Текст книги "Больше чем любовь"
Автор книги: Дениз Робинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Я подошла к нему, обняла, крепко прижалась к нему, уткнувшись лицом в его плечо.
– Дорогой мой, дорогой мой! – прошептала я. – Как же тяжко тебе было.
Я почувствовала, что его руки снова гладят мои волосы, и теплая волна захлестнула все мое существо.
– Тебе было хуже – у тебя было такое тяжелое детство, – сказал он. – Ни денег, ни дома. У тебя ничего нет. А я так хочу дать тебе все!
– Мне ничего не нужно, кроме тебя! – тихо проговорила я.
– Как это удивительно… Если бы Марион могла так чувствовать! – Он замолчал.
С выражением горечи я посмотрела на него.
– Ты все еще любишь ее?.. Любишь, Ричард?
– Нет, – сразу ответил он. – Нет. Совсем не люблю. Для нее не осталось места в моем сердце!.. Но она – мать Роберты, и за это я должен ее уважать, больше ее уважать не за что!
Я подумала: «Дочь – всё для него. После сегодняшнего вечера у него останется она, а у меня ничего».
Должно быть, он прочитал мои мысли, потому что добавил:
– Вот почему мне так трудно оставлять тебя одну, моя Роза-Линда.
Я снова спрятала лицо у него на груди.
– Неужели я никогда не увижу тебя, Ричард?
– Лучше нам не встречаться, дорогая. Я не смогу сдержать обещание, которое дал тебе сегодня, не смогу оставаться только твоим другом. А что касается писем… какой в этом смысл?
– Но совсем потерять связь… – глухо ответила я. – Даже не знать, как ты живешь, Ричард!
– Дорогая, нельзя любить меня так сильно, – хрипло сказал он. – Попытайся забыть меня.
– А ты разве сможешь забыть меня? – с вызовом спросила я.
Последовала небольшая пауза.
– Нет, – ответил он и крепче прижал мою голову к себе. – Нет, ты стала мне очень дорога, слишком дорога.
Я обрадовалась, но через секунду опечалилась снова. Горячие слезы струились у меня по лицу, и я уже не могла удержать их.
– Каждый раз, когда я буду смотреть «Лебединое озеро» или слушать «Героическую симфонию» или мне попадется испанский пейзаж – всё, что мы смотрели или слушали вместе, – я буду вспоминать тебя.
– Я тоже буду вспоминать тебя, дорогая. В отчаянии я посмотрела на него.
– Тогда тебе лучше уйти, – добавила я. – Все бесполезно. Я знаю. О Ричард, лучше уходи!
Он стал обнимать и целовать меня с тем же отчаянием и страстью, что и я его; потом он взял шляпу, перчатки и, выходя, произнес:
– Прости, что я причинил тебе боль. Я не прошу тебя забыть обо мне. Я не хочу этого. Но прости меня! И дай мне знать в любое время, если я тебе срочно понадоблюсь. Ты знаешь мой клуб… там ты всегда найдешь меня. Спасибо за все. Спасибо тебе, и благослови тебя Бог, моя дорогая…
Вот все и кончилось. Я осталась одна, Ричард отправился в клуб. Я могла четко представить его себе… Вот он ходит взад и вперед по комнате. Или спит, измученный, в своей постели, и снюсь ему я…
Ужасно сознавать, что стоит мне только спуститься в спальню Китс, что расположена прямо под моей комнатой, поднять трубку и позвонить ему, услышать его голос и сказать ему все те безумные и отчаянные слова, которые мне хотелось сказать, а именно: «Возвращайся, Ричард. Мне все равно, женат ты, нет ли… сколько мне лет… и все остальное тоже не имеет значения. Только возвращайся!..»
Я думаю, телефон играл самую худшую роль в эти мучительные недели после того, как Ричард ушел из моей жизни. Этот простой аппарат, с помощью которого я тотчас могла бы поговорить с любимым человеком, стоял передо мной, как и во многих комнатах большого дома Диксон-Роддов. Эти маленькие предметы, черные или цвета слоновой кости, стали для меня утонченными орудиями пытки. Я все время смотрела на них и думала: «Я должна позвонить ему… я должна позвонить… я должна».
Дни после расставания казались бесконечными, а ночи – еще более длинными.
Я знала, что он уже вернулся из Шотландии. Знала, потому что он сам сказал мне, что привезет Роберту из школы, а потом они поедут в Рейксли.
Я легко могла найти телефон его загородного дома в любом справочнике. Но если бы я сделала это… если бы дала волю моей безумной страсти… моему необдуманному желанию услышать его голос, хоть немного успокоиться… это могло бы привести к ситуации еще более ужасной, чем теперешняя. Конечно, он был бы неприятно смущен, а я бы унизилась в его глазах. Он просил меня быть смелой. Но если бы ответила она, было бы совершенно невыносимо. Я не выдержу, если услышу ее голос, не говоря уже о том, что я не смогу попросить ее позвать Ричарда. А если к телефону подойдет кто-нибудь из слуг – что весьма вероятно, – будет то же самое. Или если как-нибудь утром я позвоню ему в офис и он окажется на месте?.. Что принесет мне этот разговор, кроме новой боли? Зачем мучить себя и его?
В конце концов после трех недель этих адских мук, когда мое душевное волнение дошло до предела, я начала спрашивать себя: а мог ли он испытывать такую же печаль, которая мучила меня, или, может быть, он, как и большинство мужчин, сумел взять себя в руки и понял, что может прожить и без меня, довольствуясь работой, общением с дочерью и друзьями, как было до нашей встречи?
Не может быть, чтобы он чувствовал то же, что я. Не может этого быть, говорила я себе, или, клянусь, он бы снова позвонил мне, не думая о последствиях.
6
Я страдала. Диксон-Родды заметили, что я очень изменилась, и решили, что я заболела. Я не стала разубеждать их. Ни с кем из них я не могла поговорить о Ричарде. Милая Китс была так добра и щедра ко мне, но я не могла рассказать ей о своей любви. Я боялась, что в беспокойстве обо мне она позвонит ему или сделает еще что-нибудь не менее ужасное – из лучших побуждений, конечно.
В конце апреля я позволила им вызвать доктора, который, к счастью, сказал, что у меня «нервы» и что я слишком похудела; он выписал мне несколько рецептов и посоветовал отдохнуть. Диксон-Родды заставили меня уехать из Лондона. Я отправилась к моей старой подруге Кэтлин, которая теперь жила в Брайтоне со своей маленькой дочкой.
В каком-то смысле мне было лучше уехать из Лондона, подальше от того места, где, как я знала, он работал и где я могла случайно встретить его в Уэст-Энде. Иногда я испытывала болезненное желание пойти в Ковент-Гарден, или Седлерз-Уэлз, или в Альберт-холл, или в один из ресторанов, куда он возил меня…
Но я брала себя в руки и не делала этого. В Брайтоне мне будет гораздо легче. Вряд ли он приедет туда. Правда, он был в Суссексе. Но Рейксли – в Западном Суссексе, а это очень далеко от Брайтона – место, которое, как он однажды сказал, было ему ненавистно. Он терпеть не мог скопления людей.
В маленькую квартирку Кэтлин я приехала в полном упадке сил. У меня пропало и чувство юмора, и чувство здравого смысла. Я вся была комок нервов и худа как жердь. При виде меня Кэтлин пришла в ужас. Ведь последний месяц мне удавалось заснуть только с помощью снотворного, которое мне прописал добрый старый Дикс.
После того как я в течение нескольких минут пыталась улыбаться и весело болтать с моей милой маленькой крестницей Анной-Розой, Кэтлин увела меня в другую комнату и засыпала вопросами.
– Что случилось, Розелинда? С тобой произошло что-то ужасное, да, моя дорогая? – спросила она.
Мне было приятно снова увидеть милое лицо по-настоящему близкого мне человека и сочувствующие голубые глаза, которые смотрели на меня с неизменной добротой. Но даже Кэтлин я не могла рассказать об истории моего знакомства с Ричардом, не могла упомянуть его имя.
Я чувствовала себя безжизненной и оцепеневшей, сидя в этой по-домашнему уютной, наполненной солнцем комнате, окнами выходящей на море… С таким же успехом я могла сидеть на необитаемом острове. Я почти не сознавала, где нахожусь. С тех пор как я рассталась с Ричардом и с ужасом поняла, как сильно люблю его и как много потеряла, я стала с трудом воспринимать происходящее вокруг меня.
– Пожалуйста, не спрашивай меня, Кэт, дорогая, – сказала я.
– Неужели ты не расскажешь мне, что с тобой случилось? Может быть, я смогу помочь? – спросила она с тревогой.
– Нет, я не могу рассказать тебе все, дорогая! Дело в том, что я… очень люблю одного человека. Это больше, чем обычная любовь, Кэтлин. В этом для меня – вся жизнь… Но ничего нельзя сделать, потому что он… женат. Вот и все.
– О Розелинда, моя милая, как мне тебя жаль! – воскликнула Кэт, взяла мою руку и сжала ее. – Бедная ты моя, маленькая… Наверное, тебе было очень тяжело… Ты так изменилась!
– Да, я изменилась, – глухо произнесла я. – Я чувствую, что стала на тысячу лет старше, будто я живу с самого сотворения мира. И мне кажется, что больше никогда, никогда я не буду счастлива!
Кэтлин вздохнула и покачала головой.
– Не говори так, моя дорогая, ты справишься с этим, – тихо сказала она. – Каждый человек думает, что его несчастная любовь – катастрофа, но людям удается пережить и это. Вдовы и вдовцы, которые поначалу бывают безутешны, снова вступают в брак. Со временем и ты успокоишься, Розелинда, и встретишь другого, достойного тебя человека.
Я улыбнулась. Именно это сказал и мой Ричард. Самые очевидные слова, которые может сказать каждый. Я молода. Я все позабуду. Но я-то знала, что моя любовь к нему, сознание, что он тоже любит меня и что он так страдал в своей жизни, а также что он очень одинок и ему так не хватает сильной и самоотверженной любви, – все это никогда не позволит мне забыть его. Я знала это, потому что в этом и состояла моя женская сущность. Я не принадлежала к тем женщинам, которые с легкостью расстаются с любимым. Мое сердце было отдано Ричарду навсегда.
Но я не стала спорить с моей милой Кэтлин. Я не перебивала ее, и она очень ласково, так, как умела только она, пыталась утешить меня. Только один раз я посмотрела на нее и сказала:
– Кэт, но ведь Пат так никогда и не смог позабыть меня! Один Бог знает, как я сочувствую ему, и именно теперь… только теперь я поняла, что он пережил!
При воспоминании о своем несчастном брате она помрачнела и отвернулась.
– Да, я согласна. Бедный Пат так никогда окончательно и не оправился от этого. Но я думаю, что ты будешь сильнее… ради твоей жизни, Розелинда.
Я кивнула.
– Да, я постараюсь, Кэт.
Она положила руку мне на плечо и добавила:
– Ни один мужчина не стоит этого, дорогая!
Я подумала о Ричарде, о моем Ричарде, в котором было столько привлекательности, мужественной красоты и интеллекта! Ричард был божеством среди других мужчин.
– Ты не знаешь… ты ведь не знаешь его!
– Вот я люблю моего Билла, – сказала она. – И я тебя уверяю, если б Билл бросил меня и у меня не было бы даже ребенка, чтобы хоть немного утешиться, я чувствовала бы себя очень несчастной, но я бы не допустила, чтобы это разрушило всю мою жизнь! Я не верю, что жизненные условия могут оказаться сильнее человека. И никогда в это не верила. Допускать такую мысль – слабость, дорогая. Вот почему поведение бедного Пата приводило меня в ужас и возмущало.
Я согласно кивнула. Я поняла: Кэтлин – очень хорошая и добрая, но ей чужды глубокие чувства. Конечно же, по-своему она преданно любила своего мужа. Но, подобно многим настоящим англичанкам, она умела сдерживать свои чувства и никогда не давала им воли. Наверное, она навсегда останется такой.
Мне не хотелось спорить с Кэтлин. Пусть она думает, что я постараюсь забыть «эту не столь уж серьезную интрижку»: ведь это не зашло у вас слишком далеко? – спросила она. А поскольку ни я, ни он не сделали ничего предосудительного и не произошло ничего непоправимого, а он, судя по всему, вел себя весьма достойно и тем облегчил жизнь и мне, и себе, вовремя остановившись и оказавшись вполне благоразумным… и так далее и тому подобное, то…
Я смотрела на нее, а она стояла передо мной, сверкая своей белозубой улыбкой, такой же прекрасной, как и раньше. Она вся сияла, была счастливой и довольной. В каком-то смысле можно было сказать, что она полностью реализовала себя, выполнив свое предназначение: у нее была эта небольшая, залитая солнцем квартирка, которую она содержала в безукоризненной чистоте, прелестная маленькая дочка и муж, капитан третьего ранга, который вот-вот должен был приехать в отпуск.
Я завидовала Кэтлин, очень! Завидовала ее мировоззрению и ее цельной натуре! Я не умела быть такой. Ричард и я никогда бы не смогли стать такими, как Кэт. Может быть, мы были склонны к самоанализу?.. А может быть, во мне было слишком много романтизма и до болезненности развитого воображения; и я знала, что Ричард был таким же. Если бы мы жили вместе, то нас связывало бы нечто большее, чем обычные брачные узы: это был бы духовный, чувственный, интеллектуальный союз. (О Ричард, любовь моя, это было бы действительно так, мы доказали друг другу это…)
Но в то солнечное, очень солнечное и несчастное утро, когда я вошла в квартиру Кэтлин, у меня не было никаких эмоций, кроме горечи. Я ненавидела жизнь, потому что она отняла у меня Ричарда, ненавидела себя, потому что я не могла спрятаться от себя и своего горя.
Я попыталась встряхнуться. Я решила не говорить больше о своей жизни, попыталась загнать эти мысли далеко в подсознание. В доме была очень милая маленькая комнатка, где я и распаковала и разложила свои вещи. Затем я направилась в детскую поиграть с Анной-Розой. Ее пухлые личико и ручки, веселый смех и тоненький звонкий голосок были так милы! И я подумала: «А у меня никогда не будет ребенка!.. Как бы мне хотелось ребенка, ребенка от Ричарда… как бы мне хотелось!»
Кэтлин позвала меня погулять. Синева моря переливалась блестками солнечных лучей. На набережной толпились люди. Все вокруг выглядело свежим, веселым и бодрящим. Я была уверена, что после Лондона, где было так жарко и душно, этот напоенный свежестью воздух пойдет мне на пользу. В последнее время я никак не могла сосредоточиться на делах. Видимо, у меня вызывала сильное перенапряжение даже та необременительная работа, которую я выполняла для доброго Дикса. Я была рада, что смогу отдохнуть, не делая ничего, и пусть Кэт ведет меня, куда ее душе угодно, а я полностью отдамся этому «целебному воздуху». Но мне не понравилась атмосфера Брайтона с его толпами людей. Да еще меня все время сопровождала тень Ричарда, я чувствовала прикосновение его рук, видела его быструю, незаметную для посторонних улыбку…
Казалось, он говорит со мной оживленно и интересно, так, как умел говорить только он. Я была охвачена тем незабываемым очарованием, которое почувствовала во время нашей первой встречи, и в то же время я была убита горем от неутешной печали и тоски по Ричарду, которого не могла вернуть. Я испытывала такие же невыносимые страдания, как когда-то в монастырском приюте, где безнадежно скучала по дому. Это было похоже на ностальгию – невыразимую печаль, которая лишает красок все окружающее. Я думала: «Как странно, когда ты с тем, кого любишь, сразу усиливается способность радоваться, получаешь удовольствие от самых незначительных пустяков. А когда возлюбленного рядом нет, тебя ничто не радует и мир для тебя не существует».
Моей дорогой Кэтлин так хотелось утешить меня. И в угоду ей я старалась как можно лучше отдохнуть за эту неделю: я пыталась побольше есть, проявлять активный интерес к моей крестнице и помогать Кэтлин принимать гостей. Она умела легко сходиться с людьми и очень любила развлечения, поэтому у нее в доме всегда было много людей, и я думаю, она была уверена, что знакомство с ними пойдет мне на пользу, отвлекая от мыслей о Ричарде.
Кэт была рассудительной и практичной особой, чего не хватало мне, хотя как-то раз она сказала, что я в полной мере обладаю этими качествами. Она вспомнила, что она, да и все семейство Уокер когда-то считали, что я слишком замкнутая, а по временам и просто холодная.
– Должна сказать, что вся эта история очень повлияла на тебя, дорогая, – заметила она однажды вечером, когда мы сидели в гостиной и ждали прихода ее друзей (среди них был один флотский лейтенант, который любил музыку и, по ее мнению, должен был мне понравиться).
Я понимала, что Кэтлин хотела познакомить меня с кем-нибудь, но ее попытки были обречены на неудачу. Во всем мире она не смогла бы найти такого человека, который заставил бы меня позабыть Ричарда. Мучительные воспоминания о нем, о его поцелуях, о нашем прощальном объятии не покидали меня ни на минуту. О Ричард, любовь моя, ты затмил для меня всех мужчин в мире!
Я согласилась с замечанием Кэтлин:
– Да, я и правда очень подавлена.
– Ничего, – сказала Кэтлин, угощая меня сигаретой. – Это как болезнь или что-то вроде операции. Сначала больно, потом становится легче, а в конце концов остается только шрам.
Я даже улыбнулась. Кэтлин казалась мне в тот момент наивной, как будто она была намного моложе меня. А я, встретив Ричарда, превратилась в зрелую женщину…
– Я думаю, – продолжала Кэтлин, – такие серьезные тихони, как ты, должны переживать все гораздо тяжелее, чем прочие люди. Ты с трудом держишься на поверхности.
– Да, по-видимому, ты права, – согласилась я. Она с беспокойством оглядела комнату.
– Все ли у нас в порядке? Не слишком ли накурено? Может, окно открыть?
Подойдя к окну, я открыла его и выглянула на улицу. Я люблю прохладный вечерний воздух; и мне нравилось слушать, как волны перекатывают гальку где-то внизу, за площадью Брансуик, а высоко в небе сверкают звезды. В тот миг я подумала: «Те же звезды светят и над головой у Ричарда; может быть, он смотрит на них и вспоминает меня». Затем мне пришло в голову, что, быть может, он вовсе и не думает обо мне! Может быть, Марион устроила большой званый обед в их загородном доме. Ричард, как радушный хозяин, принимает гостей, а его любимой маленькой дочке позволили немного посидеть вместе со всеми, потому что так захотел отец; наверное, они вместе будут слушать музыку?! А мне предстояло слушать музыку с каким-то молодым лейтенантом, которого я в жизни никогда не видела, а Кэтлин надеялась, что это сможет как-то утешить меня.
«Я хочу умереть, – вдруг подумала я. – Как мне хочется умереть. Я хочу, чтобы меня сожгли и больше я ничего не чувствовала!»
– У меня очень красивые цветы, правда? – раздался веселый голосок Кэтлин.
Я была благодарна ей за эту простоту и веселость. Меня будто окатил холодный душ, и болезненные фантазии исчезли. Как раз это и было мне необходимо. Я посмотрела на нее и улыбнулась. Да, у нее прелестные цветы: много красивых тюльпанов и веточки мимозы, которые я ей купила. Стены небольшой комнаты были выкрашены в кремовый цвет; несколько очаровательных антикварных безделушек, которые собирала миссис Уокер; на полу зеленый ковер – все это выглядело весьма и весьма изящно. Здесь я чувствовала себя как дома, потому что когда-то давно, в Лондоне, я провела столько времени в доме Уокеров!.. Кэтлин рассказывала мне о Пом. В Брайтоне Пом пошла на курсы секретарей, но сейчас они с мамой уехали в Девоншир к золовке миссис Уокер, поэтому я их не увижу.
В этой комнате находилась одна вещь, которая действовала на меня угнетающе. На письменном столе Кэтлин стоял портрет Патрика Уокера. Каждый раз, когда я смотрела на него, я испытывала чувство вины и невыразимой жалости. Как он страдал из-за меня, хотя я никогда не подавала ему ни малейшего повода! Но мне было его жаль, потому что теперь я понимала его страдания. Интересно, что стало с этой ужасной Марлин? И что стало с Патом, и что будет со всеми нами, когда мы переселимся в мир иной? Есть ли хоть какая-нибудь надежда на то, что действительно существует другая жизнь, где я буду вместе с Ричардом… существует ли какой-то идеальный мир, где он найдет, узнает и никогда больше не покинет меня?
В передней раздался звонок, и я снова заставила себя отогнать мысли о Ричарде.
Уже через час небольшая гостиная наполнилась дымом. Теперь нас было шестеро. Все пили пиво и разговаривали. Лучшие друзья Кэтлин собрались, специально чтобы познакомиться со мной.
До прихода гостей Кэтлин сказала мне, что я прекрасно выгляжу. Мне было все равно, но молодой флотский лейтенант, друг Билла, который сразу начал уделять мне особое внимание, прошептал, что у меня «потрясное» платье. (Я даже слова такого раньше не слышала!) Он казался мне таким молодым, а я ощущала себя доброй старушкой, со смехом слушая его льстивые речи. (Я сидела в кресле, а он на подушечке у моих ног.) У него были густые кудрявые волосы, загорелое лицо и ярко-голубые глаза; своими крепкими белыми зубами он сжимал трубку. Он был примерно моего возраста, красивый и обаятельный. Но для меня он был лишен какого-либо очарования. Да, Ричард затмевал всех! Может быть, раньше меня и могли бы привлечь веселая болтовня и разговоры ни о чем, но теперь я привыкла к компании мужчины постарше, с более развитым интеллектом, и с ним мне было гораздо интереснее. Но я старалась не обидеть лейтенанта Робина Чалмера. Он действительно любил музыку, у него было много пластинок, любимых мной, и он был поражен моей музыкальной эрудицией.
– Вот это да!.. Я никогда не встречал девушек, которые знают столько, сколько вы, – сказал он. – Это просто потрясающе! Я обязательно принесу новую запись Первого концерта Чайковского. Вы любите Чайковского?
Я смотрела в его внимательные голубые глаза, а видела бездонные карие глаза Ричарда. Глубоко вздохнув, я ответила:
– Да, он мне очень нравится.
Недели две назад мы с Ричардом слушали этот концерт в исполнении Майры Хесс.
Робин вскочил, положил трубку на каминную полку и обратился к нашей хозяйке:
– Кэт, а нельзя ли нам немного послушать музыку? Кэтлин, которая в это время оживленно обсуждала что-то с очень милыми супругами, жившими по соседству, озарила его своей лучезарной улыбкой.
– Милый мой старина Робин, радио играет уже целый час!
– Но это же легкая танцевальная музыка, – сказал он. – Я имел в виду музыку настоящую. Вот Розелинда понимает какую.
Кэтлин посмотрела на меня. Я поняла, что она очень довольна, и я подумала: «Нет, нет, моя дорогая, ничего подобного. Я послушаю с Робином пластинки, но на этом все и закончится».
Мы немного послушали классическую музыку, и я видела, что она нравится Робину, хотя, возможно, он и не понимал музыку так глубоко, как Ричард, и, уж конечно, у Робина не было и половины тех знаний об исполнительском искусстве, которыми обладал Ричард. Однако он был очень музыкален, а я ему нравилась, и он явно давал мне это понять. За вечер он успел излить весь свой восторг по поводу моей персоны. Он восторгался тем, как прекрасны мои серые глаза, как красиво смотрятся мои длинные черные волосы на фоне белизны шеи и какая у меня прелестная фигурка. Бессознательно он упомянул и о том, что больно отдалось в моем сердце; он сказал, что я похожа на балерину из «Лебединого озера». «"Лебединое озеро"! Почему мужчины, глядя на меня, сравнивают меня с Одеттой? Что во мне особенного? Робин, – произнесла я мысленно, – ты не должен говорить об этом! Это касается только меня и Ричарда, и я по-детски наивно поклялась не слушать эту музыку ни с кем, кроме него!»
В одиннадцать часов мы все вышли погулять, и лишь Кэтлин осталась дома со спящим ребенком. Решили, что в этот теплый майский вечер мне не повредит небольшая прогулка под луной. Мы шли веселой компанией, шутя и смеясь, но постепенно Робин Чалмер стал замедлять шаг, а затем, взяв меня под руку, отвел в сторону, и мы одни направились к Уэст-Хоув.
В этот прекрасный вечер на улице было немало народу. Робин нашел место потише, мы облокотились на парапет и смотрели на волны, которые тихонько перебирали гальку между двумя лодками, пришвартованными к берегу. В этот момент я ни о чем не думала. Казалось, я столько страдала и скучала по Ричарду, что потеряла возможность чувствовать. Ночной ветерок растрепал мне волосы. Я поежилась, плотнее запахнула пальто и обвязала шею шифоновым шарфом. И тут я почувствовала, что рука Робина украдкой обнимает меня.
– Знаешь, ты такая милая, Розелинда, – сказал он. – Мне Кэт все о тебе рассказала… что ты была ее лучшей подругой, что ты очень умная и все такое… Но я никак не ожидал, что встречу такую девушку. По-моему, ты совершенно обворожительна.
Другая на моем месте была бы рада этому знакомству, она не упустила бы этот шанс… ведь рядом со мной стоял очень милый молодой человек в морской форме, который мог бы стать для меня, выражаясь словами Китс Диксон-Родд, «подходящим кавалером». Но мне он был не нужен. Я только улыбнулась ему и покачала головой. Тогда он попытался вновь обнять меня и прижать к себе.
– Розелинда, – тихо сказал он.
Я посмотрела в его загорелое мальчишеское лицо. Не знаю почему, но мне стало невыносимо тяжело от той нежности, которую я прочитала в его глазах. Вдруг сердце мое оттаяло, но все нахлынувшие на меня чувства были обращены к Ричарду, и, не в силах больше сдерживаться, я закрыла лицо руками и расплакалась.
Бедный Робин! Он был так огорчен. Он надеялся на другое. Конечно же, в его объятиях я должна была совсем растаять, он бы поцеловал меня и, уверенный, что все идет как надо, отправился бы домой; на следующее утро он бы забежал за мной, мы бы пошли на прогулку, и между нами стало бы «что-то вырисовываться».
И это «что-то» могло бы привести нас к алтарю, ибо я видела, что по-настоящему нравлюсь ему.
Но все было бесполезно. Я стояла и плакала, а он вынул из кармана носовой платок, прижал его к Моим глазам и все повторял:
– О Боже, неужели я так огорчил вас? О Господи! Розелинда, дорогая, простите меня! Я думал, что хоть немного нравлюсь вам.
Горячие слезы текли по моим щекам, и я смогла лишь с трудом проговорить:
– Вы нравитесь мне, Робин… и музыка мне… тоже понравилась… и я хочу послушать вашу пластинку с музыкой Чайковского… но я не хочу, чтобы меня целовали… Я… я не могу объяснить… Простите, что я такая глупая!
– Вы не глупая. Вы совершенно изумительная, – сказал он. – По крайней мере с моей точки зрения.
И тут я начала смеяться и плакать одновременно, потому что все это звучало по-детски мило и очень трогательно. Я… «изумительная», тогда как от меня прежней почти ничего не осталось.
Чтобы Робин все понял, мне пришлось кое-что ему объяснить. Я сказала ему, что люблю другого человека, но мы не можем быть мужем и женой, поэтому я и чувствую себя несчастной. Робин понял меня и не пытался больше целовать. Я взяла его под руку, и мы пошли к Кэтлин. Я сознавала, что вела себя отвратительно. Но Робин сказал мне, что он все понимает и сочувствует мне, и спросил, нельзя ли нам увидеться еще раз до моего отъезда в Лондон и не соглашусь ли я встретиться с ним, когда он приедет в столицу, пояснив, что будет там, в конце своего отпуска, а первого июня уже уйдет в море.
Я пообещала, что обязательно встречусь с ним, но дала понять, что надеяться ему не на что. Думаю, подобно многим мужчинам, он был достаточно тщеславен и считал, что у него есть все-таки кое-какие шансы, а кроме того, он был слегка удивлен, что не произвел на меня особого впечатления. Он был очень красив, и многие девушки буквально вешались ему на шею. Старая, старая история: всегда хочется того, чего невозможно достичь.
Когда я пришла домой, Кэтлин спросила меня, понравился ли мне вечер и Робин Чалмер. С большим энтузиазмом я ответила: «Да» – и поскорее отправилась спать, чтобы она не начала задавать мне новые вопросы. Она так беспокоилась обо мне, что я не могла ее разочаровать.
Но еще долго после того, как я легла и погасила свет, я лежала, заложив руки за голову, глядя на лунный луч, который пробивался через окно, слушала шум моря и думала о Ричарде. Я задавала себе один и тот же вопрос: как я смогу прожить остаток своей жизни без него?
