдруг услышал снизу глухой стук захлопнутой двери и скрежет ключа в замке. Пауэрскорт взглянул на часы – ровно пять. Должно быть, по какой-то причине музей сегодня закрывался на час раньше. Пауэрскорт стал спускаться, нащупывая в кармане револьвер. С тех пор как Джонни передал ему бродившие в уголовном мире слухи о том, что его убийство уже заказано, детектив не расставался с оружием, а леди Люси перед уходом мужа из дома всегда проверяла, при нем ли оно. Спустившись вниз, Пауэрскорт понял, что остался в музее один. Он подошел к входной двери и убедился, что замки крепкие и без посторонней помощи ему отсюда не выбраться. «Ночной сторож заступает на вахту часов в семь-восемь вечера. Что ж, у меня есть целых два часа, чтобы в одиночестве побродить по галерее», – решил Пауэрскорт.

Он уже начал подниматься обратно в главный зал, как вдруг услышал шум. Кто-то в грубых ботинках ходил по галерее. И по звуку шагов можно было догадаться, что он, этот кто-то, приближается. Вряд ли стоило дожидаться официального знакомства, интуиция подсказывала – рядом враг. Правая рука Пауэрскорта вновь нащупала и крепко сжала револьвер. Он вспомнил одно из своих расследований, когда его заперли в соборе, полном старинных гробниц, и со строительных лесов упало и пролетело буквально в дюйме от его головы несколько каменных плит. Детектив на цыпочках проскользнул в отдел, где хранилась коллекция оружия. Косые предвечерние лучи освещали тянувшуюся вдоль стен экспозицию. Поблескивал смертоносный металл. Копья, кольчуги, легкие дротики всадников, которые без разбору разили врага, тяжелые пики пехотинцев. Мечи длинные и мечи короткие, с прямым и с кривым лезвием, одним махом сносящие голову или рассекающие тело пополам. Сабли, рапиры, кинжалы, доспехи всех времен. В одной из комнат стояло даже чучело лошади, закованной в броню, а на нем – рыцарь в латах с приоткрытым глазным щитком; казалось, он зорко следит за противником.

Пауэрскорт внимательно прислушался. Ни звука. Планировка выставочных помещений позволяла, переходя из зала в зал, обойти музей по часовой стрелке либо наоборот, но спрятаться было некуда. И в этой анфиладе детективу предстояла игра в прятки, и ставкой здесь была его жизнь. Помня, что в предпоследнем помещении оружейного отдела, где когда-то была курительная комната, есть лестница наверх, Пауэрскорт стал пробираться туда. Тут у него над головой снова послышались шаги. Прошло секунд тридцать, и их звук стих. Враг ждет, когда он появится наверху? Спрятался где-нибудь за длинной портьерой, откуда удобно, выставив ствол, послать пулю прямо в сердце жертвы? Стараясь ступать неслышно, Пауэрскорт поднялся из бывшей курительной в зал, увешанный голландскими пейзажами. На одном из полотен все дышало миром и покоем: восходящее над паромной переправой солнце искрилось на воде, по реке везли богатый купеческий товар. Скрипнула половица. Враг, безусловно, тоже старается не шуметь. Но кто это? Пауэрскорт вспомнил угрозы Сомервилла. Оставалось надеяться, что казначей не сбежал из полицейской камеры, чтобы именно здесь, среди шедевров европейской живописи и драгоценного восточного оружия, прикончить своего обличителя.

Если пойти против часовой стрелки, можно почти сразу попасть в главный зал, где висят самые знаменитые полотна. Двигаясь в обратном направлении, придется пройти практически весь второй этаж. Выбрав длинный обходный маршрут, Пауэрскорт скользнул в следующую комнату, отведенную жанровой голландской живописи. В полумраке промелькнули ломоть хлеба на столе, интерьер церкви, женщина за вязанием, девушка, читающая любовное послание. Прославленные полотна Рембрандта выполнены в темных тонах, и в угасающем свете дня их уже невозможно разглядеть. Пауэрскорт посмотрел на часы. Увы, ночной сторож появится еще не скоро. Теперь детектив шел мимо полотен Каналетто. Мерцали изумрудные воды канала, пестрели в синем небе светлые облачка, сверкали мрамором дворцы и церкви Венеции. Пауэрскорт вновь остановился и прислушался. Да, в главном зале кто-то осторожно ходит, топчется, как часовой. Знает, что рано или поздно его жертва появится там, и просто ждет? Пауэрскорт бросил взгляд на пейзаж Каналетто и почему-то сразу вспомнил виды Итонского колледжа, которые художник писал в Лондоне. Под кистью Каналетто типично британские здания превращались в венецианские, будто располагались они где-нибудь близ площади Сан-Марко или странным образом перенеслись в Англию с родного острова художника, Сан-Джорджо Маджоре. Плотно прижавшись к стене возле двери, Пауэрскорт осторожно выглянул. Пусто.

Низко пригнувшись, он перебежал площадку и очутился в причудливом мире Франсуа Буше, где в небесном просторе парили обнаженные языческие боги, а герои античных мифов откровенно соблазняли своей невинной, но весьма эротичной красотой.

Шорох шагов послышался уже совсем близко. Пауэрскорт пожалел, что не может, воспарив подобно персонажам Буше, перенестись в дом номер восемь по Манчестер-сквер. Он вошел в комнату, где висела серия слащавых девичьих головок Грёза, которые могли скорее понравиться пожилым леди и престарелым джентльменам, чем молодежи обоего пола… Стоп! Шаги, кажется, замерли. Минуты две Пауэрскорт, насторожившись, стоял неподвижно. Нет, все тихо.

Он вступил в волшебное царство Антуана Ватто, чьи грациозные создания танцевали и флиртовали на природе, на чарующе изысканном «сельском празднике». Из какого-то эссе о живописи Пауэрскорт узнал, что Ватто, как и Моцарт, считал, что откровенность в искусстве вовсе не обязательно должна быть грубой и совершенство формы не всегда сопровождается бедностью содержания. Далее был Фрагонар, художник столь снисходительный к чувственным удовольствиям и столь ярко их воспевавший, что Французскую революцию стоило придумать хотя бы для того, чтобы его запретить. Пауэрскорт и сам не понимал, как он может думать об искусстве, когда рядом, возможно, бродит смерть. Он вновь прислушался. Тишина.

Наконец он добрался до главного зала, тянувшегося вдоль одной из стен здания от угла до угла, и лег на пол сбоку у входа. Потом осторожно пополз, чтобы заглянуть за угол. Так в него труднее будет прицелиться. Пусто. Здесь были только Ван Дейк и Рембрандт, Халс и Гейнсборо. Большие опасения внушала дальняя массивная дверь зала. Возможно, противник затаился за ней: стоит, взведя курок, и ждет, когда жертва приблизится. И вдруг Пауэрскорта осенило: а ведь тот мог, сняв башмаки и обойдя всю анфиладу, тихо подкрасться к нему сзади. Детектив оглянулся. Но нет, там были лишь изнеженные музыканты и влюбленные Ватто, вряд ли способные принять участие в смертельной схватке. Что же делать? Все-таки двинуться по залу? Лежать и выжидать? Вернуться обратно? С холста Веласкеса на него сурово взирала набожная испанская сеньора с веером и четками. Стояла гробовая тишина, за дальней дверью не раздавалось ни шороха. И Пауэрскорт решил опередить врага. Он вскочил на ноги и, держа в правой руке пистолет, помчался через весь зал, потом дважды выстрелил и пинком распахнул обе створки высокой резной двери. За ней никого не оказалось, лишь висели на стенах холсты с голландскими крестьянами, занятыми своими сельскими заботами.

Пауэрскорт остановился и плотно прикрыл за собой дверь. Где же топтавшийся здесь человек? Убрался восвояси? А может, уже пришел ночной сторож? Нет, не похоже. Детектив опасался, что противник перехитрил его. А эта толпа мрачных богомольцев возле голландской деревенской церкви ему не поможет. Он и его враг остались один на один в Собрании Уоллес. Право же, отличное место для игры в прятки. Такая милая забава, где менее проворный навеки выбывает из жизни.

Осторожно ступая, Пауэрскорт тронулся дальше. Картины он уже почти не замечал. Пистолет был в руке, наготове. Держать оружие в кармане не стоило: ранят, и не успеешь выстрелить. Впереди вновь показалась верхняя площадка роскошной парадной лестницы – возможно, последний пункт его жизненного пути. Да уж, кольчуга бы ему сейчас не помешала. Пауэрскорт глянул на часы: если сторож приходит в семь, он будет здесь через десять минут. Но он может ходить по музею кругами, как вокруг тутового дерева.

Выбежав на площадку – увы, недостаточно стремительно, к тому же представляя собой слишком крупную мишень, – Пауэрскорт наконец его увидел. Подняв бородатое лицо, тот стоял на середине лестничного марша, и в руке у него тоже был револьвер. Выстрелы прогремели практически одновременно. Пуля Пауэрскорта попала противнику прямо в солнечное сплетение. Незнакомец повернулся, рухнул и, оставляя на ступенях кровавый шлейф, покатился вниз, пока не затих неподвижно подле великолепного камина в холле. Раненный в грудь Пауэрскорт упал навзничь, голова его с громким стуком ударилась о мраморный пол. Ни один из стрелявших не произнес ни звука.

Альберт Форрест, ночной сторож Собрания Уоллес, любил приходить в музей чуть пораньше. Так он чувствовал себя увереннее, ведь бежать, опаздывая на работу, было ему уже не под силу. В преклонном возрасте все следует делать в срок и в спокойном темпе. В общем, без пяти семь сторож открыл выходящую на Манчестер-сквер парадную дверь галереи. Возле камина лежал ничком человек, истекая кровью. Она залила уже почти весь холл. Альберт Форрест тут же поспешил в служебную комнатушку позади оружейной выставки и сделал, наконец, то, о чем мечтал с 1900 года, когда перед открытием музея установили эту штуку, – он нажал на сигнал тревоги. А потом – еще раз. Сирена, призванная оповещать о пожаре, наводнении, Армагеддоне и Втором пришествии, взревела так, что, казалось, разбудила бы и мертвого. Альберт неторопливо – лежавший в крови человек выглядел абсолютно мертвым, так что можно было не спешить, – направился обратно в холл. Как раз в этот момент Джонни Фицджеральд входил в прихожую дома номер восемь по Манчестер-сквер. Он тревожно переглянулся с леди Люси, обеспокоенной долгим отсутствием мужа, вмиг развернулся и понесся через площадь. У галереи уже успела собраться небольшая толпа. Жильцы из отеля по соседству высыпали на улицу, посетители паба напротив, не выпуская из рук пивных кружек, глазели с порога заведения. Вбежав в музей, Джонни бросил взгляд на валявшегося в холле преступника, выхватил пистолет, выстрелил в сторону лестницы и взбежал наверх.

Пауэрскорт лежал навзничь, без сознания, и лицо его приобрело какой-то нехороший оттенок. Джонни бросился к другу и опустился возле него на колени. Сорвав с себя шелковую рубашку из лучшего лондонского магазина, попытался остановить кровотечение. Затем прикрыл детектива пиджаком и снова умчался.

Леди Люси нервно расхаживала по прихожей.

– Люси! – задыхаясь, проговорил Джонни. – Фрэнсис ранен, в него стреляли, вид у него неважный. Распорядишься, чтобы Райс с лакеем соорудили что-нибудь вроде носилок? А я побегу за доктором, тут за углом живет врач, которого мы знаем еще по Южной Африке. Он специалист по огнестрельным ранениям. Только Бога ради не трогайте Фрэнсиса, пока я не приведу врача!

Леди Люси оцепенела, сердце сдавил ледяной холод. Ее Фрэнсис! Он перенес столько испытаний, прошел через столько военных операций, провел столько опаснейших расследований. Потерять его теперь? Она отказывалась в это верить. Леди Люси попыталась представить свое будущее без Фрэнсиса. Нет, этого она не перенесет. Не сможет, и даже дети не спасут. Закутавшись в пальто, леди Люси стояла и ждала доктора.

Джонни Фицджеральд стремглав пронесся по площади, по Хай-стрит, потом по Марилебонлейн, затем свернул на Балстрод-стрит. Он не замечал ни нарядных витрин, ни ярко освещенных отелей, ни темных высоких стен со светящимися окнами. У него перед глазами стоял только Фрэнсис Пауэрскорт, его лучший друг, истекающий кровью, а рядом – ни одного близкого человека, только старинные полотна. Даже Фрэнсис, при всей его любви к искусству, не захотел бы вот так уходить из жизни. Табличка на дверях дома под номером шестнадцать извещала, что тут живет доктор Энтони Фрэзер. В армии все знали его как доктора Тони.

Сцена на парадной лестнице музея напоминала популярный библейский сюжет «Снятие с креста». Истекающий кровью Пауэрскорт без сознания лежал на полу. К Нему склонилась, словно одна из оплакивающих Иисуса женщин, леди Люси; правда, она не рыдала, а лишь пристально смотрела на мужа, страстно молясь о его спасении. Дворецкий Райс и лакей Джонс с носилками могли сойти за римских солдат, которые пришли в последний раз взглянуть на того, кого называли Царем Иудейским.

Доктор Фрэзер опустился на колени подле своего пациента, пощупал пульс, слега поморщился. Потом поднялся:

– Разрешите представиться, доктор Фрэзер, хотя чаще меня называют доктором Тони. Я знавал лорда Пауэрскорта еще в Южной Африке. А вы, я полагаю, его жена? – поклонился он леди Люси и повернулся к слугам: – А вы, должно быть, служите у него? Нам надо осторожно уложить раненого на носилки. Ваш дом на той стороне площади? Очень хорошо. Я уже послал за сиделками.

Пауэрскорта положили на носилки, и четверо мужчин понесли его. «Словно в гробу», – содрогнулась леди Люси. Раненого благополучно доставили в его спальню на втором этаже. Камин затопили, постель перестелили, принесли стулья для дежурящих близких и сиделок. Внимательно обследовав Пауэрскорта, доктор сообщил:

– Выходное отверстие на спине, значит, пуля прошла навылет. Сердце и легкие, к счастью, не задеты. Я дождусь медицинских сестер, мы промоем раны и наложим повязку. А пока что я сделаю вашему мужу укол болеутоляющего.

Доктор Фрэзер провел подле раненого больше часа. По другую сторону кровати сидела леди Люси. Она пыталась отвлечься, рассматривая врача: это был невысокий, поджарый, еще довольно молодой, лет тридцати пяти, человек с начинающими редеть волосами, крупным носом и очень яркими глазами. Когда пришли сиделки, Люси вышла в гостиную приготовить чай.

– Леди Пауэрскорт, – сказал ей четверть часа спустя доктор, – мы промыли и обработали раны. Можно было бы сделать больше, но от радикальных мер, на мой взгляд, сейчас лучше воздержаться. После чая я еще посижу возле больного, понаблюдаю за ним.

Леди Люси с благодарностью взглянула на врача. Само его присутствие действовало успокаивающе.

– Но каково ваше мнение, доктор? Фрэнсис… – она запнулась, сдерживая слезы, – он поправится?

– Не буду от вас ничего скрывать, леди Пауэрскорт. Ранение серьезное. Во время войны с бурами я видел много подобных случаев. Нам нужно следить, чтобы рана не загноилась, и всеми силами способствовать ее заживлению. В комнате больного должна быть идеальная чистота, сейчас для него опасна даже малейшая инфекция. Кроме того, ваш муж сильно ударился головой. Трудно сказать, когда он придет в сознание. Многое зависит от его собственной воли, от его желания жить. Если он падет духом, то умрет. Мне приходилось видеть и как люди гибли от менее опасных ран, и как выздоравливали с гораздо более тяжелыми.

– Что можем сделать мы, родные, доктор Тони? Мы все хотим, чтобы Фрэнсис выжил… – Ее вдруг пронзила мысль о близнецах, которые могут остаться без отца, и она вынуждена была отвернуться, чтобы скрыть слезы.

– Многое, леди Пауэрскорт, поверьте, очень многое. Большинство моих коллег в этой ситуации настояли бы на том, чтобы отправить вашего мужа в госпиталь. Я думал об этом, но решил, что в больничной палате лорд Пауэрскорт оказался бы среди людей, страдающих так же, как он, или даже больше. Рядом с ним все время кто-нибудь да умирал бы. А дома он окружен любовью близких. В ближайшие двое суток я прописываю ему полный покой, но потом, независимо от того, придет ли он в сознание, пускай дети приходят к нему, разговаривают с ним или, допустим, почитают вслух книгу. Вам всем нужно с ним как можно больше общаться. Чем активнее близкие проявят свое участие, тем полезнее для него, я уверен. А в полном безмолвии наш больной может подумать, что слышит ту самую вечную тишину раньше положенного срока.

– Значит, надежда остается? – заглянула в глаза доктору леди Люси.

– О да, леди Пауэрскорт. Конечно, остается. Давайте не будем забывать, ни на секунду не забывать – надежда есть всегда.

В душе леди Люси затеплился огонек – если не уверенности, то решимости. И мужества. Она думала о своей любви к Фрэнсису, обо всех своих храбрых предках, которые шли походами и плыли на кораблях, боролись и умирали за родную страну. Наверное, частица их отваги передалась и ей. Не отступать! Фрэнсис погибнет, если она струсит.

Первые двое суток прошли для обитателей дома на Манчестер-сквер как во сне. Старшие дети не верили, что отец опасно болен, пока леди Люси не привела их к его кровати. Томас, побледнев, долго стоял, не сводя глаз с неподвижного отцовского лица. Оливия в слезах убежала в детскую молиться о выздоровлении папочки. Регулярно наведывался доктор Тони. Каждые восемь часов у постели раненого сменялись сиделки. Они ухаживали за больным, утирая пот с его лба, измеряя температуру, пульс и занося все данные о его состоянии в специальный журнал. Леди Люси почти не отходила от мужа. Они с Джонни договорились, что будут дежурить по очереди, и уступали друг другу место, только чтобы немного поспать. Прислуга ходила на цыпочках, то и дело с тревогой заглядывая в спальню больного. На следующий же день после несчастья в дом начали приносить цветы; самым первым доставили громадный букет от Уильяма Берка. Леди Люси представила, как позабавила бы Фрэнсиса уйма букетов, присланных ее родней, и явственно услышала его слова; «Черт побери! Пора открывать цветочный магазин!» Скоро вдоль одной из стен спальни образовался целый цветник. Распорядок не поменялся лишь для близнецов. Няня Мэри Мюриэл могла нарушить его разве что ради Второго пришествия.

На третий день атмосфера в комнате больного совершенно переменилась. Царившую тут тишину, которую нарушали лишь тихие переговоры доктора и сиделок, отменили. Близнецов после утренних гигиенических процедур и кормления стали на время приносить сюда, ставя их плетеные колыбельки на стулья у отцовской кровати, и теперь утренние распоряжения доктора порой нарушал громкий крик кого-нибудь из малышей. Сиделки проявляли к ним большой интерес, любуясь их личиками и болтая им всякий умилительный вздор. Томас, как человек почти что взрослый, решил читать отцу новости спорта из газет, а Оливия придумывала сказки. Их сюжеты точь-в-точь повторяли те, что рассказывал ей папочка, и леди Люси с грустью слушала фантазии Фрэнсиса, вдруг зазвучавшие голоском их маленькой дочери. А устав читать или рассказывать, дети просто болтали обо всем, что приходило им в голову, и это умиляло медсестер не меньше, чем забавные гримаски близнецов.

Перед ланчем пришел старший инспектор Бичем. Он долго не осмеливался побеспокоить домашних Пауэрскорта и, лишь встретив в Куинзе Эдварда и Сару, которые собирались зайти на Манчестер-сквер, решился на визит.

– Добрый день, леди Пауэрскорт, здравствуйте, мистер Фицджеральд. Как себя чувствует лорд Пауэрскорт? Ему лучше?

Леди Люси и Джонни быстро посмотрели друг на друга.

– Нельзя сказать, что лучше, старший инспектор, – сказала леди Люси, – но ему и не хуже.

– Мне просто хотелось выразить ему свое почтение, а потом я сразу уйду. Я понимаю, как вам тяжело, леди Пауэрскорт. У меня есть кое-какие новости насчет того дела, расследование которого с таким блеском провел ваш муж, но я не хотел бы отрывать вас от…

– Нет-нет, расскажите, прошу вас, – улыбнулась леди Люси. – Фрэнсис наверняка первым делом захочет узнать это, как только придет в сознание…

Бичему показалось, что она чуть слышно добавила: «…если придет».

– Я буду краток, леди Пауэрскорт. Сначала о преступнике, стрелявшем в вашего мужа.

– Тип, что валялся внизу у камина? – уточнил Джонни.

– Тот самый. Лорд Пауэрскорт отличный стрелок, и его пуля прошла всего на дюйм ниже главной артерии. Мерзавец умирает в больничной палате, но пока еще жив.

– Он начал давать показания, старший инспектор? Назвал имя заказчика убийства?

– Куда ж он денется. Хотя, должен признаться, мистер Фицджеральд, мне пришлось обмануть его, чтобы выудить эти сведения.

– Каким образом?

– Я не приходил к нему вплоть до сегодняшнего утра. Тогда ведь его отправили в городскую больницу, что находится здесь за углом. И хотя клятва Гиппократа – это, конечно, святое, не думаю, что врачи очень старались спасать убийцу. Короче говоря, он был весьма плох, и я сказал, что жить ему осталось полчаса. Должно быть, мать у него была набожна и сына тоже так воспитала, потому что он сразу же начал бормотать псалмы и молитвы. А я ему говорю: «Нет уж, раз молишься, так и в грехах покайся. Будь честен перед святым Петром, уходя из юдоли скорби». Ну, он мне все и выложил. То есть я надеюсь, что все.

Бичем достал блокнот, чтобы свериться со своими записями.

– Оказывается, несколько лет назад этого человека, Дэнниса Томпкинса, судили за нанесение тяжких увечий, и в суде его защищал Сомервилл. Томпкинс получил бы лет десять тюрьмы, если не больше, но адвокат сумел доказать его невиновность, и тот на радостях пообещал, что сделает для Сомервилла все, что угодно. Недели три назад он получил записку, казначей назначил ему встречу в парке Хэмптон-корта. За этими чертовыми парками пригородных дворцов не уследишь – в их дремучих зарослях замышляется немало преступлений! Так вот, Сомервилл дал своему бывшему подзащитному конверт с чеком на пятьсот фунтов и обещал еще столько же, когда тот сделает свое дело. А поручил он Томкинсу убить лорда Пауэрскорта. Описание жертвы и адрес прилагались. Три дня назад, узнав от казначея, что лорд Пауэрскорт придет в Куинз, убийца шел за своей жертвой до самого Собрания Уоллес. То, что их там вместе заперли, – чистая случайность. Томкинс понятия не имел, что это музей, и хотел только узнать, где живет детектив. Убить его он собирался потом, когда случай представится.

– Теперь понятно, что означали намеки, которые я слышал в Ист-Энде, – кивнул Джонни. – А Томпкинс знал, почему Сомервилл так жаждал крови Фрэнсиса?