Текст книги "Уроки норвежского"

Автор книги: Дерек Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Рано или поздно Рея должна была узнать, что между нею и дедушкой с бабушкой было еще одно поколение. Когда ей исполнилось двадцать, она отправилась на поиски матери. Только что из колледжа, дерзкая, безрассудная и азартная, она все твердила про Правду. Найти мать стало для Реи целью – она уже была достаточно взрослой и могла пуститься по этому опасному пути.

Дед пытался отговорить ее. Объяснял, что люди обычно не пропадают. Люди – не носки. Они не забиваются под двери в надежде, что их найдут. Они прячутся. И не от всех подряд, а только от кого-то определенного. В данном случае – от нее, Реи. Напоминал, что его часовая мастерская и ювелирная лавка никуда не исчезали со дня открытия, и все, что ее матери нужно было сделать, чтобы встретиться с дочерью, – это прислать письмо или позвонить. Их разделял всего лишь один телефонный звонок. Но только одна из сторон могла позвонить, чтобы начать общение, и это была не Рея.

Шелдон знал об этом еще до того, как Рея выросла. Разбить надежды на встречу с матерью было единственным гуманным способом открыть ей глаза. Но колледж часто сеет даже в сообразительных людях самые идиотские идеи, и Рея все-таки принялась воплощать свои идеи в жизнь.

Все кончилось неудачно, как и предвидел Шелдон, и, возможно, хуже, чем предсказывала Мейбл. Результат поисков поставил Рею в неожиданное для нее положение.

И неважно, где Рея ее обнаружила. Неважно, во что она была одета и чем занималась за минуту до того, как открыла дверь. Имело значение только выражение глубокого возмущения на потрепанном и безрадостном лице женщины, когда она увидела на пороге свою взрослую дочь. Воспоминание об этой встрече – что они держали в руках, как стояли, чем пахло в квартире – сразу же рассыпалось на множество фрагментов, собрать которые воедино не представлялось возможным. То, что сказала мать, затмило все остальное. Она выразилась столь определенно, столь ясно, сжато и без экивоков, что слова вонзились Рее в сердце и разрушили все мечты и иллюзии, которые она питала, все объяснения поступка матери, которые придумывала себе в течение двадцати лет. Не осталось ничего от настоящего или прошлого – была только грубая реальность нового мира.

Я с тобой покончила!

И Рея вернулась в Нью-Йорк, к Шелдону и Мейбл.

Она долго не желала об этом говорить. Четыре месяца спустя Шелдон косвенно затронул тему:

– О чем ты думаешь?

К началу 1990-х годов магазин Шелдона изменился под влиянием тогдашней моды. Шелдон выяснил, что нравится людям, посчитав, что это будет хорошо для бизнеса. В эпоху Клинтона, когда цены на недвижимость росли, а всех волновали только вопросы секса, в тренде был стиль середины века. Шелдон поохотился на частных распродажах и аукционах, присматривая вещи качественные, красивые и недорогие. Двадцатилетнюю Рею окружали кожаные кресла от Макса Готтшалька, утонченные деревянные и стальные изделия Поля Кьерхольма и классические стулья и диваны Имзов. Уолл-стрит была на подъеме, а ретро снова вошло в моду.

В магазине Шелдона Рея любила сидеть в яйцеобразном датском кресле, подвешенном с потолка на цепи. То, что было у нее на уме, вот-вот должно было вылупиться.

– Почему папа увлекся ею? – наконец спросила она.

– О, Рея, это вопрос к бабушке, не ко мне.

– Я ее потом спрошу. А сейчас…

Шелдон пожал плечами. Чтобы не сделать ей больно, приходилось лгать.

– Я не думаю, что он увлекся. Думаю, у них была интрижка, так это называлось в семидесятые, перед тем как мы начали опять воевать. Почему? У нее были хорошие формы, она была общительная и веселая и настолько очевидно ему не подходила, что это снимало с него всякую ответственность. Вряд ли она была его единственной пассией, кстати говоря. Когда он вернулся, он просто бросился в ближайшие доступные объятия. Почему она, а не какая-нибудь другая девушка – мне трудно сказать. Детали утрачиваются со временем. Истории теряют краски.

– То есть меня не зачали в любви.

– Не надо жалеть себя, это того не стоит. Ты прекрасно знаешь, что мы с бабушкой обожаем тебя. Если кто-то хочет знать мое мнение, быть зачатым не в любви, но расти в обожании лучше, чем наоборот. Мне жаль, что эта женщина тебя разочаровала. Правда. Но ты ничего не потеряла, потому что нечего было терять.

– У меня никогда не будет детей.

Шелдон отложил в сторону часы «Тюдор Субмаринер», над которыми трудился, и нахмурился.

– Почему ты так говоришь?

– А что, если я не буду их любить? Может, это наследственное. Говорят, когда появляются дети, все изменяется.

В голосе Шелдона сквозила печаль, когда он ответил внучке:

– Когда они появляются, не меняется ничего. Все меняется, когда ты их теряешь.

Рея принялась раскачиваться, и Шелдон бросил: «Перестань». Она остановилась.

И вдруг ни с того ни сего, так, по крайней мере, показалось Шелдону, Рея спросила:

– Почему ты больше не ходишь в синагогу?

Шелдон откинулся на стуле и потер лицо.

– За что ты меня наказываешь?

– Я не наказываю. Я правда хочу это знать.

– Но я ведь не заставлял тебя туда ходить. Честно.

– Я хочу знать, почему. Из-за папы?

– Да.

– Когда папа погиб, ты перестал верить в Бога?

– Не совсем.

– А что тогда?

Сколько раз они вот так разговаривали здесь, на этом самом месте? За прошедшие двадцать лет? И так всегда. Как будто не было квартиры наверху. Не было детской и спальни. Шелдон сидел тут, год за годом, и разные женщины допрашивали его. Менялся магазин, женщины старели, но Шелдон оставался на месте. Чинил часовые механизмы и отвечал на вопросы. Единственный на его памяти разговор, который состоялся в квартире, был разговор с Саулом.

– Ты знаешь, что означает Йом-Киппур?

– День искупления грехов.

– Ты знаешь, что происходит в этот день?

– Ты просишь прощения.

– Есть два вида прощения, – объяснил Шелдон. – Ты просишь Господа простить твои прегрешения перед Ним. Но также просишь и людей простить тебя за прегрешения перед ними. Ты просишь прощения у людей только потому, что, согласно нашей философии, есть одна вещь, которую Господь простить не может. Он не может простить тебя за то, что ты сделал другим людям. Ты должен обратиться к ним напрямую.

– Вот почему нет прощения за убийство, – добавляет Рея. – Потому что невозможно просить прощения у мертвых.

– Верно.

– Почему ты перестал ходить в синагогу, дедуль?

– В 1976 году ты появилась на пороге нашего дома, под песню о тонущем корабле, которую передавали по радио. Мы пошли в синагогу на Йом-Киппур. Я все ждал, что Господь попросит у нас прощения за то, что Он сделал с твоим отцом. Но Он не попросил.

Глава 18

Ночь прошла спокойно. Они нашли сухое укромное местечко недалеко от берега, невидимое с дороги и со стороны жилых домов. Жаль, что костер развести было нельзя, но они прекрасно обошлись без него.

Пол был рад избавиться от рогов, но не захотел снимать самый необычный в мире костюм викинга. Шелдону это показалось наименее странным решением за весь день.

Лежа рядом с мальчиком, Шелдон прошептал:

– Разбуди меня, если что.

После чего оба они провалились в глубокий сладкий сон.

К шести утра солнце уже начало припекать. Свежий воздух им обоим пошел на пользу, но вот твердая земля не проявила милосердия к Шелдону. Затекшие мышцы болели, все раздражало. Казалось, что раньше времени наступило трупное окоченение. К тому же у них не было ни капли кофе.

Они довольно быстро свернули лагерь. Собирать было особенно нечего, так что следов их пребывания в лесу не осталось. Коль скоро им удалось спокойно переночевать, значит, за ними никто не гнался и не прочесывал лес с прожекторами. Скорее всего, никто не стал свидетелем гибели трактора.

Пройдя сквозь чащу хвойных деревьев, через час они добрались до большой дороги, где можно было рассчитывать поймать попутную машину. За двадцать минут марш-броска по этой дороге Шелдон совсем выдохся.

– Подожди, подожди. Мне надо отдохнуть, – Шелдон опускается в высокую траву, растушую вдоль шоссе. Шагающий впереди Пол возвращается к нему.

– Плохо быть стариком, – говорит Шелдон Полу. – Если появится Питер Пэн, иди с ним, не раздумывая.

Пол возвышается над ним. На мальчике шапка-шлем, в руках деревянная ложка и волшебный пыльный зайчик. Он хорошо выглядит. Так, как и полагается выглядеть совсем юному человеку.

Шелдон смотрит на часы. Только восемь утра.

– Иди сюда, – говорит старик и машет Полу. Тот приближается. – Сделай так, – Шелдон поднимает вверх большой палец.

Полу незнаком этот жест, поэтому его большой палец, поднимаясь над вытянутым указательным, указывает на Германию.

– Немного не так. Лучше в сторону Финляндии. Вот так, – Шелдон поправляет палец Пола, чтобы он не так сильно торчал, и слегка пригибает его фигуру к шоссе. – Хорошо. Будем надеяться, что здесь это не какой-нибудь неприличный жест.

Несколько минут Пол стоит так у дороги, но ничего не происходит. За это время Шелдон успевает перевести дух и снова подняться на ноги. Он становится рядом с Полом и говорит:

– Ладно. А теперь мы начинаем идти задом наперед. Если повезет, вернемся обратно во времени во вчера и позавчера. До твоего рождения, дойдем аж до 1952 года, когда на свет появился Саул. Можно остановиться пообедать в 1977-м. В том году, помню, был один отличный бар с сэндвичами.

По дороге, ведущей на север, они преодолевают еще несколько километров. Кроме идеальной дороги, пролегающей вдоль полоски зеленой травы, окаймляющей лес, признаков цивилизации практически нет.

Шелдон зажимает губами два карандаша и изображает моржа. Чтобы развлечь Пола, он начинает двигаться как морж. Однако вскоре останавливается.

– Большой морж хочет пить. Маленький моржик тоже хочет пить? Большому моржу опять нужно в туалет. Большой морж – старый, и его мочевой пузырь стал размером с фасолину.

Шелдон делает понятный всем жест человека, осушающего кружку пива.

Пол кивает – дескать, я тоже так хочу.

– Отлично. Пора внести разнообразие в этот поход. Хватит играть. Вот что я сейчас сделаю. Я начну обратный отсчет от десяти, и когда дойду до одного, появится машина, на которой мы поедем туда, где есть холодная кока-кола в бутылках. Договорились?

И Шелдон кивает за них обоих.

– Ладно. Начинаем, – он останавливается, смотрит на дорогу и принимается считать.

– Десять.

Пол встает и глядит на него.

– Девять.

Ничего не происходит.

– Восемь.

Прямо перед Шелдоном плюхается птичий помет, отчего Пол начинает смеяться. Однако Шелдон поднимает палец и говорит:

– Сосредоточься.

– Семь.

Ничего.

Прохладный бриз веет с реки, вместе с ним приплывают тучки. Шелдон на минутку закрывает глаза и забывает про все на свете.

– Шесть.

Ничего.

– Пять.

Шелдон поднимает палец повыше, с большей уверенностью.

– Четыре.

Он закрывает глаза и напрягается, концентрирует свою мысленную энергию. Сам точно не понимая, на чем. Он пытается представить женскую шведскую команду по волейболу, которая останавливается, чтобы спросить дорогу в рай. Он уверен, что эту картинку в его воображение вложил Билл.

– Три.

Хорошо бы сейчас вздремнуть. Кто объяснит ребенку, что его мать умерла? Когда он уже сможет обратиться в полицию?

– Два.

Есть ли какая-нибудь вероятность того, что убийца узнал про летний домик? Он, Шелдон, должно быть, что-то упустил. Что я упустил?

– Один с половиной.

Попытаются ли они родить другого ребенка? Или на этом все? Конец их роду?

– Один.

И затем, если не по команде, то, по крайней мере, вовремя из-за поворота выезжает грузовичок с охотниками. Грузовичок замедляет ход и останавливается.

Мужчина лет сорока с небольшим в майке и со взъерошенными волосами высовывается из кабины с пассажирской стороны и дружелюбно обращается к Шелдону по-норвежски.

Пол готов им ответить, когда Шелдон вытаскивает карандаши изо рта и с чувством произносит по-английски:

– Господи, как же я рад вас видеть, ребята. Мы с внуком совершенно выбились из сил. Мы пытаемся дойти до домика около Конгсвингера. Вы не могли бы нас подбросить?

Взъерошенный начинает отвечать, но Шелдон, вытирая платком лицо, продолжает:

– И правда. Холодное пиво, белое вино из холодильника и большая порция свинины. Вот чего мне хотелось бы сейчас. В самом деле, я собираюсь зайти в винный магазин в городе, перед тем как отправиться в домик. Не соблазнит ли вас, ребята, шашлычок перед тем как вы отправитесь в лес за зайцами? Кстати говоря, что-то я не вижу добычи у вас в кузове. Вы подстрелили кого-нибудь?

Крупный мужчина, сидящий в кузове, слегка сутулится и грустнеет. А его приятель на противоположной скамейке, указывая на него пальцем, сообщает:

– Тормод промахнулся.

– Я промахнулся, – подтверждает Тормод.

– Бедолага Тормод, – сочувствует Шелдон. – Ну ничего, в следующий раз повезет. Ну так как?

Пошел уже четвертый день с тех пор как они сбежали, став свидетелями убийства. Они провели ночь в гостинице, плыли по воде, спали в голубом домике у фьорда, ехали на тракторе и на лодке по суше и по озеру, разбили лагерь на импровизированном острове Джексона. И снова они были в пути. Если повезет, им остается последний рывок.

Четыре дня скрываться вдвоем с маленьким ребенком – это довольно долго. Но теперь в любую минуту в голове у Пола все может встать на свои места, и весь ужас случившегося обрушится на него. Если он сейчас начнет переживать прошлое, он будет безутешен. Если это произойдет, непонятно, что Шелдону с ним делать. И тогда Пол превратится из его компаньона в заложника. А с друзьями так не поступают.

Автостоп был опасной затеей. Но обстоятельства заставили поменять стратегию. Пришло время прокатиться и надеяться на то, что полиция не бездействует и ловит убийцу.

Шелдон как смог устроился на чьем-то вещмешке. «Форд Ф-150» летит по дороге с ухоженными обочинами, а в поле зрения то появляются, то исчезают озера и пруды. Волны холмов возникают из-за поворотов. Дорога петляет и распрямляется на больших участках, мелькают сельскохозяйственные угодья и лес. Шелдон вдыхает запах скошенной травы и сосен.

– Мне следовало больше времени проводить на природе, – признается он сидящему около Тормода юноше.

Когда Шелдон переехал в Осло, Ларс сказал ему, что норвежские горы образуют единую цепь, тянущуюся через море к Шотландии, Ирландии, Аппалачам и дальше, через Беркширские холмы Массачусетса. Они соединяют моря и океаны еще с тех времен, когда существовал один континент и вся суша была едина. Та земля называлась Пангея.

Шелдон не знал, так ли это на самом деле, и лишь вежливо улыбнулся Ларсу в ответ.

Теперь он сидит рядом с молодым человеком по имени Мадс. Тот тщетно пытается прикурить сигарету. Шелдон наблюдает, как он мужественно сжигает восьмую или десятую спичку, прежде чем совсем потерять терпение.

Улыбаясь про себя, Шелдон щелкает пальцами, чтобы привлечь внимание Мадса. Он указывает на место посередине грузовика точно за кабиной.

– Сядь там.

– Почему?

– Воздух обдувает кабину и на скорости создает вакуум за ней. Там нет турбулентности. Можешь прикуривать, как у себя на кухне.

Мадсу с виду двадцать с небольшим, хотя эти белокожие ребята иногда выглядят моложе своих лет. Он более щуплый, чем остальные четверо, но его незадачливое отчаяние импонирует Шелдону. Из него получится мятежник или лидер, в зависимости от того, в каком направлении подуют ветры судьбы.

Мадс смотрит на указанное место за кабиной, потом пробирается туда и садится. Он чиркает спичкой и улыбается, когда она загорается и оранжевый язычок занимает табак и белую папиросную бумагу.

– Круто, – говорит Мадс. – Откуда вы это знаете? Вы инженер?

Их обдувает теплый ветер, Шелдон смотрит на Мадса взглядом доброго волшебника, живущего на вершине горы.

– Почти двадцать лет, с шестьдесят первого по семьдесят девятый годы, я участвовал в разработке поисково-спасательных самолетов для Канадской конной полиции. Ты когда-нибудь слышал о крушении «Эдмунда Фитцджеральда»?

– Нет.

– Ладно. Озеро Гитчи-Гюми. Так, по крайней мере, его называли индейцы чиппева. Стоял ноябрь, дули сильные ветра. На судно погрузили двадцать шесть тысяч тонн железной руды – больше, чем оно само весило. Начался ураганный западный ветер, и судно оказалось в опасности. Затем… что-то там про Висконсин и Кливленд, что я не очень помню. В общем, мы подлетели со стороны Уайтфиш-Бей, но ураган не стихал, и лил ледяной дождь. Если бы «Фитцджеральд» мог проплыть еще пятнадцать миль, мы бы спасли те двадцать человек. Но этому не суждено было случиться. Нет, сэр, не суждено.

Мадс кивает и затягивается сигаретой. После этого он сидит молча.

Шелдон потирает ладони. Ему не холодно, но кровообращение в его возрасте не всегда зависит от температуры воздуха. Достаточно бывает просто посидеть в неудобной позе, чтобы все тело начало затекать. Те его части, которые он еще чувствовал.

«Крушение „Эдмунда Фитцджеральда“» – это была песня некоего Гордона Лайтфута. В августе 1976 года, когда в их жизнь вошла Рея, песню беспрестанно крутили по радио. Одни и те же четыре аккорда повторялись вновь и вновь в траурном, монотонном, пьяном ритме. Грузовое судно на самом деле, затонуло в 1975 году на озере Верхнем, и погибло двадцать девять человек. Песня заняла второе место в музыкальных чартах год спустя. В это время в джунглях погибло пятьдесят тысяч американских солдат, включая его сына и Элая Джонсона, и во время празднования двухсотлетия США Шелдон что-то не увидел на улицах Нью-Йорка ни одной наклейки на бамперах в память об этом.

А эту чертову песню все заводили и заводили, и все подростки рыдали под нее.

Сигрид позволила медикам обследовать себя после того, как накануне ее огрели по голове, но наотрез отказалась, буквально ни в какую не захотела ехать в больницу. В результате ее вырвало в туалете участка. Она привела себя в порядок и, как только смогла добраться, уселась за свой стол, демонстрируя наигранную бодрость.

В качестве уступки медикам она провела ночь в офисе, чтобы не быть одной. В участке всю ночь шла работа, и каждому дежурному офицеру вменялось в обязанность присматривать за ней – вдруг понадобится срочная помощь.

К тому моменту, когда Сигрид наконец проснулась и села на диване, Шелдон и Пол уже несколько часов были в дороге. Коллеги Сигрид представляются ей огромной бесформенной массой, издающей невнятные гортанные звуки, какие-то сбивчивые и странно настойчивые.

Словно через море патоки, Сигрид бредет к своему столу, находит в ящике солоноватую лакричную конфетку и закидывает ее в рот.

Каждый стук сердца отдается у нее в затылке ударом кувалды.

– Он еще в камере? – спрашивает она.

– Нападавший? Да. Он еще здесь.

– Он – убийца?

– Мы так не думаем.

– В таком случае, можно я приложу его огнетушителем по башке?

– К сожалению, нет, – бесформенная масса отвечает голосом, похожим на голос Петтера.

– Мы случайно не подстрелили его в стычке?

– Опять же нет, к сожалению.

– Его надо допросить.

– Нам надо открыть шкатулку.

– Какую шкатулку?

– Розовую. Ту, которая стоит у тебя на столе. Ты считаешь, что она принадлежит убитой.

– Да. Идея правильная. Я воспользуюсь пистолетом. Где мой пистолет?

– Нет, – говорит кто-то, и это определенно Петтер. – У нас есть ключ. Мы не просто хотим открыть шкатулку. Мы хотим узнать, принадлежала ли она женщине. Для этого мы воспользуемся ключом.

– Верно. И если ключ подойдет к замку, мы установим связь между ключом, шкатулкой и женщиной.

– В этом и состоит наш план.

– Это может также кое-что прояснить относительно убийства.

– Да, может. Мы надеемся получить законные основания для ареста отца.

– Законные.

– Мы тут защищаем закон.

– Так мы боремся с преступностью.

– Тебе уже лучше, – улыбается Петтер.

– Сжечь после прочтения.

– Нет, жечь мы ничего не будем.

– Джордж Клуни пристрелил Брэда Питта в фильме «Сжечь после прочтения». В шкафу. Я знала, что тот парень был неправ.

– Может, он его не заметил.

– Норвежские законы недостаточно хороши. Для данного случая, – меняет она тему.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда вчера вечером у меня переставало стучать в голове, я смотрела их личные дела. Ни один из них не попал в ШИС^[11].

– Неудивительно. Если нет задержаний…

– В этом-то и вся штука с военными преступлениями. Отсутствие действующих судов в стране, где идет война, означает, что никого не судят за преступления, никого не регистрируют в Шенгенской базе данных, а значит, нет и оснований для отказа в статусе беженца. Международный трибунал по бывшей Югославии должен был заполнить пробел, но пробел этот слишком велик.

– Мир несовершенен. Давай пока откроем шкатулку.

– Какую шкатулку?

– Вот ключ.

Петтер протягивает ей серебристый ключик длиной около двух сантиметров с раздваивающимся зубцом. Простейший замочек может отпугнуть только детей, родителей и других подобных грабителей, которым может грозить лишь собственное чувство вины в качестве наказания.

Сигрид берет ключик.

– Проблема в том, что несовершенство законодательства позволяет всякому европейскому сброду стекаться на нашу маленькую норвежскую лодку. Политики настолько возбудились идеей объединения Европы, что пустили лодку в плавание, не залатав дыр и не подготовив ее к путешествию. А это значит, что она утонет еще до того, как мы отчалим в море. И мы утонем из-за необоснованного энтузиазма кучки людей, которых сами же и выбрали. А спасать их будем мы. Полицейские. Хочешь знать, что не так с Норвегией? Спроси нас. Мы знаем.

– Здравые у тебя рассуждения. Пожалуйста, давай откроем шкатулку.

Сигрид берет ключ и подносит к шкатулке.

– Он ужасно мал.

– Дай мне.

Петтер берет ключик и подтягивает шкатулку к себе. Вставив ключ, он смотрит на Сигрид и поворачивает его.

Шкатулка открывается.

– Так, хорошо.

Петтер откидывает крышку и заглядывает внутрь.

– А это что такое? – вопрошает он.

Сигрид озадачена. Она выдвигает ящик стола и извлекает оттуда пару резиновых перчаток. Надев их, вытаскивает содержимое шкатулки.

– Письма и фотографии.

– Чьи?

Она не знает. Письма написаны на иностранном языке. Возможно, на сербско-хорватском, когда он еще был единым. Может, на албанском. На снимках сфотографирована деревня. Или то, что некогда было деревней.

Все снимки аккуратно пронумерованы. Наверху каждого снимка приклеен кусочек бумаги с именем человека, названием места и другой информацией, которую она не может разобрать. Сверху лежат фотографии разных людей. Кто-то машет рукой, сидя за столом. Кто-то стоит около машины. Несет продукты. Поднимает ребенка. Собирает листья. Обычные события, зафиксированные 35-миллиметровой пленкой, те, что обычно заполняют семейные альбомы, чтобы люди помнили, какими когда-то были они сами и их близкие.

Под стопкой снимков сложены фотографии убийства каждого из этих людей.

Картины удручающие. Одних застрелили. Другим вспороли животы. Перерезанные горла. Дети, застреленные в затылок. Некоторым стреляли прямо в лицо. Дети слишком маленькие, чтобы испугаться своих убийц.

Сигрид держит в руках мужественно задокументированные кем-то свидетельства массовых убийств. Они были спрятаны и, возможно, стоили жизни защищавшему их.

– Свяжитесь с Интерполом, Европолом, министерством иностранных дел, министерством юстиции и полиции. Все это нужно немедленно переснять и сделать копии каждого документа. Я начинаю понимать, что тут случилось. Созови всех. Я хочу, чтобы мне доложили обо всем, что произошло в Осло за истекшие сутки. Все из ряда вон выходящее. Мы должны найти этих людей.

Пока сотрудники собираются вокруг Сигрид, она потягивает кофе вопреки запрету врача: кофе – это диуретик, он только усилит обезвоживание, что в данных обстоятельствах ей противопоказано.

Но очевидно, что врач был неправ.

– Все что угодно, – говорит она. – Звонки были?

Да, было несколько звонков: домашнее насилие, пьяные разборки, попытка изнасилования. Связь ни с одним из звонков не просматривается.

– То есть вы хотите сказать, что никто не сообщил о пожилом американце с маленьким мальчиком-иностранцем. Мы выслали достаточно детальное описание. Я хочу убедиться, что правильно вас понимаю, – Сигрид делает паузу. – Отлично. Начинайте обзванивать. Если информация не идет к нам, мы начинаем запрашивать ее сами.

И Сигрид направляется к себе в кабинет. По дороге ее нагоняет молодая сотрудница, которая ведет за собой девушку.

– Инспектор, я думаю, вам надо послушать это, – говорит сотрудница.

– Послушать что?

– Инспектор Одегард? Меня зовут Адриана Расмуссен, – девушка замолкает и потом добавляет: – Но я урожденная Адриана Стойкова: Из Сербии. Очень плохие люди ищут маленького мальчика и старика. Я думаю, им грозит беда.

Речь девушки и внешность в целом, за исключением славянского лица, выдают в ней представителя элитарного слоя норвежского общества. На ней стильная одежда, подобранная таким образом, чтобы не вызывать зависти у других женщин. Волосы тщательно уложены в естественную прическу. Она не настолько вызывающе модная, чтобы жить в Грюнелокке, но на ней нет часов или драгоценностей, на которые она не могла бы заработать сама и которые говорили бы о ее принадлежности к старинному богатому семейству из Фрогнера.

Возможно, Скойен или Св. Хансхауген. Или лучшая часть Бислетта.

Она излагает свою историю быстро, с уверенностью, излучающей цельность и целеустремленность, но вместе с тем и определенную юношескую незрелость.

– Он неплохой человек, – объясняет она Сигрид. – Он хороший. Просто глупый. Глупый как пробка. Глупый, глупый, глупый…

– Хорошо. Я поняла. Что он натворил?

– Ну, он сегодня не пришел ночевать, это во-первых. Он спрашивал меня про старика и мальчика, я не поняла, о чем он говорит, и попросила его объяснить, но он отказался и велел мне поспрашивать «в моей общине»… и что все это значит, я не понимаю… я расстроилась и сказала, что сербы – это больше не «моя община», они мои не больше, чем японцы, и тогда он так разошелся… как будто бы он так глубоко разбирается в человеческой натуре.

– Где он сейчас? – спрашивает Петтер, пытаясь не потерять нить разговора.

– Сейчас? Что, прямо сейчас? Не имею понятия. Он исчез. Так что я думаю, он со своими опасными друзьями. Гждоном, Энвером, Кадри…

– Энвером Бардошем Беришей? Кадри…

– Да-да, с ними. Вы их знаете?

– Да. Где они находятся?

– Я не в курсе. Но Бурим сказал, что они ищут старика и мальчика, которые, вероятно, что-то видели. Старик, наверное, прячет мальчика. Мне кажется, вам надо их найти.

– Вы могли бы задержаться ненадолго?

– Я не сделала ничего дурного.

– Нет, нет, дело не в этом. Мы вам благодарны за информацию. Просто не уходите. Мои коллеги должны расспросить вас о некоторых деталях.

– Я люблю его, – говорит Адриана. – Он глупый, но добрый, он нежный, и он идиот, ведет себя как обиженный щенок, но…

– Я понимаю, – прерывает ее Сигрид. – Пожалуйста, не уходите.

Вернувшись в общий офис, она машет рукой, чтобы привлечь внимание коллег. Добившись желаемого, выкрикивает:

– Все. Все, что угодно. Любая информация по Горовицу. Сразу сообщайте.

Флегматичный полицейский по имени Йорген поднимает руку, и Сигрид жестом предоставляет ему слово.

– Я разговаривал с полицейским из Трогстада. Он вчера остановил пожилого немца. Мужчина ехал на тракторе с лодкой в прицепе. С ним был внук.

– Пожилой немец и мальчик.

– Верно. Он хорошо запомнил, потому что мальчик был одет как еврейский викинг.

– Еврейский викинг?

– Ну да. С большой звездой на груди и с рогами на голове.

– Пожилой немец ехал на тракторе, который тянул за собой лодку и в ней сидел еврейский викинг, и никто не додумался мне об этом сообщить?

– В описании было сказано, что старик – американец. А этот был немец, так что он не счел нужным упоминать.

Сигрид опускается на ближайший стул. Она больше не в состоянии определить источник головной боли. Утром ей казалось, что боль исходит извне. Теперь она уже в этом не так уверена.

Петтер стоит рядом.

– Похоже, женщина была права, – говорит он.

– Какая женщина?

– Мисс Горовиц. Она особо подчеркнула, что он еврей. Наверное, надо было упомянуть об этом в сводке.

– Думаешь? – спрашивает она, качая головой. – Мы что, самые наивные люди в Европе?

– На самом деле, недавно провели опрос…

– Я не хочу об этом слышать.

– Если учесть время обнаружения лодки и провести линию к тому месту, где видели трактор, мы поймем, что они движутся на северо-восток от Дробака.

– В направлении к летнему домику.

– Более или менее.

– Кто-нибудь засек трактор?

Йорген качает головой.

– Свяжитесь со всеми подразделениями между Трогстадом и Конгсвингером, пусть они выезжают на шоссе и ищут трактор. И начинайте с тех, что на севере, не на юге, понятно? Мы накроем их сверху, а не снизу.

Петтер кладет руку на плечо Сигрид.

Сигрид смотрит на Петтера и самодовольно ухмыляется.

– Ты должна признать, что старый лис наподдал нам жару, – говорит Петтер.

– Я сниму перед ним шляпу, когда мы благополучно вернем мальчика.

– Он должен был привести его к нам.

Но Сигрид не согласна.

– Не думаю, что он из тех, кто привык доверять людям, – произносит она.

Глава 19

Сигрид сидит на пассажирском сиденье «вольво S60», несущейся на огромной скорости с включенными сигнальными огнями. За рулем машины мрачный Петтер. Они звонили Ларсу и Рее, но никто не ответил.

Полицейское радио работает, местное подразделение полиции оповещено. Beredskapstroppen едут к летнему домику с трех разных сторон. Сигрид руководит операцией, все будут ждать ее команды начинать штурм.

– Мы в трудном положении, – произносит Петтер, после того как они проехали тридцать минут в полной тишине.

– Я права. Старик направляется к домику вместе с мальчиком. Спорю на бутылку виски, что Энвер и его клан поджидают там мальчика, если уже не дождались.

– Точно мы ничего не знаем.

Тошнота осталась, но сосредоточиться уже удается. Сигрид разозлилась, и злость помогает ей излечиться. Петтер не ошибается, но он и не прав.

– Мужчина и мальчик живут в одном доме, – рассуждает она. – Шкатулка матери мальчика обнаружена под кроватью у мужчины. Она попыталась спрятаться у него вместе со своим сыном. Он их приютил, потому что такой уж он человек: услышал, что соседке грозит опасность, и решил помочь. Но что-то пошло не так. Бардош ворвался в квартиру, и Горовиц с мальчиком спрятались в стенном шкафу. Мальчик описался. Каким-то образом им удалось бежать. Бардош и его банда узнают об этом и начинают преследование. Горовиц на шаг опережает всех нас. Он, возможно, предполагает, что они не знают про домик. Может, так и есть. Но не исключено, что знают. Но ведь киноман шуровал в комнате у старика. Если бы они прознали о домике, они бы послали кого-нибудь осмотреться. До Реи и Ларса не дозвониться. Рискну предположить, что они не имеют возможности ответить. Если я ошибаюсь, наше вторжение их здорово испугает, а я на пару недель стану посмешищем для всей полиции. Если же я права, нам предстоит схватка с вооруженным противником. Если только мы не опоздали.