Текст книги "Овсянки (сборник)"

Автор книги: Денис Осокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

в турции

море по-турецки будет дениз. исчерпывающий для нас повод поселиться в турции. представляться турчанкам: мерхаба! беним адым денис. любоваться как они приподнимают брови – переспрашивают – и загораются улыбками.

сова

мы приехали из города такие радостные. с сумками полными летних напитков. шли по массиву – и чуть ли не танцевали. так и зашли к себе на участок: мы – ватага. проходя мимо садовой бочки – смотрим – а там утонула сова. маленькая-маленькая. мы вытащили ее за крылья. разложили в беседке на столе. у маленькой мертвой совы – крылья очень большие. а сама она как воробей – только в пышных перьях. вика говорит: ну ты что бедняжка? юля говорит: совенок – не спи! арсенка говорит: как она шлепнулась в бочку? витя говорит: захороним. паша говорит: вот чучело. маленький мальчик заплакал: наташа! наташа!.. мы на него с недоумением посмотрели: ты кто такой? откуда здесь взялся? действительно – никому не известный мальчик стоял среди нас и смотрел на сову. его глаза едва приподнимались над столешницей. мальчик сказал: я сережа. – а зачем плачешь? – наташа умерла. – откуда ты? – из гужавино. – а отчего умерла наташа? – ну видите же – утонула. – мальчик показал на сову. он был лет шести – светло-рыжий. какой-то весь пыльный. очень заплаканный. взял сову и пошел. витя крикнул: она у вас жила что ли? мальчик скривился: это моя дочка. скривился и зарыдал. шел по аллее вместе с совой. проходя большую помойку – бросил туда сову – очень даже небрежно. захромал вдруг – как будто коленкой обо что-то стукнулся. махнул рукой и свернул в аллею-перпендикуляр. мы полностью проигнорировали эту сцену – нашли в себе силы не пускать увиденное в свои сердца. поэтому мыли руки – переодевались – доставали из сумок еду – откупоривали бутылки. купались и немножко развратничали – когда сделалось потемней. гужавино было у нас под ногами. на глубине лопатного штыка. оно стояло наверху еще в пятидесятые годы – а к семидесятым окончательно ссыпалось в землю. в начале девяностых невидимое гужавино и еще два из него выселка нарезали в дачный массив. хозяин дачи об этом знал – но молчал. тискал вику и юлю. вика трогала его за трусы – со смехом оттягивала резинку.

богиня

на наш убежденный взгляд главная составляющая женской привлекательности – это очки. на втором месте – неправильное выговаривание [р] – картавость или йотирование. (желательно еще не выговаривать [л]. от любви к такой женщине совсем ошалеть можно). на третьем месте – оттопыренные ушки. чем сильнее ее ушки топырятся – тем сильнее наше эротическое напряжение – нежность + страсти. и это всё. остальное – не главное. кажется мы не встречали девушек обладавших этими тремя качествами сразу и ярко. но знаем что они есть. ушек очень много в деревнях – в городах мало. в деревнях вообще куда больше невест. если же девушка 1) в очках – 2) не выговаривает названные звуки – 3) уши имеет как приставленные к волосам маленькие волшебные ладошки – 4) и вдобавок долго смеется над словами фурункул и поролон: это уже богиня.

молодость

неплохая жизненная стратегия: молодость надо проводить в столице – зрелость на севере – а старость на юге. мы придумали. под конец школы. поделились с лучшим приятелем. оба ее вспоминаем. когда приезжаем в гости друг к другу. из кирова в казань. из казани в киров. из столицы в столицу. между югом и севером.

ивановский парашютный завод

существует космический перечень учреждений – учеба или работа в которых автоматически присваивают человеку звания художника, ученого, мага, хорошего человека – в масштабах вселенной. его земная жизнь может быть невнятной и трагической. но небо ставит ему бесповоротный плюс – и уже не отвергнет. это странно – но это так. и можно не заканчивать университетов и художественных академий. не писать диссертаций и книг. эти небесныехудожники – (обычно здесь невидимые) – будут уравнены в правах с очевидными земными– когда закончится жизнь. будут поселены в одних комнатах. учреждений подобных много – но все же не слишком… марийский колледж культуры – факультет народных инструментов – отделение шÿвыра (бычьей волынки). отделение пчеловодства – уржумский зооветтехникум. речное училище № 72 – поселок затон имени куйбышева. ветлужский филиал московского института леса. пучежская льняная фабрика. горбатовская школа-интернат для глухих. нии льна в торжке. массандровский нии вин. городецкий шлюз. ивановский парашютный завод. казанский оптико-механический. лаишевский рыбный…

куркачи

с самого рождения и до девятого класса я собирался поступать в казанский речной техникум – потом в горьковский институт водного транспорта – идти следами моей обширной речной родни – становиться штурманом, потом капитаном. это было – как алмазом на платине. но в сентябре – в начале девятого класса – нас сняли с уроков и повезли в село куркачи – прибираться на складах какого-то дружественного школе предприятия. все дурачились – и бегали по селу. хулиганы курили. девочки собирали листья. за нами наблюдал единственный взрослый – из местных – какой-то очень ленивый. село было татарское. день был очень красивый. осень была сказочная. мы поснимали куртки и работали в школьной форме. неподалеку я видел лес – очень густой – очень маленький – очень круглый. как будто специально – а вокруг поля. меня очень туда тянуло – и я пошел – положив на землю метлу и грабли. подходя – я увидел что лес обнесен полуразрушенной оградой. это было куркачинское кладбище. старое-старое. где уже не хоронят. над входом – жестяной полумесяц со следами синей краски. камни – грибами теснящиеся из земли. белые. покрытые арабской вязью. покрытые грибами же. и осенней сыростью. здесь на каждой могиле сажали дерево. и теперь эти деревья корнями разбили и выворотили многие плиты. приподняли из грунта – сбили в кучи. эти деревья казалось сплелись в единое дерево – доходящее до неба. меня не было – я исчез. мне казалось я умер – и был этим счастлив. я пачкал форму и спотыкался. уменьшался в размерах и проникал в разбитую вязь. подолгу в ней путешествовал. мне казалось что у меня остались одни глаза – поглотившие остальное тело. странно что я много пел – ведь языка у меня тоже не стало. какие-то дальние песни – персидского острова кешм и южного пакистана – оказавшиеся в куркачинском лесу – в часе езды от нолинска. пряча слезы – прижимаясь щекой к стеклу увозившего нас из куркачей автобуса я просил прощения у речной карьеры – дебаркадеров, бакенов, шлюзов, капитанских мостиков, горящих ночными огнями рубок.

сиятельства

настоящий сиятельный господин писает только в раковину. во-первых – он по возможности не станет выслушивать и заставлять выслушивать окружающих оскорбительный грохот из сливного бачка (особенно если сиятельный господин не у себя дома). а во-вторых – писая в раковину сиятельный господин непременно ополаскивает себя под струей воды – и вытирает тщательно. на полном автоматизме. ведь сиятельный господин в каждую секунду должен быть готов к тому что придется заложить в ротик какой-нибудь сиятельной даме. и обязан быть чистым! сиятельным дамам же писание в раковины ни к чему. природа сама позаботилась о том что это не слишком и возможно. золотым сиятельным дамам не страшно оставаться немножко грязненькими. их привилегия от бога. сказанное касается только сиятельных господ. свиньи могут мочиться по-своему: хоть в унитаз – хоть в фортепиано.

да уж:

один наш немногословный коллега – павел – жаловался другому – крайне многословному – евгению – на то что не умеет интересно общаться с девушками. ты-то вот женька можешь красиво про все поговорить. – павел вздыхал. – а я что? – слушаю-слушаю что там она мне рассказывает – а потом могу добавить в ответ разве что: да уж бля… евгений расхохотался – и пересказал диалог всей кировской области. выражение прижилось. вскоре евгений поехал в карелию – куда-то под беломорскую кемь – в отпуск. в москве он соединился с веселой компанией друзей и подруг с которыми сто лет не виделся, разобранных лодок и рюкзаков-монстров. сели в мурманский поезд – открыли бутылки. первое чем захотел поделиться с товарищами болтливый женя – была почему-то печальная участь молчаливого паши. история пришлась по вкусу. ехать где-то сутки. а московские друзья евгения к его изумлению твердили за каждым словом: да уж бля… – как сломанные куклы – и заходились противным смехом. еще в пределах московской области евгений стал с ужасом на них смотреть. поезд летел – раскачивались летние занавески – звенели стаканы о подстаканники. эй – может хватит? – уже не смешно – может лучше поговорим об анальном сексе? – говорил он оксане с олесей. (и они действительно очень подходили для таких бесед.) да уж бля – может поговорим! – отзывались подруги и начинали по-припадочному трястись. эй – может лучше допить виски и всем поспать? – сердито обращался он к умным друзьям. да уж бля – лучше! – отзывались умные друзья с верхних полок и мычали как гнусные двенадцатилетние двоечники. (ладно не рыгали еще.) в вышнем волочке после твери евгений подхватил свой рюкзак – и вышел. выматерив сумасшедших друзей – и заодно весь вагон вместе с пожилой проводницей. да уж бля – съездил в карелию на белое море… – говорил он в вышневолоцкой гостинице подливая себе дрянной водки – закусывая селедочными пресервами – прислушиваясь как где-то за стенкой характерно охает и скрипит кровать. да уж бля – не сложилось – да ну его в задницу… – говорили в поезде евгения друзья – устраиваясь поудобней на полках. (надо спать – ведь уже ночь – а утром будет кемь.) да уж бля… – вздыхал паша в кирове высаживая из машины очередную симпатичную ему девушку. он подвез ее с работы домой. а она – раздосадованная – нервно желала ему доброй ночи.

массаж

это уже не массаж. – шелестнула анжела. прогнулась морем. сдавила мою голову. это уже не массаж. – я не спорил.

телефон

8-10-48-22-695 69 97. это прямой телефон воеводы мазовецкого. вельможного пана лешека мижелиньского. его кабинета в доме номер три на банковской площади столичного города варшавы. он всегда у меня перед глазами. висит у компьютера – и есть в мобильном. я в любую секунду могу набрать эти цифры и пожаловаться на вас – суки. на владика – третий год не возвращающего мне старинный киевский подстаканник. на безмозглых родителей – отравляющих мою жизнь. на вредную продавщицу кваса на углу воровского и декабристов… на каждого из вас. и пан воевода вам покажет!..

шахунья

шахунья – железнодорожная станция между вяткой и нижним новгородом. шахунья – город. шахунская фабрика ‘тканые узоры’ производит замечательные вещи. они лежат в художественных салонах и у нас и в нижнем. у меня дома тоже полно шахунских прихваток салфеток и полотенец. миллион раз я ездил по этой ветке. однажды под конец лета по дороге домой в шахунье взял и вылез – надо ведь ее в этой жизни повидать. за станцией бабушка продавала яблоки. я спросил ее как пройти в гостиницу. не знаю, мальчонка – я ведь в сисю пьяная. – она ответила. я с большим удовольствием купил у нее яблок. нашел гостиницу – и встал напротив дежурной. молодая красивая полная – она разговаривала по телефону: …он надоел как репей… время час ночи… я позвонила в милицию… сказала – он пьяный в сисю… ну просто в сисю… в сисю в самую… так они тут же приехали и его забрали… она спросила чего мне надо. дала анкету и продолжила разговор. бросив сумку – я гулял ветреными шахунскими улицами – разглядывал девушек. пил из колонок – была не августовская жара. утром экспрессом уеду в вятку. шахунья – прекрасная финка – заселенная русскими. жаль что нет никакой реки – искупался бы голым. зашел в магазин за вечерними продуктами. в магазине много людей. когда подошла моя очередь – появились две круглые тети – которые уверенно передо мной влезли и сразу же стали обращаться к продавщице. разве вы здесь стояли? – спросил я их. а разве нет? – обиженно сказала первая. да ты посмотри на него – он же в сисю пьяный. – объявила вторая. я не в сисю пьяный. – возразил им. да ты в обе сиси пьяный, милый, иди проспись! – закричали тетеньки разом. когда в конце своего небольшого продуктового перечня я попросил коньяк – продавщица взглянула на меня неодобрительно. и оставалось одно: вечером в номере напиться в сисю – с веселым духом города шахуньи – с толстым шалопаем в зеленой шляпе.

святое

презерватив – не гадость. – возражала мне одна знакомая. – скорее это святое: когда утром поднимаешь его с пола – холодный – заворачиваешь в газету – думая о том что он куда ближе тебе и роднее человека который недавно ушел. я делал грустное лицо и кивал ей: ну если ты об этом…

аметист

аметист бережет от пьянства – это известно. аметистовую подвеску подарила моему дяде – валерию – его жена вера. дядя валера работает механиком на ‘волгонефти’ – ходит по всей стране – бывает ненадолго выскочит в море. это серьезно ведь: ‘волгонефть’. но это – во время навигации. в период же когда наши реки лежат во льдах – дядя валера лежал перед телевизором в тесной квартире – и много пил. аметистовую подвеску он принял с трепетом. с любовью – с верой. прицепил на шнурок – повесил на пояс – на голое тело. а через день или пару дней его остановили на улице и повезли в вытрезвитель. там отобрали штаны. смотрят – а это еще что такое? – поверх резинки черных трусов выглядывает аметист – нежно светится алым фиолетом. милиционеры принялись смеяться – и тут же выдали версию о происхождении аметиста очень обидную для женатого мужчины – речника и моряка. дядя почти заплакал. попросил позвонить жене – попросил чтобы отпустили. рассказал об аметисте правду. дядю выслушали – и сунули в камеру. там он сидел в слезах – в компании шестерых. а через час прибежала тетя вера. из вытрезвителя ей позвонили – хоть так у нас и не принято. заплатили штраф – побрели домой. дома обнаружилось что аметист от дяди ушел – потерялся по дороге. и честное слово – на этом закончилось дядино пьянство. и можно увидеть его нетрезвым лишь в день открытия навигации – и в день ее официального закрытия.

варганы земли

в середине августа на большой покровской в нижнем новгороде под зонтиками уличного кафе сидели три деда в галстуках – и пили водку. мы расположились к ним спинами – по соседству – и нечаянно слышали весь разговор. тем более что говорили они очень громко – голосами отлитыми эдак сорокапятилетием непрерывного преподавания в вузах. у каждого было свое сорокапятилетие – и свой вуз. но было очевидно что они знали друг друга давно – в течение жизни возможно менялись женами, менялись пощечинами, и трагикомичными лобзаниями мужчин – и выпивали они сейчас за невидимого своего четвертого, только что вернувшись с похорон. зычные деды пили аккуратно: за юру; за волгу; за честно прожитую жизнь. голоса их были какие-то густо-бордовые. варганы земли. весь смысл и цвет – в интонациях. а какой такой смысл? – самый простой: в землю. но все же не каждые старческие голоса резонируют вот так вот – заставляя цепенеть случайных соседей. мы вставали время от времени принести от кассы то горячие бутерброды, то мороженое, то чай – и видели как ветер ворошит их галстуки и волосы – а потом бежит по покровке и скатывается с откоса в волгу. а может быть мы еще, а? – гудел один. да пожалуй и может. – соглашались остальные. девушка уважаемая, красивая! будьте нам любезны еще грамм четыреста. красивая у кассы отвечала: у нас самообслуживание – вы что забыли? деды удивленно хмыкали: разве?.. и все трое медленно поднимались чтобы идти обновить графин. да ладно – сидите. – летело им из-за кассы. – сейчас принесу. осанистые – достойные – профессорское разрушение зубов. алкоголь растворил их слух – поэтому разговаривали они уже криками, жестикулировали, называли друг друга по имени-отчеству но на ты. когда девушка принесла им графин один дед коснулся ее руки и сказал: почему бы вам не подать документы на радиофизический? девушка не улыбнулась. они вспоминали своих студенток – и оппонирования на защитах – и то как не раз ходили ругаться в горком, бесстрашно отстаивая кого-то. мы слышали через спины как рюмки опять наполнились. юра был архитектор – но при этом поэт. – произнес из них кто-то. – я-то знал – я-то слышал. он был наш, горьковчанин – и писал как сережка есенин, володя высоцкий – но совершенно иначе. по-здешнему – по-волжски. у него намечалась в ярославле книга – но он поцапался с редактором-подлецом. кое-что я знаю наизусть. это нужно прочитать стоя. ну-ка ну-ка!.. – оживились собеседники. – геннадий борисович, мы тебя очень просим… мы не стали оборачиваться – только слышали как геннадий борисович тяжело встает. встав – продолжил: юра мне говорил что в пятьдесят девятом стоял у чкалова – у самого постамента – и смотрел вдаль – эти стихи пришли внезапно… геннадий борисович кашлянул – и:

 
мы взлетим! мы взлетим!
турбинами загудим!
наших дней виражи
хорошему посвятим!
 
 
мы взлетим! мы взлетим!
рев в ушах! ну смелей!
мы летим! мы летим!
э-ге-гей! э-ге-гей!
 

сновавшие по покровке оглядывались на чтеца. их взгляды скользили и по нашим макушкам. а мы сидели и чувствовали что сами сейчас охотно бы опрокинули что-нибудь сильно спиртное. но не могли себе это позволить. ведь даже один горячительный глоток окутал бы наши сердца золотистой праздничностью – мешающей слушать варганы.

электричество

электричество – дело предивное. главное чем может гордиться человеческий прогресс. самая удачная форма существования электричества – когда мы сидим на веранде растопырив ноги и сушим мокрые пиписьки электрическим пропеллером. пропеллер жужжит – и поворачивается в разные стороны. ему нравится.

маша

мы гуляли по ялтинскому зоопарку держась за руки – и пели от счастья: ялта – апрель – смешные животные – а за ними море. тыпыр тыпыр биерге… – кричали мы веселую татарскую песню – известную нам с казанских студенческих лет. мы шли накачавшиеся крымским вином. и в сумке у нас было еще две бутылки. мы целовались – и дергали друг друга за уши. проходя мимо вольера с пони – встали как вкопанные: до того милая была лошадка. толстенькая маленькая бука. с блестящими боками и челочкой. она стояла совсем близко. мы кинулись тянуть к ней руки – гладить и кормить лавашем. это же маша! маша! – в два голоса решили мы. двестипроцентное воплощение имени! маша жевала лаваш – а мы ее гладили. в теплой машиной гриве сплетали пальцы. то и дело обращались к ней. маша – а маша!.. как чудесно что мы тебя нашли! маша жмурилась – кивала – была нам рада. а потом вдруг свесила большущий болт – и зажурчала в теплую землю.

варежки

у старой кряшенской бабушки на рынке в селе ципья за сто рублей я купил варежки. черно-серые. наполовину овечья шерсть – наполовину козий пух. такие которые немножко колются и пушатся. купил бы и все пять пар – да пожалел тогда денег. варежки эти сверхэротичны. бог мой – можно было бы сунуть в них прямо на рынке! они с очевидностью будоражат. как все одежды из шерсти из льна из конопли. мягко покалывающие темные варежки – что-то особенное. я подарил их жене. после покупал часто. на волго-вятских рынках – всегда одинаковых! – на выходе из которых стоят вереницы закутанных в шали татарских чувашских марийских удмуртских мордовских бесермянских кряшенских русских бабуль – с изделиями из домашней шерсти. они – как будто улыбчиво сожалея о молодости – изо дня в день в любую погоду распродают эротику в чистом виде. еще есть шали жилетики и носки… в варежках этих – весь эротический заряд нашего удивительного края – вся его теплая снежность и радость неисчислимой воды. связанные в здешней деревне варежки – фирменный подарок для моих гостей, для иногородних подружек. подругам я советую надевать их на руки своим друзьям и мужьям – и подставлять под их руки шею живот и груди. или же разнагишавшись тискать варежками сами себя – пока никого нет дома. подруги смеются и говорят: попробую… все средневолжские пожилые продавщицы эротической шерсти знают меня в лицо.

караси

народный эпос о карасе! роман-эпопея о карасе! диссертация! балет! десятисерийный фильм! пятиактная опера!.. всё о карасе! восторг! восторг! вытянуть его из масляного болота! золото в иле! чудо чудес среди неподвижной воды – тихой – покрытой притворно безжизненными стрекозами – среди сладкого запаха страха и приключений!.. ухватить силача ладонями и поздороваться с ним – поцеловать в золотые губы! карась – это бог детства. лет в семнадцать мы перестали поддевать карасей на крючки – и с этого времени стали лишь осторожно гулять любимыми опасными болотами – осторожно всматриваться в них. там живут золотисто-алые боги-караси. всасывают в себя других богов – ильного слоника и пресноводную гидру. в детстве – когда мы здесь много тонули – они выталкивали нас на берег. тогда при нас были резиновые сапоги, кривая бамбуковая удочка и термос с горячим вишневым морсом. сейчас – захляпанные на шнурках ботинки, болотная палка-щуп и наполненная сорокапятиградусной ‘камчаткой’ фляжка с надписью ‘экспедиция’.

юрий гагарин и анна герман

двое самых замечательных мертвых за все времена человеческой смерти. светлые наши покровители: покровители живых. если нам нужен совет – мы подкидываем десятирублевик с улыбающимся лицом гагарина. можно и двухрублевик – там где гагарин в фуражке. юрий алексеевич выпавший лицом отвечает ‘да’. улицы гагарина и площади – места где обретается любовь: здесь с закрытыми глазами можно ее увидеть. анна герман кажется еще сильнее. гагарин лежит в московской кремлевской стене. пани анна – на повонзках в варшаве. среди наших планов есть научно-мистический трактат – ‘песни анны герман’. если успеем – обязательно его напишем. мы живем на улице гагарина. и больше всего на свете хотели бы обрести квартиру еще и на улице анны герман. если б у нас родилась разнополая двойня – мы бы назвали их юрием и анной.

спичка

с наташей случилась беда: она проснулась в осенней тундре. холодное небо покрывало наташу драным одеялом. дул ветер и шел дождь. в дальней дали чернели горы. таймырские бырранга или ямальская байдарацкая губа с последними вершинами урала. – думала наташа. а может быть заполярная якутия? – где каслают долганы? – самое ледяное место на земле? наташа была в одних трусиках – светло-зеленых – в которых накануне уснула прижавшись к мужу. ей было холодно – но как-то странно: кисельный детский озноб – вместо неземного окоченения как если бы под ногами была планета сатурн. наташа шла по мхам. крестообразно закинув ладони на ключицы. прикрывая груди. в тундре есть много рек – и наташа рассчитывала дойти до какой-нибудь неширокой неглубокой реки – и двигаясь по ней найти помощь. но не было ни одной реки. и холод планеты сатурн действительно помалу заполнял наташу. наташа сунула руку в трусики. толкнула в женскую глубину два самых закоченевших пальца. и на свое счастье нащупала там спичку. теперь нужно поймать оленя. – подумала наташа. чтобы дождь не истребил спичку – наташа аккуратно ввела ее себе в задний проход. вскоре прямо на нее выбежал олень. наташа его схватила. вынула спичку. чиркнула об оленью шкуру. спичка зажглась. наташе сделалось значительно теплее. потом ее подобрал вездеход и повез в сторону фактории. наташа села на матрасе на полу. было утро. улыбающийся голый муж копошился в платяном шкафу чтобы извлечь припрятанный там подарок к тридцать первому наташиному дню рождения.

огненная телега и птица – лодка

поезд и самолет. если буквально перевести с монгольского и ненецкого.

вертушка на сосне

друг детства приехал из авиньона. он теперь там живет. изучает японский язык в авиньонском университете. я ему несказанно рад. выехал в малмыж встречать его автобус – прибывший из казани. оттуда привез в нолинск. наделил всем чем богат: пустотой дома и чердаком – кроватью – табуретом – велосипедом – мотоциклом – лодкой ‘казанкой’ не первый год лежащей во дворе. мы вышли вечером в парк. рыжие сосны – и река воя. у друга в сумке двухлитровая винная бутыль – с незамерзающей реки роны – за арлем впадающей в средиземное море. у меня – капустные пирожки и вертушка. помните такую радость? пусковая штука зажимается в кулаке – с резинкой внутри и леской. широкое с тремя лопастями кольцо – которое на штуку насаживается. ясно ведь о чем речь? за леску посильнее дергаешь – кольцо взмывает. до пятого этажа – или выше – так нам казалось в детстве. я недавно ее купил – и взял с собой чтобы обрадовать друга. он обрадовался. положил на землю авиньонскую неоткупоренную бутыль – и взял вертушку в руки. не закинь на сосну. – я улыбнулся. – ты ведь уже отвык. не отвык. – сказал друг и отошел от сосен в сторону. рука дернула – леска порвалась – вертушка унеслась в вечернее небо – и станцевав в ветре спланировала на сосну – на нижние ветви. нижние ветви сосны – это ведь не низко. вино не открыто. мы шарим в траве – в поисках чем бы кинуть. легкие палки и шишки позапрошлых лет здесь не подойдут. бутылка из-под ‘трояра’. какое счастье! мы рады ей куда больше тех кто когда-то ее распил. кидаем по очереди. проходит вечер. утираем мокрые лбы. молодые мамы смотрят на нас с симпатией. пожилые подруги оборачиваясь говорят: чокнулись наркоманы. вино открыто. мы кидаем – и пьем. почти стемнело. пьем виноградное солнце роны и кидаем ‘трояром’ вверх. когда налетит ветер и закачает сосновые ветви – мы кричим ему: давай сильнее! я произношу заговор повышающий силу ветра – но он на финском – и здешние ветра его не чувствуют.

полынь таврическая

эфирное масло полыни таврической – за двадцать рублей – в колбочке – которое всегда с собой носим – и вдыхаем южное лето – мы подарили шестнадцатилетней чувашской невесте в праздник семик. невеста была беременна – и вместе с женихом гуляла по кладбищу – рассыпала конфеты по родным могилам – капала самогон. качалась сирень – целовала фотографии на памятниках. мы обходили с камерой умогильные столы – сидящих за ними веселых людей нетрезвых от праздничного солнца. детей прогонявших бабочек из дырявых могильных мисок. стариков дающих им подзатыльники. бабочки – это покойных души. сняли невесту – показывавшую предкам свой большой живот – испрашивавшую счастливую семейную жизнь и легкие роды. невеста поднесла нам чашку с самогоном. мы выпили – сунули руку в карман – и протянули масло. невеста понюхала. и жених понюхал. жених улыбнулся слегка беззубо – и приобнял подругу. невеста спросила: а можно им мазать вот тут? и хлопнула себя под живот бескровной птичьей ладонью. жених захихикал. мы строго ответили: волосы – можно. только чуть-чуть. открытую кожу – ни в коем случае.

стихи

рифмованные – с выпуклым ритмом стихи – пустая инерция ритуального поведения. если конечно рифмование и ритмика не берутся в кавычки – и стихи не тараторятся с примитивистской улыбкой. нормальная речь уступала место сакральной в самых значимых жизненных случаях – в самые ответственные бытийные узлы – каковыми являлись праздники. изменять привычную речь на непривычную: например интонировать (петь), рифмовать, кричать или шептать в полголоса – заложив ногу за ухо и закатив глаза: следует исключительно ради диалога с богами – ради спасения самого себя и всего человечества. ритуальное поведение в виде различных осколков сидит в нас очень и очень сильно. поэтому мы любим попеть – пописать и послушать поэзию. литература должна стремиться к молитве: это безусловно. но верно ли всуе резонировать? пьяное пение – тому пример. алкоголь за ручку приводит нас в это очень бородатое ритуальное поведение. человек напился – и хочет петь – и кожей полагает что боги приготовились его слушать. стало быть – подавляющее большинство тех кто пишет стихи всерьез – напоминает пьяного горланящего ‘ой да не вечер’ или о том что сильнее всех красная армия. (ну ладно – пускай.)

сесиль

эту игру – я думаю – придумали еще вятские гимназисты. хоть прямых доказательств нет. поздно спохватились – бывшие гимназисты все почти умерли. но поищите если хотите. нам игра тоже нравится. вятская сашенька или оля – у которой уже третий год все желанно и красиво – и выступает новыми контурами – приходит в гости к дмитрию или к алексею. они выпивают чаю с ликером в комнате где наиболее жарко протоплено – и принимаются играть в сесиль. сесиль – это сашенька (оля). она в гимназическом платье – прижимается спиной к стене – начинает строить ужасно кокетливые рожи – поводить плечами – гладить себя по губам по щекам – за грудки – приподнимать и одергивать подол – говоря при этом разные французские словечки – любые и самые глупые: пардон – мерси – пуркуа па – жё мапэль сесиль – фромаж – о ревуар – манже – силь ву пле – диманш – пуассон – солей – жё вудрэ – ожурдюи – мадам агат ва а ля гяр… а олух дима – или золотой медалист алексей – со смехом и страстью вятской дикой принимается ее целовать и ощупывать. растарабанит сашеньке всю прическу – всю одежду – наворошит пальцами – напенит – наставит синяков – и все на этом. ведь до серьезной физики вятские гимназисты еще не доросли. а когда дорастут – игра в сесиль будет им уже казаться глупостью.

те кого я буду душить

у меня есть несколько заветных перечней. те кого я буду душить после смерти – один из них. там пока четыре человека. трое из них – врачи. перечень открытый. я был бы рад не пополнять его новыми фамилиями. делать мне будет больше нечего на том свете – как еще и кого-то душить!.. но то что каждому из этого перечня грозит регулярное мной душение – очевиднее очевидного.

новосибирские острова

острова разделяющие море лаптевых и восточносибирское море – наша святая земля. наша мекка. мы ежедневно бываем там. сильно уставшие – мы открываем голову: и все что там есть отпускаем на новосибирские острова. и жители нашей головы – все наши мысли – все импульсы – подолгу там гуляют: с острова на остров – из пролива в пролив – среди нагромождений рассыпавшихся мамонтов – неисчислимого камня – неисчислимых ветров и птиц – садятся моржам на головы – касаткам на плавники – гренландскому киту на спину. спят укрывшись на острове котельный – самом крупном новосибирском острове.

племянники

странно– остро– и нежно– эротические отношения между тетями и племянниками – на виду у всех. и очень давно нас волнуют. между ними пламенеет большая дружба – в ней сладко бесстыдствуют доверительные касания и эксгибиционизм. племяннику тетя – и старшая родня и девушка. тети молоды – им нравится племянников в себя влюблять. они им о многом рассказывают. и показывают тоже многое. недавнозамужние – они с удовольствием кормят грудью своих младенцев – в присутствии племянников хлебающих суп. или сцеживают лишнее молоко за тем же столом – пока нет никого кто их пристыдит и прогонит. ладно помогать не просят. уходя в баню – сильно сожалеют что не могут прихватить племянников с собой. поэтому часто кричат из предбанника что забыли халат или полотенце. и когда племянники им все принесут – распахивают двери как настоящие королевы – щуря блестящие близорукие глаза. не всегда даже ойкнут для приличия. (ой это ты!.. я думала – мама…) они объявляют племянникам что спят обнаженными – что это очень полезно – и с вечера в дверях своих комнат оставляют небольшой зазор. племянники тоже не лыком шиты. пусть им восемь-четырнадцать лет – сексуальную манеру общения с тетями они принимают смертельно охотно. поднимаясь над городом с любимой тетей на колесе обозрения – они быстро целуют ее в ушко. они отчаянно рвутся купаться на дамбу – ближе к десяти вечера – когда дедушка с бабушкой уже в пижамах и не могут их сопровождать – и командируют в провожатые свою девятнадцатилетнюю дочь – то есть тетю. и племянники плавают с тетями в окрашенной сумерками воде. и бросаются в них галькой. а когда наступает самое желанное время – время переодеваний – задыхающиеся от восторга племянники стаскивают перед тетями плавки – обнаруживая изумленным тетиным глазам густые мужские волосы. и тети прерывисто выдыхают: бесстыдник! – и задумчиво развязывают купальники. и племянники кричат им: сама бесстыдница! – и выкручивают свои плавки выкручивают! в них давно не осталось и капли воды. между племянниками и их молодыми тетями – какой-то небесный протокол – завизированный рукой господа.