Текст книги "Уроки норвежского"

Автор книги: Дерек Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Отлично. Я бываю здесь довольно часто. Сколько стоит членство в клубе?

– Очень дорого. Кроме того, вас должен порекомендовать член клуба.

Шелдон оглянулся в поисках свидетелей творимой по отношению к нему несправедливости. Его жесты и поза были достойны героя древнегреческой трагедии.

– Что это вы такое говорите? Вы что, не заинтересованы в привлечении новых членов, а наоборот, отваживаете желающих вступить в ваш клуб?

Метрдотель вновь прибегнул к своему любимому приему, многозначительно подняв брови, и опять оставил вопрос без ответа. Шелдон решил, что тот немного не в себе, и поэтому заговорил медленно. Так, как говорят с иностранцами или неразумными животными.

– Так вы примете нас в клуб, чтобы мы могли играть на ваших сияющих зеленых лужайках маленькими белыми мячиками, а потом пить коктейли в вашем баре?

– Мистер Горовиц, – с нажимом произнес мужчина. – Вы, конечно же, все понимаете. И нет нужды кричать. Мы не хотим скандала.

Шелдон, искренне пытавшийся понять причину отказа, зажмурился. Затем, то ли для моральной поддержки, то ли чтобы увидеть лицо нормального человека, он посмотрел на своего десятилетнего сына. И тут его взгляд упал на приколотый значок с звездой Давида, который подарила мальчику его тетка, сестра Мейбл, на прошлую Хануку.

После этого Шелдон повернулся к мужчине.

– Вы хотите сказать, что отказываете мне, потому что я еврей?

Тот оглянулся по сторонам и прошептал:

– Пожалуйста, сэр, на надо здесь браниться.

– Браниться? – прогремел Шелдон. – Да я американский морской пехотинец, ты, ничтожество. Я хочу сыграть партию в гольф со своим сыном. И ты сейчас это устроишь.

Но этого не произошло. Ни тогда, ни позже. На горизонте возник смуглый охранник, он был намного крупнее, чем Шелдон.

В ту секунду Шелдон еще не решил, что будет делать, и посмотрел на Саула. Ему следовало отступить. Мир меняется медленно. Он не собирался делать ничего такого, что испугало и травмировало бы мальчика. Он не хотел, чтобы его арестовали, – Мейбл расстроится.

Но на этот раз здравый смысл не возобладал. По лицу сына Шелдон увидел, что мальчику стыдно, и, отбросив философию, принял решение, сообразное с собственными представлениями о том, как надо отвечать обидчикам такому человеку, каким был он сам и каким, по его мнению, должен был стать Саул. С того дня и до самой гибели сына во Вьетнаме Шелдон придерживался одной и той же линии поведения, отклонения не допускались.

Как только охранник приблизился, Шелдон шагнул вперед и врезал ему локтем прямо в нижнюю челюсть. Охранник тут же упал. Затем, для убедительности, нанес резкий удар в нос метрдотелю. Тот исчез за стойкой, словно клоун в бассейне с водой.

Только после этого Шелдон взял Саула за руку и повел прочь из клуба, уверенный в том, что преследовать его не будут и полицию никто не вызовет. Для антисемита хуже, чем встреча с евреем, может оказаться только то, что еврей его побил. И чем меньше людей будет об этом знать, тем лучше.

Когда они отошли на безопасное расстояние от места событий, Шелдон развернул Саула и, погрозив пальцем, сказал следующее:

– Эта страна такова, какой ты ее сделаешь. Понятно? Она не плохая и не хорошая. Она такая, какой ты ее сделаешь. Это означает, что ты не оправдываешь американское дерьмо. Этим занимаются только нацисты и коммуняки. Отечество! Мать-отчизна! Америка тебе не родитель. Это твой ребенок. И сегодня я сделал Америку местом, где ты получаешь по морде, если говоришь еврею, что он не может сыграть партию в гольф. Единственный, кто может сказать мне, что я не могу играть, – это мяч для гольфа.

У Саула были глаза как блюдца, и он, конечно же, не представлял себе степени серьезности того, о чем говорил отец.

Однако этот момент он запомнил навсегда.

И, в отличие от Карибского кризиса, это происшествие все-таки испортило весь день.

Глава 12

После того как сообщение появилось в газетах, звонков было столько, что Сигрид пришлось надеть наушники с микрофоном, иначе она не могла работать. Все эти звонки, решила она, не имели отношения к тому, чем она занималась.

В Норвегии работу полицейских контролируют одновременно Национальное управление полиции и прокуратура, поэтому коллегам Сигрид приходится ждать оплеух сразу с двух сторон.

На этот раз, к примеру, недоволен шеф районной полиции. Сигрид относится к этому как к неизбежному и устало закрывает глаза.

– Как идут дела? – интересуется шеф полиции.

– Спасибо, хорошо, – отвечает Сигрид.

– Помощь требуется?

– Нет. Все произошло вчера. Я думаю, мы неплохо продвигаемся.

– Во всем этом замешана политика.

– Да, думаю, что так.

– У вас ведь есть подозреваемый? Этот серб?

– Косовар. Он под подозрением, но у нас нет ни одной улики, прямо подтверждающей его причастность. Так что я не могу предъявить ему обвинение. И, кроме того, неизвестно, где он сейчас находится.

– Мусульманин?

– Возможно, но я не думаю, что религиозный аспект важен в этом деле. Национальность – может быть. Я пока не уверена. Еще слишком рано, чтобы определить мотив.

– Другие подозреваемые есть?

Сигрид открывает глаза и смотрит по сторонам, потом снова зажмуривается. Лучше во время этого разговора ничего не видеть.

– Есть некто, кого мы определяем как «лицо, вызывающее озабоченность», – поясняет она.

– Что это значит?

– Это новая категория, которую предложила я.

– А вы можете это делать?

– Думаю, да.

– И кто это?

– Его имя Шелдон Горовиц.

– Албанец?

– Еврей.

На другом конце провода возникает пауза.

Очень. Долгая. Пауза.

– Еврей? – шепотом повторяет шеф.

– Еврей, – подтверждает Сигрид в полный голос.

– Израильский шпион? Моссад?

– Нет. Не израильтянин. Американец. Он бывший морской пехотинец, который, возможно, страдает от деменции. Или от тоски. Или еще от чего-нибудь. Ему за восемьдесят.

– Израильтяне нанимают престарелых американских морпехов?

– Он не имеет никакого отношения к Израилю.

– Вы сказали, что религия тут ни при чем, а теперь говорите, что имя у него еврейское.

– Да, у него еврейское имя.

– Но вы утверждаете, что религия не замешана, а роль играет национальность. Поэтому я и спросил про Израиль.

– Он не израильтянин. Он американец. Американский морской пехотинец.

– Но… еврей?

– Еврей.

– Почему у евреев иудейские фамилии?

Сигрид смотрит не отрываясь на перегоревшую лампочку.

– Это вопрос с подвохом, шеф?

– Нет, я имею в виду… У норвежцев нет лютеранских фамилий, у нас норвежские фамилии. У французов нет католических фамилий, у них фамилии французские. Да и католики не носят католические фамилии, а мусульмане – мусульманские. Насколько я знаю. Хотя, полагаю, Мухаммед – ведь мусульманская фамилия. Так почему же у евреев иудейские фамилии?

– Мухаммед – это имя, а не фамилия.

– Это весьма ценное замечание.

– Если бы я рассуждала на эту тему, – вступает Сигрид, удивляясь, почему она должна строить догадки, хотя кто-то наверняка знает ответ. – Я бы сказала… потому что евреи – это древнее племя, которое жило по крайней мере за тысячу лет до появления норвежцев, французов или католиков. Может, в те времена все было как-то теснее связано. Ну, как у викингов. Если бы викинги до сих пор существовали, но жили бы в разных странах, у них бы тоже были бы викинговские имена. Мне так кажется.

– А палестинцы замешаны?

– В чем?

– В убийстве.

Сигрид смотрит на потолок, надеясь, что небеса разверзнутся и рука Господа спасет ее от этого разговора. Но ее глазам предстает только потрескавшаяся и облупившаяся краска.

– В этом преступлении палестинцы не замешаны, как и израильтяне и арабы. И все произошедшее не имеет отношения к Ближнему Востоку. Ни в малейшей степени.

– Но евреи есть.

– Один-единственный – одинокий старик, возможно, в маразме и определенно американец. Который не сделал ничего предосудительного, не побоюсь этого слова.

– Который вызывает у вас озабоченность.

– Который, очевидно, у всех нас вызывает озабоченность.

– За пределами Осло тоже есть жизнь.

– Я видела на картинках, шеф.

– Если вам понадобится помощь, не молчите.

– У меня ваш номер прямо перед глазами.

– Поймайте злодея, Сигрид.

– Слушаюсь, шеф.

Наконец – Сигрид не может с уверенностью сказать, сколько он длился, – разговор завершается.

Потерев глаза, Сигрид выходит из своего кабинета в общее помещение. Утро не задалось. Накануне вечером она толком не поела, легла поздно, а проснувшись, обнаружила в шкафчике над холодильником лишь кофе без кофеина. Пройти три квартала до «Юнайтед Бейкерс», простоять десять минут в очереди и за двадцать семь крон получить стакан навороченного чуть теплого кофе – эстетствующий бариста в джемпере с вырезом-лодочкой уверяет, что это улучшает вкус напитка, – у нее просто не хватило духа.

А не пробовали спросить у покупателей, что улучшает вкус кофе?

Возможно, именно такого утра она и заслуживает. Несмотря на очевидный для всех, кто причастен к расследованию, факт, что женщину убил косовар, прямых улик против него нет, а это не может не раздражать. Есть след подошвы на двери, но нет отпечатков пальцев. Женщину задушили шнуром, отпечатков на ее теле не осталось. Орудие убийства отсутствует – хотя у них есть нож – и к тому же ни одного свидетеля. Если только кто-то не прятался в это время в шкафу и не подглядывал.

Коллеги, сидящие в общей комнате, в основном не обращают на нее внимания. Все они ведут себя как чрезвычайно занятые профессионалы.

Это ее успокаивает – сама она ничего подобного сейчас не чувствует.

Разумеется, охота идет на убийцу, но Сигрид больше волнует судьба ребенка и, возможно, старика. Мальчик сидел в стенном шкафу, а убийцей был его отец. Ребенок, должно быть, очень напуган. По-хорошему, следует передать его службе социальной защиты, но тут есть один нюанс: если нет доказательств связи его отца с убийством, то что помешает этому отцу явиться и потребовать отдать ему сына?

Чтобы это предотвратить, нужны веские основания. Утро в разгаре, а Сигрид не получила достаточную дозу кофеина. Она до сих пор изумляется привычке своего отца, который, проснувшись утром, тут же выпивает стопку акевитта – скандинавского самогона, а уж потом идет в хлев и занимается там дойкой и другими делами. Пьяницей он никогда не был, но времена изменились. В Осло подобный мужицкий способ противостоять холоду и темноте северного утра неприемлем. И это, безусловно, правильно – привычка пить с утра нездоровая и несовременная. Мы теперь все должны лучше заботиться о себе.

А может, мы превратились в нацию неженок.

– Слушай, – обращается она к молодому полицейскому, которого раньше никогда не видела.

– Матс, – говорит он, удивляясь тому, что она его заметила.

– Матс, сходи принеси мне кофе.

Однако признай, что стопка акевитта была бы уместней.

– Так, прошу внимания. Подойдите все сюда. Притащите стулья.

Минуту спустя все собрались в одном углу общего офиса и сели кружком. Сигрид, все еще не выпившая кофе, произносит речь.

– Благодарю вас за добросовестный труд. Я знаю, ночь была нелегкой. Похоже, у нас до сих пор никаких зацепок ни по мальчику, ни по старику, ни по подозреваемому. Иными словами, никаких записей с камер наблюдения, никакой информации от дорожных патрулей и от коллег с других участков, и в квартире не обнаружено ничего, что могло бы нас куда-нибудь привести. Почему этим троим удается ускользнуть от нас – также непонятно.

Все опустили глаза, что Сигрид воспринимает как полное согласие с ее выводами. Их семеро. Семеро унылых гномов. И она в роли Белоснежки, очнувшейся от долгого сна. И нигде не видно чашки с кофе. Только комната, полная волосатых карликов.

– Ладно. Давайте посмотрим шире. Что такого произошло в последнее время в Осло, что можно было бы хоть как-то связать с нашей проблемой?

Молодая блондинка поднимает руку.

– Нет нужды поднимать руку. Так говорите.

– Ага. Арестована пара, которая купалась голышом в фонтане в парке Фрогнер.

– Еще?

– Нет, только эти двое, – добавляет молодая сотрудница.

– Я не это имела в виду.

Просмотрев свои записи, другой полицейский поднимает руку. Сигрид дает ему слово.

– Мужчина украл тележку для продуктов из супермаркета «Киви». Приятель катил его по Уллевалсвейену. На скорости сорок километров в час. Полицейский выписал ему штраф за превышение скорости.

Сигрид недовольна.

– Серьезные преступления происходят в этом городе?

– Только не вчера, – добавляет полицейский, тут же пожалев об этом.

– Ладно. Если случится что-нибудь необычное, сразу ко мне. Все что угодно. Так, как это делает Петтер. Понятно?

Все сидят тихо. Сигрид кивает.

Полицейский лет сорока с небольшим начинает говорить:

– Подозреваемому было бы логично сбежать на машине приятеля. Это мы проследить не сможем.

– Нет, – реагирует Сигрид. – Я тоже думала об этом. Кто-нибудь проверял, на этого Энвера зарегистрирована какая-нибудь машина?

– Нет, никаких машин, – отвечает тот же коп.

В разговор вступает Петтер Хансен:

– С пирса на Акерсхусстранда похитили лодку.

– Что за лодка?

– Небольшая.

– Ты видишь связь?

– Ну, я думал о том, что мистер Горовиц в записке упоминает «речных крыс», но он пожилой и слабый. Способны ли старик и маленький мальчик похитить лодку?

Сигрид кивает. Налицо резон и связь, и в то же время это кажется невозможным. И тут она как будто слышит голос своего отца, который предлагает ей взглянуть на проблему с другой стороны. Она следует ему и делится с остальными.

– Давайте представим себе, что бывший морской пехотинец, который сражался в Корее, выполняет свою последнюю миссию, защищая мальчика, напоминающего ему его собственного погибшего сына. Старый морпех, действуя в незнакомой обстановке, успешно избегает все расставленные нами за последние тридцать шесть часов ловушки, и никто, включая ближайших родственников, не имеет ни малейшего понятия, где он. Давайте-ка подумаем об этом. Что, если мы гоняемся не за выжившим из ума стариком, а за хитрым лисом, движимым благородной целью? Что, если мы не просто действуем неадекватно – хотя так и есть, – но соревнуемся с ним и он выигрывает?

Все молчат, обдумывая услышанное. Потом Петтер говорит:

– А почему он не сдает парня в полицию? Ведь он же будет у нас в безопасности.

– Я не знаю. Может, он так не думает. Может, он нам не доверяет. Может, он видел что-то, что заставило его так думать. Не могу сказать. Остается лишь надеяться, что уж коль скоро он избегает нас, ему удается избегать и подозреваемого с сообщниками. Потому что мне кажется, что отец хочет заполучить сыночка. Короче, надо искать лодку, – заключает Сигрид. – Она не могла уплыть далеко. Действуйте.

В кофейне напротив Дома литературы Кадри толкует с бывшим товарищем по Армии освобождения Косова и молодым рекрутом. Одновременно он жует глазированную булочку с корицей, и его собеседники силятся разобрать, что он говорит.

Один из них закуривает сигарету.

Кадри проглатывает и продолжает:

– Они же такие вкусные, разве нет?

– Я не голоден, – отвечает тот, что курит.

Кадри откусывает еще кусок и произносит на албанском:

– Голод тут ни при чем.

– Кадри, что мы тут делаем? – спрашивает второй.

Вопреки увещеваниям Энвера, Кадри навешал на себя золотые цепи, на нем черная сорочка, которая выглядит так, будто он приобрел ее в сувенирном магазине эпохи диско. На столе рядом с пачкой «Мальборо» лежит мобильник. Кадри попивает кофе латте из огромной чашки.

– Вам что, не нравится кофе латте? – пытает он собеседников.

Они качают головами.

– От него проблемы с желудком?

Они опять качают головами.

– Послушайте. Мы в Норвегии. Вы хотите, чтобы все было как дома? Поезжайте домой. Хотите жить здесь – пользуйтесь тем, что есть здесь. Тут у них кофе латте и булочки с корицей, красотки в меховых сапожках и старые американские тачки, которые выгуливают летом. Это не так уж плохо.

– Кадри, у нас тут дело. Давай поговорим о нем.

– Сенка мертва.

– Мы знаем.

– Мальчонка пропал.

Бурим, который сутулится на стуле сильней, чем Гждон, говорит:

– Об этом нам тоже известно.

– Энвер ищет мальчонку. Это значит, что вы тоже будете искать его.

Бурим затягивается сигаретой:

– Но я не в курсе, где мальчик.

Кадри проглатывает мягкую сердцевину булочки и произносит:

– Серединка – самая вкусная, такая сладкая и вязкая. Вы не понимаете, что теряете.

– Слушай меня, придурок, если бы ты знал, где он, я бы спросил: «Эй, придурок, где парень?» И ты бы ответил: «Да он тут, у меня в кармане, рядом с разным мусором и жвачкой». Но ты не знаешь, и я знаю, что ты не знаешь, поэтому я говорю, что мы собираемся его искать.

Глядя волком, Бурим отвечает:

– Если Энвер преследует мужа и жену, чтобы найти старика, а мальчонка со стариком, нам-то что делать? Похоже, все уже делается.

Кадри поднимает вверх палец и объясняет:

– Потому что мы можем ошибаться. Может, парень и не со стариком. Может, старик вообще не связан с людьми из той квартиры. Может, он обычный норвежский пенсионер, который просто стоял на улице и смотрел, как мимо проезжает машина, вот кого видел Энвер. Может, старик и не собирается встречаться с этими людьми. Сенка могла спрятать пацана где-то еще и запутать нас, побежав в другую сторону. Мы не знаем. Мы лишь… – и, облизав палец, он выставляет его, мокрый и блестящий, по ветру, и подводит черту: – предполагаем.

Гждон, который пьет эспрессо с невероятным количеством сахара, говорит:

– Если не старик, то кто? Мальчонке лет семь. Он не может оставаться сам по себе. Может, он в полиции?

Кадри вытирает палец о салфетку.

– Может быть. А может, нет. Если они объявят его в розыск по телевизору, я буду знать, что надежда еще осталась.

– Тогда кто?

Кадри не поднимает головы, лишь пожимает плечами и небрежно бросает:

– Может, сербы.

При этих словах Бурим и Гждон испускают стон и начинают ерзать на стульях.

– Ну смотрите, – поясняет Кадри, облизывая липкие губы. – Сенка была сербкой. У нее остались друзья сербы. Она не хотела, чтобы мальчишка возвращался с Энвером в Косово. Она знала, что Энвер придет за парнем. Косово теперь свободно. Это независимое государство. Там все по-новому. Время начать с чистого листа. Отвезти парня на родину. Пожинать плоды наших трудов. Как только Норвегия в марте признала Косово, все было кончено – вся вселенная обернулась против нее. Так что она вполне могла спрятать парня у сербов. Разве это не логично? И, может, настала пора вернуть шкатулку?

– Почему не попросить Зезаке? Ну, заняться этим?

Лицо Кадри становится серьезным.

– Потому что Зезаке – машина для убийства. Он не Коломбо. Да вы хоть помните Коломбо, сопляки? Ладно, неважно. Дело в том, что нож нужно использовать по прямому назначению. Мы же достаем лупу и играем в Шерлока Холмса. А это нечто другое. Универсальных инструментов не бывает. Так меня учил отец.

Бурим и Гждон переглядываются в попытке найти выход из положения, и Бурим соглашается:

– Ладно. В этом есть смысл. Ну что, мне позвонить сербам? Эй, вы не видели пацана? Ничего, если папаша отвезет его обратно в Косово, теперь, когда мы выиграли войну? И, между прочим, пардон за вашу сестрицу.

– У людей есть знакомые, – поучает Кадри. – Начните расспрашивать. Только по-тихому, понятно?

Бурим с Гждоном кивают. Потом Гждон спрашивает:

– А как?

Кадри вздыхает и трет лицо.

– Я что, должен вам все разжевать?

– Думаю, да.

– Ромео и Джульетта. Найдите парня с девушкой, которые спят друг с другом. Пусть серб выяснит, кто в общине прячет мальчонку. А мы в качестве благодарности не скажем их родителям. И родители их не поубивают. Логично?

Гждон старше Бурима и помнит порядки, царившие на родине. Он берет у Кадри сигарету и закуривает. Откидывается на спинку стула и делает глубокую затяжку.

– А как же я?

Кадри запускает руку в рот, к заднему коренному зубу. Вытащив палец, он разочарованно рассматривает его.

– Я был бы не прочь вернуть содержимое шкатулки.

– А что в ней?

– Кое-что, что Сенка привезла из Косова. То, о чем мы предпочли бы забыть. Настало время простить и забыть, сам знаешь. Не стоит будить спящую собаку.

– Это может быстро выйти из-под контроля, – говорит Гждон. – Как ты сказал, у людей есть знакомые.

– За последние десять лет в Норвегии произошло четыреста убийств, – говорит Кадри. – Это примерно сорок-пятьдесят в год на страну с населением в пять миллионов. Немного. Полиция быстро раскрыла девяносто пять процентов. В восьмидесяти процентах случаев это был мужчина от тридцати до сорока, зарезавший женщину ножом, и по большей части, они были знакомы. Энвер задушил женщину. Это уже не вписывается в привычную картину. И они поймают его, если мы ему не поможем. От нас требуется, чтобы все прошло тихо и гладко. Забрать мальчишку. Перевезти их через границу. Нанять частное судно до Эстонии. Дальше будет не сложнее, чем переспать с украинской шлюхой. Если нам удастся не вляпаться ни в какую передрягу, мы останемся здесь, – улыбается Кадри, – со сладкими булочками и меховыми сапожками.

Бурим собирает губы оборочкой и чмокает. Он спрашивает:

– Почему Энвер ее убил?

Кадри меняется в лице. Он поднимает вверх палец, взгляд становится жестким.

– Энвер – человек-легенда. Он делает что хочет. И ты не будешь задавать ему вопросов. Будешь делать, что он говорит, и помнить, что это благодаря таким, как он, у тебя теперь есть своя страна. Ты можешь оставаться здесь с меховыми сапожками. Или вернуться в Косово. Но выбор у тебя есть благодаря Энверу. Кроме того, я уже объяснял, что обстоятельства обернулись против нее. Она не смогла с ними договориться. И встретила свою судьбу. Это может случиться с любым из нас.

Он откидывается назад и раскрывает ладони:

– Я хочу навести порядок. Как бы я ни любил Энвера, я был бы не против, если бы он свалил. Знаете, что такое норвежская полиция? Это группка слабачков. Они не носят оружия, как англичане. Но они расследуют дела годами, долго и нудно. Они как герпес. Ты думаешь, что они отстали, но, как только ты потеряешь нюх, они тут как тут! Вот и мы! И в конечном счете они ловят всех убийц. Они просто выматывают свою жертву. Так что нам надо держаться вместе. Мы ведь братья! Ну! Ведь так? Через двадцать четыре часа все будет кончено.

Кадри еще глубже засовывает руку в рот. Вытаскивает оттуда кусок зубной нити и принимается ее рассматривать.

– Потому что победа – прекрасна!

Гждон кивает, Бурим молчит.

Глава 13

Бурим выходит из метро в центре Тойена и под жарким солнцем проходит несколько кварталов. Поднявшись по лестнице пять пролетов, он слегка запыхался. Из его квартиры доносится музыка. Это старомодный легкий мотив, женский голос с романтическими модуляциями поет по-английски. Он открывает ключом дверь и входит, понимая, что все это означает.

В коридоре возникает босая Адриана в рубашке из магазина «Зара» и кричит на английском:

– В Осло приезжает Пинк Мартини!

И прежде чем Бурим успевает отреагировать, Адриана велит ему:

– Снимай обувь.

Она целует его в щеку и возвращается на кухню, где на плите кипятится вода для чая.

Бурим снимает ботинки, ставит их под калошницу в прихожей, вешает рюкзак на крючок около входной двери, рядом с зонтами. Один зонт с улыбающимися лицами на черном фоне, а второй, зеленый с пандой, – от Всемирного фонда дикой природы.

– Не слишком ли жарко для чая? – спрашивает Бурим с легким акцентом по-английски.

– Холодный чай. Завариваешь «Инглиш брекфаст», добавляешь немного меда и сразу ставишь в холодильник.

Он входит на кухню, садится на икеевский сосновый стул и наблюдает за тем, как она готовит чай.

– У нас проблема.

Она продолжает размешивать мед в чае. Он, сгорбившись, кладет локти на колени. Чешет плечо, трет лицо.

Глубоко вздохнув, он, набравшись мужества, произносит:

– Я только что встречался с Кадри.

Реакция Адрианы именно такая, как он и ожидал: она резко поворачивается к нему и говорит:

– Ты же обещал держаться от него подальше.

На что Бурим вынужден ответить:

– Но они позвонили. И я не мог им отказать.

И она читает ему Лекцию номер девять.

– Кадри опасен! Он все еще член той банды. Он преступник, он сумасшедший! Ты поклялся, что будешь держаться подальше от этих людей. Они тебе не друзья. И если они втянут тебя в свои дела, особенно сейчас, ты в них завязнешь и никогда не выберешься. Я уйду от тебя, клянусь, уйду.

«Особенно сейчас» – это что-то новое. Бурим решает выяснить.

– Почему особенно сейчас?

– Хороший вопрос. Как бы тебе сказать…

С тех пор как Адриана поступила на юридический факультет университета Осло, у нее появились замашки строгого прокурора. Она всегда умела убеждать, а из университетского курса узнала, что логическое аргументирование – это оружие, которое можно использовать против слабых мира сего.

Разгневанная Адриана размахивает мокрым чайным пакетиком. С него на майку Бурима летят брызги.

– Так. Если мы теперь живем вместе и у нас общее будущее, нам необходим компромисс. Допустим, я стираю белье, а ты в свою очередь не связываешься с торгующими героином психопатами и с сербской женщиной, убитой в трех кварталах отсюда.

– Я здесь ни при чем. Ты это знаешь.

– Только с твоих слов. Ты так сказал, и я предпочла тебе поверить. На самом же деле, я не имею понятия, что ты делаешь, а чего не делаешь.

– Ты же меня знаешь.

Адриана смягчает тон, но не меняет тему разговора.

– Их я тоже знаю. И еще я читаю газеты. Пожалуйста, скажи мне, что они не имеют отношения к убийству той женщины. Прошу тебя, скажи.

Бурим разводит руками. Адриана опускается на стул.

– Мы должны пойти в полицию.

– Энвер – мой двоюродный брат. И я уверен, что они уже все знают.

– Откуда тебе знать? Ты же не читаешь по-норвежски. Откуда тебе знать, о чем пишут газеты?

– Я смотрел англоязычный сайт.

Адриана качает головой:

– И зачем ты только пошел к ним?

– Я боюсь их, как ты не понимаешь! Я должен знать то, что известно им.

– О чем?

– О нас!

– Что с нами такое?

– Ты же сербка!

– Я – норвежка.

– О, прошу тебя! Не начинай опять!

Адриана повышает голос, как делает всегда, когда вынуждена защищать свою новую идентичность.

– Я – норвежка. У меня норвежский паспорт. Я живу здесь с восьми лет. Мои родители – норвежцы. Я учусь в университете. Я лучше всего знаю норвежский язык. Я не считаю себя сербкой.

Бурим тоже переходит на повышенные тона. Он не в состоянии поверить, что она совершенно не понимает того, что все это не имеет ровным счетом никакого значения.

– Ты родилась в Сербии. У тебя сербское имя. Ты бежала во время войны и тебя удочерили здесь. Родной язык для тебя – сербский, и кровь в твоих жилах течет сербская.

– Ну и что из того? – кричит она.

– Неважно, кем ты себя считаешь, – орет в ответ Бурим. – Важно, кем они тебя считают!

– Кто?

– Все они!

После этого оба замолкают.

Пинк Мартини исполняет страстную песню, полную меланхолии и раскаяния. Бурим и Адриана смотрят друг на друга и вдруг улыбаются. В этой улыбке сквозит грустная ирония.

– Я люблю тебя, – говорит она.

– И я люблю тебя, – вторит он.

– Можешь не соглашаться, но я действительно норвежка. Я доверяю им. Если ты считаешь, что мы оказались в опасности, потому что какие-то психи не одобряют наших отношений, я должна об этом сообщить в полицию. Потому что в Норвегии подобные вещи недопустимы. Я могу любить кого захочу. Ты – разгильдяй, ты куришь и водишься с плохой компанией.

– Но… – Бурим хмуро смотрит на нее.

– Что – но?

– Предполагается, что ты перечислишь все мои недостатки, а потом объяснишь, за что все-таки любишь меня.

Адриана кривит губы:

– Никогда о таком не слышала.

Она ставит чай в холодильник и поправляет на дверце выскользнувшую из-под магнитика черно-белую открытку с танцовщицей фламенко.

– Знаешь, я и правда очень беспокоюсь, – признается Бурим. – Кадри кое-что сказал. Дал мне понять, что он нас подозревает. Они пытаются найти мальчишку.

Бурим внимательно следит за Адрианой, но она не меняется в лице.

– Какого мальчишку?

– Сына убитой женщины.

– Зачем они его ищут?

– Не могу сказать, – он замолкает и достает сигарету, которую Адриана тут же вырывает у него из рук, подставляет под струю воды и выбрасывает в мусорное ведро. – Ты ничего не слышала об этом?

– О чем ты говоришь?

– Ты уверена, что твои родители не против нашей связи?

– Да, уверена. Но они думают, что я достойна парня получше тебя. Как я уже сказала, ты разгильдяй, ты куришь и у тебя друзья мерзавцы. Тебе нужна нормальная работа, и я хочу, чтобы ты пошел учиться в колледж. Но им все равно, что ты из Косова, если ты это имеешь в виду.

– А как насчет того, что я мусульманин?

– Ты не очень хороший мусульманин.

– Я не об этом.

– Им все равно.

– Почему?

– Потому что им безразлично, кто ты по национальности и в какого бога веришь, Бурим. Им важно, что ты за человек. Вот если будешь вести себя как свинья, то им это не понравится. А остальное – твое дело. Так что там с этим мальчиком?

– Я могу тебе довериться?

– В чем?

Сигрид звонят из автомастерской и сообщают, что заказанная для ее машины запчасть была повреждена при пересылке и потребуется еще три дня, прежде чем она сможет забрать машину. Но они готовы предоставить замену. Потом опять звонит шеф с предложением помощи. Активность ее коллег-полицейских постепенно стихает. Сигрид сдается и объявляет, возможно, громче, чем следовало бы, что она отправляется на место преступления – где не трезвонят телефоны – искать улики.

Все что угодно, лишь бы взбодриться.

Она выходит через главный вход и поворачивает направо за угол здания к стоянке, огороженной цепями. На стоянке находятся три служебных автомобиля: «вольво S60», «сааб 9–5» и «фольксваген-пассат», а также полицейский мотоцикл «БМВ». Довольно своеобразный набор.

Она глубоко вдыхает предполуденный воздух и прислушивается к тишине: здесь не звонят телефоны, не поучает начальство, не выдвигаются теории, построенные на недостаточном количестве фактов, и журналисты не достают вопросами о сроках раскрытия дела.

Сегодня одна из журналисток к тому же пожелала связаться по скайпу. Телефонного разговора, очевидно, теперь уже недостаточно.

Девица выглядела юной и заурядной.

– Как только закончится следствие, – Сигрид постаралась ответить молодой либералке из «Дагбладет» как можно вежливее.

– А когда это случится?

– Когда найдем ответ.

– Но мы же ходим по кругу. Вы избегаете ответа на вопрос, – имела наглость заявить эта малолетка.

Временами быть начальником довольно утомительно. И не столько потому, что по существующим правилам нельзя вывести журналистку из здания полиции за ухо, а потому, что она должна подавать пример подчиненным.

Чтобы успокоиться, Сигрид в ответ загадала загадку, которую слышала в детстве:

– Почему то, что мы ищем, всегда находится лишь в самом конце?

И девице, и Петтеру, и троим другим полицейским, которые тщетно делали вид, что заняты своими делами, но на самом деле подслушивали, было ясно, что Сигрид до нее снисходит. Сигрид была здесь старшим инспектором, и ей надо было что-то отвечать.