Текст книги "Библия языка телодвижений"

Автор книги: Десмонд Моррис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

РОДИТЕЛЬСКИЕ СИГНАЛЫ

Забота, любовь и безопасность, даруемые отцом и матерью

Родительские Сигналы всегда обещают ребёнку заботу и защиту – за исключением тех случаев, когда ему не повезло с родителями.

Для ребёнка нет более защищённого места, чем материнская утроба. На поздних стадиях беременности ребёнок воспринимает и прикосновения, и звуки. Его зрение, обоняние и осязание по-прежнему бесполезны, однако он чувствует уютные объятия маточных стенок, тепло материнского тела, слышит биение сердца матери – семьдесят два удара в минуту. Таковы первые впечатления, которые ребёнок получает от внешнего мира, и они остаются с ним навсегда. Даже если после родов мать не любит ребёнка, она уже подарила ему, по меньшей мере, три сигнала родительской заботы. Для каждого из нас тепло, объятия и биение сердца всегда будут означать уют и безопасность.

Когда ребёнок рождается, он переживает внезапную утрату этих жизненно важных сигналов. Как правило, он извергается из тела матери в яркий свет, и его тут же атакуют металлическое позвякивание медицинских инструментов, неожиданный холод, отсутствие контакта с поверхностью; младенца могут даже перевернуть вниз головой и шлёпнуть, чтобы он сделал первый вдох. Неудивительно, что в ответ на такое обращение ребёнок первым делом испускает панический крик. По некой необъяснимой причине присутствующие взрослые, услышав этот вызванный стрессом крик, гордо улыбаются. Эту ситуацию, притворно называемую «нормальный родовой процесс», в какой-то мере можно уподобить первобытному ритуалу инициации.

И только когда ребёнок, завернутый в тёплую мягкую ткань, оказывается на руках у матери, близ её сердца, он вновь обретает утраченные было сигналы уюта. Он опять ощущает тепло и материнское тело, он слышит столь знакомое биение сердца. На деле младенцу вовсе не обязательно ждать, пока взрослые соблаговолят обеспечить его всеми этими условиями после долгих мгновений боли и мучений. Недавно во Франции была разработана техника родов, позволяющая сделать первые минуты жизни новорожденного куда более щадящими. Когда ребёнок движется по родовым путям, свет в помещении приглушается, шумы сводятся к минимуму, а телесный контакт младенца и матери не прерывается. Руки врача бережно принимают ребёнка и кладут его на материнский живот так, чтобы тело младенца всё время соприкасалось с тёплой кожей. Если роды прошли без осложнений, младенец лежит на животе матери до тех пор, пока не начинает дышать самостоятельно. Затем ребёнка очень осторожно перекладывают на руки матери, и она прижимает его к груди. Младенца заворачивают в тёплую ткань, и он слушает материнское сердце, успокаиваясь после шока силового извержения из утробы. Только после этого настает черёд других забот.

Наблюдать за такими родами удивительно, поскольку младенец не кричит и не корчится. Его не заставляют дышать – он сам делает вдох, когда становится к этому готов. Его не моют и не чистят, пока он не оправится от родового шока. Пуповину не обрезают до тех пор, пока она не перестает функционировать. Сразу после рождения младенец продолжает соприкасаться с материнским телом: в ключевой момент Родительские Сигналы не пропадают втуне.

Повезло младенцу появиться на свет таким способом или не повезло, вскоре он умиротворённо засыпает. Когда ребёнок не спит, он вправе рассчитывать на то, что мать будет держать его на руках, и так будет продолжаться ещё много недель, а то и месяцев. Держать младенца на руках можно по-разному. Мать, которая спокойна, избегает стрессов и интуитивно прижимает младенца к телу, поступает правильно. Матери, которая просто держит ребёнка и не обнимает его, ещё есть чему учиться.

В дополнение к материнским объятиям ребёнка ритмично баюкают, воркуют над ним и напевают ему песенки. Эти нежные звуки призваны успокоить младенца, а качание имитирует важный сигнал, который он получал, находясь в животе матери, – биение её сердца. На первый взгляд, баюкание ребёнка похоже скорее на покачивание плода в утробе при движении матери, но эта аналогия неверна. Частота, с которой качают ребёнка, меньше средней частоты шагов женщины. Обычно матери баюкают детей, неосознанно ориентируясь на свой пульс. Когда в ходе эксперимента люльки качали с разной частотой, выяснилось, что слишком быстрое или слишком медленное качание младенцев не успокаивает, зато они почти моментально перестают плакать и отлично себя чувствуют при 60–70 качаниях в минуту. Похоже, средняя частота сердцебиения – 72 удара в минуту – может воздействовать на ребёнка не только в виде звука, но и в виде движения.

Но и звук бьющегося сердца более чем значим. Наблюдения за матерями, которые держат детей на руках, показали, что 80 % матерей интуитивно качают ребёнка левой рукой, держа его ближе к сердцу, причем неважно, правша женщина или левша – 78 % матерей-левшей поступают так же. На 373 из 466 полотен, изображающих кормящих матерей, включая Богоматерь с младенцем, можно наблюдать ту же картину (что дает нам те же 80 %).

К участию в другом эксперименте привлекли детей в «грудничковом» отделении больницы: им ставили записи сердцебиения матерей с целью узнать, воздействуют ли они на младенцев как колыбельная. Результат удивил учёных: ор младенцев стал, по крайней мере, вдвое тише! Тот же эксперимент проделали с детьми в возрасте от 16 до 23 месяцев. Целью эксперимента было установить, как скоро ребёнок засыпает при тех или иных звуках. В среднем дети засыпали: в тишине – через 46 минут; под метроном, отбивающий 72 удара в минуту, – через 49 минут; под запись колыбельной – через 49 минут; при записи бьющегося сердца матери – всего через 23 минуты.

Звук сердцебиения определённо является для ребёнка успокаивающим сигналом. Неудивительно, что метроном ему проигрывает: надо думать, ребенку важна не только частота, но и «мягкость» того особенного звука, с которым бьётся сердце. Возможно, именно по этой причине мы, повзрослев, с таким наслаждением вслушиваемся в ритмичные партии бас-барабана, звучащего во множестве популярных песен. Наиболее приятные для слуха мелодии сравнительно медленны, их ритм примерно совпадает с сердечным, и вряд ли случайно слово «сердце» встречается в текстах романтических песен столь часто. Когда ритм песни быстрее ритма спокойно бьющегося сердца, музыка уже не успокаивает – она будоражит и перестаёт быть музыкой для влюблённых сердец.

Есть ещё один Родительский Сигнал, который «аукается» нам во взрослой жизни, но он, в отличие от предыдущего, может стать источником вредных привычек. Речь идет о сосании груди. Во время кормления мать подносит тёплый сосок груди ко рту младенца, и тот энергично сосёт сладкое молоко. Сосок (или соска) и молоко становятся для ребёнка сигналами заботы. Взрослея, мы в поисках успокоения начинаем воспроизводить это младенческое действие. Мы можем посасывать что-то тёплое (сигарету, трубку, сигару), есть или пить что-нибудь сладкое (конфету, шоколадку, сладкий напиток, другие продукты, содержащие сахар). Однако те из нас, кто предается этим успокаивающим занятиям слишком часто, в итоге сталкиваются с большими проблемами: их лёгкие чернеют от никотина, их тела полнеют.

В дополнение к убаюкиванию, кормлению, обниманию и согреванию матери холят и лелеют младенцев и другими способами. Они их ласкают, нежат, моют, чистят, гладят и пошлепывают. При этом матери смотрят на детей любящими глазами и улыбаются. В первые пять месяцев жизни мы не обращаем внимания на то, кто именно о нас заботится, однако впоследствии мы становимся разборчивыми. Все здоровые годовалые дети начинают узнавать своих матерей и видеть не просто дружескую улыбку, но дружескую улыбку конкретного человека. С этого времени ребёнок привязывается к матери, и эта привязанность усиливается с каждым днём. Позднее ребёнок, оказавшийся в беде, будет бежать именно к матери, поскольку мать для него – олицетворение безопасности, защиты, уюта и помощи. Ребёнок может делать вылазки в удивительный незнакомый мир, но в итоге он вернётся к своей родительнице.

Пройдут годы, и ребёнок обнаружит, что он или мальчик, или девочка, и что у него есть два родителя: один – того же пола, второй – другого. Постепенно мальчик станет подражать (подсознательно, разумеется) отцу, а девочка – матери. Ребёнок с готовностью учится у обоих родителей и копирует и отца, и мать, однако имитация поведения родителя того же пола со временем начинает доминировать. На этом этапе Родительские Сигналы, которые воспроизводит ребёнок, – это уже не просто телодвижения и работа руками, тон голоса и особенности походки, характерные позы и действия. Теперь ребёнок добивается куда более тонкого сходства, он копирует эмоциональный баланс и ритм, восторженность и пессимизм, мотивацию и моральный выбор.

К подростковому возрасту дети, которым повезло с любящими родителями, как правило, начинают вести себя как они. Много лет они интуитивно подражают ближайшим родственникам и в результате словно вбирают в себя – на уровне подсознания – их особенности и качества. На первый взгляд, поведение ребёнка может сильно отличаться от поведения его родителей, и в подростковом возрасте эти отличия часто принимаются за «тинейджерский бунт». Психологический механизм, обусловливающий стремление детей «покинуть гнездо», очень важен для юношей и девушек, зачастую им кажется, что они совершенно непохожи на старшее поколение, особенно на своих родителей. На самом деле всё по-другому: если копнуть глубже, окажется, что все Родительские Знаки оставили на детях свой отпечаток и как следует отложились в развивающемся сознании. Рано или поздно они проявят себя в сотне различных форм. Самое важное из этих проявлений – отношение детей, которые однажды сами станут родителями, к собственным отпрыскам.

ДЕТСКИЕ СИГНАЛЫ

Синдром «детского личика», а также плач, улыбка и смех

Как родители подают потомству сигналы заботы и защиты, так и дети подают сигналы, стимулирующие родителей дарить им ласку и любовь.

Уже сам вид младенца является мощным стимулом, порождающим бурный поток родительских эмоций. В особенности важна тут конфигурация лица. Если сравнить пропорции лица взрослого с пропорциями более плоского лица младенца, окажется, что последнее шире от уха до уха; глаза у младенца больше и расположены почти на одном уровне с носом; ноздри – более широкие; лоб – больше по размеру и более выпуклый; нос – меньше и выступает не так сильно. Кожа у младенца более гладкая и эластичная, щёки – круглее и мясистее, шея – более короткая. Его голова больше по отношению к телу, которое обычно более округло. Ручки и ножки у младенца – более короткие, все его телодвижения обычно неуклюжи.

Эти Детские Сигналы вкупе с крошечностью младенца вызывают шквал эмоций и у матери, и у отца, заставляя их улыбаться ребёнку, ласкать и обнимать его и всячески заботиться об объекте, подающем эти сигналы. В самом деле, родители реагируют на младенца столь бурно, что те же эмоции вызывают у них и другие объекты, схожие с ребёнком. Их умиляют домашние животные, куклы, игрушки, а также персонажи комиксов с большими глазами, плоскими лицами и округлыми телами. Создатели комиксов и игрушек эксплуатируют подобные реакции, подчёркивая упомянутые характеристики и предлагая покупателям всё более инфантильные образы. Кроме того, взрослые с широкими и плоскими лицами и большими глазами часто вызывают ту же подсознательную реакцию. Вот почему девушки-«кошечки» нравятся мужчинам больше, чем взрослые женщины. Отчасти по той же причине женщина, которая желает привлечь мужчину, делает свою кожу более гладкой при помощи косметики и надувает щёчки и губки.

Форма тела является важнейшим визуальным сигналом, но одной анатомией дело не обходится. Для того, чтобы родители любили своё чадо и уделяли ему как можно больше времени, младенец подаёт и другие Детские Сигналы. Главных сигналов три: это плач, улыбка и смех, именно в таком порядке. Ребёнок начинает плакать, едва родившись, улыбается в возрасте пяти недель и смеётся, когда ему пошёл четвёртый или пятый месяц. Другие животные тоже плачут, когда им больно или страшно, а вот улыбка и смех – это сигналы, характерные только для нашего вида. Есть и ещё одно отличие: как только ребёнок ощущает родительское внимание, плач прекращается, и ребёнок, наоборот, начинает улыбаться и смеяться. Плач привлекает родителя к ребёнку, улыбка и смех его удерживают.

Когда человек плачет, его мышцы заметно напрягаются, кожа краснеет, глаза увлажняются, рот открывается, уголки губ оттягиваются назад, дыхание становится глубже, выдохи – резче. У младенца вдобавок начинают трястись ручки и ножки; дети постарше в такие моменты бегут к родителю и льнут к его телу. К визуальным элементам добавляются характерный пронзительный визг, поразительно похожий на те звуки, которые мы издаем, когда нас разбирает смех, недаром человек, против собственного желания корчащийся от смеха, может сказать потом, что он «смеялся до слез». Такое сходство – не случайность. Несмотря на то, что плачу и смеху сопутствуют совершенно разные субъективные переживания, по своей природе они, насколько можно судить, очень похожи. Вероятно, некогда смех был вторичным сигналом, развившимся из плача. Младенец начинает смеяться примерно в том же возрасте, когда он начинает узнавать свою мать. Говорят, что умный ребёнок хорошо знает своего отца, а веселый ребёнок хорошо знает свою мать. Здесь и кроется ответ на вопрос о зарождении смеха. В первые месяцы младенцы могут агукать или плакать, но они не смеются. Они агукают, когда довольны, и плачут, когда чем-то недовольны. Но как только младенец распознает мать как личную защитницу, он сталкивается с противоречием особого рода. Если мать делает что-то пугающее, например, щекочет его или игриво подбрасывает в воздух, младенец получает двойной сигнал Он словно говорит себе: «Я испуган, но пугают меня действия человека, который меня защищает, так что беспокоиться не о чем». Это противоречивое ощущение опасности, которая не является опасностью, порождает ответ, который частично является встревоженным плачем, а частично – удовлетворенным агуканьем. В результате рождается то, что мы называем смехом. Выражение лица у младенца при этом такое же, как при плаче (может быть, чуть менее напряженное), издаваемые ребёнком звуки так же ритмичны, но не столь пронзительны.

На этой стадии младенец может сигнализировать своим смехом: «Я очень рад, что то, что кажется опасным, на самом деле не опасно». Теперь мать может играть с ребёнком в новые игры. Она может мягко пугать его, притворяясь, что вот-вот уронит, закрывать и потом открывать своё лицо, корчить ребенку рожицы. Вскоре младенец начинает активно реагировать на эти игры, в нём просыпается игривость, он смеётся, когда мать якобы роняет и в последний момент подхватывает его или ищет и «внезапно» находит. Если, как это часто бывает, родитель заходит слишком далеко и пугает ребёнка чересчур сильно, равновесие между чувством безопасности и страхом смещается в сторону плача, и младенец начинает реветь. Зыбкая граница между смехом и слезами становится более чёткой, когда мы взрослеем, и с возрастом мы теряем способность моментально переходить из одного состояния в другое, что не значит, что эти состояния уже не связаны между собой. Связь между ними лежит в основе большей части типов юмора. Когда мы смеёмся над чем-то, что мы увидели или услышали, как правило, базовый элемент шутки – это странное или шокирующее происшествие, нечто аномальное и оттого слегка пугающее. Но мы не воспринимаем это происшествие всерьёз и смеёмся, как смеётся ребёнок, когда он убегает от матери. Другими словами, смех приятен нам потому, что мы ощущаем, что счастливо избежали некой опасности.

Велико искушение считать улыбку ослабленной формой смеха, однако это ошибка, которой следует избегать. Улыбаться мы начинаем раньше, чем смеяться. Улыбка является отдельным и самоценным Детским Сигналом. Детёныш обезьяны имеет преимущество перед детёнышем человека – он может ощутить, насколько он близок со своей родительницей, вцепившись в её шерсть. Человеческий ребёнок слишком слаб для того, чтобы часами висеть на матери, и в любом случае у неё нет шерсти, в которую можно вцепиться. Младенец должен полагаться на сигналы, которые будут подолгу удерживать мать около него. Её внимание может привлечь оглушительный плач, но нужно что-то ещё, чтобы, раз уж она подошла к младенцу, не дать ей уйти. Это «что-то ещё» – дружеская улыбка.

Изначально улыбка была знаком умиротворения. У злящегося человека губы выпячиваются вперед, у испуганного уголки губ оттягиваются назад. Когда человек улыбается, уголки его губ оттянуты назад, и в глубокой древности улыбка выражала испуг. Но испуг равен неагрессивности, а неагрессивность равна дружественности. Так «нервная улыбка» превратилась в «дружескую улыбку». В процессе превращения она несколько видоизменилась: уголки губ стали оттягиваться не просто назад, но назад и вверх. Изогнутые таким образом губы стали уникальным, свойственным только нашему виду сигналом дружественности: улыбкой младенец удерживает возле себя мать, улыбкой взрослый человек демонстрирует окружающим дружелюбие. Мы улыбаемся, желая посочувствовать, поздороваться, извиниться, похвалить кого-либо. Улыбка – самый важный для укрепления связей между людьми сигнал из всех мимических сигналов, какими только располагает человечество.

Поскольку улыбка и смех произошли из комбинации испуга и желания выглядеть привлекательно, они зачастую взаимозаменяемы. Однако бывают обстоятельства, в которых улыбка и смех выполняют разные функции, ввиду чего различие между ними становится очевидным. Например, когда мы приветствуем кого-либо, нас может переполнять радость, но смеяться мы все равно не будем, вместо этого наша обычная улыбка становится «улыбкой до ушей». Обмениваясь с собеседником шутками, мы, напротив, можем быстро перейти от улыбки к громкому смеху.

Становясь старше, ребёнок добавляет в свой репертуар сигналов и враждебные. Начинается всё с реакции отторжения – младенец отворачивается, его ручки и ножки дергаются, он отталкивает или отбрасывает предметы, плачет яростно и с надрывом. В скором времени у младенца уже случаются вспышки раздражения, он дерётся, кусается, царапается и плюётся. В конце концов, ребёнок начинает подавать сигналы прямой угрозы. Он свирепо глядит на родителя, не произнося ни звука, надув губы, нахмурив брови и буравя взглядом «врага». Сжав кулачки, маленький ребёнок намерен не сдаваться без боя и отстаивать свои права. Отношения между ребёнком и родителем меняются, последний уже не может предложить первому абсолютную заботу и защиту. Возникает аспект дисциплины, самоуверенные Детские Сигналы встречают сопротивление, родитель пытается контролировать ребёнка и ограничивать его.

Вскоре ситуация вновь меняется – ребёнок осваивает присущее лишь человеку средство коммуникации, речь. Средний ребёнок в возрасте двух лет знает уже 300 различных слов. К трём годам эта цифра утраивается, к четырём ребёнок знает около 1600 слов. Пятилетний ребёнок оперирует уже двумя тысячами слов и учит новые с поразительной скоростью, соответственно, подаваемые им сигналы становятся всё более разнообразными, а отношения с родителями и окружающими людьми – всё более сложными. Однако, несмотря на овладение этим не имеющим равных средством коммуникации, ребёнок продолжает подавать и прежние визуальные сигналы, более того, они играют в его жизни огромную роль. Ребёнок, научившийся говорить и внятно рассказывать о своём эмоциональном состоянии, всё так же плачет, улыбается и смеётся. Речь добавляет к отношениям между индивидами новое измерение, но это измерение не замещает прежние.

КОНТАКТЫ С ЖИВОТНЫМИ

От хищников до домашних любимцев: отношения людей с другими животными

Человек расценивает другие виды животных очень по-разному. Он смотрит на них как на хищников, жертв, вредителей, помощников и домашних любимцев. Он эксплуатирует их труд, изучает их в лабораториях, любуется ими и превращает их в эмблемы и символы. Но прежде всего он борется с животными за жизненное пространство, подчиняет их себе и слишком часто убивает.

С древности человек боялся некоторых видов животных, считая их убийцами. Одних животных – львов, тигров, леопардов, волков, крокодилов, гигантских змей и акул – он представлял себе как яростных людоедов, жадных до человеческой плоти. Других – ядовитых змей, смертоносных пауков и скорпионов, жалящих насекомых – он считал агрессивными отравителями. В любом случае страхи человека преувеличивали исходящую от животных опасность. Ни один из «людоедов» никогда не расценивал людей как главное блюдо. Только в очень редких случаях и при особых обстоятельствах человеческая плоть кажется хищникам вкусным дополнением к основному меню. Охотящиеся на людей большие кошки почти всегда либо ранены, либо больны. Раненый леопард, будучи не в силах гоняться за обычными быстроногими жертвами, может бродить вокруг деревни и время от времени нападать на людей. Когда такое случается, об этом быстро узнают жители деревни – и всем леопардам в округе как потенциальным людоедам грозит смерть. Совершенно несправедливо считается, будто яростными врагами человека являются волки. Есть немало историй о волках, от которых кровь стынет в жилах, но почти все они выдуманы от начала до конца. В одном из американских штатов, где волков боялись все и каждый, любому, кто предоставит доказательства волчьей жестокости, обещали награду в сто долларов; четырнадцать лет подряд на неё никто не претендовал. Однако легенды победили реальность, и волки в итоге оказались на грани вымирания.

Точно так же считается, что ядовитые животные стараются атаковать человека при любой возможности, что опять-таки не соответствует фактам. Ядовитые змеи не нападают на людей просто так, они всегда защищаются. Яд нужен змее для того, чтобы парализовать добычу, которая затем заглатывается целиком. Поскольку на свете нет змей, которые настолько велики, что могут заглотить хотя бы маленького ребёнка, получается, что, нападая на человека, змея тратит драгоценный яд. Змеи жалят людей в отчаянной попытке самозащиты, когда у них нет другого выхода. Тем не менее, люди боятся и ненавидят змей больше всех прочих животных. Встретившись со змеёй, человек предпочитает поскорее её убить.

Животные-жертвы тоже пострадали от людей, хоть и по-другому. Люди перестали на них охотиться и превратили их в домашних животных. Когда около десяти тысяч лет назад мы переключились с охоты на земледелие и скотоводство, тех животных, что прежде были нашей желанной добычей, стали одомашнивать, загонять за ограды и закалывать. Под влиянием селекции они изменились.

Поскольку эти животные предназначались нам в пищу, их старались сделать не только более послушными, но и более мясистыми. В результате наше меню резко обеднело. Древние охотники убивали любое животное, которое им удавалось загнать, и ели самое разное мясо, а скотоводы и их потомки вплоть до сегодняшнего дня ограничили свое меню, сравнительно небольшим числом видов: в основном мы едим коз, овец, свиней, коров, кроликов, кур, гусей и уток. К этому списку одомашненных животных, павших жертвами современного человека, можно добавить, например, фазанов, цесарок, куропаток, индюшек и карпов. Короткие жизни бессчетного множества этих животных жестко контролируются человеком, в то время как популяции их диких предков в большинстве случаев либо сократились до минимума, либо вообще вымерли.

Куда лучше обстоят дела у животных-вредителей, но и они понесли тяжелый урон. Разнообразные вредители и паразиты не желают сдаваться, однако появление новых программ борьбы с ними, средств гигиены и совершенствование медицинской помощи населению способствуют их постепенному уничтожению. Вредители – единственная группа животных, которой не помогут никакие общества охраны природы.

Животным-помощникам (или симбионтам) повезло, естественно, больше. Их существует несколько типов, и наиболее древний из них – это животные, помогавшие нашим предкам на охоте. Такими помощниками были на заре истории собаки, гепарды, соколы, большие бакланы. Полностью одомашненными стали только собаки. Люди вывели новые, узко специализированные породы собак. Овчарки охраняли стада, гончие выслеживали добычу, сеттеры и пойнтеры её выискивали, спаниели её вынюхивали, ретриверы её находили и убивали, терьеры расправлялись с покушавшимися на домашних животных хищниками, мастифы охраняли своих хозяев. Собаки – единственные симбионты, которых человечество эксплуатирует самым бесстыдным образом. Есть даже порода, выведенная специально для обогрева человеческого тела: мексиканских голых собак с очень тёплой кожей индейцы Нового Света использовали в холодные ночи в качестве грелки. Кроме того, есть собаки, которые находят мины и наркотики, собаки-спасатели, полицейские собаки, собаки-поводыри для слепых, служебные собаки для глухих. Невзирая на все наши технические достижения, собака остается лучшим другом человека.

Вторая категория симбионтов – это животные, уничтожающие вредителей. Став земледельцем, человек столкнулся с грызунами, уничтожавшими его запасы зерна. Он использовал для борьбы с вредителями кошек, хорьков и мангустов. Кошки и хорьки в итоге были полностью одомашнены, они и сегодня помогают крестьянам расправляться с грызунами. Этот тип симбионтов люди эксплуатировали не так сильно, как собак, а сегодня кошек и хорьков почти вытеснили зооциды.

Третья категория – это вьючные животные. Лошадей, онагров, ослов, буйволов, яков, оленей, верблюдов, лам и слонов веками заставляли возить на себе плоды трудов человека. Онагр, дикий осел, который водится в Средней Азии, эксплуатировался уже 4000 лет назад в Месопотамии, впоследствии его заменила более управляемая лошадь, превратившаяся в итоге в самое распространенное из всех вьючных животных.

Четвёртая категория – это животные-поставщики, которых выращивают ради вырабатываемого ими продукта. Мы забираем молоко у коров и коз, шерсть у овец и альпака, яйца у кур и уток, мёд у пчел, коконы у шелковичных червей.

Наконец, есть птицы, которых человек использовал для доставки сообщений, – это домашние голуби. Их замечательная способность всегда возвращаться домой использовалась на протяжении тысячелетий и настолько ценилась в военное время, что человек создал симбионтов, выполнявших противоположную задачу, – соколов-перехватчиков.

Во всех этих случаях человек кормит животное, заботится о нём и защищает его в обмен на различные услуги, на которое оно способно. Упомянутые виды перестали быть нашими конкурентами в борьбе за существование, и им, в отличие от многих других видов, не грозит постепенное вымирание. Однако, хотя численность их многократно увеличилась, они заплатили за это дорогую цену. Имя этой цене – «свобода» эволюции: в большинстве случаев симбионты лишились генетической независимости и подвластны капризам и фантазиям селекционеров. Они – помощники человека и вынуждены подчиняться его приказам.

Таковы формы выгодных для нашего вида Контактов с Животными. Для подавляющего большинства горожан эти контакты могут казаться чем-то далёким, но они тем не менее существуют по сей день. Обитатели городов продолжают ежедневно употреблять животных в пищу и носить на себе части их тел, однако, непосредственный контакт, включая ухаживание и убийство, – это удел специалистов, фермеров и работников скотобоен. Сегодня человек с улицы контактирует с животными в научных и эстетических целях. Такие Контакты с Животными возникли не столь давно из стремления людей исследовать и изучить окружающий их мир. Посредством книг, фильмов и телепередач человек переносится в мир зоологии. Он смотрит программы о диких животных и изучает их поведение. Он рассматривает рисунки и фотографии животных и любуется ими. Он плавает с аквалангом, наблюдает за птицами и отправляется на фото-сафари. Он посещает зоопарки. Другими словами, он продолжает проявлять интерес к животному миру. В древности, когда люди были охотниками или скотоводами, этот интерес составлял неотъемлемую часть их жизни, ибо тот, кто не интересовался животными, рисковал очень многим.

Кроме всего прочего, человек использует животных в качестве символов. Здесь мы попадаем в удивительный и сложный мир тотемов, богов, образов, гербов и традиции превращать животных в домашних любимцев. В этом мире животному не позволяют быть самим собой; взамен оно становится живым символом какой-либо идеи и порой даже замещает человека. Подобное отношение к животным можно назвать антропоморфическим. Ученые относятся к нему крайне неодобрительно, поскольку люди склонны заставлять животных страдать, забывая или искажая биологические факты. Ученый может сделать подобное замечание – сам он стремится изучать животный мир настолько объективно, насколько это возможно; однако человек – существо, обожающее символы, и никто не способен запретить ему использовать животное в качестве символа или карикатуры на самого себя.

Животные, которые кажутся нам свирепыми, символизируют войну; животные, которые кажутся нам милыми, символизируют детей. Совершенно неважно, на самом ли деле животное является свирепым или милым – или нам это только кажется. В реальности всё может быть иначе, но любители символов высокомерно игнорируют реальность. Отличные примеры тут – гиена и белоголовый орлан. Гиену мы воспринимаем как уродливого и подлого пожирателя падали, заливающегося в перерывах между трапезами злодейским, омерзительным смехом. Орланом, напротив, мы восхищаемся, ибо для нас он – бесстрашный, храбрый и благородный воитель, который атакует врагов, пикируя на них из поднебесья. Назвать человека гиеной – значит нанести ему оскорбление, орлан между тем остается гордой эмблемой Соединенных Штатов Америки. Ученые же установили, что гиена чаще всего – смелый охотник, в то время как белоголовый орлан ворует пищу у других животных и поедает падаль. Эти факты, однако, ничуть не возвысили в наших глазах гиену и не поколебали пьедестал орлана, если не считать робких попыток сделать символом США гремучую змею, предпринимавшихся в XVIII веке. Говорят, за змею выступал, в том числе, Бенджамин Франклин. Он считал, что гремучая змея больше подходит на роль символа американского народа, потому что она всегда великодушно предупреждает врагов о своем приближении и никогда не нападает первой, но, будучи спровоцированной, сражается храбро и бесстрашно. С научной точки зрения Франклин был прав, но на обывателей его аргументы не подействовали. Для сторонников антропоморфического подхода орлан – птица царственная, а змеи – низшие, «скользкие» создания. В мире символов эти фальшивые качества значат больше, нежели научные факты.