Текст книги "Больше чем любовь"
Автор книги: Дениз Робинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
3
Почти целую неделю я ждала звонка Ричарда.
И опять все мои переживания были по крайности преувеличенны. Я помню странное беспокойство и разочарование; я ждала, а звонка все не было. И когда прошло несколько дней, я еще яснее поняла, что мне очень хочется снова увидеть Ричарда и что я буду горько разочарована, если этого не произойдет.
В то же время я ругала себя за это. Ведь он женат! Возможно, в нем заговорила совесть, и он решил, что не должен продолжать знакомство с девушкой, которую встретил в театре. Я говорила себе, что Ричард очень занятой человек и у него нет для телефонных разговоров ни времени, ни желания. Но все-таки он предложил встретиться еще раз… И, судя по всему, он относится к людям, которые не болтают зря и выполняют свои обещания.
Мне так хотелось услышать его голос! Ну просто как влюбленной школьнице! И действительно, без тени стыда я призналась себе, что с первого взгляда влюбилась в Ричарда. Это я-то, которая за ужином в ресторане «Савой» сказала ему, что никогда никого не любила. Я уверена, в ту неделю Диксон-Родд заметил, что я никак не могу сосредоточиться на своей работе. И еще, должно быть, он заметил, с какой поспешностью я бежала к телефону – в надежде, что это звонит Ричард. Я почти не выходила из дома. Китс Диксон-Родд буквально выгоняла меня на улицу, считая, что я очень бледна и мне необходим свежий воздух. Но я боялась пропустить его звонок и даже обратилась за помощью к Бенсон, сказав ей, что мне должен позвонить старый друг и, если он позвонит в те редкие минуты, когда я заставляла себя выйти на улицу, я прошу ее подробно записать все, что он сообщит.
О, как нелепо все это выглядит теперь, когда я вспоминаю об этом, когда я вспоминаю ту неделю ожидания и страха, что Ричард забыл меня! Я совсем лишилась сна. Помню, как-то ночью я неожиданно проснулась с мыслью, что звонит телефон. Я должна была бежать вниз и снять трубку…
Но, взглянув на будильник, я поняла, что было всего два часа ночи, никакой телефон не мог звонить, а я – просто глупая девчонка и мне надо спать. Вряд ли Ричард будет звонить глубокой ночью. И я попыталась снова уснуть, но неожиданно для себя самой начала вспоминать подробности проведенного с ним вечера. Клянусь Богом, я слышала знакомую мелодию из «Лебединого озера». Музыка накатывалась на меня волнами восхищения и тоски.
На следующее утро я все обдумала и сказала себе: – Послушай меня, Розелинда Браун. Ему было скучно с тобой. Он был добр к тебе, но больше ты его не увидишь. А если даже и увидишь, ничего хорошего из этого не получится. Он женатый человек. Сколько раз Китс советовала тебе держаться подальше от женатых мужчин, и бедная старушка Вин тоже предупреждала об этом. Ты и сама всегда отвечала им, что тебе в голову не придет встречаться с женатым человеком, потому что ты не одобряешь таких отношений. Возьми себя в руки и действуй сообразно своим принципам.
Был последний день февраля, в то утро у знаменитого окулиста было необычно мало народу. Вот уже полчаса мне нечего было делать, мистер Диксон-Родд ушел, а я подошла к книжным полкам и, взяв книгу «Кто есть кто», стала просматривать фамилии на букву «К», пока не нашла имя Каррингтон-Эш. Там было написано: «Каррингтон-Эш, родился в Лондоне в 1891 году, женат на Марион Френсис Харрисон. Проживает: Парк-лейн-корт, 1, и Рейксли-холл, Суссекс. Клуб: "Юниор Карлтон"».
Я прочитала эти строки много раз, это было волнующее, но тягостное напоминание о том, что Ричард Каррингтон-Эш принадлежит к тому миру, куда дорога для меня закрыта навсегда. Но я дала волю своему воображению, я посмотрела на ту строку, где было написано «женат на Марион Френсис Харрисон». Интересно, какая она? Из какой семьи? Я попыталась мысленно нарисовать ее портрет. Должно быть, она взрослая копия той девочки, Роберты. Наверное, красивая и светловолосая, да, именно так, ведь он говорил, что Роберта такая же светловолосая, как мать. (Прямая противоположность мне.) Наверное, она роскошно одета, настоящая светская дама, и совсем не похожа на скромную маленькую секретаршу, которая стояла в приемной своего хозяина, печально изучая каждое написанное о Ричарде слово.
Я с шумом захлопнула книгу, как будто это могло помочь мне выбросить его имя из головы. «С этим надо покончить, – сказала я себе. – Забудь того человека и тот вечер. «Выбрось все это из головы!» – как сказала бы старушка Вин».
Тут зазвонил телефон. На этот раз я сняла трубку без всяких лишних эмоций. Вероятно, один из пациентов хотел записаться на прием.
– Говорит секретарь мистера Диксон-Родда, – холодно и официально произнесла я.
А потом я услышала мужской голос; и хотя могла не узнать голос Ричарда по телефону, но узнала сразу. Тут же исчезли мои официальная холодность и почти болезненное летаргическое состояние, которое охватило меня еще утром; моментально улетучились разочарование и печаль. Боже, голос Ричарда! Наконец-то!
– А… – сказал Ричард, – вас-то мне и нужно. Это мисс Браун?
– Да, – ответила я, и мое сердце учащенно забилось, а щеки стали пунцовыми, и я была рада, что в комнате никого нет и никто не видит, как я неприлично обрадовалась.
– Вы можете уделить мне немного времени? Или я позвонил не вовремя? – послышался глубокий волнующий голос, который с самого начала околдовал меня и который с тех пор я не могла забыть.
– Нет, нет, как раз вовремя! – ответила я как можно более небрежным тоном. – Дело в том, что мистер Диксон-Родд только что вышел.
– Отлично. Тогда мы сможем поговорить.
– О да, конечно, – сказала я. А сердце у меня стучало все сильнее и сильнее, и я ничего не могла с собой поделать.
– У вас была тяжелая неделя? – раздался голос Ричарда.
– О да, очень…
– И у меня тоже. Дьявольски тяжелая. Именно поэтому я и не мог позвонить раньше.
– Да? – довольно глупо ляпнула я и очень обрадовалась, что была действительно важная причина, из-за которой он не мог позвонить раньше. Он был занят. Вполне естественно, ведь он – глава крупной фирмы.
Вдруг я вспомнила, как внимательно изучала «Кто есть кто», и мне страшно захотелось сказать ему что-нибудь совершенно нелепое, например: «А я-то думала, что все вечера вы просиживаете в «Юниор Карлтон» или уехали в Рейксли к Марион», то есть какой-нибудь глупый пустяк, чтобы показать, что теперь я о нем много знаю. Но я промолчала. После небольшой паузы он сказал:
– Вы слушаете?
– Да, слушаю.
– А я подумал, может быть, моя тетушка Оливия как раз пришла на прием проверить свое зрение.
Я засмеялась.
– Нет, и давно уже не приходила.
– В следующий раз я обязательно предложу сопровождать ее, – сказал Ричард.
– Только не это, – произнесла я. – Представьте себе, какая будет ужасная картина, если я рассмеюсь в официальной обстановке, прямо на приеме?
– А мне бы так хотелось, чтобы вы рассмеялись, – заметил Ричард. – Смех – это прекрасно.
Я была так рада его звонку, что мне действительно хотелось рассмеяться. А он добавил:
– В следующее воскресенье я не могу ехать в Рейксли, потому что в субботу вечером приезжает наш деловой партнер из Америки и я должен с ним встретиться. Не хотите ли пойти со мной в Альберт-холл в воскресенье? Мне кажется, там будут исполнять Пятую симфонию Чайковского.
Я была очень рада.
– Ах, как хорошо! – на одном дыхании вымолвила я.
– Так вы хотите пойти?
– Да… очень, – ответила я.
Спустя много, много времени, когда мы с Ричардом уже хорошо знали друг друга, он сказал мне, что ему все во мне нравится, но больше всего – отсутствие какого-либо кокетства. Мне никогда не приходило в голову сказать ему, что я занята или что мне все равно, пойдем мы на концерт или нет. Когда бы он ни приглашал меня, мне всегда хотелось идти, и я откровенно говорила об этом.
– Ну, тогда решено, – сказал он, и голос его показался очень веселым. – Я заеду за вами около двух часов дня. Но нет… а почему бы нам не пообедать вместе? Куда бы вы хотели пойти?
Я чуть не задохнулась от радости. Вот это здорово! Какое воскресенье у меня впереди! Сначала я буду обедать с ним, а потом мы поедем слушать Пятую симфонию Чайковского в исполнении оркестра под управлением Генри Вуда. Как прекрасно! И еще раз, без всяких колебаний, я приняла его приглашение.
– Мне все равно, где обедать… – ответила я. – Где хотите… мне везде понравится.
– Я что-нибудь придумаю, – проговорил он. – Ну, всего хорошего, Розелинда, до воскресенья.
– До свидания.
Но я не вешала трубку, пока не услышала длинные гудки и не убедилась, что он тоже повесил трубку.
Потом я отошла от телефона и начала расхаживать взад-вперед по приемной Диксон-Родда, в радостном изумлении повторяя про себя: «Воскресенье, воскресенье, воскресенье! Еще два дня… еще сорок восемь часов… О, как прекрасно! Все-таки он снова захотел увидеться со мной! Как прекрасно!»
В тот же день у Китс Диксон-Родд был очередной вечер бриджа. Я, как обычно, позаботилась о цветах и проследила, чтобы Бенсон хорошо сервировала чай. Были приготовлены два стола. Милая Китс! Без бриджа она жить не могла.
Но я ни за что не хотела играть в карты, хотя она много раз предлагала научить меня. Мне казалось, что это лишняя трата времени и сил. Если у меня появлялось свободное время, то я предпочитала послушать хорошую музыку или почитать интересную книгу.
Когда я раскладывала карты и мелки, в комнату вошла Китс. Как и всегда в таких случаях, вид у нее был очень торжественный. Она была в черном бархатном платье, в жемчугах, пенсне сидело на самом кончике носа, а вся ее массивная седая голова была покрыта множеством маленьких кудряшек.
– Ах, моя дорогая! – задыхаясь, сказала Китс своим хриплым голосом. – Цветы просто очаровательны. Ты такая умница. Когда мы играли прошлый раз, миссис Форсет Сигер очень их хвалила. Я уверена, сегодня мне повезет. В прошлую субботу я проиграла фунт этой старой кошке леди Солтерн, но сегодня я намерена отыграться, или я выцарапаю ей глаза. Но у меня не будет ни малейшего шанса, уж это я тебе точно говорю, если я буду играть в паре с Глэдис Сигер, потому что она никогда не уступает право первого хода.
Я улыбалась, глядя на доброе пухлое лицо жены доктора Диксон-Родда, которая стала для меня настоящим другом.
– Да, это очень важно, – сказала я глубокомысленно, посматривая на эти два стола, покрытые бархатными скатертями, на каждом из которых лежали новенькие блестящие колоды карт.
– Конечно, важно, – воскликнула миссис Диксон-Родд» – и ты просто маленькая глупышка, раз не хочешь, чтобы я научила тебя играть.
– Никогда! – заявила я.
Она махнула своей большой, полной рукой в сверкающих кольцах.
– Ох, ты не лучше Дикса. Он тоже отказывается играть. – Потом она внимательно посмотрела на меня и добавила: – Что с тобой, Розелинда? У тебя такой счастливый вид… Наконец-то пропало это задумчивое выражение лица. Ты что, слушала этого своего мистера Битрутховена, или как его там?
Покачав головой, я с насмешкой посмотрела на Китс, хотя мне и было немного досадно. Она любила дразнить меня по поводу музыки, в особенности из-за Бетховена. Я знала, она ничего не смыслила в музыке и игра в бридж «контракт» в ее глазах имела гораздо большую ценность, чем самый лучший концерт. Но я не осуждала ее. Мы не можем быть все одинаковыми, иначе было бы слишком скучно жить.
– Нет, сегодня я не слушала музыку. Все дело в том, что сегодня я какая-то счастливая, – сказала я, и мне стало немного стыдно, что один телефонный звонок изменил для меня весь мир. Но я не могла сказать об этом Китс. Возможно, это было первое предупреждение, которое дала мне моя совесть. Я бы рассказала ей о Ричарде Каррингтон-Эше, если бы он не был женат. Милая Китс, ей всегда так хотелось, чтобы у меня был «молодой человек». Сколько раз и она, и Дикс, хотя им совсем не хотелось терять меня, говорили, что мне пора замуж. Но Ричарда никак нельзя было назвать молодым человеком. Эти слова звучали слишком пошло и легкомысленно и ни в коей мере не относились к нему. Кроме того, он не был свободен. Именно в тот момент мне пришлось признаться самой себе, что Ричард не мог быть моим «другом» и что я не вправе быть счастливой. Но я не обратила внимания на голос совести. Я уснула в радостном, приподнятом настроении, с мыслью о том, чтобы скорее наступило воскресенье.
Я столько думала о Ричарде и об этом желанном дне, что, когда он наконец наступил, почувствовала разочарование. Мне было не по себе, меня начала охватывать нервная дрожь, и появилось сомнение: а не придумала ли я все это о человеке, которого лишь раз, случайно, повстречала в театре?
Я надела черный костюм, но решила, что он слишком мрачный, и сняла его. В сером костюме я понравилась себе еще меньше – в нем я выглядела бледной и бесцветной. Я перемерила почти весь свой гардероб и наконец опять вернулась к черному костюму. Было холодное мартовское утро, и ледяной ветер гулял по Уимпл-стрит. Посмотрев на улицу, я поняла: что бы я ни надела, ветер продует меня до костей, и вид у меня будет ужасный…
Когда после всех этих приготовлений я увидела себя в зеркале, то пришла в отчаяние. Хрупкая фигурка в черном костюме и синей строгой блузке с повисшим бантом. Я попробовала несколько шляпок и в конце концов остановилась на черной соломенной с длинной голубой вуалью, которую я завязала под подбородком. В этой шляпке я выглядела очень нарядно и соблазнительно и совсем не была похожа на мисс Браун, личного секретаря. Но я и не думала походить на «мисс Браун». Я хотела быть очаровательной и необыкновенной, так как мечтала о принце, который вот-вот должен был заехать за мной.
Я еще раз лихорадочно нарумянилась и ярче накрасила губы. Маникюр уже сделала. Вчера я готовилась к этой встрече весь вечер. Волосы были вымыты и уложены. Шею и руки я надушила духами, которые Китс подарила мне к прошлому Рождеству. А еще я нашла у себя совершенно новые черные лайковые перчатки.
Я пришла к выводу, что выгляжу не так уж плохо. Но все-таки чего мне не хватало, так это мехового манто. Я была уверена, что у жены Ричарда оно было. Норковое, или горностаевое, или и то и другое! Да, уж у нее есть все, что можно купить за деньги. Не буду думать о Марион, а то у меня появится комплекс неполноценности и я никогда больше не увижу Ричарда.
Я взяла свое старое черное пальто, перекинула его через руку и спустилась вниз ждать Ричарда. Я очень нервничала и почти уже сожалела о том, что согласилась на эту встречу.
Шторы были опущены, я стояла в большой красивой неосвещенной приемной, где пациенты знаменитого окулиста обычно ожидали приема, листая старые журналы… И тут я увидела, что к дому подъезжает такси. На этот раз такси, а не огромный «роллс-ройс». Я смотрела на высокого, худощавого человека в темно-сером пальто, серой шляпе и с зонтом, висевшим на запястье. Он вышел из такси и попросил шофера подождать. Я сразу узнала лицо Ричарда, его тонкие черты и подумала, что он гораздо красивее, гораздо значительней и вообще прекраснее, чем мне представлялось всю эту неделю. Мое сердце забилось. У меня не было ни малейшего желания отказываться от этой встречи. Напротив, какая-то огромная внутренняя сила безудержно влекла меня к Ричарду, и я не могла найти этому никакого объяснения, потому что ни разу за всю мою одинокую размеренную жизнь не испытывала таких чувств ни к одному человеку.
Я открыла дверь и приветствовала Ричарда.
Он, стоя на верхней ступеньке перед дверью, снял шляпу.
– Добрый день! – сказал он.
Так мы и стояли, глядя друг другу в глаза и улыбаясь, как очень близкие люди. Его теплая, дружеская улыбка, словно луч солнца, проникала в самые потаенные уголки моего сердца и сознания. Затем мы сели в такси, и я услышала, как Ричард сказал шоферу:
– К «Ла-Конкордия»… Надеюсь, вам понравится, – обратился он ко мне. – Это маленький испанский ресторанчик, где я часто бываю, там довольно красиво, и к тому же это какое-то разнообразие, а большие рестораны иногда просто надоедают.
Улыбнувшись, я пробормотала, что это очень мило. Для меня все это ново и любопытно, и я была рада, что он выбрал этот испанский ресторанчик, который нравился ему самому. Мне не очень-то хотелось идти куда-то, где много шума и людей.
Я заметила, что его блестящие карие глаза оценивающе смотрят на меня. Интересно, понравилась ли ему моя шляпка, или он считает, что вуаль выглядит немного театрально и глупо?
Но вдруг я почувствовала, что мне стало тепло и уютно, потому что он сказал:
– Осмелюсь заметить, Розелинда, что вы сегодня очаровательны.
– Спасибо… мне очень приятно, – прошептала я, немного покраснев.
– На самом деле, вы выглядите совсем по-весеннему, – добавил он, улыбаясь, – вот это голубое, то, что на вас повязано… такого цвета бывают эдельвейсы в Альпах. Если бы вы только знали, Розелинда, как красиво бывает весной в горах, где-нибудь в Швейцарии или в Австрии!
Я смотрела на него, и мне было хорошо.
– Должно быть, там чудесно! – промолвила я.
– А вы были когда-нибудь за границей?
– Нет, никогда.
Он вздохнул и постучал зонтом в пол машины.
– Какая жалость! Ведь вы умеете ценить все хорошее, а я как подумаю о тамошних отелях, где полным-полно женщин, которых не интересует окружающая природа… Единственное, что им хочется, так это переходить из бара в бар и пить коктейли… А, да Бог с ними! – Он вдруг замолчал, отвернулся и стал смотреть в окно на проезжающие мимо машины.
Я промолчала. Но мне очень хотелось узнать, имел ли он в виду свою жену, когда говорил о таких женщинах. Неужели она не любила природу? Вдруг я поняла, что отчаянно ей завидую… ей, этой красивой, прекрасно одетой женщине, у которой было право жить и путешествовать рядом с ним…
Ричард опять повернулся ко мне.
– Не понимаю, зачем я взял с собой это? – произнес он с улыбкой, указав на свой зонт. – Настоящий джентльмен из Сити, а? Вот что значит сила привычки! Сегодня утром главный швейцар в моем клубе убедил меня, что обязательно будет дождь.
– Какая разница, пойдет дождь или нет? – заметила я.
– Да, действительно, для Альберт-холла никакой разницы не будет, – улыбнулся он мне в ответ и добавил: – А что вы обычно делаете по выходным?
– Да много всего, – неопределенно ответила я. – У Диксон-Роддов есть загородный дом у реки, так что иногда я езжу с ними. Но чаще всего я остаюсь одна на Уимпл-стрит.
– И вам нравится быть одной?
– Честно говоря, нет, – призналась я, – но иногда это гораздо лучше, чем делать то, чего не хочется.
– Например?
– Ну, например, разговаривать с теми людьми, которые вам совсем неинтересны, или бегать куда-нибудь, притворяться страшно общительной, когда хочется побыть одной. А еще я часто хожу на концерты, и хотя хорошо, когда кто-то рядом, но я не думаю, что так уж плохо послушать музыку и в одиночестве.
– Да, вы правы, – сказал Ричард. – Я вас понимаю. Я тоже предпочитаю одиночество, нежели общение с людьми, когда у меня нет к тому ни малейшего желания. Но мне кажется, вы еще слишком молоды для таких воззрений. Большинство девушек вашего возраста ищут развлечений, не так ли?
– Я думаю, и мне хочется того же, только у всех свои представления о развлечениях, – засмеялась я.
И он засмеялся вместе со мной.
– Все правильно. Ведь вы необыкновенный человек, Розелинда. Когда я впервые увидел вас, то сразу понял это.
Не знаю, что он имел в виду, говоря, что я «необыкновенный человек», но в его устах это звучало похвалой, поэтому мне было очень приятно, и ощущение счастья и восторга стало еще сильнее.
И вот мы в «Ла-Конкордия». Ресторанчик действительно был маленьким, и в нем было очень мило: побеленные стены были украшены чеканкой и красочными фресками с видами Испании. Было так приятно оказаться в тепле и уюте после пронизывающего мартовского ветра.
Ричард заказал столик в своеобразной нише, так что мы могли разговаривать, не пытаясь перекрыть шум голосов и позвякивание посуды, которые являются обычными атрибутами ресторанов. Казалось, Ричарда и здесь хорошо знают. Как мне позже стало известно, он всегда все делал хорошо. Вино уже было заказано и охлаждалось в ведерке. Мы ели восхитительные закуски, и суп, и особое французское блюдо – жареную рыбу, смешанную с рисом, а на сладкое – что-то очень вкусное, напоминающее нугу с орехами и фруктами.
Мне нравились все эти изысканные блюда, но я была слишком поглощена моим спутником. Ричард рассказывал мне об Испании, где он часто бывал: в Малаге и на деловых конференциях в Мадриде… а также путешествовал по андалузскому побережью. Он так живо описывал свои путешествия, что я почти видела выжженное солнцем небо и раскаленные каменистые горы, переливающуюся поверхность моря, оливы, темные узловатые пробковые деревья, пламенеющие красные маки и множество разновидностей диких ирисов, расцветающих по весне. Я слышала звуки гитар и печальные песни, которые протяжно пели испанцы. Видела серых мохнатых осликов, нагруженных большими корзинами с апельсинами, упорно взбиравшихся по каменистым тропам в гору. За те несколько мгновений, что он рассказывал, я очутилась вдруг в Испании, и когда он замолчал, я почувствовала, что у меня от восторга расширились и заблестели глаза, и я сказала:
– Как хорошо побывать в таких местах и все это увидеть! Какой же вы счастливый!
– Но мне всегда не хватало человека, который сумел бы разделить со мной все это, – заметил Ричард.
Он неожиданно замолчал, он потом подозвал официанта и попросил счет.
Я сидела задумавшись и вдруг ощутила, что испытываю смутное и, конечно, очень нехорошее чувство радости при мысли, что до сих пор у него не было настоящих друзей.
Естественно, он не упоминал имени своей жены, но я понимала, что она не была тем человеком, который мог разделить с ним свое восхищение, наблюдая дикую жизнь андалузских крестьян. Она, видимо, предпочла бы жизнь в роскошных отелях, например на Ривьере.
Ленч закончился, и мы отправились на концерт в Альберт-холл.
Концерт был такой же замечательный, как и балет. Когда исполнялись некоторые пассажи, мы инстинктивно смотрели друг на друга, согласно кивая головой в знак того, как они прекрасны. В перерыве мы обсуждали услышанное, и Ричард восторженно отзывался о концерте; казалось, он радовался не меньше меня. А когда концерт окончился и мы вышли, охваченные радостным чувством, которое всегда охватывает человека, побывавшего на празднике хорошей музыки, он, взяв меня за руку, сказал:
– Это было поистине чудесно!
От радости у меня перехватило дыхание.
– Да, действительно! – взволнованно воскликнула я.
– У вас такие обширные познания в области музыки, Розелинда, – заметил он.
– Я всего лишь самоучка, – сказала я.
– Ну, значит, у вас была очень хорошая учительница, – продолжал он. И неожиданно в уголках его рта появилась улыбка, которая мне так нравилась. И еще я должна признаться, что была очень взволнована прикосновением его руки, тем, что он так близко… Конечно, всю эту неделю я уже знала, что влюблена в этого человека. И это глубокое чувство все возрастало и возрастало. А сейчас оно еще усилилось, потому что мы были вместе.
«Не забывай, что он женат», – постоянно нашептывал мне внутренний голос. Но мне было слишком хорошо с ним, чтобы я серьезно прислушивалась к этим предупреждениям.
Выйдя из Альберт-холла, мы оба заметили, что ветер стих, засветило солнце и в воздухе разливалось редкое для этого времени года тепло.
Ричард остановился, и я увидела, что он смотрит в сторону Парка. Затем он произнес:
– Вот и солнце показалось. Не хотите ли погулять, а то мы так долго пробыли в помещении? Может быть, вы хотите отправиться куда-нибудь выпить чаю? Если желаете, мы возьмем такси и поедем в отель «Гайд-Парк».
Я ответила, что с большим удовольствием прогулялась бы. И действительно, самым лучшим, что можно себе вообразить, была прогулка с ним в такую прекрасную солнечную погоду.
Ричард начал извиняться за это приглашение, говоря, что очень редко бывает на свежем воздухе, а целые дни проводит у себя в офисе. Но я уверила его, что извиняться не стоит, ведь при моей секретарской работе у меня тоже остается очень мало времени для прогулок и спорта, кроме того, я тоже очень люблю гулять.
Он улыбнулся, глядя на меня сверху вниз.
– Как хорошо! Многим женщинам это не нравится. – Затем, посмотрев на мои туфли, он добавил: – И каблуки у вас вполне разумной высоты. Вы не ходите на этих гигантских ходулях?
– Иногда, когда надеваю вечернее платье.
– В вас много здравого смысла, Розелинда, – заметил он.
Я упивалась похвалой Ричарда и снова подумала о Марион, его жене. Какая она? Иногда мне хотелось, чтобы он рассказал о ней и удовлетворил мое любопытство. Может быть, оказалось бы, что она принадлежит к тому типу женщин, которые испытывают отвращение к прогулкам и носят туфли на высоких каблуках, что так ненавистны ему? Такие женщины никогда не могут быть спутницами мужчины, так любящего солнце и открытые просторы. Но об этом я могла только догадываться, потому что Ричард не упоминал о ней. В этот день, когда мы шли, держась за руки, он говорил о своей дочери и смотрел на детей, которые пускали кораблики на Круглом озере, и, как многие тысячи людей, оглядывал статую Питера Пэна и всматривался в первые зеленые ростки, пробивающиеся из темной земли как первые вестники весны.
– Моя дочурка очень любит эту статую, – сказал он. – Мы всегда приходим сюда, когда Роберта в городе.
– Ей нравится Лондон?
– Только по той же причине, по какой он нравится вам. Она любит слушать хорошую музыку. Я вожу ее на концерты. Но нам это удается нечасто, потому что большую часть каникул она проводит в нашем загородном доме. Моя жена считает, что так лучше, и, конечно же, она права.
У меня задрожали губы. Так, значит, хоть в одном у них есть согласие. И как-то сразу восторг, который я испытывала весь этот день, ослабел… начал исчезать… Может быть, на меня так подействовали слова «моя жена», хотя он произнес их весьма небрежно.
Зачем я бродила в Кенсингтон-Гарденз рука об руку с женатым человеком? И хотя мы и поняли, что нам интересно вдвоем и что нам нравятся одни и те же вещи и наши взгляды во многом совпадают, несмотря на разницу в общественном положении и в возрасте – он был на десять лет старше меня и у него одиннадцатилетняя дочь, – но что из этого?
Инстинктивно я высвободила свою руку. Он почувствовал это движение, и, видимо, это его обеспокоило.
– Вы уже устали? Хотите домой? – спросил он.
Я взглянула на него… и мне вдруг показалось, что эти прекрасные карие глаза полны невысказанной печали… И я быстро ответила:
– Нет, не устала. Давайте погуляем еще!
– Хорошо, – произнес он с явным облегчением.
И мы гуляли, гуляли, и он просил меня рассказывать о себе и напомнил, что обещал познакомить меня с одной своей знакомой, работавшей редактором в журнале.
– Ведь вы хотите публиковаться, не так ли? – спросил он.
Я колебалась. Мои литературные планы были сейчас совсем далеко от того, что я переживала в тот день. Но я сказала:
– Вы очень добры. Действительно, когда-то я думала, что у меня есть склонность к писательскому труду.
– Я уверен, что она у вас есть, как и еще ко многому. Какая вы смешная милая девочка.
Это был удар по моему достоинству.
– Почему это смешная? – запротестовала я. Тогда он опять взял меня за руку, прижал ее к себе и засмеялся.
– Не воспринимайте мои слова так буквально и не обижайтесь! «Смешная» – это не то, что «комичная», Розелинда! Вы просто странная… не похожая на тех, кого я знаю. Серьезная, с идиллическими взглядами, страстно интересующаяся жизнью – ведь вы такая?
Эти слова были приятны мне. Неужели он действительно так думал обо мне? Ну что же, он не очень ошибался. Но он был первым, кто заметил эту сторону моего характера. Он сделал так, чтобы раскрылась именно эта моя черта. Мне вспомнилось, что очень многие из моих друзей, даже такие люди, как Диксон-Родды, у которых я жила… называли меня холодной и независимой. Но на самом деле я вовсе такой не была… Я была такой, какой меня воспринял Ричард, – честной и полной страстного стремления к яркой жизни, той жизни, какой у меня никогда не было.
– Вы ведь не огорчились, что я назвал вас смешной? – Голос Ричарда прервал мои мысли.
Тут уж и я рассмеялась.
– Конечно, нет.
– Очень хорошо, – сказал он.
И это было мне приятно потому, что Ричард не хотел меня обидеть. Как здорово было ощутить себя хотя бы в малой мере объектом его интереса и внимания.
– О чем же вы хотите писать, Розелинда?
– О жизни и о людях, – помолчав, ответила я.
– А-а… всякие романтические истории о любви, которыми так увлекаются женщины, – предположил он.
– Не совсем так, хотя я думаю, что романтическая любовь каким-то образом войдет в повествование, но меня гораздо больше интересует психологическое описание характеров.
Он украдкой взглянул на меня; мне показалось, что я вызвала насмешку в его глазах, и я почувствовала, как краснею.
– Ну вот, вы надо мной смеетесь!
Второй раз за этот день он прижал мою руку к себе самым дружеским образом и успокаивающе сказал:
– Дорогая моя, совсем наоборот. Вы кажетесь мне такой крошкой, такой юной, а говорите о психологии, отметая в сторону романтическую любовь! Иногда вы напоминаете мне мою дочку, ей сейчас одиннадцать лет, так вот она убеждает меня, что романтика – это все чепуха, а главное, что меня пугает, – она читает серьезную литературу.
Мне было очень приятно, что он сравнивает меня со своим ребенком.
– Разве вы не довольны? – спросила я. – Неужели вы одобряете те сентиментальные рассказики, что нравятся большинству детей? Разве вы бы не гордились тем, что у вашей дочери проявился серьезный литературный вкус?
– Да, я бы гордился, – ответил он, – но беда в том, что у нее не будет шансов развиваться дальше, потому что она воспитывается в неподходящей социальной среде.
– А я слышала, что Бронсон-Касл – самая прогрессивная школа.
– Так оно и есть. Пока Гертруда Холт возглавляет ее, так и будет. Но для ребенка очень важно домашнее влияние и…
Неожиданно Ричард замолчал. Я инстинктивно поняла, что он хотел сказать. Что его жена не интересуется классической литературой и не имеет ни малейшего желания позволить маленькой Роберте углубляться во что-нибудь серьезное на каникулах. До этого Ричард ни слова не говорил о своей жене. Позднее я поняла, что у него было сильно развито чувство долга, чтобы обсуждать Марион с посторонними. Но я поняла и то, что между родителями Роберты были разногласия. Он больше ничего не сказал, и я не знала, что ответить, но все-таки заметила, что при таком отце у девочки наверняка есть возможности для интеллектуального роста. Услышав это, Ричард улыбнулся, и на этот раз улыбка его была не веселой, а скорее какой-то саркастической, и он процедил как бы сквозь зубы:
