Текст книги "Пробуждение в «Эмпти Фридж». Сборник рассказов (СИ)"

Автор книги: Денис Воронцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Отправляю координаты спасателям и мчу дальше, думая, кто бы это мог быть. Ной Венски стартовал первым, но это ничего не значит – ловушка могла быть поставлена не сегодня, а гораздо раньше. Другой вопрос – заметил ли аварию Лео, если разбился все-таки Ной? Вокруг Огилви местность такая, что вряд ли кто-то из пилотов проложил бы маршрут, отличающийся от накатанной. Если так – то Лео либо стал жертвой убийцы (а иначе как убийством это не назовешь), либо видел катастрофу и проигнорировал ее (потому что спасателей все-еще нет). Нужно будет подробно изучить ралли-хроникс, когда завершится заезд.

Путь от четвертой до пятой дуги преодолеваю быстро – сплошная равнина, местами усеянная камнями. Дальше начинается полоса природных препятствий, формировавшихся миллионы лет. Холмы, трещины, выбоины, валуны – местность настолько неровная, что даже удивительно, как пилотам удается прокладывать хоть какой-то маршрут. И выбрана она не случайно: не все должно в этих «скачках» зависеть от лошадиных сил.

Ощущение, будто петляю между гигантскими кофейными гранулами, повторяя что-то вроде гитарного соло без нот: налево – направо – еще правее – резко влево – стоп – левее – резко вправо… Отрывать глаз от дороги нельзя, поэтому легенду пришлось заучить. В такие моменты осознаешь, почему опытные пилоты прибегают к помощи штурманов, и почему такая помощь обходится им не меньше, чем в треть выигрыша. При том, что сами штурманы сидят в безопасных кабинетах и наблюдают за всем с экранов.

Выпутавшись из лабиринта, попадаю в полную его противоположность – ровная, почти стеклянная бежевая гладь, кое-где припорошенная галькой. Фобос успел скрыться за горизонтом, что в общем то не удивительно: этот каменный глаз скользит по небу быстрее, чем оливка по тарелке. «Птеродактилей» тоже ни одного – здесь для них нет ничего интересного. Пролетаю этот участок на предельных скоростях, оставив после себя растущий бурый шлейф.

Пара минут – и я на шестом отрезке пути. Сразу за холмом валяется штуковина, похожая на стиральную машинку с кучей антенн. Это древний марсоход, упавший сюда лет сто назад. Точнее, все, что от него осталось: посеревшая скорлупа, наполовину погребенная в оранжевых песках. Похоже на памятник тем временам, когда летать сюда было бессмысленно – кроме как таким вот роботам, ковыряющимся лопатками в песочнице. Никто тогда еще не знал про терций. Лучше бы и сейчас про него не знали.

А ведь я сам во всем виноват, да еще и Мэй втянул в это. Следовало подождать несколько лет, прежде чем вестись на всякую чушь насчет надежности и прибыльности проекта. Не удивлюсь, если окажется, что терций иссяк под рудниками раньше, чем об этом стало известно простым обывателям. Я тоже узнал эту новость не так давно: оказывается, завод рванул уже после того, как стал бесполезен. Впрочем, что правда, а что вымысел разобраться сложно. Одно я знаю наверняка: нужно любой ценой отсюда выбираться. И чем скорее, тем лучше.

Колесо налетает на бугор, и меня едва не опрокидывает. Хорошо, что я в этот момент петлял меж холмов, а не мчал по прямой или дрифтовал. Нельзя отвлекаться, пока не финиширую. Тем более на такой ухабистой местности, как здесь.

Вижу двух «птеродактилей» впереди, и меня это не удивляет: сейчас будет что-то вроде природного трамплина. Разогнаться следует не сильно, но вписаться предельно точно. В таких местах забываешь, насколько высоко позволяет подпрыгнуть гравитация, и поначалу каждый полет кажется чем-то искусственным – словно машину оттолкнула пружина, а среда не намного разреженней, чем вода. Но приземление быстро возвращает к реальности – под водой это произошло бы гораздо мягче и плавней.

Спустя три поворота (один из которых можно было бы назвать «шпилькой») на горизонте появляется дуга. За ней следует седьмой фрагмент трассы – предпоследний. Именно он и пролегает мимо того места, где я совершу «прыжок» на полмили. А потом – меньше двадцати миль – и финиш. Осталась самая малость.

И тут я понимаю, что окончательно тронулся умом – то, что предстает моим глазам, объяснить иначе просто невозможно: царапины на капоте, которые я посадил еще перед третьей дугой, начинают…

Нет, нужно взять себя в руки. Это галлюцинация. Самый обыкновенный глюк, вызванный усталостью, долгим пребыванием в условиях хреновой гравитации или черт знает чем еще… Дерьмовым воздухом в скафандре?

Недостаток кислорода, вот что это. Да, показатели воздуха в норме, но это еще не говорит о его качестве. Сравнить даже по запаху: хороший воздух в баре и самый дешевый – в жилом модуле. Сейчас в шлеме он не пахнет ничем таким, вроде сварки или озона. Но быть может, есть разница, которую не так просто унюхать?

А еще – интеллектуальное переутомление. Я уже уйму времени играю с пустыней в шахматы вслепую. Мозг на пределе: каждую трещину, каждый камушек приходится держать в уме, и одновременно с этим управлять машиной. И опять же – в не лучших условиях окружающей среды, в случае ошибки чреватых неминуемой гибелью. Вот все одно на другое и наложилось, постепенно подводя меня к обмороку. И теперь подсознание посылает предупредительные сигналы – в виде мнимых красных линий на капоте, ползущих от потока воздуха в сторону дворников. Не иначе.

И они все не исчезают. Даже форма не меняется, хотя я практически перестал обращать на них внимание: все те же три жутких полоски в виде буквы «А» или «N», с налипшими на них крупицами бежевой пудры. Будто кто-то посадил на капоте кровавые капли, которые только теперь начали расползаться подтеками. Но самое странное – то, откуда эти брызги берут свое начало. Я могу поклясться, что они вытекают прямо из царапин на корпусе, как из ран на теле. Никогда еще не сталкивался с настолько реалистичными видениями.

Но что если это неспроста? Что если это предзнаменование?

На горизонте начинают вырисовываться очертания завода, и в голове срабатывает щелчок – вот она, настоящая причина твоего бреда. Ты больше не хочешь прыгать в горловину невероятно странной аномалии. Ты не желаешь рисковать собой, срезая путь в такой чудовищной штуковине, как червоточина. Ведь неизвестно, что она собой представляет, и насколько опасно попадать в нее. Один раз тебе повезло, и ты смог «прыгнуть». Несколько раз повезло Лью, и это смог сделать он. Но разве ты можешь быть уверен, что сейчас все пройдет так же гладко?

Нет. Я не могу больше так рисковать. Сама гонка представляет опасность для жизни, с какой стороны не взгляни. А тут еще и штука в пространстве-времени, которая сворачивает его с такой же легкостью, как трубка пылесоса края занавески. Кто знает, какие приливные силы там действуют, и насколько они стабильны? Это как водоворот, хвост которого может в любой момент свернуться и исчезнуть. И что станет со мной, если я буду в этот момент внутри?

Я нужен Мэй живым, а не вывернутым наизнанку схлопнувшимся безвременьем. Вселенная не любит, когда ее шубу подтачивает моль. И кому-то рано или поздно придется заплатить за это. Но не мне.

К тому же – разве Мэй заслужила пройдоху, ищущего дыры в заборе? Я могу добиться победы собственными силами, и я сделаю это. Истинным пилотом, которого стоило опасаться, был лишь Даг Митчел – «Чеглок» Даг, схлопотавший заряд за то, что оказался не в своей тарелке. Остальные – десятка посредственных неудачников, которые попали в автоспорт случайно, ища любую возможность урвать денег. Я в два счета обставлю любого из них, какие бы мифические слухи вокруг каждого не ходили. А иначе мне самое место в Оазисе.

С этими мыслями замечаю, что от крови на капоте не осталось и следа. Я вернул ясность ума, а значит, поступаю правильно – сворачиваю с проклятой платформы и проношусь в стороне от ржавых железных ребер. Лиловые тени тянутся за мной, как неевклидовые щупальца заколдованного места. Но я больше не поведусь на искушение нырнуть в кроличью нору, обрекая себя на предельно опасный и полный безрассудства риск. Вместо этого давлю на газ и срываюсь на полет.

58 метров над землей

Я всегда был везучим. Когда родители разошлись, мне было десять. Отец остался торговать колесами в Дел-Сити, а мы с матерью переехали в Нью-Хэмптон, чтобы начать, как она говорила, жизнь заново. Я тогда еще не понимал, что ее слова нужно воспринимать буквально: новые места, новая школа, знакомства, одноклассники и друзья. Заводить друзей в таком возрасте еще не проблема, а вот терять бывает довольно трудно. Но так случилось, что расставание с одноклассниками было для меня весьма своеобразным. Хотя бы потому, что им повезло куда меньше, чем мне.

В начале нулевых не нашлось бы ни одного человека, который не слышал про скулшутинг в Грэйкастле. Конечно, скулшутингом в классическом понимании назвать такое сложно – психопат подбросил несколько самодельных бомб в школьную столовую, которые включились при длинном гудке на обед и сдетонировали, когда многие ученики были в помещении. Новостные ленты писали, что погибших могло быть больше, случись это на несколько минут раньше. В любом случае, моя везучесть оказалась куда более редкостной, чем можно было бы вообразить – именно мой класс задержался на обед, из-за чего оставался в столовой в тот момент, когда самодельные штуковины рванули. И произошло это не позже не раньше, чем в мой первый учебный день на новом месте. Другими словами, если бы не внезапный переезд, меня бы здесь уже не было.

Разумеется, мне жаль ребят, жизни которых оборвались из-за поехавшего на школьной почве ублюдка. Но для моей тогда неокрепшей психики это было все равно, что провидение. В таком возрасте смерть воспринимается проще, поэтому меня больше волновала не унесшая жизни катастрофа, а то, как мне посчастливилось ее избежать. Осознание всего ужаса трагедии пришло позже, но на тот момент я извлек для себя всего один-единственный урок – кому-то везет больше, а кому-то меньше.

Второй случай произошел, когда я учился в колледже. Автобус, на который мне посчастливилось проспать, разбился в тоннеле на Айлэнд-стрит. Хотя «вампирский тоннель» и был объектом обожания террористов, в тот день обошлось без терактов: одна из опор просто не выдержала, и своды рухнули прямо на проезжавшие под ними машины, включая единственный на этом маршруте автобус. Власти Родлинга назвали катастрофу одной из самых крупных за последние десять лет. Почти все, кто был в тоннеле, погибли на месте, а выжившие оказались настолько тяжело ранены, что каждый из них скончался по дороге в больницу. И среди них вполне мог быть я, если бы не штуковина, которую принято называть удачей.

Думаю, если были люди, которые из сотни торговых точек могли зайти в одну и купить выигрышный билет, что-то вроде удачи определенно существует. Моим выигрышным билетом стало наследство от внезапно умершего предка, о существовании которого я и не подозревал. Может, такое и сложно назвать везением, но я воспринял это событие почти так же, как бродяга, которому по номерку на пивной крышечке выпал джек-пот. По крайней мере, настолько неожиданным и невероятным оно мне показалось, особенно в те дни, когда едва удавалось сводить концы с концами.

Деньги позволили мне получить образование по летной специальности и наладить связи в космическом агентстве Орион. Наверное, многие в детстве мечтали стать космонавтами, но мало кто протащил эту мечту до зрелого возраста. Да и я, чего таить, вряд ли стал бы воплощать детские мечты в реальность, если бы не внезапно доставшийся куш. Но раз уж удача сама идет в руки, почему бы не воспользоваться ею?

Я не считаю себя кем-то вроде Вайолетт Джессоп, которая не только пережила две крупнейших корабельных катастрофы, но и выбралась из раскромсанной шлюпки. Хотя и отрицать не стану: как ни крути, три невероятных везения уже смахивает на закономерность, а четыре так и вовсе заставляют чувствовать себя избранным.

На этот раз мне удалось пережить все человечество. Другими словами – я теперь и есть все человечество. Которому, кстати говоря, осталось существовать меньше двадцати часов – именно настолько хватить кислорода в скафандре. Не так много, как хотелось бы, но достаточно, чтобы целиком осмыслить сложившуюся ситуацию – пока я пятьдесят лет плавал в космосе, на Земле случился конец света, и мне в очередной раз повезло.

Среда по ту сторону костюма, скорее всего, мгновенно убьет меня. Я наблюдаю по двадцать два рассвета и заката в час, а значит, энтропия в пятьсот раз выше нормы. Хотя, если подумать, дело обстоит ровно наоборот: не все вокруг ускорилось, а замедлилось мое субъективное восприятие этого «всего», что заставляет думать, что время течет быстрее. Иначе говоря, поезд тронулся мой, а не соседний.

После аварийной посадки в Провене сложнее всего было найти развалину, по высоте недоступную растениям. При таком течении времени даже самый обыкновенный плющ превратился бы в проворное и всепоглощающее существо, а тут еще и вирус сделал свое дело. Не меньшую опасность представляют насекомые, но эти твари не станут меня трогать, пока я нахожусь в скафандре. Еще постоянно приходится стряхивать налипающую на стекло пыль – можно только представить, каково будет дышать таким воздухом.

А в открытом космосе замедленному мироощущению цены не было. Время относительно, поэтому изменив специальными приборами его восприятие, можно добиться чего-то вроде «гипербодрствования» – пятьсот дней за сутки, а значит, и ресурсов понадобится в пятьсот раз меньше. Плохо только, что аппаратура в аварийном отсеке шаттла, которая могла вернуть мой организм в нормальное состояние, накрылась радиоактивным тазом. И похоже, в таком состоянии мне суждено провести остаток жизни, наблюдая, как солнце раз за разом выскакивает из-за холмов, после чего в считанные минуты сползает за горизонт, сменяясь еще более быстрой луной.

Остальное человечество вымерло не из-за ядерной зимы, как можно было предположить. Пока я летал до Проциона и обратно, по Земле расползлась какая-то неведомая штуковина вроде ковида. Насколько я понял из новостных вырезок, эта хворь была похлеще любого из известных вирусов – от нее человек в считанные дни превращался в дряхлого старика. В итоге вышло так, что в век поиска омолаживающих средств, люди вымерли от «мгновенной старости». Вот так ирония.

Впрочем, только мне теперь решать, как именно прекратит существование человечество. Что бы не происходило на Земле до моего возвращения, какие-бы эпидемии, войны и катастрофы не случались, важно, какой будет последняя точка. И я сделаю все возможное, чтобы точка эта стала максимально изящной.

Раз уж я приземлился недалеко от Парижа, перед смертью нужно побывать на Эйфелевой башне. А когда в скафандре кончится кислород, спрыгнуть с нее будет неплохим способом покончить со всем этим. Как говорилось, «увидеть Париж и умереть», но теперь уже в буквальном смысле. Тем более, лучшего эшафота для человечества, чем эта красотка, не сыскать, так что все сводится только к одному возможному варианту – уйти красиво.

Нужно лишь дойти до Марсова поля, не умерев раньше времени. Надеюсь, и на этот раз мне повезет.

Когда туман развеялся, я взобрался на трухлявую крышу отеля и понял – изначальный план придется менять. Второй ярус «Железной леди» превратился в скоп торчащих ржавых прутьев, а от верхней части и следа не осталось, словно густая сизая пелена, рассеявшись, утащила ее с собой. Теперь сердце Парижа походит на бесформенную груду металлолома, нагроможденную над могилой цивилизации. И это действительно печальное зрелище, учитывая, через сколькое я прошел, чтобы добраться до нее.

Впрочем, высоты первого яруса вполне хватит, чтобы осуществить задуманное. Мой полет не станет менее изящным только потому, что продлится на десять секунд меньше. В конце концов, я слишком долго готовился к этому, чтобы так просто передумать. Так что все должно пройти согласно первоначальному плану, и точка.

Остается спуститься по шаткому скелету лестницы, пока отростки плюща не перекинулись на мансарду, после чего пробраться сквозь развалины города протяженностью в несколько миль, прямо к башне. Путь предстоит нелегкий – изрыхлевшие постройки продолжают обваливаться, а вьющиеся ветви деревьев больше похожи на щупальца гигантских спрутов, ползающих по стенам и просачивающихся в прорези окон. Но с другой стороны, могло быть и хуже – не будь сейчас начало осени, меня ждали бы непроходимые живые джунгли, кишащие ползучими гадами и насекомыми. В таких условиях, я бы и глазом не успел моргнуть, как меня облепило бы гнездо диких ос или кубло змей. А здесь на моем пути лишь несколько плющей, и те достаточно быстро хиреют. Так что все относительно.

Куда большую угрозу представляют порывы ветра и сильное притяжение, но в экзоскелете противостоять им терпимо. Главное, не потерять равновесия и не упасть – мало ли какой мутировавший сорняк может вылезти из земли и мгновенно обрасти вокруг тела, задеревенев и пустив сотни побегов. В стоячем положении вырваться еще возможно – несколько раз сорняки нападали на меня, и вьющиеся ветви не успевали достигнуть колен, как мне удавалось выпутаться. Но будь я всем телом ближе к земле, такое нападение могло закончиться плачевно.

Дохожу до Марсова поля, ступаю на сырую почву и в какой-то момент начинаю понимать, что не могу сдвинуться с места: тонкие извивающиеся ветки почти мгновенно обвили ногу, врастая в суставы экзоскелета.

Не передать словами, насколько жутки виноградные лозы, быстро скручивающиеся и твердеющие на глазах. От ощущения того, как сильна и проворна эта тварь, мной тут же овладевает ужас – она может справиться со мной в два счета, если подтащит ближе к себе или направит все свои силы на рост веток. В панике начинаю вырываться и осознаю, что это почти так же бесполезно, как барахтаться в пасти мухоловки. Не могу поверить, насколько банальным может оказаться конец.

Выбившись из сил, замираю и осознаю – нужно успокоиться и подумать. Рядом со мной фонарный столб, и можно попробовать дотянуться до него. Скорее всего, эта ржавая штуковина переломится как соломинка, стоит только за нее схватиться. Но без опоры точно не вырвусь, так как мощности экзоскелета не хватает даже на то, чтобы хоть на дюйм сдвинуть обвитую ногу. Поэтому стоит попытаться.

Собираюсь с силами и делаю рывок в сторону столба, едва не рухнув на землю. И вдруг замечаю – листья винограда начинают съеживаться, а ветки провисать и трухлеть. Присматриваюсь к стеблям и вижу причину такого резкого иссыхания: вдоль ветвей шастает мелкая мошкара, сгущаясь и поедая стебли. И от этого зрелища почти сразу становится ясно – у меня появился шанс вырваться.

Чувствуя, как начинают ослабевать стебли, хватаюсь за столб и делаю еще несколько рывков. Чахнущие ветви продолжают деревенеть и пускать отростки, но кишащие паразиты быстро поедают их. Наконец, обглоданная лоза надламывается, и мне остается лишь сбросить с себя трухлявые остатки «чудовища», которое минуту назад чуть не поглотило меня.

Перевожу дыхание и ловлю себя на мысли: я очень легко отделался. Никогда еще не испытывал такого облегчения, как в этот момент. Все могло закончиться прямо здесь, причем самым непостижимым образом. Я мог погибнуть в путах обыкновенного винограда, просто потому, что не туда ступил. Но космические силы, похоже, снова оказались на моей стороне.

После минутной передышки отряхиваюсь и продолжаю путь. Ближе к башне замечаю – эта конструкция все больше становится похожа на груду металла. Когда-то она считалась самой разочаровывающей достопримечательностью. И я говорю не про критику художников или писателей времен, когда ее только возвели, которым не нравился дизайн, размеры или что-то там еще. Я имею в виду туристов, приехавших поглазеть с ее высот на Париж и натыкавшихся на толпы себеподобных зевак. Наверное, долю разочарования такие столпотворения действительно навеивали. Но мне уже этого не узнать.

В любом случае, я и подумать не мог, что «Железной леди» удастся разочаровать даже меня. Хотя бы потому, что ни о каких толпах и речи быть не могло. Но по космическим меркам воздаяния, цена бесплатного билета на верхушку Эйфелевой башни – сама верхушка. Так что все по-честному, и остается лишь радоваться, что я добрался до нее живым.

Перекресток под башней усеян заросшими человеческими костями, шевелящимися от побегов плюща. Многие из них разломало и перемололо в труху иссохшими ветвистыми стеблями. Местами отличить, где человеческие останки, а где щупальца лиан практически невозможно. Но уцелевшие черепа ни с чем не спутать, и их целая уйма.

Я знал, что идея покончить с собой, спрыгнув с Эйфелевой башни, может посетить много кого. Так что я ожидал увидеть подобную гору костей, хоть и не настолько громадную – ощущение, будто стою перед «песочными часами смерти», до последней косточки отсчитавшими людской век.

Наверное, я переоценил процент логически мыслящих «антиромантиков», или же недооценил тот страх и всеобъемлющий психоз, который завладел людьми во время массового вымирания. Не знаю, и вряд ли хочу знать, доживая последние часы жизни.

Хочется думать о чем-то хорошем. Например о том, что больше ни одному живому существу не доводилось видеть, насколько впечатляюще смотрится закат в ускоренном мире. Тучи сгущаются и тут же развеиваются, как клубы пара. А солнце быстро скользит за линию горизонта, краснея и расширяясь, словно раскаленная монета. Наверное, что-то похожее видели бы растения, будь у них глаза и более сложная нервная система. Сейчас же это лишь моя прерогатива, и нужно наслаждаться ею, пока есть возможность.

Триста шестьдесят пять ржавеющих ступенек – и я на вершине эшафота. Пронизанные заклепками опоры постоянно скрепят и обсыпаются, словно их разъедает неведомая сила. Смотрится, будто коррозия превратилась в налет «серой слизи», перемалывающей железные балки в себеподобную труху. Поразительно, насколько агрессивным кажется привычный мир, если немного ускорить течение времени.

Будь у меня возможность кому-то об этом рассказать, я бы не смог подобрать слова, чтобы описать весь спектр впечатлений. Больше всего напоминает реалистичное трехмерное кино, прокручиваемое в несколько раз быстрее обычного. И становится жутко от самой мысли, что это все по-настоящему, и что стоит мне снять костюм, как быстротечность этого мира моментально убьет меня.

Было бы неплохо глотнуть спиртного напоследок. В ресторане кое-что осталось, и если не шардоне, то Джим Бим уж точно все еще можно пить. Может, с пятидесятилетней выдержкой он даже сделался лучше. Чего не сказать об интерьере этой дыры: прогнившие насквозь металлические опоры вот-вот рухнут, а свисающие со стен куски деревянных панелей больше похожи на ошметки дубовой коры, чем на некогда блестящую дорогостоящую облицовку. Точно так же сгнили столешницы, и я не нашел ни одного кресла, которое не кишело бы короедами или не превратилось в рассыпающиеся трухлявые мочала.

В любом случае, чтобы проверить мою теорию насчет Джима Бима, нужно снять шлем и вдохнуть зараженный воздух. К тому же, если сделать это, на меня мгновенно слетится мошкара, так что лучше не рисковать. Да и пыль сразу облепит голову и забьется в глаза, поэтому разгерметизация худшее, что можно предпринять и равносильна самоубийству.

Впрочем, не за этим ли я сюда взобрался?

Прыгнуть с верхушки все равно уже не удастся, а вот попытаться осуществить последнее желание – мой долг перед человечеством. Мало кому выпадала возможность потратить последние минуты жизни с пользой для науки. А еще – не лучший ли это уход для человечества – провести научный эксперимент, который эту самую науку и убьет?

Мой пытливый ум не позволит мне уйти отсюда, не умерев от жажды знаний. Пусть это и будет самый бесполезный опыт, я не смогу не провернуть его уже только потому, что мне чертовски интересно, чем все закончится. Конечно, вероятность выжить ничтожно мала, но я не стану отрицать, что она движет мною не меньше, чем любопытство. Вот и выходит, что поводов осуществить этот рискованный шаг гораздо больше, чем причин, чтобы этого не делать.

Что ж, один шаг для человечества, и один Джим Бим для человека, который теперь уж точно не уйдет обиженным.

Синие цикады предвещают смерть

1

Я не считаю себя демоном Лапласа, но кое-что предугадывать научился. Например, мне хорошо известно, чем закончится наша с Лорой остановка посреди ритмонтского шоссе, в пятнадцати милях от городка рудокопов и в сотне ярдов от дорожного поста. Я знаю, что она скажет, когда вернется в машину, отряхнет зонт и попытается изобразить на лице испуг вперемежку с удивлением: «Кажется, колесо пробито, но я в этом ничего не смыслю. Наверное, придется менять. Может, глянешь?». На что в любой другой ситуации я бы ответил «Конечно, Дарлин», вышел из машины и принялся за починку, чтобы вскоре мы могли спокойно продолжить путь.

В любой другой ситуации. Но не сейчас.

Мы не так давно знакомы, чтобы я мог полностью доверять Лоре, и в этом моя ошибка. Одно я знаю наверняка – она хоть и похожа на веснушчатую Кейт Хэпберн, с угловатыми чертами лица и заносчивым тембром голоса, актерского мастерства ей явно не хватает. А мне не хватило ума и детективных навыков, чтобы раскусить ее чуть раньше, чем по эту сторону пасти мухоловки. Так что мы стоим друг друга.

Нужно отдать Лоре должное – если бы не штука, которую принято называть случайностью, я бы так и не узнал, что она планирует от меня избавиться. На моих часах сломался браслет, и я заглянул в бардачок, чтобы найти пинцет, пилочку или что-либо еще, чем можно отжать защелку. Почти сразу мое внимание привлек журнальный сверток со словами «Синие цикады продлевают жизнь» и фотографией полуобнаженной красотки, прикрывающейся энциклопедией для насекомых. Разумеется, мне захотелось развернуть его и прочитать, что понапридумали ученые на этот раз.

И каково же было мое удивление, когда внутри я обнаружил штук пятнадцать тонких «Ла Ви», вынутых из пачки и аккуратно смотанных денежной лентой. Те самые «Ла Ви», с которыми Лора никогда не расстается, и которые якобы закончились, когда она решила заскочить в магазин рядом со Стептауном.

Сказать, что находка сбила меня с толку, не сказать ничего – я до сих пор не могу выпустить из рук охапку сигарет, мгновенно перевернувшую мое представление о последних часах жизни. Пальцы сами сжимают сверток, превращая его содержимое в табачно-бумажное месиво, и чем больше ванильного дерьма сыплется на пол, тем сильнее меня донимает вопрос: неужели она могла пойти на это?

Конечно, могла. Чего стоит последняя ее уловка – устранить Гарри Грина и устроить все таким образом, чтобы отравление походило на происки «Ловца снов». Это оказалось и правда легко – стоило подмешать в стакан щепотку фагота и оставить на видном месте связку оленьих жил. Вот только она и подумать не могла, что к тому времени, как осуществит задуманное, полиция найдет настоящего маньяка, причем уже месяц как покончившим собой.

После этой новости оставалось лишь удирать прочь, пока копы сводят концы с концами. По дороге избавиться от машины, купить паспорта, перевести деньги на заграничный счет и рвануть еще дальше, может даже в другой конец земного шара. Другими словами, нет ничего логичнее, чем провалиться сквозь землю, если налажал по-крупному.

Но будь все так просто, Лора не была бы Лорой, и мне не пришлось бы выпутываться из ловушки, в которую она меня загнала. Или лучше сказать – в которую я загнал себя сам, когда согласился помочь ей достать яд, а после – вырваться из города.

Остается надеяться, что еще не поздно что-то предпринять, не загнав себя еще глубже. Сейчас же ситуация выглядит едва ли не безвыходной: мисс Дарлин не просто задумала бросить меня на обочине, выманив из машины. Нет. Она решила сделать это прямо перед дорожным постом, чтобы лишить меня возможности выстрелить вслед. Ведь привлечь внимание постовых означает выдать не только ее, но и себя. Так что, по ее плану, все должно пройти максимально тихо.

Что ж, на этот раз она прокололась.

А все потому, что истинный курильщик ни за что не избавится от пачки сигарет, даже имея уйму денег в багажнике. А еще – потому, что какая-то деталь ее плана оказалась непродуманной и требовала отдельных ухищрений – например, тайком купить зонт. Ведь никогда не знаешь, скоро ли кончится дождь, и сколько времени придется провести под открытым небом, если что-то пойдет не так.

Может, я ошибаюсь, и вместо зонта она купила что-то другое. А может и вовсе провернула у меня за спиной штуку поизощренней, пока под вымышленным предлогом находилась в магазине. Это не важно. Важно другое: что бы Лора ни задумала, какие бы мысли не крутились в этой прекрасной рыжей головушке, ее планы явно направлены против меня. И через минуту-другую ловушка схлопнулась бы окончательно, оторвав мне голову по самый воротник.

Но теперь этому не бывать.

2

Дождь усиливается, как будто пластинка становится все более заезженной. Стук капель по крыше обычно действует успокаивающе, но сейчас словно лупит раскаленными спицами по нервам. Кажется, этот вечер так и останется висеть в воздухе густой серой массой, такой же тяжелой, как повисший в моей голове вопрос – когда же черт возьми Лора вернется обратно?

Гремя цистерной и светя во все фары, мимо проносится фура. Не знаю, почему, но у меня очень стойкое убеждение – за ней последует фольксваген с лодкой на прицепе, которая заставит думать, что еще немного, и отсюда действительно нужно будет уплывать на лодке. После этого я начну представлять, как на стекло садится цикада, но затем пойму, насколько это маловероятно, учитывая ливень снаружи.

Весь этот бред можно было бы списать на усталость от недосыпа, если бы не одно но: фольксваген с лодкой действительно проносится вслед за фурой, и происходит это уж явно после того, как я об этом подумал. А может, мне только так кажется? Может, мой воспаленный ум начал играть со мной злую шутку?

На стекло садится цикада.

Гигантская и мясистая, с огромными прожилистыми крыльями, эта тварь издевательски повисает на стекле именно в тот момент, когда подобное практически невозможно – сразу после моей мысли о том, насколько это глупо. Какого черта творится с моей головой? Неужели у меня начались галлюцинации?

Наклоняюсь, и как полоумный начинаю разглядывать ее ближе, пытаясь понять, какого цвета брюшко. В тусклом свете мало что видно, но я могу поклясться: оно такое же синее, как обложка энциклопедии на свертке журнала. Единственное, что приходит на ум – я слишком устал от бесконечного дерьма, творившегося в последнее время, вот мне и мерещится всякая ерунда.