Текст книги "Уроки норвежского"

Автор книги: Дерек Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Нечто подобное он испытал, когда двумя годами ранее прибыл во Вьетнам. Там его встретил разношерстный сброд американских новобранцев, но он оказался не готов ко всем скрытым смыслам, моделям поведения и запутанности жизни, с которыми пришлось столкнуться. К перекликающимся историям и темам разговоров, настроениям и воспоминаниям всех этих людей.

Он не понимал флот. Он не понимал Сайгон. Он не мог понять, чего хотят молчаливые торговцы или враги-вьетконговцы. Его смущали коммунисты с их буддистскими семьями.

Он пытался разглядеть знакомое выражение на лице девушки – почти подростка, – которая стреляла в него из-за угла соломенной хижины в грязной деревушке спустя ровно месяц после его прибытия. В следующее мгновение ее сожгло заживо пламя, выпущенное Монахом из огнемета.

Согласно традиции, Саул должен был поблагодарить его после этого. Он открыл было рот, но Монах просто отвернулся.

Достаточно смутно, из сведений, почерпнутых из газет, от военных и бывших солдат, а также слухов и новостных роликов, Саул понимал, что такое война. Но о воюющих солдатах он не имел ни малейшего понятия. Каким-то образом война была производным всего того, что эти люди творили, проснувшись поутру. Но то, что они делали, казалось безумием, поэтому война – термин, используемый для дурной театральной пьесы, в которой он участвовал, – превратилась в абстракцию, даже становясь все более реальной и осязаемой.

Он не мог охватить взглядом всю картину целиком, поэтому попытался проследить отдельные сюжетные линии. Отношения с товарищами. Почему полковник, по слухам, каждую ночь засыпал в слезах. Что обо всем этом сказал бы его отец.

Пока он летел домой, ему представлялись различные варианты того, как обсудить эти вещи с отцом-морпехом, ветераном войны в Корее. Когда он вернется, это будут не просто отношения между отцом и сыном. Они теперь оба ветераны: американские солдаты, которые участвовали в боях, которые побывали по ту сторону Зазеркалья. Оба они изменились, всеобщее древнее правило племен позволяло им говорить по-новому, пользоваться уважением и авторитетом, которые не положены тем, кто не был крещен огнем войны.

Со временем Саул научился сортировать людей, которых он встречал во Вьетнаме. Эти – на моей стороне. А те – нет. С этими можно договориться. А с теми – нет. В конце концов он вывел категорию, в которую попадал сам. Это был ящик, сколоченный его отцом, на крышке которого было написано: еврей-патриот. Ящик был наполнен немыслимыми вещами. Шелдон держал там свои соображения по поводу прошедшей войны и прошедшей эпохи. Саул – кошмары и впечатления.

Он пробыл в Сан-Франциско всего одну ночь, перед тем как двинуться дальше на восток. На такси доехал до дешевого мотеля недалеко от аэропорта и весь вечер смотрел телевизор, попивая кока-колу и фанту из мини-бара. Между восемью и одиннадцатью он посмотрел сериал «Все в семье», вторую часть сериала «Скорая!», фильм с Мэри Тайлер Мур, шоу Боба Нью-харта и заснул посередине телесериала «Миссия невыполнима». Он пересек меридиан смены дат и второй раз в жизни страдал от джетлага^[10]. Заснул он прямо в обуви. На простынях мотеля осталась вьетнамская земля.

На следующий день во время короткого визита в комендатуру его сняли с учета, и он не успел опомниться, как уже был гражданским, которому нечего делать и некому подчиняться. Но он уже был на пути в Нью-Йорк.

Когда он подходил к дверям квартиры в Грамерси, солнце стояло высоко, город благоухал. Он посмотрел на табличку около дверного звонка. На ней значилась фамилия его родителей – на минутку он забыл, что это и его фамилия тоже, – и замешкался, перед тем как нажать на кнопку звонка.

Сам не зная почему и даже не притормозив, чтобы обдумать это, он повернулся и пошел прочь.

– Он уже должен быть дома, – Шелдон обратился к Мейбл, которая сидела в гостиной на диване, подобрав под себя ноги и читая воскресное приложение «Нью-Йорк таймс». Было уже очень поздно.

– Он же не указал время.

– Мы назначили день. По моим абсолютно точным часам, этот день истекает меньше чем через час. И тогда он начнет опаздывать.

– Он многое пережил.

– Я знаю, что он пережил.

– Нет, Шелдон. Ты не знаешь.

– Откуда тебе знать, что знаю я?

– Вьетнам – это не Корея.

– А что в нем такого некорейского?

– Я лишь хочу сказать, что ты не можешь представить, что он пережил, потому что, когда он войдет, он будет выглядеть как всегда.

– Вот что ты со мной сделала.

– Ты служил писарем.

– Ты не знаешь, кем я служил.

Мейбл скидывает журнал на пол и повышает голос:

– Ну и кем же ты тогда был, черт побери? Сначала говоришь одно, потом – другое. Хочешь, чтобы я тебя уважала? Хочешь, чтобы относилась с сочувствием? Хочешь, чтобы я наконец поняла, почему ты во сне все время кричишь: «Марио»? Тогда расскажи мне.

– Я делал, что мне приказывали. Вот и все, что тебе следует знать.

– Потому что так поступают мужчины?

– Тебе не понять.

– Я иду спать.

– Я буду дожидаться его.

– Зачем? Чтобы, когда он вернется с войны, первое, что ты ему скажешь, было: «Ты опоздал»?

– Ложись спать, Мейбл.

– Разве ты не рад встрече с ним?

– Я не знаю.

Рассерженная Мейбл отправилась в спальню.

– Я даже не понимаю, что это значит, Шелдон. Я говорю серьезно.

– Я тоже.

Пока его родители ссорились, Саул сел в последний поезд пятого маршрута от Юнион-сквер до Беверли-роуд в Бруклине. Всю дорогу он не отрывал взгляда от своих рук.

Женщина, которая в итоге стала матерью Реи, жила вместе с родителями на втором этаже дома, стоявшего на таком крошечном участке, что можно было передавать соседям туалетную бумагу, не вставая с унитаза.

Одежда была великовата Саулу, за время службы на Меконге похудевшему на девять килограммов. Он стоял перед домом и смотрел на темные окна, словно подросток в надежде перепихнуться. Они познакомились в автобусе четыре года назад. В неуклюжем сближении юности они не выбирали и не отвергали друг друга. По мере развития их отношений они не смогли по-настоящему ни сблизиться, ни расстаться, потому что все это им казалось таким значительным. Так они и плыли по течению. Изменяя друг другу и раскаиваясь. Потом он уехал во Вьетнам.

Саул подобрал камешек и метнул его в окно. С таким же успехом это могла быть и граната. Последовал бы взрыв, и он вернулся бы в лодку. Но это была не граната. Это был камешек.

Она открыла окно почти сразу и выглянула.

Наверное, все парни так поступают, подумал он.

– Ой, черт меня побери, – сказала она.

– Возможно, – отреагировал Саул.

На ней была рваная майка с названием группы, о которой он никогда не слышал. Майка была просторная и болталась на ее теле. Лицо ее отличалось особенной бледностью. В свете уличных фонарей он мог различить контуры ее грудей.

– Так ты вернулся.

– Что бы это ни значило.

– Что ты хочешь?

– Увидеть тебя.

– То есть ты хочешь меня трахнуть. Солдат-герой вернулся с войны со стояком. Так?

– Детка, я пойму, что я хочу, только после того как это получу.

Эта фраза почему-то вызвала ее улыбку.

– Заходи с задней двери.

И он зашел.

Когда он оказался на ней, и внутри нее, и его руки сжимали ее бедра, а глаза были закрыты, он услышал ее голос:

– Если я залечу, он будет твой, понял?

В тот момент он решил, что ребенок будет от него, а не от кого-то другого. Что в последнее время она ни с кем не встречалась. Что между ними все же что-то было. Что прошлое имело значение.

Через несколько месяцев, когда ребенок будет расти во чреве матери, Саул погибнет. Он так никогда и не узнает, что она не имела в виду их прошлое. Она говорила о будущем.

Когда Саул появился на следующее утро в семь тридцать в отчем доме, его отец спал в кресле в гостиной. Подруга вытолкала Саула из койки спозаранку, чтобы ее родители не узнали, что он провел с ней ночь. Она настаивала, заплатив свою часть аренды, что может делать у себя наверху все что ей вздумается. Но ее отец жил представлениями другой эпохи. Он говорил о том, что происходит «под его крышей» и о том, что «никогда его дочь» не навлечет «позор на семью».

Этим оборотам не было места в словаре 1973 года. Поэтому они продолжали играть каждый свою роль, не слыша друг друга и надеясь, что как-нибудь разберутся с последствиями. Но беременность в корне изменила ситуацию. С последствиями разобраться уже не представлялось возможным. Некоторые детали ее отношений с родителями, знай это Рея, могли бы объяснить то, что она хотела бы понять, но так никогда и не узнала. Эта загадочная женщина была чужой Саулу и навсегда останется чужой Рее.

Саул тихо вошел в квартиру, стараясь никого не разбудить. Свой зеленый вещмешок он перевесил на левое плечо, пока, по обыкновению, сражался с замком, пытаясь вытащить из него ключ. Фокус был в том, чтобы слегка повернуть его от центра по часовой стрелке и покачать.

Трудясь над замком, Саул вдыхал запахи дома, что вызвало у него тошноту. Вместе с запахами детства впервые в голову пришла мысль:

Я не могу.

И в тот момент, когда он пытался облечь эту мысль в слова, раздался голос его отца:

– Добро пожаловать домой.

Наконец ключ удалось вытащить, и Саул закрыл входную дверь. Он шагнул вправо и заглянул в гостиную, которая ничуть не изменилась с тех пор, как он последний раз тут бывал. Отец был в какой-то бесформенной бесцветной одежде, лицо вытянулось и казалось усталым.

Саул положил вещмешок рядом с зонтиком и расправил плечи. Он глубоко вдохнул, втягивая в легкие прошлое, где ему не было места.

– Спасибо.

Отец остался в кресле.

– Выглядишь неплохо, – заметил он.

– Ну да, – сказал Саул.

– Ты голоден? Кофе будешь?

– Да нет, не думаю.

– Ты не думаешь или не будешь?

– В чем разница?

– Сядь, – Шелдон указал на диван, где накануне, подогнув под себя ноги, Мейбл читала журнал.

Спокойствие отца обнадеживало – казалось, он понимал, что там происходило. Но Саул так никогда и не узнал, что его отец делал в Корее. На его вопрос отец обычно отвечал: «Я делал, что мне приказывали». Это ничего не проясняло. Теперь же это было особенно важно: понять, что у них могло быть общего. Что именно понимал его отец. Что вообще можно было понять.

– Как ты? – спросил Шелдон.

Саул провалился в мягкие диванные подушки, но все равно было видно, как он пожал плечами.

– Да не знаю. Я как-то еще не освоился тут.

Шелдон кивнул:

– Когда я вернулся, я взял фотоаппарат и уехал. Тебе, возможно, надо чем-то заняться.

– Скорее всего.

– Ты уже думал об этом?

– Даже не начинал, – Саул помолчал, а потом спросил: – Что ты обо всем этом думаешь?

– Я об этом не думаю.

– Это не выход. Я кое-что видел, пап. Я кое-что делал. И это не спрячешь в коробочку. С этим надо разобраться.

– Ты делал то, что делал, и видел то, что видел, потому что об этом тебя попросила твоя родина. Ты ей служил. Так поступают мужчины. А теперь все кончено. Постарайся вернуться назад. Вот и все.

– Я знаю, как пахнут горящие тела.

– Это все в прошлом.

– Этот запах сохранился на моей одежде.

– Так постирай ее.

– Не в этом дело.

– А должно быть в этом. Ты понимаешь, что там произошло? Таких, как ты, немного. Ты должен забыть Вьетнам, вернуться в Америку и войти в образ.

– Таких, как я, десятки тысяч.

– Но они не евреи.

– А это-то тут вообще при чем?

– При всем. Мы как дьяволы сражались во Вторую мировую. Мы рвались на войну. Но в Корее нас уже было меньше. А теперь? Все евреи в колледжах. Все там, протестуют против войны. Гражданские права, рок-н-ролл и травка. Мы не выполняем свой долг. Мы становимся слабыми. Мы теряем завоеванные позиции.

– Пап, – Саул потер лицо. – Ради всего святого, пап. Что происходит, как ты думаешь?

– Что происходит? Америка воюет. И вместо того чтобы защитить свою страну, мы рассуждаем как коммунисты.

– Пап. Пап, в стране бардак. Есть множество способов все исправить. И кроме всего прочего, мы не должны никому ничего доказывать. Я тут родился. Ты тут родился. Твои родители родились здесь. Чем мы не американцы?

– На Уолл-стрит еще есть фирмы, которые не нанимают нас. Есть адвокатские конторы, которые нас не хотят.

– На Юге до сих пор убивают черных ребятишек.

– Этой стране еще есть к чему стремиться. Я это знаю. Но нам надо защитить свои позиции. И удержать их.

– Что с тобой было в Корее?

– Я делал то, что мне приказывали.

– Мама сказала, что ты был писарем.

– Я хочу, чтобы мама так говорила.

– То есть, получается, мужчины об этом не говорят. А с кем ты об этом говоришь? А что Билл?

– Билл тоже был там.

– Но не с тобой.

– Нет. Он был в танковых войсках. В другом месте. Мы познакомились позже. На улице. Около магазинов.

– Ты говоришь с Биллом?

– Я говорю с Биллом каждый день. Не могу отделаться от него. Приходится запирать двери. Но когда я их запираю, он мне звонит.

– Может, он в тебя влюблен.

– Так говорят твои ровесники, – фыркнул Шелдон.

– Такое случается.

– Ты смотришь на вещи и видишь в них то, чем они не являются. А потом настаиваешь на своей правоте и говоришь, что все остальные просто ослепли. Этим занимаются коммунисты.

– Я не знаю ничего о коммунистах, пап.

– Это те ребята, которые стреляли в тебя. Которые хотели сделать тебя рабом своей идеологии. Они сажают людей в ГУЛАГ за их независимые мысли. За то, что они хотят быть свободными. За то, что они не поддерживают идеи государства и революции.

– В меня все стреляли. Не знаю только, почему.

– Ты говоришь, как Марио.

– Кто такой Марио?

– Не имеет значения.

– Кто такой Марио?

– Друг.

– Я его знаю?

– Он умер до твоего рождения. Тебе незачем об этом знать.

– Я многое повидал, пап. Я такое творил…

– Я знаю. Есть хочешь? Кофе будешь?

– Думаю, я должен рассказать тебе, что мне приходилось делать.

– Я не хочу об этом слышать.

– Почему?

– Ты – мой сын, вот почему.

– Я хочу рассказать тебе, потому что ты мой отец и ты можешь меня понять.

– Твоя страна тебе благодарна, вот все, что имеет значение.

– Нет, страна мне не благодарна, и это вообще не важно. Я хочу понять, как мне тут усидеть.

– Тебе надо отвлечься.

– Например, чинить часы?

– Что в этом такого ужасного?

– Время починить невозможно, пап.

– Тебе надо поесть. Ты похудел. Ты выглядишь больным.

– Я болен.

Шелдон промолчал.

– Где мама?

– Она спит.

Саул оторвался от диванных подушек и поднялся по лестнице, перешагивая через ступеньку. Шелдон остался сидеть неподвижно и просидел так десять минут в ожидании Саула. Он предположил, что Саул пошел к матери. Годы спустя он узнает, что сын просто отправился к себе. Чтобы, как в детстве, смотреть сквозь перила, кто позвонил в дверь или в каком настроении пришел с работы отец.

Спустившись вниз, Саул сел напротив отца в кресло, где его мать частенько читала книжку или смотрела телевизор.

– Как ты сам? – спросил он отца.

– Я-то? Много работал. Занимался своим делом. Старался не попадать в неприятности.

– Да, но сам-то ты как?

– Я тебе уже сказал.

– О чем ты думал, когда вернулся из Кореи?

– А что?

– Потому что я тоже вернулся с войны, и я хочу знать, о чем ты думал. Я хочу понять, думал ли ты о том же самом.

– Когда я вернулся из Кореи, я думал о Корее. Потом я думал о том, что я думаю о Корее, и пришел к выводу, что трачу время впустую. И перестал.

– Сколько это продолжалось?

– Не будь слабаком, Саул!

– Ты взял фотоаппарат и отправился в Европу.

– Да.

– Что ты там увидел?

– После войны прошло девять лет. Ты знаешь, что я там увидел.

– Ты ведь не за забавными картинками туда ездил?

– Именно за ними. И у меня это неплохо получилось.

– Ты ведь ненавидел их? Антисемитов? Всех до единого? Ты поехал, чтобы заглянуть в их души и убедиться в этом. Задокументировать. Потому что ты не мог взять их на мушку и расстрелять.

– С чего ты это взял?

– На лодке у меня было время.

– Хочешь знать, что я обнаружил в Европе? Тишину. Ужасную тоскливую тишину. Не осталось ни единого еврейского голоса. Ни наших детей. Только кучка слабых контуженных, которые не уехали и не были убиты. А Европа просто прикрыла рану. И заполнила тишину «веспами», «фольксвагенами» и круассанами, как будто ничего не произошло. Хочешь покопаться в психологии? Пожалуйста. Может, я бесил их, чтобы напомнить о себе. Чтобы добиться их реакции.

– Какое это имело отношение к Корее?

– Прямое! Я гордился этим. Я гордился тем, что я – американец. Гордился тем, что я сражался за свою страну. И это напоминало мне о том, что европейские племена так навсегда и останутся племенами. Хотите называть их нациями? Вперед! Но они лишь сброд жалких племен. А Америка – не племя. Это – великая идея! Я – часть этой идеи. Так же, как и ты. Как я себя чувствовал? Да я гордился, что ты сражаешься за свою страну. Ты защищал великую мечту. Мой сын защищает великую мечту. Мой сын – американец. Мой сын с винтовкой в руках повергает врага. Вот что я чувствовал.

Саул ответил не сразу. Шелдон не попытался заполнить паузу.

– Где фотографии? – спросил Саул.

– Какие?

– Все те, которые ты сделал.

– Они в книге.

– Там только те, которые ты отобрал. Где остальные?

Обычно у отца ответ был всегда наготове, он отвечал моментально. На этот раз Саул застал его врасплох.

Да, есть еще снимки. Важные снимки. И я всегда держу их под рукой.

– Я – фотограф. И я решаю, что можно считать снимком, а что нет.

– А если это не снимок, то что это?

– Ты на этой лодке вообще что-нибудь делал?

– Я хочу увидеть другие снимки.

– Нет.

– Может, когда-нибудь потом?

– Я не говорил, что они существуют.

– А мама видела их?

– Ей не пришлось настолько долго сидеть в лодке, чтобы додуматься до этого вопроса.

– Почему ты вернулся?

– Вообще-то это ты отсутствовал. Зачем ты задаешь мне все эти вопросы? У меня ощущение, что я попал на шоу Дика Каветта.

– Ты объехал полдюжины стран и сделал тысячу снимков. А потом однажды ты вернулся домой. Почему?

– Потому что война закончилась и все умерли. Я не мог вернуться обратно на войну, а мои друзья не могли вернуться с нее. Так что я повзрослел и стал жить дальше.

– С какой войны?

– Хватит, Саул, прошу тебя.

Саул постарался сказать то, о чем его отец не хотел или не мог говорить:

– Они не вернулись из Кореи, – начал он. – Но ты ведь также говоришь и о тех, кто ушел воевать в 1941 году. О тех, кто оставил тебя в Америке. Ты наблюдал, как все это происходило, пока сам был ребенком. Старшие братья твоих друзей. Твой двоюродный брат Эйб. Ты был самым младшим, и тебя не взяли на войну. Поэтому ты завербовался в Корею.

– Саул, – произнес Шелдон, становясь все спокойнее. – Я пошел не на неправильную войну. Я пошел на следующую войну. Коммунисты убили миллионы людей. Когда я вступил в армию, Советским Союзом правил Сталин, и он создавал атомное оружие, нацеленное на нас. Единственная причина, почему мы не относимся к Сталину с такой же ненавистью, как к Гитлеру, в том, что во время войны нас подвергли массовой пропаганде, нам внушали, что Дядя Джо – герой, подаривший нам Второй фронт. Но Дядя Джо подписал тайный пакт с Гитлером, и Россия оказалась на нашей стороне только потому, что ее атаковала Германия. Не они были нашим восточным фронтом. Это мы были их западным.

– Мама рассказывала, что ты порой плакал, когда она держала меня на руках.

– Ты заходишь слишком далеко.

– Почему?

– Кто научил тебя так разговаривать?

– Люди в моем возрасте умеют разговаривать. Просто скажи, почему.

– Потому что когда я видел тебя на руках у мамы, здесь в Америке, я представлял польских женщин, прижимавших к голой груди своих детей в газовых камерах. Они просили их дышать глубоко, чтобы те не мучились. А малыши продолжали улыбаться своим палачам. И сжимали кулачки в очереди на собственную смерть. И это наполняло меня гневом.

– Ты вернулся обратно из Европы, потому что ты ничего не мог поделать, – заключил Саул.

Шелдон кивнул.

– Что мне теперь делать, пап?

– Мы живы благодаря этой стране. Всему ее безумию. Ее истории. Проблемам. Она все еще наш лидер и наше будущее. Мы обязаны ей жизнью. Поэтому мы защищаем ее от бед и помогаем ей правильно расти.

– Я знаю, – сказал Саул.

– Я не понимаю, как еще чтить память погибших, если мы не будем защищать то единственное место, которое предоставило нам убежище. Если мы не постараемся сделать его еще лучше.

– Я пойду к себе.

– Хорошо.

– Я люблю тебя, пап.

Шелдон только кивнул.

Меньше чем через неделю Саул уехал и вскоре после этого погиб. Он оставил краткую записку на кухонном столе, где объяснил, что уезжает во вторую командировку и хочет вернуться в свое прежнее подразделение. Он писал, что был рад с ними обоими повидаться. Он их любит. Он надеется, что отец гордится им, и ждет окончания войны.

Глава 17

– Я убил своего сына, Билл. Он погиб, потому что любил меня.

– Он сильно тебя любил.

– Я навсегда запомнил, как мы ссорились в то утро. Но, думаю, это была не ссора.

– Нет. Он не искал разборок. У него не было четкой позиции.

– Я не знаю, как можно ссориться, если нет четкой позиции.

– В этом часть твоего очарования.

– А как я должен был поступить?

– Имеешь в виду, когда он вошел? И начал задавать тебе вопросы?

– Ну да.

– Ты должен был обнять его и рассказать, что чувствуешь.

– Но я сказал, что чувствую.

– Нет, не сказал.

– Тебе почем знать?

– А с кем ты, по-твоему, разговариваешь?

– Ну и что я чувствовал?

– Ты испытывал любовь и облегчение. Ты так сильно его любил, что вынужден был держать дистанцию.

– Ты рассуждаешь, как девчонка.

– А это ощущение в твоих руках, от которого иногда сжимаются кулаки? Ты в курсе, что это такое?

– Это артрит.

– Ты так до него и не дотронулся. В тот последний раз. В гостиной. Он был рядом. А ты не обнял его. Не взял за руку. Не погладил щеку, как ты это делал, когда он был ребенком. Не прижался своей щекой к нему. Ты ведь хотел это сделать. Он был такой прекрасный мальчик. Ты помнишь? От него исходило ангельское сияние. А ты даже не дотронулся до него. И теперь ты не можешь отделаться от этого ощущения в руках.

– Какого ощущения?

– Пустоты. Ты говорил ему о тишине. Но не сказал ничего о пустоте.

– Какой же ты зануда, Билл. Ты это знаешь?

– Озеро уже близко. У тебя есть шанс спрятать трактор.

– Угу.

Они проехали пятьдесят километров. По правой стороне медленно приближалось озеро Роденессьоен. Это небольшое озеро в Акерсхусе было сегодняшней целью Шелдона. Они провели в дороге уже несколько часов. Мальчик, возможно, проголодался. И им обоим нужно в туалет – совершенно точно.

То, что планировал совершить Шелдон, лучше всего было предпринимать под покровом ночи, когда все сомнительные идеи при новом освещении начинают выглядеть чуть лучше, чем пару часов назад.

С болью в пояснице и негнущихся пальцах Шелдон уводит трактор на тихую лесную дорогу и выключает двигатель. Переждав некоторое время, он бодро спрыгивает с почти метровой высоты на дорогу.

Пол спит в лодке. Он так и не снял свой викинговский шлем, а его правая рука сжимает длинную деревянную ложку. Волшебный пыльный зайчик надежно запрятан под сиденье лодки. Шелдон улыбается и решает не будить мальчика.

Осматривая трактор, он замечает, что тот и вправду огромен. В высоту он, пожалуй, будет два метра. Его колеса доходят Шелдону до середины груди. Спрятать такую штуку – дело не из легких. Нельзя просто накинуть на него оранжевый чехол и рассчитывать, что никто не обратит на это внимания.

Здесь местность сельская. Неизвестно, что за люди тут живут и что у них за повадки. Но ему почему-то кажется, что здешние деревенские отличаются от крестьян из других стран меньше, чем местный язык. Жители, скорее всего, друг с другом знакомы. Судя по всему, школ здесь немного и дети съезжаются на учебу со всей большой округи. Взрослые знают детей из других семей. Вероятно, кому принадлежит скот, тоже всем известно.

Они отъехали недалеко от Осло, и это не такая уж безнадежно глухая провинция. Однако это одно из тех мест, где люди связаны друг с другом и не называют свои земли «недвижимостью».

В общем, действовать ночью предпочтительнее. Появление чужого трактора тут точно не пройдет незамеченным. И уж конечно, люди не промолчат, если увидят, что кто-то направился к озеру.

И опять, как это часто случалось в жизни Шелдона, остается единственный путь. Пока Пол отдыхает в лодке, Шелдон осматривает свой прогулочный агрегат-амфибию и обдумывает ситуацию. Самое главное, его остановил местный полицейский. Его спросили, не американец ли он. Этому могло быть два объяснения. Первое, в которое он ни минуты не верит, – его фейковый немецко-швейцарский акцент не обманул помощника шерифа Барни Файфа. Не мог он определить новоанглийское происхождение Шелдона, это понятно.

Другое объяснение – более тревожное и более вероятное.

Чтобы не расстраивать Пола, он не включал телевизор и не знает, объявила ли его в полномасштабный розыск полиция Осло – конечно, если такое еще практикуется. Но есть вероятность, что он в розыске и что Рея в этом участвует. Даже если розыск не объявлен, они должны были оповестить все полицейские участки о нем и мальчике. Вполне возможно, его остановили, потому что он подходил под описание.

Например, «пожилой иностранец и мальчик».

Но, может быть, ему повезло. Может, им сказали: «Пропали пожилой американец и мальчик». Если так, то они с Полом не подходят под описание.

Кто знает? В любом случае, вывод один: трактор будет источником проблем. Пора ему отправиться в далекое плавание.

Посмотрев по сторонам перед тем как пересечь дорогу, он подходит к лодке сзади и отпускает все четыре крепления, которые держат ее на трейлере. Тщательно проверяет, нет ли другого крепежа или каких-либо препятствий, которые помешают лодке в нужный момент освободиться.

Удостоверившись, что все в порядке, Шелдон снова заводит двигатель. Кашель и чихание монстра будят Пола. Старик понимает это, увидев в зеркале серебристые рога. Он оборачивается и машет рукой. Пол, к удовольствию Шелдона, машет ему в ответ.

Шелдон выводит трактор на дорогу и медленно, на первой скорости, двигается, высматривая параллельную дорогу вдоль озера. Ему удается это довольно быстро. Отсутствие усилителя руля затрудняет крутой поворот налево, так что он наваливается всем телом на руль, как это делают водители городских автобусов. Трактор выползает на дорогу, и вскоре они тарахтят по западному берегу озерца.

Через пять минут они выезжают на симпатичную поляну, и Шелдон, выполнив широкий поворот влево от озера и затем выкрутив колеса до отказа направо, выходит на второй этап операции «Спрячь трактор».

Все идеально. Теперь остается только въехать прямо в озеро. Если оно достаточно глубокое и трактор продержится столько, сколько надо, он уйдет на глубину, где ему и место. А лодка аккуратно всплывет из трейлера на открытую воду, чистую и сияющую. Пол сможет завести мотор и уплыть вдаль один, потому что Шелдон останется на дне озера за рулем трактора.

Так себе план.

А если использовать палочку? Вставить ее между сиденьем и педалью газа. Это может сработать.

И тогда проблема будет в том же, в чем она и была последние три дня, – в его преклонном возрасте. Как именно залезть в двигающуюся лодку?

Или обогнать ее? Занырнуть в нее, когда она будет проплывать мимо?

Или Пол выбросит руку и зацепит его, как ковбой на родео?

И, наконец, последнее: придется очень сильно вымокнуть.

В течение пяти минут Шелдон обращается к Полу, балканско-еврейскому викингу, сидящему в лодке. Оба они стоят руки в боки. Шелдон жестикулирует, гримасничает, рисует пальцем на ладони.

Пол кивает.

Шелдон улыбается.

Все у них получится.

Шелдон заводит двигатель и протискивает палку под сиденье. Вся конструкция начинает двигаться прямиком к воде. Если бы он был христианином, он бы перекрестился или поцеловал крестик.

Все может кончиться плохо. Кто-нибудь заметит их и подумает, что случилась авария. Прибытие вертолетов и телевизионщиков вряд ли поспособствует успеху операции. Можно еще поплыть за лодкой, но поскольку он не плавал уже тридцать лет, он рискует утонуть. Это не входит в их планы.

Возможно, если бы вдруг возник Билл, он бы сел за руль трактора. Но Билла нет. Этот человек всегда появляется, когда ему вздумается или захочется.

Но оказывается, все происходит не так уж плохо. Даже на удивление хорошо.

Во-первых, Пол смеется, впервые после смерти матери он издает хоть какие-то звуки. Во-вторых, лодка, освободившись от трейлера, дрейфует чуть назад, от волн, которые поднял трактор.

Шелдон идет по колено в воде, и ему удается схватить конец и подтянуть лодку назад к берегу. Сделав небольшое усилие, он умудряется, перекинув ногу, плюхнуться в лодку.

Трактор пытается сопротивляться, но тщетно, и уходит под воду. Над озером поднимается пар, вода бурлит, пузыри лопаются. Наконец, озеро поглощает свою добычу.

Шелдон, тяжело дыша, лежит на дне лодки. Глядя в небо, он не может не поражаться тому, как ему все это тяжело дается. А что, в самом деле, произошло? По меркам молодого человека, не бог весть что, но это выше его теперешних сил.

– Старикам стоит поддерживать форму, – говорит он.

Шелдон садится и осматривается. Тут действительно очень красиво. Озеро напоминает ему Ист-Понд около Уотервилля в штате Мэн, куда в начале 1980-х годов Рея ездила в летний лагерь. Как и Роденессьоен, озеро Ист-Понд излучало простое, незатейливое спокойствие. Это не туристическое место. Это убежище. А именно в этом они с Полом нуждаются больше всего. Им надо доплыть до северо-восточного края и найти укромное местечко, чтобы затаиться там до утра. Это будет их личный остров Джексона, где Гек и Джим встретились, чтобы вместе спасаться от враждебного мира.

В этом состоит их план. Хотя еще не поздно, он хочет обосноваться на ночлег как можно дальше от затонувшего трактора, на случай, если кто-то заметил, как Шелдон избавлялся от него. Они перекусят тем, что лежит в сумке, сходят в туалет в лесу, Шелдон высушит носки и постарается устроиться на ночлег с максимально возможным при таких обстоятельствах комфортом.

Удивительно, насколько уютным может показаться сухой лес при наличии необходимой сноровки. Особенно когда в кустах не снуют корейцы. Впервые за довольно долгое время, это не подвергается сомнению.

Завтра утром они продолжат путь автостопом. Это немного рискованно, но зато теперь нет больше ниточки, которая связывала бы их с Осло. Так что если он не объявлен в общенациональный розыск, то, при доле удачи, они пройдут оставшиеся девяносто километров.

У Пола совсем другой настрой. Он готов к подвигам. Его маленькие ноги топают по дну лодки, он смотрит за борт в сторону невезучего трактора, тычет пальцем и улыбается. Жаль, что у него нет дедушки с бабушкой, которые бы порадовались за него сейчас. Они бы подивились силе его воображения.

Они также очень нужны, когда отец умирает, а мать оказывается бесполезной. Так случилось с Реей.