Текст книги "Предатели"

Автор книги: Дэвид Безмозгис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Annotation

«Предатели» – второй роман Дэвида Безмозгиса – рассказывает об одном дне из жизни Баруха Котлера, видного израильского общественного и государственного деятеля, в прошлом – знаменитого диссидента-отказника, отсидевшего долгие годы в советской тюрьме. В этот день Котлер нежданно-негаданно встречает человека, в свое время донесшего на него в КГБ. И этот день переворачивает его представления и о событиях своего прошлого, и его планы на будущее. За этот день Баруху Котлеру предстоит не только понять, как и почему друг его предал, но и понять, как и почему сам он сейчас предал жену, которая долгие 13 лет боролась за его освобождение, и детей.

Дэвид Безмозгис

Убежище

Один

Два

Три

Четыре

Пять

Заложник

Шесть

Семь

Восемь

Девять

Встреча

Десять

Одиннадцать

Двенадцать

Тринадцать

Четырнадцать

Восхождение

Пятнадцать

Шестнадцать

Семнадцать

Восемнадцать

Кода

Коротко об авторе

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

Дэвид Безмозгис

Предатели

Роман

Посвящается Мэй, Лене и Еве

Когда Адер услышал, что Давид почил с отцами своими и что военачальник Иоав умер, то сказал фараону: отпусти меня, я пойду в свою землю. И сказал ему фараон: разве ты нуждаешься в чем у меня, что хочешь идти в свою землю? Он отвечал: нет, но отпусти меня. 3 Цар., II:2І-22

Борьбы за национальное освобождение не может быть без жертв и кар, смертей на поле боя и казней мучеников. Но ничто на свете не способно устоять перед самопожертвованием. Давид Разиэль^[1]

Убежище

Один

В тысяче километров от места, где разворачивалась очередная великая драма его жизни и молот Господа гвоздил Иудейские горы, Барух Котлер сидел в холле ялтинского отеля и наблюдал за тем, как его молодая подруга пререкается с администраторшей, миловидной блондинкой, – та выслушивала упреки с замкнутым, упрямым выражением лица. «Сразу видно, русская», – подумал Котлер. С такой угрюмой, надменной миной русские встречали оккупантов всех мастей. В ней читалось бессмысленное, беспощадное нежелание сдаться – гордость и проклятие русского народа. Лиора продолжала упорно что-то доказывать девушке, и это говорило о том, что она дитя иной культуры. В Израиле, стране, славящейся своей строптивостью, спор был спортом и затевался как ради спора, так и в надежде добиться своего. Но в крымском отеле в разгар сезона от этой левантийской привычки спорить пользы не было. Изменилось многое: появился этот современный отель и еще другие такие же, отдыхающие одевались по-западному и держались с нагловатой живостью и апломбом обеспеченных людей, вокруг наличествовали все признаки прогресса и преуспевания – но если копнуть глубже, то, по сути, ничего не изменилось. Стоило лишь взглянуть на эту девушку и на ее лицо. Человеческий менталитет – крепкий орешек, явление загадочное и примитивное, не любящее перемен. «Правда, сегодня такую точку зрения сочли бы рискованной», – подумал Котлер мрачно, но не без приправленного иронией удовлетворения, – а из-за таких вот рискованных высказываний он и угодил в нынешнюю передрягу.

Лиора у стойки администратора развернулась и направилась к нему. Он смотрел, как приближается эта умная, энергичная еврейская девушка: темные кудри разлетаются, черные глаза негодующе сверкают, и вся ее плотная, крепенькая фигурка выражает возмущение. Со стороны могло показаться, что это любящая дочь приехала на отдых со своим папашей. Что-то многовато развелось якобы отцов и дочерей, решивших провести отдых вместе.

– Эта корова говорит, что у них нет нашей брони, – заявила Лиора. – Наглое вранье. Меня так и подмывало ей объяснить, с кем она имеет дело.

– Несомненно, это произвело бы на нее глубокое впечатление.

– Зря ты так себя недооцениваешь.

– Уж в чем-чем, но в этом меня нечасто обвиняют, – заметил Котлер.

– Лично мне не до смеха.

– Ну хорошо, Лиора, что ты предлагаешь? Написать открытое письмо, объявить голодовку?

Катя за собой чемоданы, они вышли из прохлады мраморного холла на ослепительно солнечную набережную. Неузнаваемый в белой шляпе и темных очках, Котлер, щурясь, смотрел на поток туристов, на беготню официантов среди столиков соседнего кафе, на ажиотаж покупателей у сувенирных киосков, выстроившихся вдоль каменного парапета. За парапетом – море и пляж с серой галькой и загорающими людьми. «А много ли тут на самом деле изменилось?» – подумалось Котлеру. Как тут все было пятьдесят три года тому назад? Тогда не было современных отелей, кафе не блистали ассортиментом, а сувенирные киоски – разнообразием продукции, и все равно для десятилетнего мальчика здесь имелась масса притягательного. Припомнились концерты на открытом воздухе, прогулки с отцом по окрестным холмам, экскурсии на греческие развалины и в итальянскую крепость и долгие, ленивые, знойные дни на пляже. Они с родителями – единственный раз в жизни – провели вместе целый месяц. В их семейную летопись этот месяц вошел как время баснословное, идиллическое. Повторить его так никогда и не удалось. Следующим летом у матери случился жуткий приступ аппендицита. На другое лето отец менял работу. Да и его пресловутые музыкальные чаяния давали о себе знать. Родители единодушно решили, что не следует делать такой большой перерыв в занятиях на рояле. Великий Мирон Левенталь пригласил его в свой класс, и Котлер впервые отправился в Москву. А потом стало не до того. Всегда находилось что-нибудь поинтереснее. Свободное от учебы время он отдавал друзьям, девушкам, потом политике. Сейчас, оглядываясь на расстилающийся позади жизненный путь, он жалел, что в Крыму они так больше и не побывали.

Котлер и Лиора отошли от отеля и остановились, чтобы оценить обстановку и прикинуть варианты. Лиора приглядывалась к соседним отелям.

– Бесполезно, – сказал Котлер, перехватив ее взгляд. – Когда я вчера звонил, это был последний свободный номер. Август. В городе снят каждый угол. Нам везде скажут то же самое.

В глазах Лиоры читались с трудом сдерживаемые протест и разочарование. Сдерживаемые, понял он, из уважения и – что уж тут скрывать – по причине тревоги за него.

– Может быть. Но выяснить это займет десять минут.

– Я бы не стал тратить время.

– И что тогда? Просто улетаем обратно?

– Нет, не для того мы так далеко забрались. Просто уехать было бы глупо.

– Прекрасно, Барух. Но где мы будем ночевать? В палатке на пляже? Как нудисты в Коктебеле?

– А это идея. Так и вижу фото и под ним заголовок: «Барух Котлер во всей красе!»

– Хорошо, а я на этом фото где?

– Рядом со мной. А где еще? Пусть глазеют, если уж на то пошло.

– Навидалась я этих фоток – с меня хватит.

– Подумаешь, – сказал Котлер. – Во всяком случае, к нудистам мы пока не присоседились.

Сойдя на проезжую часть, он поймал такси; водитель помог им погрузить чемоданы в багажник и отвез на автовокзал, куда они прибыли автобусом из Симферополя не далее как три часа назад. Тогда вокруг царила неразбериха: отдыхающие сражались за такси, толпа местных – в основном сдающих жилье, с буклетами и визитками в руках, – зазывала квартирантов. В прошлый раз Котлер их толком не заметил. Он вообще обратил на них внимание лишь потому, что у таких же частников они с родителями тогда остановились. Они сняли комнату у русской пары средних лет, с ними еще проживал взрослый сын с семьей. Мирно, без ссор, просуществовали они весь месяц под одной крышей, деля не только кухню, но и туалет. В те времена ко всему относились проще. И поскольку сюда его привела, хоть и несколько извилистым путем, ностальгия, неудача с отелем ничуть его не расстроила. Наоборот, ему хотелось вернуться в прошлое, погрузиться в него как можно глубже, так что та русская барышня ему только помогла.

На вокзале все было иначе, чем утром. Толпа схлынула, и лишь у края открытой стоянки равнодушной кучкой расположились местные; у некоторых при себе были самодельные плакаты – на коленях или просто в руке. При виде Котлера и Лиоры с чемоданами они было дернулись, но подходить не стали. Котлер с Лиорой и правда мало походили на тех, кто ищет жилье, – скорее, на тех, кто забрел сюда по оплошке. Котлеру пришла в голову одна мысль, и он попросил Лиору постеречь чемоданы, а сам пошел в здание вокзала справиться о расписании. Печать уныния и пораженчества, лежащая на всех ожидающих на площади, наводила на мысль, что и у них с Лиорой дело – швах. Котлера не отпускало подозрение, что топчутся здесь в ожидании постояльцев эти люди неспроста.

– Следующий автобус из Симферополя придет часа через три, не раньше, – сообщил он, вернувшись к Лиоре.

– И что это значит?

– Когда он придет, другие местные, скорее всего, тоже подтянутся, чтобы искать жильцов. Но все равно еще три часа ждать.

– А эти люди там кто?

– Эти, с печатью безнадеги на лице? Хорошо бы кому-нибудь научить их выглядеть пободрее.

– В нашем распоряжении три часа. Можешь провести для них практическое занятие.

– Сдается мне, момент неподходящий.

– Почему же?

– За три часа можно успеть посмотреть один-два варианта. Если ничего не подберем, вернемся сюда к приходу симферопольского автобуса и посмотрим, что еще подвернется.

Котлер заметил, что во время их разговора кое-кто из местных навострил уши, словно почуял след. Когда Котлер с Лиорой направились в их сторону, от группки отделились и вышли им навстречу две женщины. На товарок они не походили – скорее, на конкуренток. Обе были средних лет, и каждая держала плакат с написанным от руки объявлением о сдаче жилья. Ближе к ним оказалась та, что подороднее и посмуглее. У нее были коротко стриженные волосы неестественного бордового цвета. Черты лица правильные, глаза, отметил Котлер, пронзительно синие, и хотя с возрастом кожа ее огрубела, в свое время женщина явно была хороша собой. Вторая оказалась невеличка, ниже первой и даже ощутимо ниже малорослого Котлера. Сухощавая, из выреза летнего платья торчат ключицы. Она была на добрый десяток лет моложе первой, волосы у нее были подлиннее, пшеничного цвета, натуральные. У обеих на шее виднелись золотые православные крестики. И если национальность первой женщины навскидку определить не удавалось, то вторая была явно русская, из крестьян. Игра «угадай национальность» стара как мир; каждый в ней одновременно и участник, и эксперт.

– Жилье ищете? – поинтересовалась первая женщина.

– Ищем, – ответил Котлер.

– На какой срок?

– На неделю.

– У меня есть комната. Поедемте ко мне, покажу.

– А чего это сразу к тебе? – возмутилась вторая женщина. – Я тоже комнату сдаю. Еще и поудобнее, чем твоя. До пляжа ближе. Давай спросим у клиента, что ему нужнее.

– Ее комната с моей и рядом не стояла, – сказала первая женщина. – Может, она и поближе к пляжу на пять минут, зато меньше, и ванная общая. Так что думайте, что вам лучше. По моему опыту, сейчас все предпочитают свою ванную.

– А сколько? – спросил Котлер.

– Сколько она хочет, – ответила первая, – столько и я возьму.

– А у остальных? – спросил Котлер, имея в виду тех, кто остался в тени вокзальной громадины из стекла и бетона и теперь прислушивался к их разговору с вялым, понурым интересом.

– Ступайте, поспрашивайте. Только ничего лучше вам никто не предложит. Лишь зря время потратите. Почему ко мне не хотите? Вот увидите, вам понравится. А не понравится – вернетесь и поищете другой вариант.

– Ух и нахалка ты, Светлана, – заметила вторая женщина.

– Пардон, мадам? – вскинулась Светлана, выговаривая французские слова с кошмарным русским акцентом. – Это кто тут еще нахалка! Позоришь меня перед клиентом, бесстыжая!

– Да, отдельной ванной у меня нет, это правда, – обратилась вторая женщина к Котлеру и Лиоре, делая вид, что не замечает Светлану. – Но что моя комната меньше, я бы не сказала. И вообще она чистенькая, и ремонт недавно был. Муж у меня плотник, сам все делал. А к пляжу намного ближе, и автобус рядом останавливается. Может, чтобы не тратить время понапрасну, сначала заглянете ко мне? К ней ехать в два раза дольше.

Котлер покосился на Лиору – что она думает? Лиора всем своим видом выражала протест и отказ участвовать в голосовании.

– Откуда вы? – поинтересовалась Светлана, понемногу оттесняя вторую женщину.

– Из Америки, – Котлер снова бросил взгляд на Лиору.

– Евреи? – спросила Светлана заискивающе, что Котлера неизменно отталкивало.

– Вы всегда у клиентов об этом спрашиваете?

– У меня муж еврей, – объявила Светлана, словно гордясь этим.

– Ой, и что с того? – возмутилась вторая женщина, протискиваясь вперед. – У меня, может, дед был еврей!

– Если вы евреи, – гнула свое Светлана, – то сами понимаете, каково нашим здесь приходится.

– Ты теперь, значит, тоже еврейка? – фыркнула вторая женщина. – Не знала. А раз вы такие евреи, что вы тут до сих пор делаете? Другие евреи, что поумнее, едва стало можно, умотали в Израиль.

– Видите, что приходится терпеть? – Светлана презрительно усмехнулась.

– Ваш муж родом из этих мест? – как бы невзначай поинтересовался Котлер.

– Нет, он из Казахстана, – ответила Светлана и добавила, словно оправдываясь: – Здесь много евреев из Казахстана.

– Ну, думаю, здесь получше, чем в Казахстане, – заметил Котлер.

– Что Казахстан, что Крым – если кусок хлеба добыть трудно, то особой разницы нет.

Котлер снова обернулся к Лиоре. На этот раз она не скрывала недовольства. Его затея ее явно не вдохновляла. Она мыслила здраво, не любила риск и была куда меньше его подвержена сантиментам. Ему бы перенять ее благоразумие, но у него никогда не получалось держать в узде свои порывы. И он был уже слишком стар, чтобы себя перекраивать.

– Разве не сказано в Торе, что прежде всего надо помогать своим сородичам? – напирала Светлана.

– Неужели? – сказал Котлер, хотя решение уже принял.

Даже довод Светланы не заставил его передумать.

Он взялся за ручку чемодана и приготовился идти. Лиора неохотно взялась за ручку своего.

– Отлично, – сказал Котлер Светлане. – Везите нас.

Два

До места добирались на «Ладе-Ниве» – довольно новой, но по виду не изменившейся с советских времен; в салоне приторно пахло розой. Дорога, свернув от побережья и извилисто пропетляв между холмами, заняла всего несколько минут – они ушли на то, чтобы представиться друг другу. Светлана сообщила им свои фамилию и имя-отчество, Котлер с Лиорой, опустив фамилии, назвались прежними русскими именами; так впервые с момента освобождения из тюрьмы Котлер снова стал Борисом Соломоновичем, а Лиора, впервые со времен детского сада в Москве, – Леной Исааковной. Это был хороший ход, хотя бы в плане погружения в прошлое. Стоило Котлеру об этом подумать, и он сразу ощутил, как одно только имя Борис возвращает ему прежнего себя. Прежнего, такого непохожего на человека, которого он волевым образом из себя вылепил. Борис. Или Боренька, как его ласково называли дома. Стоило ему мысленно произнести это имя, как в груди разлилось тепло. И хотя в последнее время он постоянно пребывал в умягченном состоянии духа, все же поразительно, насколько он стал ранимым и сентиментальным. Как сильно трогали его собственные мысли и воспоминания.

Дом, куда привезла их Светлана, стоял на отдельном участке и, как и другие соседние дома, носил на себе следы обветшания и починок на скорую руку. Светлана резко свернула на ухабистый съезд и затормозила возле стены с облупившейся бледно-зеленой штукатуркой. У дома крыша была черепичная, а у пристройки – грубого протеза, приставленного к основному зданию, – из рифленого железа. Рядом с пристройкой виднелся клочок сухой травы, на котором обретались несколько вялых коричневых кур и белый гусь. На краю этого пятачка цеплялось за жизнь чахлое персиковое дерево. Обычный сельский дом. Надел земли, дающий скромные плоды. Жизнь местечкового масштаба.

Вслед за Светланой Котлер и Лиора прошли к дому, но не стали забирать чемоданы из багажника – решили оставить себе путь к отступлению. На входе они дружно отметили белую пластиковую мезузу, прикрепленную к дверному косяку. Светлана не преминула нарочито провести по ней кончиками пальцев и прижать их к губам.

– Обычно муж дома, но по субботам он рано утром ездит на троллейбусе в Симферополь, в синагогу. А то без него может не набраться десять человек для службы, для миньяна, – это последнее слово Светлана произнесла со значением.

В доме она бегло провела их по комнатам, которые занимали она и муж. Сразу за входной дверью была гостиная – с диваном, журнальным столиком, телевизором. Дальше начинался коридор. По правую руку располагалась кухня, в ней – гарнитур (деревянный стол и четыре стула), современный холодильник, плита и глубокая, старых времен, эмалированная раковина. Слева шли три закрытые двери – за ними, по словам Светланы, были спальни – их с мужем и двух дочерей, а еще ванная. Все эти помещения, кроме кухни (ей жильцам разрешалось пользоваться), предназначались только для них с мужем. В коридоре были развешаны декоративные тарелки – образчики народных промыслов, очевидно местных, и исторические виды зарубежных городов – Кракова, Праги, Цюриха. Имелась там и деревянная дощечка с бронзовым барельефом Стены Плача – такие в Иерусалиме продаются на каждом углу. В конце коридора висел портрет в раме – жених и невеста.

– Моя старшая, – сказала Светлана, указывая на фото. – Живет в Симферополе. Ее мужу больше нравится сидеть без работы там.

– Он тоже ходит в синагогу? – в шутку поинтересовался Котлер.

– Это не про него, – отрезала Светлана.

– А другая ваша дочь?

– Она в университете в Кракове. Учится на экономиста. Золото, а не девочка, но этим летом подрабатывает в парикмахерской, – ответила Светлана и удрученно пожала плечами.

В конце коридора обнаружилась дверь. Справа в стене было окошко, через которое сочился свет. Слева открывался выход в прихожую. Три ступеньки вниз – и снова дверь, на этот раз – в неухоженный двор.

– Отдельный вход, – сказала Светлана. – У вас будет свой ключ.

Она отперла дверь в гостевую часть дома и провела их в комнату метров в двадцать, не сказать что шикарную, но чистую и светлую. В ней было все, что нужно: письменный стол, два стула, комод с телевизором на нем и двуспальная кровать с подушками, аккуратно застеленная синим покрывалом. Пол был выложен квадратной белой плиткой, стены побелены. Над столом – прямоугольное зеркало в золоченой раме, над кроватью – любительская акварель: берег моря, кружащие чайки и лодочка под парусом. Между столом и комодом – дверь в пресловутый туалет. Светлана отступила, чтобы Котлер и Лиора могли туда заглянуть. Там обнаружился голубой унитаз, раковина ему в тон и выгороженная приступочка с душем за прозрачной полиэтиленовой шторкой. Как и вообще вся гостевая половина, помещение было тесное, но чистое и ухоженное.

– Полотенца здесь, – сказала Светлана.

На рейке, прикрученной шурупами сзади к двери, висел шедевр советской текстильной промышленности – два тонких, жестких вафельных полотенца такого размера, что взрослому не хватило бы даже обернуть их вокруг пояса.

По завершении осмотра они вернулись в комнату; повисла пауза. Светлана по очереди посмотрела на Котлера и Лиору и спросила:

– Ну так что?

– Нам нужно немного посоветоваться, – ответил Котлер.

– Очень хорошо, – сказала Светлана.

Взгляд ее обежал комнату и споткнулся о кровать. Она повернулась и посмотрела на них обоих так, словно хотела сказать что-то без слов. Что-то, что вслух не произнесешь – слишком неловко.

– А если вам нужно что-нибудь еще…

Котлер расценил это как намек на неясность их с Лиорой отношений. Другими словами, завуалированное предложение поставить раскладушку.

– Нет, спасибо, – сказал он.

Светлана удалилась к себе, не потрудившись даже скрыть обиду – и на их промедление, и на нежелание снять комнату сей же час, и на их неминуемый отказ.

Когда она ушла, Котлер сел на кровать, немного попружинил, чтобы испытать матрас.

– Плохая это затея, Барух. Оно того не стоит.

– Где же твоя солидарность?

– Мне нет нужды доказывать солидарность, и тебе тоже.

– С солидарностью такое дело, – Котлер улыбнулся. – Ее нужно постоянно демонстрировать.

– Барух, оставаться здесь – значит нарываться на неприятности. А весь смысл нашего приезда сюда был в том, чтобы от неприятностей скрыться.

– Смысл, да. Но не весь.

– Ты понимаешь, о чем я.

– Этой женщины нам нечего опасаться.

– А ее мужа?

– Казахского еврея из крымского городка?

– Русского еврея. А есть ли в мире хоть один русский еврей, который бы тебя не знал? Я такого не встречала.

– Поди сюда, сядь.

Котлер похлопал по кровати рядом с собой. Лиора с неохотой, но послушалась. Котлер взял ее руки, обнял ими себя за талию. Жест был отеческий, успокаивающий и одновременно откровенный. Сквозь ткань брюк Котлер ощущал ее руки – теплые, по-птичьи невесомые. Они тихо сидели, прижавшись друг к другу, и постепенно подпадали под обаяние момента. Медленно, словно устав сопротивляться, она склонила голову ему на плечо.

– Вот и славно, милая моя, – сказал Котлер.

«Ну и картина», – подумал он. Соблазнительная, серьезная темноволосая девушка сидит, положив голову на плечо пузатого коротышки, который так и не снял темные очки и шляпу. Комедия, да и только. Но девичьи пальчики пробрались между ног, и ему стало не до смеха. Вместо веселья накатило зверское желание.

– Лиора, я согласен, что это неразумно. Разумнее было бы остановиться у другой женщины.

– У крестьянки.

– Жилистой, крепкой крестьянки. Которая не интересуется евреями и не читает международную прессу.

– Еще не поздно.

– Считай, что это любопытство. Инстинкт. А я следую своим инстинктам.

– Я думала, ты следуешь принципам.

– Судя по моему опыту, это одно и то же.

Лиора выпрямилась и заглянула ему в глаза.

– Ты знаешь мое мнение. Как еще мне тебя убедить?

– Доверяешь в большом – доверься и в малом.

– Барух, тут вопрос не доверия, а согласия. Как правило, я с тобой соглашаюсь. Чаще, чем с кем-либо другим.

– Значит, это будет исключением. Точнее, прогрессом. Во взаимоотношениях доверять куда важнее, чем соглашаться. Я прошу тебя мне довериться. Сумеешь?

– Я несогласна с тобой, Барух, но спорить не стану.

– Хорошо. В этом и заключается доверие.

Светлану они нашли на кухне, она мыла в раковине свекольную ботву.

– Так что вы решили? – спросила она, даже не подумав прерваться.

– Мы согласны, – сказал Котлер.

– Вот как? – отозвалась Светлана, нимало не обрадовавшись.

– Мы заплатим наличными за неделю вперед. Если вас это устраивает.

– Да, – безучастно сказала Светлана, – меня это устраивает.

Три

Солнце начало свой медлительный, как всегда в середине лета, спуск к горизонту, когда они наконец заселились. Светлана выдала им ключи от обеих дверей, передней и задней, после чего – в порядке одолжения – тактично удалилась. Вещи были разложены по ящикам и шкафчикам, пустые чемоданы утверждены в углу, – и Котлер с Лиорой обменялись взглядом; в этом взгляде к насмешке и беспечности примешивалась опаска. Им и раньше доводилось снимать номера в отелях, но, за исключением одного раза, лишь на вечер или вторую половину дня. Полгода назад, во время дипломатического визита в Хельсинки, Лиора упросила Котлера разрешить ей остаться на ночь. Но тогда у нее был собственный номер немного дальше по коридору. Здесь у них впервые образовалось некое подобие общего дома. Одежда висела в одном шкафу, лежала в тех же ящиках. В ванной, в тесном шкафчике, стояли рядышком их витамины, таблетки, кремы, зубные щетки. Они открыто стали тем, кем были до этого тайно, то есть вместе теперь составляли нечто иное, чем по отдельности. У Лиоры оставалась ее иерусалимская квартира, а у Котлера, кроме этой комнаты, другого дома не было. Такие дела. Они освободились от прежних уз, вольны делать, что им заблагорассудится, – как им и мечталось, подвернись только такая возможность, – но при этом их не оставляло чувство беспокойства и тревоги. Котлер был в бегах уже почти два дня. Побросав вещи в небольшой чемодан, он выскользнул из дома в пятницу перед рассветом и спрятался сначала у себя в приемной, а потом у Лиоры. Большую часть дня они с Лиорой провели в пути, тайком вылетев ранним рейсом из Тель-Авива в Киев, а из Киева – в Симферополь, далее был автобус до Ялты, потом отель, откуда их завернули. Все это время у них не было ни минуты, чтобы отдышаться и навести справки о том, что происходит в мире. В Киеве, во время пересадки, им удалось наскоро выйти в интернет, но для откликов и комментариев было еще рановато. Оттуда Лиора позвонила отцу, и у них состоялся болезненный, неприятный разговор. Котлер стоял близко и мог слышать, что говорил ее отец, и ощущать холодок неодобрения. Лиора была единственным ребенком, папиной, по преимуществу, дочкой и всегда старалась заслужить его похвалу. Родители Лиоры, тоже сионисты и отказники, были моложе Котлера на десять лет. Их заявку на выезд отклонили, и на последние восемь лет советской власти они оказались заперты в России, хотя, в отличие от Котлера, избежали путешествия в ГУЛАГ. Ицхак и Адина Розенберг, хорошие, интеллигентные, справедливые люди. Котлер познакомился с ними в Израиле на одном из сборищ бывших отказников – те время от времени встречались. И на такой встрече Ицхак представил ему свою юную дочь, одну из лучших студенток Еврейского университета, увлекающуюся политикой. Когда позже Котлер взял Лиору в штат, ее родители были чрезвычайно ему признательны. Было это четыре года назад. И каждый год они на Рош а-Шана посылали Котлерам корзину фруктов. Скоро снова Рош а-Шана, но Котлер подозревал, что на этот раз корзины с фруктами ему не дождаться.

Они не стали спрашивать у Светланы, как им добраться до Ялты, а, распугав живность, выскользнули через задний ход. Котлер повел Лиору к побережью. Он тешил себя мыслью, что детская память его не подведет, что впечатления от этого места живы с тех давних пор. Хотя больше помогло то, что город был не такой уж большой и отлого спускался к морю. Несколько остановок на маршрутке – и они в туристическом центре, у площади Ленина, где, величаво обрамленный Крымскими горами, по-прежнему стоит на своем пьедестале бронзовый большевик – делает вид, что смотрит на море, а сам косит взглядом на «Макдоналдс». В свое время, подумал Котлер, добропорядочные жители Ялты решат либо сложить к его ногам новую груду костей, либо наконец его демонтировать.

Без особых сложностей отыскалось интернет-кафе; в нем было темно, как в пещере, и сидели сплошь подростки в наушниках – перекрикиваясь друг с другом, они мочили на компьютерных экранах чеченцев и талибов. За похожей игрой Котлер однажды застал Бенциона. Чувствительного книжного мальчика, на тот момент ученика ешивы. Поняв по лицу реакцию отца, Бенцион потупился и сказал: «Все ребята в это играют». Теперь он служил под Хевроном, и ему стало не до игр.

В глубине кафе Котлер и Лиора нашли два свободных компьютера рядом и погрузились в израильскую прессу. Долго искать не пришлось. На первых полосах и в «А-Арец»^[2], и в «Джерузалем пост» красовался один и тот же снимок – они с Лиорой в тель-авивском аэропорту. Снимок был сделан в тот момент, когда они предъявляли документы на билетной стойке. Снял издалека, украдкой, скорее всего, кто-нибудь из пассажиров – профессионалы подобной стыдливостью не страдают. Но даже на таком снимке они все равно были узнаваемы, особенно он – хотя, если мериться дурной славой, Лиора, видимо, уже сравнялась с ним. «А-Аарец» в пандан еще поместил фотографию его жены на рынке возле их иерусалимского дома, где она делала покупки к шабату. Мирьям на фото была воплощенная верная супруга, удрученная вероломством мужа. Весь ее комментарий сводился к отказу обсуждать «внутрисемейный вопрос». Котлер представил эту сцену: рынок, наседающие, умоляющие журналисты. Только в случае с Мирьям шансов у них не было. Тут Котлер с нежностью улыбнулся. Мирьям – скала. В свое время она прошла суровую школу и теперь обращалась с прессой с осмотрительностью бывалого имидж-консультанта. Репортеры могли самонадеянно думать, что застали ее врасплох, но Котлер был бы удивлен – и, откровенно говоря, разочарован, – если бы выяснилось, что Мирьям не срежиссировала все это сама, вплоть до картошки, оказавшейся у нее в руке в момент, когда ее снимали.

В обеих газетах на первой полосе, помимо «оскандалившегося Котлера», была новость о том, что кнессет проголосовал за уход из поселений^[3]. Все произошло ожидаемо: коалиция премьер-министра восполнила лакуны и добилась минимального перевеса голосов. Котлер, не желая проходить по спискам как просто воздержавшийся, проголосовал накануне, незадолго до своего постыдного бегства. «А-Арец» упомянула его в списке видных оппонентов, назвав самым значительным отступником из числа членов кабинета премьер-министра. Далее неизбежно следовали высказывания представителей различных фракций. Все те же голоса, все те же песни. Премьер-министр ссылается на необходимость иметь такие границы, которые мы можем защитить, и на благополучие Государства Израиль. Начальник штаба рапортует о железной дисциплине в армии. Левые ликуют. Правые возмущаются. Американцы аплодируют. Поселенцы угрожают неповиновением вплоть до кровопролития. А палестинцы выражают протест.

Гвалт этот будет продолжаться до тех пор, пока операция не состоится. Что произойдет потом, никто не знал. По мнению Котлера, ничего хорошего. Вопрос лишь в том, насколько все будет плохо.

Лиора тронула его за плечо. На экране ее компьютера открылась колонка одной из израильских русских газет. Все с той же зернистой фотографией из аэропорта.

– Хоть кто-то нашелся, кто сложил один и один, – сказала Лиора.

Этим «кем-то» оказалась Хава Марголис, его старая приятельница, а ныне враг, бывшая предводительница московских сионистов, суровая, аскетичная Крупская их движения. Она свидетельствовала против него на иерусалимском процессе, а потом пыталась его сковырнуть, но здесь она говорила то, что сказал бы любой разумный человек: со стороны премьер-министра было цинично разрушить семью человека только за то, что он не прогнулся и пошел против его политической воли. Этот поступок замарал премьер-министра куда больше, чем Котлера, тем более что в итоге политическая цель не была достигнута. И даже люди, как и она, давно разочаровавшиеся в Котлере, хотят не злорадствовать по поводу его унижения, а задуматься над тем, что за подлая душонка у человека, который управляет их страной. Потом она, как того требовала профессиональная журналистская этика, прибавила, что обвинения ее против премьер-министра пока голословны, ибо не найдены доказательства, что эти порочащие снимки были анонимно слиты прессе с его ведома. Но, как ей кажется, поверить, будто премьер-министр тут ни при чем, способен лишь запредельно наивный ребенок. А лично она ни одного такого не встречала во всем Государстве Израиль.